* * *
От орехового спаса
хлебом проводил Отец
куполами Арзамаса
в Бор, Ветлугу, Городец.
Мчит стрелой «Борис Корнилов»
в сонме волжских голосов.
Заманила, заманила
синь семёновских лесов,
где хранит о предках тайну
заповедный Светлояр,
граде Китеже… Где станет
тихой бухтой Красный Яр.
И привидится: беляна
об Ветлугу точит борт.
Ткёт царевна-Несмеяна
в небе хохломской узор.
Позабытыми слогами
домовинный сон прорву,
прошагаю вверх ногами
по небесному ковру.
* * *
Где летит медовая пыльца,
и от хлеба ломятся амбары,
где зовут созвездие Тельца
сокровенным именем Стожары,
разумея, что небесный бык
скотьим богом выведен на пашню,
каждый телом пробовать привык
василёк, веронику и кашку,
прорасти в родной земле готов,
сохранив себя крупицей лета, –
хоть пыльцою луговых цветов,
хоть песчинкой солнечного света.
* * *
Белой скуфьёй издали
надвое время расколет
храм Покрова на Нерли.
…Вечное русское поле.
Поле паломников – суть
общая к вере дорога,
каждый в отдельности путь
от человека до Бога.
* * *
…в любой былинке Бог, в любой кобылке.
Нутром его дыханье уловив,
глотаешь осень, прячешь за ухмылкой
отраду песнопений горловых.
Ноябрь – ожидание побега
в иную жизнь.
Так дерево обвив,
ждёт повилика девственного снега,
как смерти, или как любви.
* * *
Говоришь себе: хочу домой!
Говоришь, но дома не находишь.
Скучно вечно топать по прямой,
страшно ночью выбирать обходы.
Только, кроме смерти, не найти
в кругосветке разочарований.
Наслаждайся поиском пути,
фактом своего существования.
* * *
Мне тело говорит: дружок, не нужно,
не стоило и пробовать вставать,
твой мир лишь лебединая окружность,
в котором центр – пушистая кровать.
Я за пером тянусь (читай: смартфоном),
а тело мне командует: лежи!
И я сдаюсь – лежу весь день покорно,
обломовским зрачком смотря на жизнь.
Как быть с таким подарком, непонятно,
«дано мне тело – что мне делать с ним»,
таким ленивым и таким развратным,
таким моим и не таким моим.
* * *
День как день. Под небом ходят ближние.
В небе пролетает самолёт.
К сормовскому кладбищу из Нижнего
возят тех, кто завершил полёт.
Схоронили. Помянули. Хлюпаем.
Над толпой, как над котельной, дым.
Против воли лезет в строчку глупое:
если умирать, то молодым.
Надо говорить, но мне не хочется.
По тропинке памяти бреду.
Вот моё скупое одиночество -
лавочка в заброшенном саду,
где сижу, двумя камнями млечными
вглядываюсь в жухлые цветы.
И выходят говорить о вечности
из травы живые мертвецы.
Водят хоровод, мехами-рёбрами
раздувают полымя в себе,
черепами полыми, как вёдрами,
черпают голубизну небес.
* * *
На старом кладбище, что делит
на христиан и мусульман
грунтовая дорога, пели
«Ом мани падме хум».
Туман
лежал.
Снег падал белый
на полумесяцы, кресты,
на головы осиротелых,
что были чи́сты и пусты́,
что были пу́сты и чисты́.