Старик вышел из-за стойки бара и оглянулся. Настенные часы, показывали без четверти пять утра. Два мощных крюка поддерживали на тросах скелет громадной рыбы, висевшей над часами. Хозяина этих часов старику предстояло разбудить через пятнадцать минут.
Бар, открытый круглогодично, пользовался популярностью у клиентов, но сегодня пустовал, лишь загорелый моряк с неизвестного судна да две портовые шлюхи, потерявшие надежду снять клиентов, тянули через соломинку коктейль «Дайкири».
Старик, шаркая подошвами сандалий, вернулся за стойку. Каждый раз, чтобы увидеть который час, ему приходилось совершать обратный путь и смотреть на движение стрелок. В этом было определённое неудобство, но помня, кто повесил эти часы на стену, старик их не перевешивал. Часы старику были нужны лишь в редкие дни, когда его друг оставался ночевать в своём номере. В другое время он в них не нуждался.
Солнце уже встало из океана, но плотные жалюзи хранили прохладу и сумрак в баре. Старик радовался, что его другу, отдыхавшему в одной из комнат второго этажа, никто не мешал шумом, пьяными скандалами и драками. Место, где расположился этот островок приюта для портовых докеров, рыбаков, моряков с проходящих судов, продажных девок – было бойким. Таверна называлась «У старика». Каждый хотел занести свой последний доллар сюда и пропить его именно здесь. Популярностью таверна пользовалась благодаря человеку известному на Кубе всем – от матроса и до рубщика сахарного тростника.
Старик ещё раз вышел из-за стойки бара и глянул на часы. Пять утра! С трудом поднявшись на второй, он робко постучал в дверь.
– Господин Эрнесто, вставайте! Вы проспите свою рыбалку!
– Уже встаю, – ответил бодрый голос.
Старик кряхтя спустился в бар и встал за кофе-машину. Сварил кофе, налил виски и горстью насыпал в стакан колотого льда, поджарил два яйца с креветками. Накрыл на стол.
Улыбающийся Эрнесто спустился по крутой деревянной лестнице, обнял старика, сказав «доброе утро», и присел на крепкий стул.
– Старик, тебе не кажется, что у нас слишком темно? Для прекрасного настроения хочется больше света!
Старик поднял жалюзи. Тропическое солнце, вставшее из океана, высветило могучую фигуру Эрнесто, его седую бороду, лёгкий завтрак на столе. Старик придвинул стул поближе к другу:
– Как тебе спалось, Эрнесто?
– В последнее время мне снится один и тот же сон. Ты везёшь большую рыбу, примотав верёвкой к лодке, а акулы нападают на неё и сжирают по куску. Мне жалко и тебя, и рыбу. Это твоя добыча, твой тяжкий труд! Я просыпаюсь и ощущаю слёзы на лице! Я, такой большой и сильный, прошедший все круги тяжкого земного бытия, а сон про рыбу заставляет меня плакать!
– Зачем вы написали эту трагическую книгу, если даже во сне она вас не отпускает? Что-то нужно сделать, чтобы этот кошмар исчез из вашей головы.
Эрнесто молча отхлебнул холодный виски, запил остывающим кофе. Съел жареную креветку, не трогая яичницу, и, будто очнувшись, заговорил:
– Старик, я ухожу сейчас в море. Мне нужно поймать крупного тунца и отвезти в Москву своему другу, писателю Андрею Платонову! У них в России с рыбой плохо. Андрей будет рад!.. Больше нечего привезти ему в подарок. Когда человек довольствуется малым, его ничем не удивишь… Мы с ним нажарим рыбки, выпьем русской водки и продолжим наш бесконечный литературный спор, кто более сильный писатель: я, гражданин великой Америки, или, мало кому известный даже в России, Андрей Платонов?.. Эти проклятые литературные критики не дают нам покоя. Стравливают нас с Андреем. Наши споры из литературных давно превратились в политические. Коммунистическая пропаганда не хочет моего влияния на умы русских читателей, но и Платонову не дают свободы творчества. Его почти не печатают. Советская власть выискивает внешних и внутренних врагов, а таланты у них там пропадают в зародыше… Но как можно оградить от слова? Даже за железный занавес проникает всё новое, всё живое! Несмотря на все ухищрения власти, мои книги давно просочились в Советский Союз. Портреты Хемингуэя с бородой и в грубом свитере висят в каждой советской квартире, где люди читают. Я понимаю, это мода, но за ней стоят мои книги. А где книги Платонова?.. Мы вновь с ним напьёмся – такова творческая природа человека независимо от национальности. Наш спор перерастёт в драку, и сколько бы я не махал кулаками, Платонов, как художник слова, выше меня! Нобелевскую премию я получал за мир, а не как писатель и борец. Каждый его рассказ стоит моего романа. Платонов описывает движение человеческой души двумя-тремя строчками, а у меня на это уходят главы и главы… Я, прошедший войну с фашистами, кулачные бои в Америке, охоту в Конго на слонов, подвергавший себя тысячу раз опасности, могу описать эти эпические события, это легко мне даётся, а вот Платоновскую боль души за человека мне не удаётся ухватить! Эти русские знают что-то такое, что нам, американцам, недоступно для понимания… Езжу в Россию что-либо доказать в силу своего упрямства, но правда за ним, за Платоновым.
– Может, не поедете, господин, в пасть к этим коммунистам? Россия – это страшная холодная страна! Платонов обойдется без вашей рыбы. Тем более вы признали, что он сильнее вас как писатель.
– Ты молодец, старик, оберегаешь меня! Но дружишь ты со мной не потому, что я известный писатель и что я дал тебе денег на постройку этой таверны, где мы сейчас так душевно беседуем… Теперь ты владелец этого заведения. И мне хочется верить, что любишь ты меня не за это… Так и Платонов для меня не просто хороший человек – друг. А писатель он или нет – не имеет значения… Всё старик. Беседа окончена. Спасибо за завтрак. Я ухожу за тунцом.
Хемингуэй подошёл к барной стойке и поднял трубку ярко-красного телефона. Набрал номер, стал ждать ответ. Бодрый голос на другом конце провода отрапортовал:
– Дежурный офицер береговой охраны слушает!
– Соедините меня с майором Полом Коллинзом.
– Я вас слушаю, – с металлом в голосе отозвался майор.
– Привет, дружище Пол. Это твой старый друг, Эрнесто Хемингуэй!
– Дядюшка Хэм! – воскликнул майор потеплевшим голосом. – Чем я обязан твоему вниманию?
Майор был младше писателя всего на три года, но всегда с почтением относился к Хемингуэю. Давняя дружба, когда они исходили просторы африканской саванны, охотясь на диких зверей, со временем не ослабла. Встречались они крайне редко, но майор помнил, какой жизненный опыт передал ему писатель. Сколько раз спасал его Эрнесто из труднейших ситуаций, сколько интересного и поучительного извлёк майор из долгих бесед у костра холодными африканскими ночами. Судьба разнесла их в разные стороны, но тепло мужской дружбы грело в дни, когда они не были рядом.
Оккупированная Америкой Куба стала для военного журналиста Эрнесто Хемингуэя вторым домом, а для молодого офицера, выпускника Вест-Пойнтского военного училища, местом службы. Назначенный начальником береговой охраны, он честно служил звёздно-полосатому флагу. Никто не ведал, что диктаторский режим Батисты, поддерживаемый штатами, рухнет, а молодой и амбициозный Фидель Кастро надолго захватит власть в свои руки. Первый, кто погибнет под горячими пулями барбудос, будет никто иной, как майор Пол Коллинз.
Хемингуэй в это время мотался по свету – Париж, Нью-Йорк, очередной возврат на Кубу, война с недобитыми немецкими подводными лодками в Карибском море. Узнав о гибели друга, Хемингуэй разродился романами «Прощай оружие», «По ком звонит колокол». Хотя в них нет ни одной строчки о судьбе безвестного майора, Хемингуэй писал эти романы, помня о трагической судьбе друга, доказывая своими произведениями, что ни война, ни революция, какими бы красивыми фразами ни прикрывались, не сделают человека свободным и счастливым…
– Эрнесто, ты куда пропал? Почему молчишь?
– Извини Пол, задумался, с возрастом стал слишком сентиментальным… Пол! Я сейчас иду в океан, за тунцом для своего московского друга, писателя Андрея Платонова. Мне необходим джип с большой морозильной камерой, часов через шесть. Подгони его, если сможешь, к стоянке моей яхты «Пилар» и закажи билет на чартерный рейс Гавана – Нью-Йорк – Москва, на моё имя. Я сразу уеду в аэропорт.
– Слушаюсь, мой генерал, – со смешком в голосе ответил майор. – Для вас я готов подогнать целый траулер. Билет закажу по своему ведомству, так будет быстрее и надёжнее.
* * *
После того как писателя Андрея Платонова сняли с должности редактора газеты «Гудок», по чьей-то подсказке сверху его карьера покатилась вниз. На работу нигде не брали, прекратили печатать. Заглушая душевную боль водкой, он маялся, не находя себе места. Какой-то поклонник его таланта (также, как Платонов, любящий паровозы), имеющий связи наверху, выбил ему место стрелочника на одном из подмосковных разъездов. Маленькая холодная будочка, в которой умещались кровать, шкаф и крохотный стол, стала для писателя домом. Здесь он пил, ел и спал. Примостившись за маленьким столиком, писал свои бессмертные, незаслуженно забытые народом шедевры «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море», рассказы.
Платонов наслаждался одиночеством, нехитрой работой переводить стрелки. Стоял с флажком, провожая проходящие поезда. Знакомые машинисты включали паровой гудок на полную мощность, приветствуя писателя. Этот разъезд они так и нарекли «Разъезд Платонова». Состав с громким воем уносился вдаль, а Платонов с наслаждением вдыхал запах горячего масла, отработанного пара, перегорелой угольной пыли. Он, как наркоман, втягивал в себя эти запахи и, пока они не выветрились, заскакивал в будку и писал, писал, писал.
Иногда приходили гости: машинисты, работники путей из ближайшего депо, разнорабочие. Все знали, Андрей не выгонит. Изливали ему душу за стаканом дешёвой водки, нехитрой закуски. Платонов жадно впитывал всё, что рассказывал рабочий люд и, запоминая, потом переносил на бумагу. Только связь с простыми людьми подпитывала его творчество. Денег катастрофически не хватало. Он экономил на всём, кроме водки. Она и съедала почти всю зарплату. Работал по два дня, потом два дня выходных. Поиски второй работы ни к чему не приводили, пока в одну из пьяных задушевных бесед знакомый машинист не сообщил, что его жена, замдиректора супермаркета «Ашан», может похлопотать по устройству Платонова сторожем-дворником. Удивительным образом обещание стало явью и вписалось в график дежурства на разъезде.
В «Ашане» выделили служебное помещение, где наряду с лопатами, мётлами, совками ютился даже диван. Теперь писатель обрёл два дома, что внесло разнообразие в жизнь и позволило трудиться на литературной ниве, не уходя с рабочего места.
Ну мог ли он мечтать о большей удаче, чем эта? И денег стало больше, хотя постулат, что гений должен быть голодным, присутствовал в его жизни всегда.
Зима того года завалила снегом всю Москву. Платонов работал, как каторжный, убирая территории. Зашёл попить чайку и передохнуть в своё убогое жилище. Прибежавший менеджер подал срочную международную телеграмму.
– Андрей Платонович! Вы, оказывается, известный человек! Вас даже знают на Кубе! Какой-то американец по фамилии Хемингуэй едет к вам в гости!
Платонов открыл телеграмму и прочел: «Мой дорогой друг. Еду в Москву. Буду чертовски рад нашей встрече! Хемингуэй». Платонов сложил телеграмму и произнёс:
– Ну что ж. Очередной драки, видимо, не избежать!..
* * *
Ровно через шесть часов яхта «Пилар» ткнулась в причальную стенку морского порта Гаваны. Громадный тунец лежал на корме яхты, отливая синевой.
Хемингуэя ждали. Неизменный старик приветствовал писателя, будто они не виделись много лет. Армейский джип с капралом за рулём стоял невдалеке. Небольшой грузовичок-рефрижератор, не глуша мотор, был рядом. Майор Пол Коллинз вышел из джипа и, протягивая руку Эрнесто, учтиво сказал:
– Мой генерал! Разрешите доложить. Ваши указания выполнены быстро, точно и в срок.
Хемингуэй отодвинул руку, протянутую майором, и крепко обнял его.
Портовые рабочие занесли тунца в рефрижератор. Хемингуэй со всеми рассчитался. Старик переминался в стороне покинуто и отчуждённо.
– Ну что ты, – улыбнулся ему Эрнесто, – не грусти, я скоро вернусь. Пойдут муссонные дожди, яхта не сможет выходить в море, и мы проведём вместе много вечеров за стаканом крепкого «Дайкири». Сегодня я не буду заходить в таверну. Уеду сразу в аэропорт. Вернусь – расскажу, как меня встретили в Москве.
Он сел на заднее сиденье джипа рядом с Полом и подал знак рукой. Колонна из двух машин двинулась к выезду из морского порта. Все махали вслед писателю, уезжающему в далёкую холодную страну со странным названием СССР. Вернётся ли живой?
– Дядя Хэм, – обратился майор, – до Нью-Йорка из Гаваны полетите на военно-транспортном «Дугласе». Я договорился с друзьями из ВВС. В Нью-Йорке тебя встретят и передадут билет до Москвы… Хэм, береги себя! Ты наше общее достояние, гордость Америки.
Четырёхмоторный рейсовый самолёт «Бристоль-Британия» принял на борт писателя вместе с его грузом и, оставляя внизу бетонные иглы Нью-Йоркских небоскрёбов, взлетел из аэропорта имени Кеннеди. Писатель занял своё место и мгновенно уснул…
* * *
– Видано не видано,
Слыхано не слыхано,
Валит снег на улицы
Города Москвы…
Хемингуэй стоял, подняв голову навстречу падающему снегу и улыбался. Пассажиры аэропорта, проходящие мимо, с удивлением смотрели на живую знаменитость.
Эрнесто прошёл к стоянке такси и, обращаясь к таксисту на плохом русском, спросил, знает ли тот разъезд Платонова? Ценный груз был отправлен по этому адресу, теперь следовало добраться туда и самому. Он уже несколько раз произнёс таксисту «сорри», пока интеллигентного вида человек не сказал ему, что лично знает хозяина этого разъезда. А после того, как сказал, его уже было не остановить:
– Это же наш русский писатель Андрей Платонов. Мы вместе работали в газете «Гудок». Когда его сняли с редактора, я ушёл вместе с ним. Теперь вот работаю таксистом… Я знаю и вас, господин Хемингуэй!.. В России кризис. Оскудение умов. Платонова забили, и никто не пытается возродить его имя. Эти Кочетовы, Казакевичи, Софроновы всех подмяли под себя. Не зря Фадеев, человек с железными нервами, и тот пустил себе пулю в лоб. Эта убогая серость любого настоящего писателя сожрёт и не подавится!.. Мы – Россия, на грани интеллектуального кризиса. Авторитетов нет, кроме бандитских и политических шизофреников. Денег на культуру почти не выделяется, да и последние крохи разворовываются чиновниками и казнокрадами… Скоро грамоту будем изучать по заборным надписям. Я, человек с двумя высшими образованиями, вынужден работать таксистом, чтобы хоть как-то поддержать свою семью!.. Извините, господин Хемингуэй! Что-то меня понесло, накипело… Будь вы русским я никогда бы вам этого не сказал. У нас в России каждый второй стукач или агент КГБ… Вот он – разъезд Платонова, – таксист вышел вместе с Хемингуэем из машины.
Они подошли к железнодорожной будке. В петлях дверей болтался замок, не запертый ключом. Что можно украсть у бедного писателя? У двери лежала рыбья туша обернутая циновкой из сахарного тростника. На циновке болтался яркий бейджик, удостоверяющий, что груз прибыл из самой Америки.
«Как у них всё просто и ненавязчиво, – подумал Хемингуэй, – кинули и уехали». Вдвоём с таксистом они втащили рыбу в будку и бросили на пол. Ветер свистел во все щели из разбитой форточки. Обилие в помещении пустых бутылок из-под алкоголя поражало. «Как он здесь живёт? Это же настоящий холодильник!»
Они вышли на воздух. Накинули замок на петли. Молча стояли в растерянности, не зная, что делать дальше.
– Вы меня отвезёте в «Ашан»? – вышел из раздумья писатель. – Я уверен, Андрей там!
– Конечно, конечно, назовите только адрес.
Эрнесто передал таксисту бумажку с адресом и захлопнул дверцу белой «Волги». Всю дорогу ехали молча. После увиденного более говорить было не о чем.
Таксист не пошёл провожать писателя до «Ашана»:
– Извините, мне надо зарабатывать деньги. Наша встреча с Андреем не принесёт радости обоим. Что могут сказать друг другу два неудачника. – Он сел в машину и, нажимая на газ, открыл окно и добавил: – Ещё раз извините!
Машина резко сорвалась с места.
Андрей Платонов прошёл в вино-водочный отдел и взял две бутылки виски. Его карточка позволяла оплатить покупку. Заглянул в другие отделы. Купил ветчину в нарезке, сыр, французский багет, корейский салат, рыбу «Хе». Следующая покупка была недоступна: не хватало средств – указывало электронное табло… Он едва успел сервировать стол, когда его друг Эрнесто Хемингуэй возник своей двухметровой громадой в проёме двери служебного помещения.
Проходящие покупатели ТЦ «Ашан» слышали из служебного помещения английскую речь, приправленную русским матом. Слова «реализм, соцреализм, культура», перемежались отборной бранью на английском и русском языках.
Два великих писателя, два интеллигентных человека отмечали долгожданную встречу. Длительные молчаливые паузы переходили в реплики, не поддающиеся описанию. Разгорячённые двумя бутылками виски собеседники впадали то в истерический крик, то в проникновенную беседу…
Выбитая ударом ноги дверь, клубок из двух пьяных тел, вывалившихся из подсобки «Ашана», ошарашил посетителей. Великан с седой бородой идентифицировался с американским писателем Эрнесто Хемингуэем, а то нападающий, то защищающийся человек был никому не известен.
Хемингуэй ловко вскочил с пола и занял боксёрскую стойку. Правило номер один – если драка неизбежна – начинай первым. Неясный силуэт писателя Платонова мелькал перед пьяными глазами Эрнесто. Один его точный удар, и тело Платонова ляжет на мраморный пол гипермаркета. Простой американский ум не понимал, что русский писатель, поднаторевший в уличных драках, выше его как боец.
С большим замахом, Эрнесто врезал по ставшей ему ненавистной физиономии, но удар прошёл мимо цели. Щуплый и вёрткий Андрей Платонов кружил вокруг гиганта. Ему было жалко классика американской литературы. Американец оставался глупым и открытым в своей наивности. Литературные споры кончились, началось противостояние двух систем. Америка или Россия, кто сильнее?
Бедный Платонов! – без денег, без жилья, без признания, и великий американец, лауреат Нобелевской премии сошлись в бою, в торговом зале «Ашана». Нелепей картины трудно представить. Два титана литературы, качаясь, пытались навести резкость зрения друг на друга. Эрнесто махнул рукой ещё раз, надеясь сокрушить своего соперника, но опять промахнулся. Поднырнувший под руку Платонов ткнул американского гиганта сокрушительным ударом головы в солнечное сплетение. Хемингуэй охнул, согнулся вопросительным знаком. Платонов натренированными дворницкими руками нанёс открытой ладонью два коротких резких удара в лицо соперника и лёгкой подсечкой слева уронил его на дорогой продававшийся диван.
Когда дядя Хэм очнулся от удара, которым владели дворовые хулиганы и агенты КГБ, он понял, что его знания о природе русского человека весьма поверхностны. В голову лезли мысли: «В страну эту я больше не ездок. Изощрённые русские – коварные и непредсказуемые… У них и негр – великий русский поэт». Униженный и оскорблённый до глубины души Хемингуэй промыл лицо холодной водой в одном из туалетов «Ашана», взял такси и уехал в аэропорт.
После драки, очумевший от виски Платонов, нашёл в подсобке спрятанную среди мётел и лопат початую бутылку водки с винтом и, взяв её как гранату, побрёл по краю путей на свой железнодорожный переезд. Пьяный мозг, переполненный образами, уже не отличал реальность от вымысла.
«На вокзале работал бронепоезд красных, за мостом – белых в пяти верстах друг от друга. Снаряды журчали над головой П., и он на них поглядывал. Одни летели за мост, другие обратно, но вплотную не встречались…
Отряд бросился на бронепоезд, зачумлённый последним страхом, превратившимся в безысходное геройство. По железнодорожникам начал резать пулемёт, заработавший с молчка. И каждый лёг на рельсы, как путевой балласт или как ржавый болт, некогда оторвавшийся с поезда на ходу. Ни у кого не успела замереть кровь, разогнанная напряжённым сердцем, и тело долго тлело теплотой после смерти. Жизнь была не умерщвлена, а оторвана, как сброс с горы».[1]
Платонов вполз сознанием в реальную жизнь, распахнул дверь в свою будку и, оскальзываясь на пустых бутылках, упал на пол.
Когда он два дня подряд не вышел на работу, администрация «Ашана» забила тревогу. Снегом завалило всё. Где дворник?.. Порой простой рабочий стоит больше генерального директора. Послали менеджера по чрезвычайным ситуациям, узнать, куда пропал ашановский горе-писатель.
Двери Платоновского пристанища были распахнуты настежь. Прибывший молодой менеджер едва подавил возглас удивления. Русский писатель Андрей Платонов лежал на полу среди груды пустой винной посуды, сжимая в руке недопитую бутылку водки. Другой рукой он обнимал тушу громадного голубого тунца. Залетавший в открытую форточку снег ложился на лицо писателя и не таял.
Эрнесто измочаленный и потрясённый путешествием в Россию стоял у входа в таверну. Старик, ожидавший его, радостно вздохнул – это его любимый друг, дядюшка Хэм, вернулся домой живой и невредимый.
– Ну как ты съездил, что узнал и понял? Как твой друг писатель Платонов?
С потускневшим взором Хемингуэй попросил не беспокоить его. Ночной морской бар «У старика» жил своей жизнью. Бар был полон. Официантки, работающие в помощницах, едва успевали разносить крепкий эль для моряков с английского крейсера.
Хемингуэй зашёл в свой номер и снял со стены самое мощное ружьё. Когда-то в далёкой молодости он со своим другом Полом Коллинзом ходил с этим ружьём охотиться на слонов в заповеднике «Нгоронгоро».
Переломил ствол. Два патрона с крупной картечью покоились на местах. Эрнесто лёг на кровать, направил ствол на себя. Попытался вставить большой палец ноги между курком и защитным ободком. Палец не влезал из-за разросшегося ногтя.
Эрнесто в одном носке спустился в бар и спросил старика, есть ли у него ножницы?
– Ножниц нет! Есть садовый секатор, которым я подрезаю разросшуюся опунцию.
– Пойдёт, – сказал писатель.
Он буквально отгрыз секатором ноготь, бросил на пол, лёг на кровать, приняв прежнее положение.
Грохот выстрела вывел старика из оцепенения. Скрипя суставами, он поднялся в номер. Первое, что он увидел, – громадный ноготь, лежащий на полу. Рядом валялось ружьё, из стволов ещё шёл дым. Дядюшка Хэм лежал на кровати с развороченным черепом. Старик зачем-то положил ноготь к себе в карман, выдвинул ящик комода и достал белую простыню. Накинул её на Эрнесто. Простыня мигом пропиталась кровью и приняла очертания того, что ещё недавно было лицом Великого Писателя.
Старик, как кукла, у которой кончился завод, с трудом переступая со ступеньки на ступеньку, спустился в зал. Так долго он ещё никогда не шёл по этой лестнице.
Время остановилось подобно чёрно-белой киноплёнке, оборвавшейся в самом неподходящем месте.
Вентилятор под потолком не двигался. Стриптизёрша, танцующая на пилоне, застыла в самой нелепой и неудобной позе. Барабанщик сидел с палочками в руках, не донеся их до тарелок. Английский моряк с открытым ртом, пьющий крепкий эль, сидел истуканом. Танцующие замерли с поднятыми руками и ногами, будто их заколдовал злой волшебник.
Стояла тишина. Все смотрели на старика. Ему и предстояло отомкнуть время и запустить остановившийся кадр.
– Господа, – сказал он осевшим голосом, – спектакль окончен! Прошу всех покинуть помещение. Выпивка и закуска были за счёт заведения. Мы закрываемся. – И тихо про себя добавил: – Теперь уже навсегда!
[1] А. Платонов «Сокровенный человек»