Боже Правый! Как быстро летит время! Не успеешь оглянуться, как ты уже «возвращаешься с ярмарки», и невольно порой оглядываешься на прожитые годы, пробуешь подвести, к счастью, еще не окончательную, но уже близкую финишную черту. Давно известно, что любой человек, который появляется на свет Божий, незримо получает программу жизни, в ней предначертаны начало и конец, Альфа и Омега, а дальше белые пятна. Ты уже должен самостоятельно пройти весь тернистый жизненный путь, преодолев любые преграды, и обязан постараться достойно пронести свой крест, данный тебе Господом.
А теперь попробуйте представить себе край русской земли, старинный сахалинский город Александровск, известный в истории каторги своим страшным централом.
За стенами промерзшего барака яростно завывала пурга, белопенные волны разбивались о черные скалы мыса Жонкьер, едва ли не главной достопримечательности бывшей каторжной столицы о. Сахалин. Я, помнится, не слышал ни воя пурги, ни грохота волн, сердце мое яростно билось в груди. Сидя на поломанном стуле заброшенного чердака, я дрожащими руками перебирал пожелтевшие от времени связки документов и архивных записей бывшего Главного управления самой страшной на земле каторги. И перед моим мысленным взором вставали светлые образы не только великих людей, отбывавших там сроки заключения, но и открывались «белые пятна» народов севера, наших прародителей».
Я, сахалинец, открывал для себя нечто такое, чего прежде не замечал. «Синеватой глыбой из тумана выплывал тот страшный Сахалин» – пелось в одной их каторжанских стенаний. Однако, хватит предисловий, впереди самая настоящая житейская сага, когда на сей необычной, странной земле зародились иные отношения каторжников, государственных преступников и ссыльно-поселенцев, и, пожалуй, не менее важное, волею свыше образовались смешанные семьи разных народов и стран Итак…
ВЕЩИЙ СОН
«Я УМИРАЮ С ПЛАМЕННОЙ ЛЮБОВЬЮ К НАШЕЙ СЛАВНОЙ РОССИИ, КОТОРОЙ СЛУЖИЛ ПО КРАЙНЕМУ МОЕМУ РАЗУМЕНИЮ ВЕРОЙ И ПРАВДОЙ. ЖАЛЕЮ, ЧТО НЕ СМОГ ИСПОЛНИТЬ ВСЕГО,
ЧЕГО ТАК ИСКРЕННЕ ЖЕЛАЛ. СЫН МОЙ МЕНЯ ЗАМЕНИТ. БУДУ МОЛИТЬ БОГА, ДА БЛАГОСЛОВИТ ОН СЫНА НА ТЯЖКОЕ ПОПРИЩЕ, НА КОТОРОЕ ВСТУПАЕТ...»
Из духовного завещания Российского императора Николая
Павловича своему сыну Александру.
Александр с утра чувствовал себя весьма неважно. То ли туманная погода подействовала, вторую неделю над Невой стоял густой финский туман, то ли навеял тоску странный сон, похожий на видение, случившийся под самое утро. Хотя и с вечера на душе государя было неспокойно, спал плохо, часто просыпался, открывал глаза и тотчас закрывал. А перед рассветом, когда появились первые смутные блики на тяжелых вишневых шторах, почувствовал резкий толчок в бок, разом проснулся и... совершенно отчетливо увидел покойного батюшку. Подумал, что померещилось, почудилось, заставил себя закрыть глаза, но... нет, император Николай, суровый, озабоченный, при полном параде, в мундире, при всех орденах, по-прежнему стоял в простенке между полукруглым столом и книжной полкой. Александр приподнялся на постели. Вспомнил: батюшка умер, посему глухо спросил отца: «Прости, но что нужно мертвому среди живых? Зачем пугать домочадцев?» Но в действительности Александр даже рта не раскрыл, ибо отец предупреждающе поднял правую руку, на пальце тускло сверкнул хорошо знакомый Александру фамильный перстень с бирюзовым камнем. Да и ордена на парадном мундире, если присмотреться, были смутные, будто нарисованные.
Голос батюшки зазвучал непривычно глухо, но каждое слово было отчетливо слышно: «Александр, сын мой, помнишь мои предсмертные слова? Сдаю команду, к сожалению, не в том порядке, как желал бы, оставляю тебе множество хлопот и тяжких забот, о чем, поверь, очень сожалею, Однако... есть и над нами Высший суд... Особенно держи под рукой царство Польское. Паны очень горделивы и мстительны... Не успеваешь подавлять их недовольство. Чуть зазеваешься и…»
«Да, да. Я все понимаю,– испуганно заговорил Александр, чувствуя, как трудно дается каждое слово, – но, помилуй, Господь, что все сие означает? Как понимать твое ночное посещение? Наверное, я свершаю какие-то ошибки? Возможно, зазря выпустил из крепости анархиста Михаила Бакунина? А он, обманщик, опять же с помощью поляков бежал в Англию. Однако ты же сам, батюшка, дал новое послабление польским бунтарям. А сколько лет ты самолично занимался Царством Польским?
Молодому Государю захотелось поподробнее объяснить причины последнего восстания, но покойный перебил. – «Саша, друг мой, будь мужественен, тебя ждут серьезные испытания. Они были у каждого русского монарха, но... – отец сделал долгую паузу, словно не решался закончить фразу, – но у тебя доля особая, мученическая. И как мне нынче ведомо: в тебя стрелять будет тоже поляк».
«Объясни, отец, – едва сдерживая волнение, спросил Александр, – что сие означает?»
«Отсюда, из небытия, с высочайшей вершины, все будущее видно, как на ладони. Я горю желанием облегчить твою жизнь, только, разлюбезный мой сын, здесь такие великие и страшные мытарства, бедной душе трудно пробиться к свету. Ее тянут демоны во тьму. О, если бы люди знали на земле, что их ждет, они бы молились день и ночь».
«Почему душе так трудно пробиться к свету? – Александр находился в полубессознательном состоянии, пересохло в горле, голова кружилась.
– Ангелы добра тянут изо всех сил душу к себе, а демоны зла никак не уступают... Ладно, хватит, я и так напугал тебя. Умолкаю навеки. Но ты запомни: даже умирая, высоко держи честь дома Романовых. Прощай!..
«Батюшка! – заволновался Александр, с трудом сдерживая слезы, он чувствовал, как липкий, холодный противный пот струйками скатывается по спине, а волосы на затылке словно ожили, зашевелились. – Скажи, наконец, что происходит? Где ты теперь? Как отыскать возможность поговорить с тобой? Объясни, ради всего святого, неужели и впрямь после смерти ты во плоти и при языке? Ты видишь, что делается на грешной земле. И что, наконец, означает странная фраза: «великие и страшные мытарства?». Я полагал, что ангелы и демоны – это образы, а ты, говоришь, их видишь воочию».
Государя словно кто-то подтолкнул в спину, не помнит, как соскользнул с постели, уронив на пол одеяло, шагнул к отцу, испытывая непреодолимое желание дотронуться рукой до его мундира, чтобы удостовериться, что видение – не кошмарный сон, а самая настоящая явь. И почему-то исчез страх, ведь перед ним был не вурдалак, не еретик, а отец, родная кровь, но…
Крупная фигура отца, заполнявшая весь проем, вдруг стала быстро съеживаться, уменьшаться в размерах, расплываться и, когда Александр протянул дрожащую руку, изображение батюшки исчезло. Государю померещилось, будто у самого его лица что-то прошелестело, обдав щеки легким холодком. Сон как рукой сняло. Александр с трудом отыскал льняное полотенце, начал судорожными движениями вытирать шею, лицо, грудь. Потом, обессилив, сел на край постели, стал пристально всматриваться в то самое место в простенке, где пару минут назад стоял батюшка. Александру сделалось не по себе, звонко застучало в висках. Хотел было кликнуть царицу, позвать детей, охрану, но вовремя одернул себя: зачем будоражить домочадцев? Стоит ли делать достоянием всей страны то, что было твоим сугубо личным делом? Поймут ли его придворные, поверят ли? И потом батюшка ведь не просил трезвонить о своем посещении по всей столице.
Однако явление состоялось, и покойный о чем-то очень тревожился. Он говорил о моей мученической доле. Нет, необходимо взять себя в руки, успокоиться, вспомнить буквально каждое произнесенное отцом слово, попытаться вникнуть в потаенный смысл сказанного. Александр самолично читал в религиозных книгах: после земной жизни буквально каждого человека ожидают великие мытарства, ангелы яростно спорят с демонами, доказывая, что покойный заслужил небесную благодать, демоны, наоборот, предъявляют свои свидетельства, считая, что покойному уготована прямая дорога в ад. Они рвут бедную душу на части. И страшнее этого якобы нет ничего на свете. Вот, оказывается, о чем предупреждал батюшка. Да, но ему, Александру, еще слишком рано думать о мытарствах.
Отец, великий император Николай Павлович, почти тридцать лет твердой дланью правил Россией, но впервые со дня своей кончины, явился к нему с запоздалыми наставлениями во сне, а, может и наяву. Как отделить ту тончайшую грань, которая порой отделяет сон от яви? В одном не приходилось сомневаться: видение было неспроста. О какой особой его доле говорил отец? И почему произнес фразу: «Даже умирая, высоко держи честь дома Романовых!»
В глубочайшей задумчивости просидел государь до рассвета, слушал, как прошагал по площади очередной развод караула, как тихо переговаривались
караульные офицеры у дверей его опочивальни. Прилег на диванчик, но сна не было. Чтобы скоротать время, государь принялся рассматривать новую карту Российской империи подаренную министром иностранных дел князем Александром Горчаковым. Хитроумнейший Горчаков изучил все лисьи ходы и своротки европейской дипломатии. И аккуратнейшим округлым почерком на белом фоне вывел фразу: «Императору Всероссийскому, царю Польскому, князю Финляндскому и прочая и прочая Александру Николаевичу для умиротворенного созерцания своего царства».
И действительно, созерцание сие доставляло умиротворенную радость, он часто глядел на красочные значки-обозначения российских губерний, морей, омывающих великую страну, вокруг коей полукругом теснились чужие государства. В эти моменты хорошо думалось. А сегодня, глядя на карту, Александр тщательно пытался найти большую промашку в международной или внешней политике, осмысливал, в который раз проводимые им реформы. Господи! Да россияне должны быть ему благодарны, крестьянам дал вольную, немало успел сделать и для переформирования армии, потрепанной в позорной Крымской войне, с блеском провел судебную реформу, предоставил новые права Царству Польскому… но...
Наш народ любит поговорить о свободе слова и совести, о вольной воле, а втайне, государь это знал точно, мечтает о твердой руке в железной перчатке.
Александр закрыл глаза, положил обе руки на карту и сразу почувствовал, как пошло от карты тепло в его ладони, будто и впрямь русская земля благодарила за отеческую заботу, пыталась поддержать в минуты сомнений. О, как велика и своеобразна Россия, как могуча и как трудно управляема! От холодных морей до диких кавказских гор миллионы его верноподданных ждут помощи и послаблений, а о нем никто не думает. Странный, очень странный российский народ: чем больше для него делаешь, тем недовольнее оный становиться... Но поляки, поляки… Припомнилось, недавно князь Горчаков бегло докладывал ему о том, что на сахалинской каторге каторжане, лица польского происхождения, создают подпольную ячейку партии. Он как-то пропустил это сообщение мимо ушей, но сейчас подумал, что пора всерьез прощупать каторжные настроения. Ведь нынче поляков в северных поселениях тысячи и тысячи и это похоже на сухой порох, к которому не дай Бог вновь поднести спичку…»
Император вызвал дежурного флигель-адьютанта и приказал пригласить министра Горчакова с соответствующими документами о передвижениях польских ссыльных…
Казалось бы, для особых волнений у него нет оснований. Скорее, наоборот, медленно, но верно Россия возвращает утраченный на Крымской войне авторитет среди западных держав. Да и в личной жизни у него все в полном порядке – любящая жена, замечательные дети, душевная услада – княжна Долгорукова, которая тоже принесла ему ребенка. Чего еще желать? И все же, все же! Вряд ли кто-нибудь из западных королей и принцев может себе представить, как тяжела жизнь российского императора. Россия действительно, страна непредсказуемая. Вся наша история буквально пропитана кровью от бесконечных смут, войн, бунтов. И спокойно царствовать не пришлось ни Иоанну Грозному, ни Петру Великому, ни Екатерине, ни его дяде Александру I Благословенному, покорителю Европы. И недаром он, нынешний властелин страны порой откровенно побаивается будущего. Все у нас идет вроде бы нормально, но до поры, до времени. Вот и это предупреждение отца. Разве только батюшка предупреждает его? Недавно вместе с царицей прогуливались они по набережной Невы, мило разговаривали, раздавали нищим милостыню и вдруг, откуда ни возьмись, появляется сгорбленный юродивый с вывернутой заячьей губой, нагло схватил его за рукав мундира, сплюнул пену с губ и закричал: «Ноги, ноги оторвут тебе, батюшка! Ты им хлебушка кус, а они, проклятущие, тебе взамен бомбу!»
Охранники выгнали юродивого взашей, а ему слова божьего человечка сильно запали в душу: «ноги оторвут. Экое предсказание!»
Государь взглянул на часы. Скоро пора было выходить к завтраку, но еще оставалось в запасе полчаса. Сегодня вроде бы к завтраку он никого не приглашал. Облачившись в даренный турецким пашей Османом теплый небесно-голубой халат, государь прошел к письменному столу, присел, стал перебирать нумера свежих газет, приготовленные с вечера флигель-адъютантом Семерницким, невольно отыскивая сообщения из Польши…
УКАЗУЮЩИЙ ПЕРСТ
Ох, и недобрая слава разошлась в конце позапрошлого века по уральским рудникам и сибирским острогам, по этапам, что шли в ссылку, и по российским тюрьмам. Разносили и умножали эти вести, как разбойнички с Большой дороги, так и беглые каторжники, чудом удравшие с острова, как они шутили «на арбузной корке». Поговаривали людишки, что за тяжкие грехи даже Божья Матерь редко появляется над островом, и еще, будто само красное солнышко старается морем обойти каторжный остров. Поговаривали всезнающие тюремные ботало, что там, кто хоть словцо недовольное скажет супротив власть имущих, в камень замуровывают. И стоят те камни-кекуры вдоль всего соколиного берега. А над ними день и ночь жалобно, до боли душевной стонут птицы похожие на чаек, сердобольные оплакивая невинные души.
Страшен Соколиный остров, но еще страшнее проклятого места боялись «Иваны – красные рубахи» начальника острова генерала Кононовича Владимира Осиповича, которому присвоили «погоняло» Указующий Перст» – на кого укажет, тому мало не покажется... Много, ох много помнили на своем тюремном веку «иваны»: и престарелого бешеного дурня, генерала Гинце, по тюремной почте передавали невероятные рассказы о сумасшедшем начальнике острога Патрине, но все они не шли в сравнение с Указующим Перстом, большим специалистом по делу исполнения наказаний – лучшим в империи. Знал он, как «Отче Наш» все хитроумные уловки смекалистой тюремной братии.
Сколько лет гоняли каторжные этапы по России с запада на восток, столько лет и существовал здесь свой затаенный мир, мало знакомый вольным людям. Главное, утверждали «иваны», что такое воля можно понять только по отбытию срока означенному судьями да прокурорами. Хотя, конечно всегда оставались недовольными. Веря в то, что справедливы иные каратели: прокурор медведь, судья – «вор иван»». Часть зеков обычно вела себя смирно, «атаманы» бывалые уголовники называли ее презрительным словом «кобылка», так сибирские чалдоны обзывали обычно саранчу. Заслужить звание «бродяги», а тем более «ивана» было не просто. Держась друг за друга, бродяги занимали все «хлебные места» сплошь и рядом обворовывая «кобылку».
Указующий Перст впервые порушил этот порядок, пересмотрел неписанный на бумаге устав каторги. Он решительно изгонял «иванов» из хлебопеков, медбратьев, церковных служек, майданщиков. Однако со временем пыл генерала несколько поугас и многое вернулось на наезженную колею. Откуда вообще взялся Указующий Перст? Одни утверждали, что прибыл переводом с Карийской каторги за сильное «ужесточение людишек». Другие, «тюремные ботало» – самые осведомленные арестанты, дружно утверждали: Кононович – оборотень. И на сие были у них основания. В младые годы, будучи младшим офицером, он, в сговоре с начальством, решил провести опасный эксперимент – тайком обрядился в тюремную робу каторжника, получил особый статейный список, надел арестантский серый халат, дал побрить себе половину головы и как самый настоящий злодей-убивец был зачислен в этапную партию, идущую по «Владимирке» в Сибирь.
Выдавая себя за «ивана», брел с этапом сотни верст, ел тюремную баланду, кормил на пересылках клопов, а в дороге с пристрастием учился «ботать по фене» – говорить на тюремном языке, прятать «запрещенку» в «сусликах» – тайниках... Мало того, именно генерал согласился с мнением «кобылки», что кража в тюрьмах не считается преступлением. Пусть обворованный сам разбирается с обидчиком, а вот преступление – другой разговор. Преступление – это убийство и за него следует наказывать по всей строгости закона. И государственного и каторжного. Обмануть Указующего Перста было невозможно. Правда, многие помнили один случай, когда при вечерней поверке генерал спросил, почему не вижу в строю Коржа? И один из смельчаков ответил: «Он блины печет». Строй фыркнул со смеху, а Указующий Перст так ответил: «Какой молодец, блины печет, это хорошо, хоть сотоварищей накормит». Каторга радостно потирала руки, мол, катанули начальника, «печь блины» – значит мастерить фальшивые деньги. Только радоваться каторжанам было рановато, Кононович прекрасно знал всю тюремную азбуку и уже через сутки «хлебопека» по кличке Корж упекли в карцер, в «сухарницу», на просушку.
Особенно крупным специалистом считался генерал в области картежной игры – этой эпидемии всех сибирских и сахалинских тюрем. Бывало вечером после «тюремных уроков» он, переодевшись в платье надзирателя, тихо проходил мимо бараков и всюду слышал возгласы: «Два с боку! «Фигура! Бардадым! Барыня»! Кобылка резалась в карты. Даже прижилось среди осужденных выражение «суд «приговаривает не к срокам, а к бессрочной картежной игре», что в конечном итоге означает «смерть».
Довольно часто генерал ловил себя на мысли, что все разговоры и законы о запрете картежной игры – мираж. Пустые слова. В столице выдумывают системы наказания преступников, мечтают об их исправлении, а не знают, что на каторге все системы и планы перевертываются вверх ногами, благодаря эпидемии картежной игры. Именно благодаря игре каторжники порой освобождаются от наказаний, меняются именами и судьбами, гибнут от эпидемии картежной игры.
Судьба генерала Кононовича была и впрямь не совсем обычна. Он был поистине фанатически влюблен в свое неблагодарное дело. Мечтал внедрить в российскую систему наказаний теорию итальянского профессора Чезаре Ломброзо, который создал прелюбопытный научный труд – определять при рождении ребенка, будет ли он обычным гражданином или в будущем у него – преступная, воровская жизнь. Следовательно, власть может знать то, что случится наперед, через пару десятков лет. Ломброзо предлагал при рождении будущих врагов общества, сразу же отделять детей от нормальных и отправлять в специальные учреждения для перевоспитания. Если по его теории человек в будущем станет бандитом, его с детства предлагалось изолировать. После своих нововведений Указующий Перст был отозван с Карийской каторги и вызван в столицу. Вызов не сулил ничего хорошего. Проезжая через Иркутск он был приглашен к генерал-губернатору, который принял его очень холодно и говорил, как с преступником, мол, его величество император крайне недоволен поведением слуги закона империи. Со своей стороны прямо сказал: «Полковник, человек с вашим характером и вашими взглядами на тюремное ведомство не может занимать прежнюю должность на Карийской каторге, очень важной для спокойствия страны. Сомневаюсь, что вы вообще можете состоять на государственной службе». Не таясь, показал ему письмо нерчинского исправника: «Я бы лично отправил Кононовича в Якутск с бубновым тузом на спине.
Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. Рано торжествовали противники Кононовича. После посещения Петербурга он всплыл на другой, более важной каторге, на Сахалине. И что особенно поразило многих, уже всплыл не полковником, а генералом. Была ли это чья-то тонкая игра или попал государю «под настроение» – неизвестно…
Несмотря на свои пятьдесят с «хвостиком» Указующий Перст выглядел молодцом. Имел бравую выправку, ходил, пружиня на носках, любил появляться на людях в парадном мундире. Особенно удивляла близких еще одна странность генерала. Часто он вдруг выкидывал неожиданные фортели, приглашал «на чашку чая» в свой дом кого-нибудь из каторжан, попавших на остров после столичных шумных процессов. Побывали у него дома светский убийца, бывший офицер Ландсберг, бывшая баронесса Ольга Геймбрук, каторжная модистка, здесь она принимала заказы на наряды для жены генерала и дочери. Если родственники терпимо относились к бывшим светским людям, то знакомство генерала с изощренным истязателем Пащиковым, что зверски убил жену из ревности, приводило жену генерала в тихий ужас. Она прекрасно знала, что здесь, на Соколином, этот русский Отелло женился по любви на бывшей актрисе, также убившей собственного мужа. Это об этой парочке позже написал В. Дорошевич: «Крепко схватившись друг за друга, они выплыли в этом океане грязи, который зовется каторгой, выплыли и спасли друг друга»…
К выходкам генерала трудно было привыкнуть, Кто мог знать, что удумает через минуту другую Указующий Перст, кого осчастливит, кого без вины определит в мокрый карцер, в «сушилку».
Перед Рождеством Христовым, будто озлясь на обитателей острова, гиляцкий бог Талыс, напустил на Соколиный всех своих злых кинров и милков. Едва над торосистыми льдами мыса Погиби чуток посветлело, как из-за косматых сопок, поросших кривобоким мелким лесом, косо повалил колючий снег, переметая гиляцкие тропки-своротки, тайные каторжанские стежки. Казалось пурге не будет конца, однако, ближе к полудню, над тайгой, в тех местах, где врезаются в небеса острые каменные шиханы – вершины гор, метель начала терять силу. Снег стал падать не косо, а отвесно. Низкие косматые облака, прицепившиеся к крутым скалам, оторвались от кекуров.
А в Александровскую бухту, куда вот-вот должен был прибыть очередной пароход с заключенными, проступили странные очертания смутного солнечного диска, похожие на клешни гигантского королевского краба. Однако вскоре солнце-краб снова укуталось в снежную доху. И пополз из-за Камышевого хребта такой туман, что казалось, казачьей шашкой его не проткнешь…
В такую погоду на Указующего Перста обычно нападало желание вспомнить юность и начать осуществлять юношескую мечту и продолжить свой путь в науку. А Соколиный остров – малоизведанный край, место для пытливых умов. Он и здесь, обладая огромной фантазией, пытался осмысливать край, который попал под его крепкую руку. За окном буря, а ты, сидя перед камином, в теплом халате, раскуривая трубку, просматриваешь карту полуострова Шмидта, или пробуешь на слух названия поселений и рек острова Чайво, Пильтун, Лунь. И очень приятная истома овладевает тобой, когда, закрыв глаза, представляешь себя единственным хозяином одного из самых крупных островов.
Сюда мечтают попасть американцы, японцы китайцы и даже австралийцы. И у каждого из этих авантюристов свои планы, ведь о Сахалине знающие люди говорят, что остров Сахалин – страшная каторга, другие утверждают, Сахалин – остров сокровищ. И только сам Указующий Перст прекрасно знает всю подноготную, все тайные тропки-своротки, правду и ложь вокруг самого большого и самого знаменитого острова в России. Об этом он любит мысленно рассуждать, спокойно задремывая в кресле-качалке или на диване.
А еще Указующий Перст, один из немногих генералов своего ведомства прекрасно понимает, что у сахалинской каторги немало тайн, о которых посторонним людям знать не положено. К примеру, это каторжный язык, созданный поколениями сидельцев, Какова цена специалистам ведомства отбытия наказаний страны ежели они не всегда могут понять, о чем идет речь. А Указующий Перст понимал и «читал» на сем странном языке, да и лично знавал едва ли не всех «иванов»: храпов, «асмодеев», «жиганов», поддувал», «крученых», «крохоборов», «хамов», знал, что такое «пришить бороду», «потерять глаз» – то есть паспорт.