***
Причелин и наличников резьбу
И деревенек русских городьбу,
Средь зарослей черники мох наждачный
Мне повезло увидеть, и табу
Я наложил на пошлую борьбу
И жалобы на подлую судьбу –
Моя судьба была весьма удачной.
Я слышал, как шевелится трава,
Спит водород в земных упругих порах,
Я по слова ходил, как по дрова
В березнячок, где вечен хруст да шорох.
Пусть суд решит, моя ли в том вина,
Что ветром был полуденным не понят.
Зато со мной подруга-тишина,
Рябь на воде да впалая луна,
Короче, вся родная сторона –
Никто меня отсюда не прогонит.
Свидетелей я взял не за гроши –
Они один букварь со мной читали.
Ужи, жуки, букашки, мураши –
Все приползли, кого вы вызывали.
Их столько у меня – не перечесть!
Особенно мне дорог, Ваша честь,
Тот крошечный, промокший и несмелый,
Певец сквозной сирени – соловей.
Он древних, неразбавленных кровей.
Его признанья приобщите к делу –
Все семь неутешительных колен,
Сонорных стон, среднеязычных плен.
…А ветру что – Случевский или Кафка?
Он никогда их книжек не прочтет –
Куда милей бухгалтерский учет
И к скучной конституции поправка.
Я соответчик травам, их поэт,
Я твой защитник, мокрый бересклет,
И не прошу, чтоб дали мне отсрочку –
Ведь годен к службе я нестроевой –
Держать ответ в пучине мировой
За каждую написанную строчку.
***
«Кто знает цену розе? Соловей».
Пословица имеет много смыслов.
Его понять не сможет муравей –
Общественник, пример для коммунистов.
Ему, трудяге, точно не до роз –
Куда полезней старая берёста.
Замучали одышка и артроз –
Соломинки таскать не так уж просто.
Оскомина сведет беззубый рот,
И зазвучит излюбленная тема:
«Я знаю, почему он так поет –
Бездельник он, досужий рифмоплет,
К тому ж его испортила богема!
Он чистоплюй, эстет и эгоист,
Он выскочка, лишенный чувства долга!»
Но перед ним трепещет каждый лист
От чувства небывалого восторга.
И знать он не хотел про муравья.
Он свищет так, что дрожь идет по коже.
А что там в голове у соловья,
Вам не узнать, и я не знаю тоже.
Его скрывает мокрый бересклет,
Он там живет, лирический поэт,
Как Ленский, опечаленный и томный.
Нахохлившийся маленький клеврет
Лингвистики лесной и назаемной.
Так отчего же щебет этот, щелк
Тебе дороже, друг, сокровищ Креза?
Попробуй, разберись, какой в нем толк –
Ни золота, ни цинка, ни железа.
Он славит племя вязов и берез,
Мир бабочек и вкрадчивых стрекоз,
Бессмертника, полыни, горицвета.
…А то, что соловей ценитель роз,
Придумали персидские поэты.
***
Можно ли прожить, не зная страха?
То землетрясенье, то ковид.
«Реки три дни кровию текаху» –
Дикторша с экрана говорит.
Артобстрел. Испуганные лица.
Меткий снайпер целится в висок.
Набухает кровью шелковица –
Падает на вкрадчивый песок.
Кажется, что я древней этруска.
Подо мной – развалины страны.
…Были у Андреевского спуска
Шарики каштана зелены.
На иконе – мудрый взгляд пророка,
Что рыбачил некогда с Петром.
Русско-итальянское барокко
Нависало гордо над Днепром.
В это время было далеко мне
До твоих, страна-каменоломня,
Умопомрачительных невзгод.
Я теперь совсем уже не помню,
Что там говорил экскурсовод.
Помню только поезд утром летним.
На березках – пятнышки ворон.
Был тогда чужим и незаметным
Скромный переделкинский перрон.
Ну а мир и раньше был жестоким,
Хоть войны никто и не хотел.
…Думаю подчас – чому не сокил?
Отчего я в небо не взлетел?
Может быть, тогда б и понял что-то,
Погрузясь в тяжелый кислород,
Потому, что с птичьего полета
Всё совсем иначе предстает.
***
Спал младенец в яслях Вифлеемских
И не ведал значения слов,
И не видел в гостях иноземских
Исполнительных Божьих послов,
Что стояли печально и смирно
У кроватки младенческой, свет
Застилая. Там золото, смирна,
Терпкий ладан – чего только нет.
Шелк халатов, барашка курчавость,
Голосов шепелявость, картавость,
Теплый пар от крестьянских корыт.
…Неужели Он ведал хоть малость,
Что ему испытать предстоит?
***
Сосед по даче хрипло крикнет: «Рекс!»
И включит то ли триммер, то ли бритву.
Он пьёт коньяк и ест бисквитный кекс,
Забыв про поминальную молитву.
А впрочем, он и знать её не знал.
К тому ж сосед, должно быть, не католик.
Он с коньяком немного перебрал –
Виной тому хозяйственный аврал.
И вот сидит, свершая ритуал,
Облокотясь на ветхий дачный столик.
А в небесах такие облака,
Застывшие на солнечной короне,
Что кажется, узришь издалека
Того Царя, сидящего на троне.
Глядит на поднебесные края,
На мир, где я любил и ненавидел.
И Свирского Андрея вспомню я –
Лишь он однажды Троицу увидел.
С лопатой и секатором в руках
Застынешь сам у грядки эфемерной,
Покуда Царь пирует в облаках,
Величие которого безмерно.
Разрежет стриж два облака, как нож,
Плеснёт сосед коньяк себе на gratis,
И ощутишь – бежит по телу дрожь
При звуках «Rex Tremendae majestatis».
Я ж не стрижом, а ласточкой кружу
В мирке своём, причудливом и тесном.
… Всё думаю – а что я Там скажу?
Отвечу ль на Экзамене Небесном?
***
Мне снился Розанов. В помятой старой шляпе,
В пенсне кривом, он был угрюм и сед.
Усталый, выпивший, он почему-то папе
Передавал привет.
На даче в летний день он мял ногою глину.
Читаешь «Розанов», а думаешь – «малина»,
Да, та, пахучая, в запущенном саду,
У ржавой перекошенной ограды.
Шершни шерстистые ей так в июле рады –
Летят к ней сквозь пырей да лебеду.
Ау, народники! Эсеры! Демократы!
Что муравейники напрасно ворошить?
«Что делать?» - спросите. А тот, в помятой шляпе,
Ответит мудро: «Ягоды сушить».
Когда бы выборы, то взяв скорей половник
С кривой кастрюлею, мечтатель и поэт,
Голосовал бы я, наверно, за крыжовник –
Ворсистый, маленький, но в бюллетене нет
Того крыжовника, хоть он того достоин.
А коль не веришь мне, спроси пчелиный рой.
Мне снился Розанов – идеи русской воин.
Хотя, на первый взгляд, какой уж он герой…
***
На старуху бывает проруха,
Ну а эта глядит, как пророк.
«Это что за деревня?» «Чернуха.
Ничего здесь не трогай, сынок.
Далеко ль до беды неминучей?
Нет от горя спасенья, мой свет.
Превратишься в татарник колючий
И не вымолвишь слова в ответ.
Если дружишь ещё с головою,
Не касайся домов и оград!
Люди стали цветами, травою.
Посмотри – это люди стоят!»
В огородах – пырей да полова,
А на улицах нет ни души.
«Как ты, бабушка, смотришь сурово!»
«Уходи подобру-поздорову,
И об этом нигде не пиши.
Тканой скатертью будет дорога.
Так-то, милый. Вот Бог, вот порог.
Эта кара, вестимо, от Бога.
Ничего здесь не трогай, сынок».
Я не верю ни в лихо, ни в чудо,
Но не надо мне новой беды!
Если просишь, то трогать не буду
Ни татарника, ни лебеды.
И ведра над колодцем убогим
Я касаться не стану, уйду
Поскорее по пыльной дороге,
На Полярную глядя звезду.
До тебя ли, старуха, мне дело?
Облака постепенно, несмело
Начинали на солнце сползать,
И печально ромашка глядела,
Будто силилась что-то сказать.
***
Ушедших дней многоголосица,
Весь этот груз тысячетонный,
В хорей и ямб упрямо просятся,
А не в анапест полусонный.
В такой советский, пищеблоковский,
Где соловей щебечет курский,
А не в туманный и не в блоковский,
Неизлечимо петербуржский.
Их было много – ярких, солнечных,
Но больше мрачных и дождливых,
Тех, что от полудня до полночи
Сверкают в каплях горделивых.
Там были лыжные и снежные,
С крутою горкою меж сосен,
И сложные, и безмятежные,
И в ночь летящие под осень.
Мне б этой ноткою лирической
Закончить всё стихотворенье.
Просил же немец в тьме готической
Остановить свое мгновенье!
Смотрите, вот стою на фоне я
Прошедших дней, не зная страха,
И счастлив этой полифонией,
Что слаще Генделя и Баха.
Здесь речка Кудьма, речка Ивица,
Поля, сады и огороды…
А фуга всё растет и ширится,
И далеко ещё до коды.
***
Одинокий старик с аденомой
Сквозь больничное смотрит окно
На штакетник, на дворик знакомый,
Где больные стучат в домино.
Сквернословят, кидают окурки,
Увлеченные громкой игрой,
А напротив сидят в процедурке
Молодой дежурант с медсестрой.
Ей уролог про речку бормочет,
Где живут караси и язи,
А девица визжит и хохочет,
И понятно, что все на мази.
Старичок, не лишенный рассудка,
В процедурку наметил маршрут,
А за ним, как утята за уткой,
Все ушедшие годы бредут.
Процедурки он дверь открывает
Под смолкающий гул голосов.
Медсестра недовольно вздыхает:
«Ваш укол в восемнадцать часов».
И глядят на него, как на стенку,
Из космических новых времен
Медсестра сексапильная Ленка
И хирург - долговязый Димон.
А старик, озирая Димона,
Яко твой архипастырь с амвона,
Скажет им: «Попозднее зайдём».
Снимет с пальца кольцо Соломона.
«Всё пройдёт», - прочитает на нём.
***
Веток вишневых сплетенья и листьев дрожь
Так поэтичны, и вкрадчивы, и добры.
Вечер в беседке на редкость всегда хорош,
Как агрессивны бы не были комары.
Вечер в беседке намного удачней тех,
Где говорили так много и пили чай
Или покрепче чего, и иных утех,
Что нам казались забавными невзначай.
Много курили там, спорили, и стихов
Столько прочитано было, что вспоминать
Даже неловко. Особенно тех лохов,
С их фанатичным: «А можно мне прочитать?»
Вечер в беседке гораздо достойней, чем
Вечер у телеэкрана, где бодрый псих
Скороговоркой объявит вам список тем
В калейдоскопе медийных шутов, шутих.
Здесь тишина, наверное, родилась,
И первозданный, исконный царит покой.
Только антоновка желтая бухнет в грязь -
Неудержимый китайский десант такой.
Их, желтолицых, так много лежит в грязи,
Ну, а пока ты шлифуешь свою строфу,
С ветки срывается бравый капрал Цицзи,
Свой парашют раскрывает сержант Ду Фу.
Эта китайская мудрость стара как мир -
Жить только мигом, не думая о конце.
Так в горной хижине сказывал твой кумир -
Старый поэт и отшельник в одном лице.