***
Сачком небесным ловит Бог стрекоз туманных.
Который день никто не ждёт небесной манны.
Плотнее ставни затвори, не видеть чтобы
стрекоз слепых, что жадно ищут волчьи тропы.
Растут деревья из домов в тела корнями.
Ты в доску свой почти, ты скоро ляжешь с нами.
Стоит в дверях Мария-мать — в руках — лукошко.
Где ты была, родная, на каких дорожках?
Что ноженьки твои в крови умыты густо?
Входи, родная, нынче свято место — пусто.
***
Будет время, и снег тонкокожий убьют непременно —
в подворотне распнут на глазах ошалевшего дома,
и развязно отступят на выстрел от окон зеваки:
«где угодно и с кем-то, но только не с нами! Не с нами».
И закатятся в песне святые младенцы и мамки,
мужики без креста перекрестятся, выпьют и ухнут —
станут красное солнце руками катить к небосводу
и рубахи менять на ходу, просолённые потом.
Как печальны глаза ноздреватого тихого снега
и молчащих младенцев со звёздами в цепких ладонях.
Белый снег перекрасится в красный от солнца и смеха…
«Где угодно, но только не здесь и не с нами… не с нами».
***
Отцу
Когда тоска допьëт мои глаза,
и я не стану видеть поворота,
куда свернул ты много лет назад,
повесив ключ на ржавые ворота,
почти под утро в дымчатый февраль...
я превращусь в родного кукушонка...
февральская заснеженная даль...
крестильная льняная рубашонка.
***
Самый неистовый крик -
безмолвие у края могилы -
матери, мужа, ребëнка, солдата, милой.
Крик, когда жизнь продолжает течь по земле и в песнях.
Слушайте, белые корни, сомкнитесь тесно -
из-под земли поднимите пустые глаза и в упор глядите,
как раскаляется небо с пулей в зените!
***
Руки твои холодны
и глаза,
и вино в горсти.
Входи.
Скромен нынче ночлег,
но
половицы чисты' -
влажные от дождя -
сбитым в пути ногам
будет совсем легко.
Грозный мой, милый гость,
есть у меня хлеба' -
мать научила печь -
на молоке, и впрок.
Грозный мой, милый гость,
горсть моя меньше твоей,
значит, подставлю — две.
Ты же — садись за стол...
Чёрно-белая ночь.
Лодкой правит Андрей
по молодой траве
да к моему крыльцу.
ДИПТИХ
Река не будет ждать.
Однажды вскроется и вздыбит синий лëд,
и воды вечные далëко понесёт
туда, где истину баюкает Господь,
и вышивает Мать
Ему рубаху к Воскресенью.
Сойду на берег,
Чтоб, наконец, увидеть море.
Оно прозрачные глаза прикроет
и к жизни пригласит.
Я заново приму Христа.
Воскресшей медной птицей распустится
коса моя
в воде...
***
Ищет малютка счастье, ищет она любовь,
Будто бежит подранком под материнский кров,
Будто ручей весною — на обогретый дол,
Чтобы её спеленало солнце — в сухой подол.
Тише, усни, малютка, — сизый лепечет лес, —
Здесь, на моих ладонях, много свободных мест,
Здесь колыбель просторна и зеленей трава…
Здесь не затянет туго тёмная бечева.
Выдумай крепче сказку, серою цаплей стань —
Пусть непременно Марью встретит её Иван.
Милая серошейка, милый подранок мой,
Спи в лесной колыбели под молодой травой.
***
Рядом лежат, рядком, в линеечку - без сапог.
Всех помянул, слева и справа, лесничий бог -
Вброд перешёл речушку, не замочив усов,
Каждому крест поставил у почерневших лбов.
Станет межой негласной белых рубашек ряд -
Мëртвые мëртвых тайну в личных вещах хранят.
Лбы почерневшие крепко целует бог,
Чтоб не бояться мёртвых, живых не бояться чтоб.
***
Из клади ручной —
мы друг у друга
есть —
я твой одинокий,
ты — мой одинокий
перст.
Сухая трава
гладит лиловый пух —
он народился в ночь,
в августе,
без повитух.
Птица его подхватила
и понесла,
и уронила в лодку —
лодочку без весла.
Сам не осилит реку. Боже, его укрой...
Скоро подует ветер рыжий и ледяной.