***
Говори со мною, Боже, говори
утомлённым голосом предзимья.
Глянь, полощутся в тумане фонари,
холодеют эти дни невыносимо…
Говори со мной, заблудшим мотыльком
в ветреном ненужном ожиданьи.
Смерть, война – они придут потом,
и рождение потом, и состраданье…
Переулок мой исхоженный затих –
по шагам меня, по лёгкости узнает.
Говори со мной! И в днях мирских
что прибудет, что доковыляет?..
Расплескалась где-то юность по дворам…
Может, пригожусь в чужой окраине.
Прирасту к деревьям тонким, облакам.
Я давно твоею раной ранена…
Говори со мною, Боже, говори
лунным светом, днями окаянными.
Песнь моя – дороги, пустыри,
песнь моя – до дрожи покаянная…
Говори со мной, не мешкай в ноябре,
словно окнами небесными, субботними…
Жизнь мою пока ещё не о́тняли.
Вот и снег пошёл… тире, тире, тире…
***
Я всё бы отдал — только бы припомнить
Хорхе Луис Борхес
Я всё бы тебе отдала, так и знай, лишь бы помнить
за ветки подвязанный сад несмертельным узлом.
Задышит молчаньем порог охраняемых комнат,
и я вдруг подумаю: «Всё, мне с тобой повезло!»
Пристроишься где-нибудь там, на высоких ступенях
застывшего к полдню безветренного городка…
Дворовая кошка проспит у меня на коленях
всю жизнь – и свою, и мою, не спросив молока.
Я всё бы тебе отдала, так и знай, если б взял ты
мой дом – обездоленный кров, что оставишь взамен?
Но длинную песню поют небеса, музыканты –
я слышу, я вижу веселье разбилось у стен…
Забуду ли город: по улочкам южным, сплетённым,
мне долго идти по расщелинам этих времён.
Я выйду в старинные дворики росчерком тёмным –
рукою подать до око́н, до зелёных знамён.
Припомню ли сад, виноградник, растущий за домом.
Я в городе этом теряюсь, ладонью касаясь – люблю…
Не спрашивай, здесь ли жила, с рыбаками знакома –
да нет, я пытаюсь припомнить о том, что скорблю…
Я всё бы тебе отдала, только б небо случилось –
взошло в скорлупе грозовой-медовой у меня над строкой.
Волошинский дом где-то там на подъезде лучится,
маячит белесым окном – но теперь от меня далеко.
Прощаясь, я хлопаю дверью, но знает Всевышний,
что поздние яблоки вам отдаю – под запретом они.
Давно ведь завишу от яблонь, от косточек вишен.
Я всё раздала, чтобы поры запомнить земли, сохранить…
И город, и сад наливаются осенью, медью.
И я где-то там на словах, на губах у смотрящей толпы.
Я всё бы тебе отдала… Но спасительно медлю,
срезаю кусты – обнимая точёные эти шипы.
***
Весною ранней чьи-то губы целовать,
роскошествовать вволю, не найдя начала.
Душою тонкой оттолкнуться от причала,
в дощатой лодке плыть – вот благодать!
… И вот ведь, Господи, такого воздуха нагнать –
такого, может, первородного смятенья
и скорого на целый шаг перерожденья,
и всё в зеркальном облике зарифмовать.
Так велено теплу, и я пока что здесь,
ниспосланы сегодня лёгкие хожденья,
пчелы злачёная навязчивость гуденья.
Господь, возьми и эти дни уравновесь…
Во днях – есть только воздух, млечны вечера́ –
рассыпаны до одури, плывут по ре́кам –
воинственными римлянами, греками…
Ох, как же ты, река моя, ко мне добра.
Одной ни умереть, ни скурвиться в ночи.
Ведь это время, как блуждающие строки –
как девушка, забывшая свои пороки,
как прилетевшие на родину грачи…
И только воздух – небо в почерке моём,
разбушевавшимся сатиновым крепленьем.
Моё безрадостное, скудное моленье
не погасить уже прошедшим февралём…
***
В холодном небе почерк воробья
скользит, и я ему почти что верю.
Сжимается пространство бытия.
Крестообразный снег летит за дверью.
Недолго будет так, лишь до весны,
до первого земного притяженья…
Как хочется привычной тишины,
да Божьего вселенского прощенья…
Но длится ночь, дыханье затаив.
Вот улица – ей фонари подвластны.
Вот человек – входящим снегом жив,
в миру́ живёт себе негромогласно.
А между тем земная благодать –
полынных, мёрзлых островков сраженье.
Я запишу в лучистую тетрадь:
ветвей длинноты, сердца отраженье…
Сожму в руке пространство бытия –
оно откликнется – звездой, снегами,
и зазвенит негромко полынья,
как будто бездна вспыхнет под ногами.
***
Лёгкие простыни,
свет из окна.
Верится, Господи,
что не одна.
Липы просвечены,
сонно вокруг.
День этот венчанный,
солнечный круг.
Видится, слышится,
будто в тиши,
травы колышутся
в сельской глуши.
Душно мне, душно мне,
лето стоит…
Сливами, грушами
сад мой глядит…
ОБЛАКА
Вот и встали мои облака надо мной, вот и встали
в эти зимние, страшные вехи державной зимы.
И земля под ногами – близка, но простужены дали:
так уходят сады от меня, словно глухонемы.
Так уходят с презреньем леса (их осколок хрустален)
от меня, от верлибра свободного, от бытия.
Доживу, я надеюсь, до звука, до скорби проталин,
до полётов крикливых обиженного воробья.
Вот мои облака – так возьмите ключи, Геростраты,
подожгите зимовьем дороги, пороги, дома.
В этих грустных краях облака переменам не рады,
в этот злой снегопад ни записки в двери, ни письма,
ни простых новостей – только улиц пяток угловатых.
Оглянись невзначай, не проспи эти тусклые дни.
Перепрыгни в другие реалии через ограды,
там Вергилий наточит, настроит свои шестерни.
Я по окнам гляжу и теряюсь как будто во времени.
Облака надо мной – как устала я их лицезреть.
Не со зла устыдили меня дурачками-Емелями,
неспроста у буржуйки даровано слово прогреть.
Гонит ветер заблудших людей до намоленной пристани.
Догорают в домовьях огни, догорают в ночи.
На меня что ж вы смотрите, вечные странники, пристально –
облака, облака! Жду – весною прибудут грачи…
ТЕЛО ТВОЁ
Долго шептать, согреваться от райской лучины
женщине давних времён, под конвоем грачей.
Тело твоё молодое когда-то болело мужчиной,
ярыми красками солнца и страхом ночей.
Словно ничей этот снег, остракизмом проверенный,
входит во тьму, создавая собой полотно.
Женщина давних времён растворится у берега –
снегом уйдёт голосящим, метелью – не всё ли равно?..
Тело твоё молодое, о Боже, болело дождями,
судными днями! Идёшь и волочишь свой крест.
Только вот сердце кричит – прибивают гвоздями,
где-то в безветренных кущах незлобных божеств.
Так и плывёшь, и стоянье над небом своё проклинаешь.
Улицы те, что вдали разбрелись и смеются в ответ.
В доме твоём полынья, но ты всё-таки домохозяешь.
Ветер под окнами – время присядет на твой табурет.
Вбит перекрёсток судьбы в огневые проталины.
Вот деревушка да холмик на бренной скользящей земле.
Тихо в домах, засиделись Степановичи да Витальевны.
Птицы лютуют в гнездовьях, отпущены – навеселе.
Дом на окраине, пёс – всё когда-то ведь было же?..
Зрелое семя снегов прорастёт там, где вязнет сапог…
Только и вспомнит родня о тебе – голубиное крылышко –
милая схимница, хрупкая пташенька зимних дорог.
Ветками мёрзлыми бейся в окно, может кто-то услышит.
Плачь перед Богом, беззвучно живи в снегопад.
Время уже навострило сегодня страдальные лыжи.
Время уже заприметило твой немигающий взгляд…
***
Ну вот и всё… Окраина в дыму…
Осиротевшие вдали вокзалы.
Встречать сегодня плохо одному
осенний холодок твой запоздалый.
Ну вот и всё… Вполголоса зову,
не шелохнусь, не встрепенусь от ветра.
Последний жёлтый лист упал в траву
и яблоко, последнее от лета…
Не передать, как тишина скользит
по окнам бледным и углам, всё выше.
Не отвернуться мне от этих зим,
от воздуха звенящего, ты слышишь?
Ведь я не помешаю никому,
вспорхну легко-легко, и за порогом:
сиянье от дождя, окраина в дыму.
И я, которая ещё не с Богом…