ОКЕАН
Ну, что, погружаемся? – как же здесь глубоко!
Как непредсказуемо! Я-то думала, можно
По жизни плыть влюблённой и тихой рекой...
А вышло...
– Боже, Боже мой, Боже! –
Невыносимо-то как, но тянет всё вглубь и вглубь –
Черпать внутри такие огромные силы!
Такой океан или меня погубит,
Или преобразит, чтобы вновь светила.
Такой океан сожрёт мою жизнь за здрасьте,
Но я не боюсь – тону и снова всплываю.
Зато я узна́ю, что же такое счастье,
Которого глубже попросту не бывает.
РЫБЬЕ
не знаю, как видят другие несущийся мир,
а вот для меня в нём намешано столько живого,
что я задыхаюсь – и вновь разбиваю клавир
с внутри запечатанным – самым трепещущим – словом.
я вновь убегаю в свои подпространства, ища
всех тех, кто подобен, кто мне параллелен – и может
легко за любое моё откровенье прощать,
любить безвозмездно и жить внутривенно под кожей.
я вновь погружаюсь... я – рыба... вокруг – океан:
он мне и родной, и опасный – и одновременно
я в нём бедолага-матрос и лихой капитан,
то в сгусток свернусь, то опять растекаюсь по венам.
то штиль, то штормит, то выносит на берег волна...
я рыба всего лишь, до боли... до боли живая,
до боли ранимая. только уже не одна –
я рыбам подобным знакомый мотив напеваю.
ДЕЛЬФИНЬЕ
мой мир – он дельфиний, и больше ничей:
нырять и выныривать – и не бояться
любить тебя в тысячу раз горячей,
чем может казаться.
мои погруженья, а после прыжки –
как всплески внутри очарованной сути.
и что из того, что мы так далеки? –
ведь счастье – в минуте,
в мгновенье одном, в отражении глаз
и в той сопричастности светлому чуду.
и там, где в помине и не было нас, –
я буду.
дельфиний, текучий, изменчивый мир
резвится в моей голове, как ребёнок.
и там, где теперь Человек, не кумир –
он звонок.
ЕСЛИ СТЁКОЛ НЕ ПРОТИРАТЬ
жизнь барабанит в моё стекло,
а оно давно не розовое –
на него с три короба намело
снега... и вот ещё... слёзы
на нём – не яхонтовые поди...
я в платочек их – бережно, бережно...
это лишь кажется: боль в груди
никакими шагами не меряна...
это лишь кажется: слёзы – блажь...
что ж я стёклышко тру так и́стово,
коль сама поверила: жизнь – мираж?
что ж ищу невозможных истин,
коль заснул их извечный страж?..
...и если мне стёкол не протирать,
то – вот вам крест! – не смогу летать!
БЕЗДОМНАЯ МУЗЫКА
Так не пишут стихи – так бездомную музыку пишут.
И нет сил, чтоб уйти, и нет сил, чтоб остаться и выжить.
Тот, кто глух, никогда, никогда, никогда не услышит,
Как сливаются души продрогшие – ближе и ближе…
Средь толпы одичавшей – на время, на время, на время…
О, на самую малость, на самую кроху бессмертья…
О, меж слишком оглохшими, чуждыми, лишними – теми,
Кто забит суетой, кто затравлен её круговертью.
Только ночь, только музыка, только озябшие души –
Их такая безмолвная, их неземная беседа.
И не надо земного – вот только бы слушать и слушать,
Растворяться бы в музыке, гибнуть и гаснуть бесследно.
Так не пишут стихи – так бездомную музыку пишут.
И нет сил отказаться от этого Божьего дара.
Но – как больно душе, как она эту музыку слышит!..
И похоже, что это совсем не блаженство, а кара.
***
Я выбрасываю боль, как выбрасывают мусор,
вспоминаю, что я есмь и что имя мне – природа.
Это странное, почти невменяемое чувство
есть свобода от оков и от прошлого свобода.
И от комплексов моих, коих, впрочем, не избегнешь,
я освобождаю ум, как освобождает чрево
чадо в муках родовых… в день, когда почти не дремлешь
и не пестуешь себя, и не мнишь, что королевой
ты явилась в этот мир. Когда все предельно ясно,
и сияет простота и эмоция во взоре,
вот тогда моя душа наполняется прекрасным –
и выбрасывает боль, ибо боль ещё не горе.
Ибо жизнь ещё свежа, как буханка из духовки:
в самом мякише её – всё моё сердцебиенье,
вся живая суть моя – без огранки и рисовки,
вся – явившаяся вдруг – из небытия в рожденье.
Я выбрасываю боль – это странно, даже страшно.
Но лишь это право даст настоящей называться.
Я выбрасываю боль – так по детски, так мультяшно…
Начинаю просто жить… просто жить и улыбаться…
ТЫ ЗАЖИГАЕШЬ СВЕТ
ты зажигаешь свет в моей горнице...
ты заставляешь меня петь горлицей,
сладкоязычной, звенящей горлицей...
только скажи: зачем? –
если кругом звонари да звонницы...
видишь – звонницы да звонари,
не умолкающие до зари?..
а ты говоришь: мир нем.
нет, он по сердцу – ярмом, бессонницей –
проданный Вифлеем...
нет, он по плоти – тоской, пожарами...
я б и хотела, да не сбежала бы...
я б и забыла, да поздно – жало ведь
в сердце моём – тотем.
ты зажигаешь свет – а не поздно ли?
мне ли стоять под большими звёздами?
мне ли смеяться и мне ли слёзы лить? –
я ведь одна совсем.
ты зажигаешь свет в моей горнице...
ты заставляешь меня петь горлицей,
сладкоязычной, звенящей горлицей...
мир – он не мёртв, не нем,
просто он болен давно падучею –
он своё Солнце забыл за тучами
и тихо пестует неминучую
смерть, угождая всем
тем, кто при каждом удобном случае
собственный Вифлеем
вновь предаёт и нещадно мучает.
ты зажигаешь Свет...
ТЫ НЕ СМОГ БЫ…
Ты не смог бы вместить ничего из того, что случилось бы с нами когда-то –
может, в будущем, может, сейчас, может, вот – в этот миг, в этот день, – в это надо
просто вклиниться, вжаться и вжиться... Прости, я смогу за двоих, может статься,
в эту жизнь, в это время, в пространство и в стих
просочиться...
Я буду стараться...
Ты не смог бы простить эту дерзость и прыть, неисчерпанную бесконечность...
И тебе от меня не уйти... Не забыть – ни на миг, ни на год, ни на вечность.
Ты не взял бы меня за семь тысяч морей и не стал бы любить меня крепче,
но тебе от меня – хоть уйди, хоть убей...
Понимаешь, немножечко легче...
Ты не смог бы...
ЗВЁЗДНОЕ КОРОМЫСЛО
Над берегом крымским раскинуто звёздное коромысло –
и я не то, чтоб смотрю – я молюсь, я зависла...
И не понимаю, зачем мне другие земли,
коль в этой – заветной – я Божьему гласу внемлю.
Я слышу немолчный рокот седого моря –
Душа обнажается, гулким накатам вторя, –
И преображается, отзываясь эхом...
От Крыма нельзя очнуться, нельзя уехать.
Он всю меня заполоняет и забирает –
и я понимаю, что это – немыслимая награда,
что эта земля отдаёт себя, открывает
влюбленному сердцу – а большего и не надо.
Над берегом крымским – звёздное коромысло.
И я застываю, молюсь, наполняюсь смыслом.
***
Остановись...
А если мир – лишь тень,
лишь отраженье глаз твоих застывших...
И ты не начинаешь новый день
без сводок о пропавших и погибших
внутри тебя.
Ведь ты един со всем,
что движется,
со всеми, кто, открывши
глаза, как ты,
выходит набекрень
гипотезе о мирозданье.
Слышишь,
как вопиют ушедших голоса
к тебе, чтоб ты заметил, чтобы сросся,
чтоб не застыли заживо глаза
на оголённых жизненных подмостках,
чтоб суть не потерял среди бумаг,
чтоб не снесло бесповоротно крышу?..
А мир... он так безжалостен и наг,
как сорванная впопыхах афиша.
Остановись...
Пусть Бог тебя услышит...
ВРЕМЯ МОЛЧАТЬ
и если ты хочешь перекричать это утро
и перепеть его на все лады,
то загляни ему в очи – его минутность
внутри тебя самого оставит следы.
смотри в рассвет – он скоро исчезнет – видишь,
он переливается – словно хочет сказать,
что всё повторимо...
но только душа – как Китеж –
за ним исчезает следом...
время молчать.
ЗОРЧЕ
Жить эту жизнь зорче бы, зорче бы:
Ближних любить и пестовать творчество,
Петь и звенеть кимвалом звучащим…
Быть непохожим, быть настоящим.
В полночь срываться за дали беспечные,
Густо мешая сегодня и вечность,
Благословляя, как манну небесную,
Горы лесистые, степи безлесные.
Впитывать с ненасытимостью волчьей
Эти смотрящие звёздами ночи,
Дни эти пить нестерпимо-молочные,
Быть для вселенной немолчною дочерью,
Мир этот древний в стихах воспевающей –
Так до скончания истаева́ющей
Жизни.
***
И все-таки я выдержу, я выдюжу,
Я выживу – и всё тебе скажу:
Исчезнувшему, сгинувшему Китежу
Давным-давно я не принадлежу.
Настолько я жива, что даже странно мне,
Что даже смерть нисколько не страшна,
Хоть древними враждующими станами,
Татаровьём ещё окружена.
И если я погибну, ты останешься,
Ты вымолишь меня, ты вспомянёшь.
Зачем грустишь, и мечешься, и маешься,
Зачем тоскливым голосом зовёшь?
Я не исчезну – я воскресну притчею,
Прильну к твоим оттаявшим устам –
И так – по стародавнему обычаю –
Я жизнь тебе, я Русь тебе отдам.
ЭЙ, МУЗЫКАНТ!
Не оставляй меня без присмотра,
если кто-то играет.
Десанка Максимович
Если случится читать тебя как по нотам, я прогоню нависающую дремоту и расскажу, как клавиши слов дрожат... Мне бы сорваться в мгновение – и сбежать, но я молчу, затаилась и жду чего-то невыразимого, чтобы преображать ноты в слова, и слова – безоглядно – в ноты. Если случится – буду смычком дрожать на той струне, изболевшейся и измотанной, буду её звучание провожать, впитывая немыслимые красоты и повороты звука – как будто вспять сердцу, так возжелавшему все пустоты
заполнить
и все расщелины
запаять.
– Эй, музыкант, полегче на поворотах!
– Эй, музыкант, услышь же! Я буду знать, как ты безжалостен, как ты ведёшь охоту по мою душу. Впрочем, довольно! Вспять я вытекаю всем твоим новым нотам – лёгким или натужным.
Я ведь тобою заражена, простужена.
И мне осталось только одно – бежать.
Вот я стою и думаю: разве нужно?
Что же, стежок на пряже так крепко смотан – и все попытки бегства так неуклюжи. Эта попытка, кажется, была сотой.
Мне не сбежать.
Не сдвинуться.
И не сдюжить.
Что же, пожалуйста. Знаешь, уже не нужно...
Я буду словом тёплым в тебе дрожать. Буду дышать, дышать, дышать – и желать, чтобы оставили здесь, у живых ворот жадной твоей души
одну
без присмотра.
Иллюстрация худ. Виктории Подолановой