Великая Отечественная война – для меня это…
Любая война несёт ужас гибели людей. Но когда речь идёт о защите Отечества, каждый становится воином: на фронте, в тылу. В нашей семье воевал мой отец, рядовой Кукушкин Иван Афанасьевич, мой дядя, майор Сотников Алексей Викторович, который был тяжело ранен при переправе через Одер. Ещё один дядя, ефрейтор Сотников Василий Викторович, прошёл три войны: финскую, Отечественную и японскую. Мой крёстный, Филатов Александр Федорович, которому идёт 102-й год, с первых дней войны сражался с врагом. Был контужен и попал в плен, где провёл четыре года. Но они вернулись живыми, и это было настоящим счастьем. Фронтовики мало рассказывали о войне, они не хотели вспоминать то, через что пришлось пройти. Поэтому так остро в семье переживали потерю близкого человека – Лёни, моего дяди.
Письмо с фронта
Этот жёлто-серый листок, вырванный из школьной тетради в клеточку, я никогда не забуду. Моя бабушка, Алимпиада Андреевна, или по-уличному Пияша, мать семерых детей, отдала войне старшего сына Алексея, или Лёню, как звали его в семье. Он был на два года старше моего отца – 1923 года рождения, учился в Лев-Толстовском железнодорожном училище на машиниста паровоза. И весной 1943 года, сразу после окончания училища, был призван на фронт. Но воевать ему не пришлось – он погиб в первом же бою, о чём сообщалось в похоронке, присланной семье. Бабушка не часто рассказывала об этом. Похоронка вместе с важными документами лежала в сундуке, но я её видела и держала в руках: жёлтая, полуистлевшая тоненькая бумажка, в которой синими школьными чернилами было написано, что… «ваш сын красноармеец Кукушкин Алексей Афанасьевич погиб 8 марта 1943 года и похоронен в Брянской области д. Меловое Комарического с/с».
Бабушка Пияша была грамотной, закончила три класса Волотовской церковно-приходской школы, многие произведения русских классиков знала наизусть, читала рассказы Короленко и Мамина-Сибиряка, романы Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах», сказы Бажова. Но похоронку сама не читала никогда.
Приходила я из школы раньше старшей сестры, которая уже училась в Лебедянском педучилище, и бабушка, покормив меня обедом, просила: «Люда, почитай про Лёню». Она доставала из сундука новый полосатый платочек, в котором были завёрнуты документы, и, пригладив волосы, разворачивала его. Дрожащей рукой вытаскивала жёлтую бумажку и протягивала мне. И я, почему-то всегда с замиранием сердца, читала. Бабушка сидела за столом, положив на колени узловатые, натруженные руки, и внимательно слушала. Наверное, ей виделся этот бой, она физически чувствовала боль от разрывающей тело пули, слышала последний вскрик сына и представляла, как он лежит, раскинув руки, на холодной, с остатками грязного снега, изрытой снарядами мартовской земле.
А потом бабушка подавала мне этот жёлто-серый листок, вырванный из школьной тетради в клеточку. Это было письмо-треугольник – единственное письмо, присланное Лёней с фронта, а точнее – с дороги на фронт. Я хорошо помню, сколько тепла и трогательной заботы было в каждой строчке, хотя звучали они так привычно и немного наивно. «Здравствуйте, дорогие папаня и маманька, пишет вам сын Алексей. Во-первых строках своего письма спешу сообщить, что я жив-здоров, чего и вам желаю, а также братьям Ване, Коле и Толе, сёстрам Нине, Мане и маленькой Люсе». Почерк был мелкий, но почти каллиграфический, читалось легко. У меня срывался голос, в груди что-то сжималось, и было трудно дышать. Письмо было короткое. Лёня писал, что едут они днём и ночью, часто и надолго останавливаются в поле, и по отдельным приметам угадывалось – едут по недавно освобождённой от врагов территории. Называл какие-то две железнодорожные станции, но они были тщательно вымараны военным цензором. В письме просил маманьку не беспокоиться: кормят нормально, ребята хорошие. Была и просьба – выслать тёплые шерстяные носки, так как ночи холодные, а куда – он потом сообщит по прибытии на место. Очень скучает по родным, которым всем передаёт привет.
С трепетом я сворачивала листок в треугольничек и отдавала бабушке. Она брала солдатское письмо, единственную весточку от погибшего сына, проводила по сгибам пальцами, как будто гладила, бережно заворачивала его и похоронку в платочек и прятала бесценные сокровища в сундук.
Потом мы всегда молчали. В избе стояла звенящая тишина, только монотонно тикали ходики. Бабушка покачивала головой и беззвучно плакала, а я представляла мчащийся в ночи поезд, притихших, остриженных наголо юнцов, едущих навстречу своей смерти...
Никогда я не знала своего дяди, он навсегда остался 19-летним, таким, как на единственной фотографии, где стоит вместе со своим безымянным другом по Лев-Толстовскому железнодорожному училищу.
Худенький, в тёмной форме и в фуражке с молоточками, очень похожий на моего отца.
Так уж случилось, что никто из семьи не побывал на его могиле. Помню, что присылали с Брянщины письмо – из сельсовета, приглашали на открытие надгробного памятника погибшим воинам. Но дедушка всего на два года пережил сына, да и бабушки Пияши уже не было в живых. Папе помешали какие-то непредвиденные обстоятельства, братья и сёстры разъехались по разным уголкам нашей необъятной страны, а мы с сестрой были подростками. Так и осталось во мне это щемящее чувство вины перед памятью Лёни, моего дяди, сложившего голову на безымянном поле во имя Победы. И пусть эти воспоминания будут частичным искуплением нашей вины перед погибшим.
НА СНИМКЕ: Кукушкин Алексей Афанасьевич с товарищами - крайний справа.