В конце января этого года почти незамеченной прошла дата 120-летия писателя Аркадия Первенцева (1905–1981). Автор этих строк раньше подробно писал о Первенцеве и не спешил отметиться юбилейной статьёй; моё промедление оказалось кстати, так как позволило убедиться, что большого внимания имя Первенцева по-прежнему не привлекает – хотя книги его (да здравствует издательство «Вече»!) переизданы в количестве уже более десяти наименований.
Заслуживает разговора невнимание сегодняшней критики к Первенцеву – инерция того либерального или прозападного крена, который до недавнего времени был характерен для всей нашей культуры и от которого предстоит избавляться ещё долго…
Но об этом позже, а сначала – о перепечатанных в постсоветское время его книгах (все вышли в издательстве «Вече»). Это «Честь смолоду», «Матросы», «Остров надежды» (все книги в серии «Офицерский роман»); «Кочубей». «Огненная земля» (серия «Военные приключения»); «Секретный фронт» и «Секретный фронт. Офицер штаба» (серия «В сводках не сообщалось»); «Гамаюн – птица вещая» (серия «Сделано в СССР»); наконец, в серии «Отдельные издания. Историческая литература» вышли «Дневники 1937–1940» и «Дневники 1941–1945»…
Иными словами, Первенцева печатают достаточно, и моя задача в данной статье – кратко охарактеризовать эти переизданные книги, посоветовав, на что обратить внимание в первую очередь… Хотя начинать можно с любой вещи, а прочтя первый роман, трудно удержаться от следующего…
Начну всё же с «Секретного фронта» – самого удачного и в то же время неудачного произведения писателя. Бывает ли так? – спросят.
Начинается роман с похищения советского офицера на Украине бандеровцами. С конца Великой Отечественной войны минуло лет десять, но у бандеровцев на Западной Украине – целые тренировочные лагеря, например – подпольная школа курсантов, где курс обучения длится три месяца, число курсантов – три сотни. Приграничный район; отряд жандармерии (!) в пятьдесят человек, это бандеровская разведка и внутренняя безопасность. Всё это крышует местный «легальный» райком партии, который отсылает в центр фальшивые отчёты, что якобы всё в порядке. Собственно, именно для местных партийцев советский офицер делает доклад о политическом положении, после чего его и приглашают в школу курсантов повторить выступление. Местное партийное начальство не против, и он соглашается, и только по дороге понимает, что сопровождающие его – бандеровцы, а везут его в школу подпольную!
Руководители украинских националистов Бандера и Мельник были ещё живы в то время (первый умер в 1959, второй в 1964), руководили повстанцами из-за границы, откуда порой, цитирую Первенцева: «прорывались банды в пятьдесят, сто, а то и в триста автомашин». Границы ещё не окостенели, Берлинская стена не построена… А всё было как сейчас, включая приветствия («Слава Украине!» «Героям слава!»). Даже не верится, что это было написано Первенцевым в конце 1960-х: первая часть романа появилась в журнале «Октябрь» в 1971 г., затем вышла отдельной книгой, и часть вторая (и обе части вместе) – в 1978-м. И если бы автор этой статьи не держал в руках книгу, изданную в те далёкие советские годы, он бы просто не поверил, что написано именно тогда: ведь кажется, что из сегодняшнего дня кто-то пугает задним числом, пишет «ретро-страшилки»…
Показана явно не та идиллия, которую мы видели в фильме «Трембита», и ведь именно Первенцев, а не авторы благостных отчётов оказался прав! Вот, например, страшная сцена, когда западная «панночка» вглядывается в лицо русского офицера, работающего под бандеровским прикрытием, пытаясь определить – по нюху, по чутью, – русский он или нет. Куда там гоголевской панночке из «Вия», чей слепой труп хватал руками пустые пространства, и только Вий разглядел Хому Брута…
Действие второй части романа происходит уже на Кавказе, через много лет после начала романа. Создаётся впечатление, что это два отдельных произведения, связанные лишь общим героем (советским разведчиком или контрразведчиком – понять уже трудно…) и общей тематикой, показом того, насколько сильны враги нашей страны. Финал романа – плотно сбитый детектив, с переходами границы по морю и т.д. – вот тут-то, наверное, автор этих строк и усмотрел некоторую слабость произведения, точнее – его жанровую разнородность. Портрет эпохи ‒ это один жанр, а остросюжетный боевик – другой. Но следует принять во внимание и изменившееся время: не только границы в Центральной Европе застыли, но и показ массовых недостатков (граничащих с полным хаосом) стал невозможен – да и не нужен самому Первенцеву…
Ещё пара слов о мастерстве психологического портрета в указанном романе. Да, сюжетные завязки порой стереотипны для триллера: Митрофанов, которого советская разведка считает своим, это и есть «селезень»? Кто связник? Бугай – начальник Очерета или наоборот?.. Но развязки порой даются через тонкую психологию, например, в бандеровской подпольной схеме начальник маскируется под прислугу, то есть главный – не Очерет, а якобы услужающий ему Бугай (на деле – офицер «безпеки»)…
Теперь о другом романе Первенцева – «Матросы» (1963), тоже, кстати, не включённом в шеститомное собрание сочинений (1977–80), и по той же, подозреваю, причине, которая помешала включить в собрание роман «Секретный фронт». Слишком резкий показ недостатков, граничащих с полным неприятием того, что делалось в стране при Хрущёве… Можно констатировать: Первенцев использовал «оттепель» не так, как это делали писатели, позже ставшие диссидентами и невозвращенцами. Те боролись (упрощённо говоря) против «партийного зажима», Первенцев же показывал пагубные последствия «ослабления гаек».
«Матросы» – роман, казалось бы, на самую бесспорную и общепринятую тему: послевоенное восстановление страны. Конкретно, показаны вновь отстраиваемый Севастополь, мирные будни военных моряков. Если не ошибаюсь, это единственный роман Первенцева, где главным «держащим интерес» читателя персонажем является женщина, Ирина, чья задача – за одну ночь (в поезде Москва – Крым) «окрутить» многообещающего морского офицера, кавторанга. Он женат, но, как позже споёт Ирина Аллегрова, «не отдам тебя бывшей владелице». В планах Ирины – женить Черкашина на себе, возвысить до адмирала (она знакома с жёнами других адмиралов), устроить его перевод на Тихоокеанский флот, дабы здесь, в Севастополе, ничто старое не цеплялось за одежду…
В романе приводится матросская шутка о мужьях-подкаблучниках: «Подвахтенные – вниз!» Но в случае с Ириной и её избранником – не до шуток, характер женщины нарисован зловещими красками, присмотримся, например, к некоему старичку, который иногда навещает Ирину (якобы её отец, «из простых»). Но этот человек, проникающий на военно-морскую базу в Севастополе по подложным документам, на самом деле – её бывший любовник, ныне состарившийся. А какие дела связывают его и Ирину, я умолчу, дабы читатель сам узнал из романа.
Проза эта, на мой взгляд, – тоньше, чем «Годы без войны» Ананьева или романы Бондарева о послевоенном времени. При всём к ним уважении, Ананьев и Бондарев не то чтобы не хотели изображать, но и сами не видели некоторых конфликтов советского строя. Первенцев же эти коллизии показал ярко, отсюда – неприязнь к нему (как к поистине опасному для них врагу) со стороны тех, кто и сегодня упорно хранит о нём молчание.
Наличие в советской жизни большого количества неопределённого, противоречивого, несогласованного и незапланированного – вот «фирменная» тема Первенцева. «Доберётесь вот этим судном, если сумеете договориться с капитаном…» (Вот и сумей! Ведь ему-то совершенно ты не нужен…) Те, кто задним числом рисуют советский строй как царство железной дисциплины, либо врут, либо сами всё забыли… В этой же теме – очарование (не сразу уловимое) и главного романа Первенцева, «Честь смолоду» (за который он получил Сталинскую премию 1949 года).
Роман этот о войне, и начинается с показа хаоса эвакуации, при отступлении советских войск из Крыма. На пассажирском судне едут «на головах» друг у друга; рядовой выгоняет из каюты старшего офицера, который до этого выселил из той же каюты гражданских пассажиров: девушку и её больного брата. На берегу рядового за самовольство ждёт расстрел, но оказалось, что «спасённая» им (водворённая вновь в «свою» каюту) девушка – дочь партийного воротилы. В итоге рядовой не только избавлен от трибунала, но и отправлен в офицерское училище, в результате под Сталинградом он уже – взводный командир, а к 1945-му дослуживается до майора и поступает в Академию генерального штаба…
Сходные перипетии есть и в других романах Первенцева о войне: много тыловых интриг, но ведь и в жизни тыл бывает не менее важен, чем фронт. Главное, что всё это основано на хорошем знании реалий, ведь Первенцев повоевал и в Гражданскую войну… Его первый роман, «Кочубей», был встречен шумным успехом, а роман 1942 года «Испытание» о пуске эвакуированного на восток авиазавода был переведён на языки стран Антигитлеровской коалиции и вышел в таком количестве изданий, что Первенцев без кокетства написал в предисловии: «его издали в Англии, Америке, Франции, Китае, Южной Америке и т.д.» («и т.д.» здесь необходимо, чтобы не перечислять хотя бы все доминионы Англии).
Незапланированные западни подстерегали Первенцева и в литературной жизни. В ещё довоенном романе «Над Кубанью» он воспроизвёл слова кубанского казака о донцах, которые «бегали» от красных к белым и обратно – не обидело ли это донского казака Шолохова? (По происхождению кубанский казак, Первенцев объективно оказался соперником Шолохова.) Опаснее того, романом «Огненная земля (1945) он перебежал дорогу самому автору «Малой земли» (Л. Брежневу), описав после боевой командировки «не тот плацдарм». (Ведь «малых земель» было несколько: советское командование сознательно запутывало врага.)
Главный удар по Первенцеву, повторюсь, наносили те, кого сегодня мы называем «либералами» или «поборниками линии Запада». Они вовсю цитируют якобы высказанное о Первенцеве Евгением Шварцем: «Черносотенец». И ссылка даётся такая, без источников: «Ленинградская телефонная книжка. 1955. 19 мая». Без должного отбора источников и даже без указания на них пресловутая Википедия мажет писателя чёрной краской:
«Идеологическая направленность творчества Первенцева резко оценивалась зарубежными исследователями… Советская критика, начиная с 1960-х, многократно акцентировала «отпечаток культа личности», особенно в пьесах и киносценариях Первенцева («Южный узел», «Третий удар» и др.). Авторы 2-томной «Истории советского романа» (1965) отмечали недостаточно высокий художественный уровень произведений Первенцева: облегчённое изображение сложных социальных и психологических ситуаций, издержки т. н. «производственного жанра», схематизм конфликта, однообразие стиля. Если приверженность той или иной идеологической доктрине, в конечном итоге, – личное дело и право человека, то наличие серьёзных художественных просчётов в произведении писателя, разумеется, оправданию не подлежит…»
Последнее утверждение – многократно опробованных ход либералов: объявить писателя плохим творцом и стилистом, надеясь, что никто не озаботится достать его книги и проверить. Но Первенцев – стилист отменный! Вот почти случайная подборка удачных, на мой взгляд, цитат из его прозы:
«Налетела мошкара, крутилась, зудела у лампы, на людей не бросалась – что они ей, если есть яркий свет».
«Алкоголю подвержены талантливые люди…»
«Пёс презрительно смотрит на творчество того же Растрелли. Для него дворец – глупо сделанная конура: её не обогреешь своим телом…»
«…Именно он, Борис Ганецкий, погасил дух семьи Чумаковых, убил смех Катюши, ввергнул старого, кипучего человека в состояние какой-то прострации…»
«…просторные корпуса были пока пусты, гулки, и на серые камни… ещё не оседала благородная копоть производства».
«Двухэтажный дом мельника можно было определить только по рыжему пятну крыши; видно, окружили дом немалые тополя и акации».
Можно было бы продолжать, но и приведённого достаточно, чтобы понять: этот автор – не только с чувством слова, но и с верным «чувством жизни», что, вероятно, даже важнее.
***
В заключение – о том большом деле, которое делает издательство «Вече», возвращая имена лучших писателей советской эпохи, переиздавая их вновь и в новом оформлении.
Возьмём такую фигуру как Георгий Марков (руководил Союзом писателей СССР с 1977 по 1989 год). Издательство «Вече» перепечатало около десяти наименований его книг – все лучшие, за исключением, кажется, романа «Грядущему веку», о секретаре обкома КПСС.
Известен пассаж Солженицына в «Раковом корпусе», в котором описывается, как дочь привозит Русанову книги в больницу, и Солженицын даёт целый срез «литературы Сталинских премий», перечисляя названия наиболее «одиозных», по его мнению, книг, но не приводя ни одного писательского имени. Автор этих строк сам добавил в скобках имена авторов, а привезённые книги включали в себя: «У нас уже утро» (Чаковский), «Свет над землёй» (Бабаевский), «Труженики мира» (Павленко), «Горы в цвету» (Холендро), «Земля в цвету» (Сафонов). Ранее Дёмка сетовал на скучность романа «Живая вода» (А.Кожевников).
Первенцев не попал в эту обойму, думаю, потому, что он всё-таки получил Сталинскую премию за роман о войне («Честь смолоду»), а Солженицын собрал тут книги «сталинистов» о мирном времени. Фанаты издательства «Вече» знают: и Чаковский, и Бабаевский уже переизданы, что же касается Алексея Кожевникова (1891–1980)… (Не следует путать его с Вадимом Кожевниковым, чей роман «Щит и меч» хорошо переиздаётся.) Упомянутый Солженицыным роман «Живая вода» повествует об обводнении в Хакасии, и я допускаю, что в нём действие не выходит из безнадёжно устаревших советских реалий. Но ведь у А.Кожевникова есть замечательный роман «Воздушный десант» (1972), который так и просится сегодня для комплектации им хотя бы военных библиотек. Он вошёл в 3-й том четырёхтомного собрания сочинений, которого А.Кожевников удостоился в советское время. Описывается, как на территорию Украины советское командование в 1943 г. в ходе наступления выбросило целую десантную дивизию, которую, увы, непогода разметала по большой площади, часть бойцов немцы уничтожили, часть затерялась в лесах, другие малыми группами пробивались на соединение друг к другу. «Онемеченные» местные жители отнюдь не жаловали советских солдат (кстати, материал собирался «по живым следам», на 2-м Украинском фронте). Роман стопроцентно реалистический и очень читабельный; а если посмотреть на другие книги А.Кожевникова, то, возможно, и среди них найдутся такие, которые не достойны забвения.
Хорошо, что в отношении Первенцева эта работа переиздания успешно проделана, и даже более того: упомянутые в начале статьи «Дневники 1937–1940» и «Дневники 1941–1945» публикуются впервые! Большой труд подготовки их к печати выполнил сын писателя, Владимир Аркадьевич Первенцев, и, надо полагать, дневники эти, наконец, снимут «заклятье», которое либералы попытались наложить на замечательного писателя Аркадия Первенцева.
Санкт-Петербург январь – апрель 2025 г.