БАТЯ
Лабиринт из серых валунов закручивался улиткой по зеленому склону, словно нить бус, потерянных великаншей. Вдоль этой нити, глядя под ноги, шла девушка с распущенными темными волосами. Иногда она начинала приплясывать и поводить руками из стороны в сторону. Светлое платье плескалось на порывистом ветру.
– Наверное, местная дурочка, – подумал Егор.
Выше по склону виднелись кряжистые деревянные избы. Егор достал блокнот, медленно записал: «Большинство домов в деревне Ящево можно отнести к типу «брус». И тяжело вздохнул. Из этой поездки молодой преподаватель института намеревался привезти статью о северной деревне для этнографического журнала. Но тут и зацепиться было не за что – местные жители, постоянно занятые, не увлекались беседами с горожанином. Его замечали только собаки, лающие из-под ворот.
Егор обернулся к морю. Что за унылое свинцово-синее пространство в вечной рвани волн. Нет, его предки точно не рождались викингами, не ходили разбойничать под парусами. Но что там разбросано на прибрежной гальке? Егор всмотрелся: кости? Приблизился – точно, да ещё и череп. Человеческий! А подальше ещё один…
Из-за гороподобной сахарной тучи выглянуло солнце. Скуки как ни бывало: откуда здесь останки?
– Эй! Постойте! Там нельзя гулять! – Раздался за спиной звонкий голос.
Егор обернулся. Девушка стояла на камне в центре лабиринта, махала рукой. Егор взбежал вверх по склону, и с любопытством оглядел стройную фигуру незнакомки. Разрумянившееся лицо, большие зеленовато-серые глаза, пухлые губы. Молочная кожа усыпана веснушками. Они виднелись не только на носу и щеках, но даже на груди в круглом вырезе платья, даже на белых руках девушки. Егор заметил, что на камне собеседница стоит босиком, оставив в траве обувь – не изящные туфельки, больше подходящие к её романтическому образу, а неуклюжие калоши, в которых убирают двор деревенские хозяйки.
– Что за черепа на берегу? – Поинтересовался Егор.
– Утопленников выбросило полсотни лет назад. Грех там топтаться.
– Почему не похоронили?
Девушка пожала плечами:
– Старики решили земле не предавать.
Потом, будто вспомнив, зачем находится в лабиринте, она протянула руки к морю и что-то быстро прошептала. Егор, улыбаясь, смотрел на её розовые губы, невинные и чувственные.
– Колдуешь? – Спросил иронически.
– Чтобы рыба лучше ловилась.
– Действительно? И что за слова в заговоре? – Полюбопытствовал он.
– Хозяин придонный, гони свои стада в наши сети.
– Незамысловато...
Девушка спрыгнула с камня, он заметил, как упруго дрогнула под платьем грудь, и подумал, что в деревне всё же есть что-то интересное. Простая, чистая дикарка, обожествляющая природу. Наверное, так выглядели ирландские жрицы. Собеседница спрятала маленькие ступни в неуклюжие калоши.
– Как тебя зовут?
– Варвара. – Ответила она с вызовом, и он подумал, что, вероятно, стесняется грубого деревенского имени. Ему тоже не нравилось своё имя, но тут ухмыльнулся и представился:
– Егор.
Ей было семнадцать, и она собиралась поступать в колледж.
Потом она ходила с ним за ягодами на болота, он рыбачил с ней на островах, впрочем, больше времени уделяя возне со своей «ирландочкой». Понадобилось немного внимания, чтобы Варя влюбилась по уши. Вскоре Егор знал всю её немудрёную жизнь. Отец пьяным вышел в море и не вернулся, мать нашла другого мужа, с тёмным прошлым и крутым нравом, уехала с ним в соседнее село, а Варя решила остаться с дедом, потому что отчима боялась. От первых встреч с ней в памяти Егора остались яркие пасторальные картинки, словно кадры наивного фильма о деревне, где всё просто и благополучно. Вот они рассматривают старинную деревянную церковь. Вот спутница протягивает ему горсть ягод, и красный сок, словно кровь на её алебастровых пальцах. Вот показывает гнезда птиц на прибрежных скалах. Вот вышивает что-то крестиком на льняном полотенце, иголка ныряет в тугую ткань, как утица в воду.
Казалось, что своей жизнью в провинции Варя вполне довольна. «Хорошая девчонка, – думал он, – не испорчена страстью к деньгам, всё умеет». Общение с ней умиротворяло. Он оказался в другой реальности, где не было интриг, которыми славился институтский коллектив, не было долга за новую квартиру, не было приятеля, который знал о нём лишнее, опасное...
Дед Вари за внучкой не приглядывал, вечно делал что-то во дворе, то сено возил, то навоз убирал, то сараи ремонтировал. Иногда приходили двоюродные братья Вари, чуть постарше неё, конопатые коренастые близнецы, приносили рыбу. Егору кивали, но разговоров с ним не вели.
Однажды Варя сказала, что сегодня, в день солнцестояния, особенный закат и как будто нарочно привела Егора на отмель, где валялись черепа.
– Нынче можно, – кратко пояснила. Егор только пожал плечами. Заметил, что мелких костей на камнях не осталось, а крупные изломаны, раскрошены. Вдруг издалека раздался глухой низкий звук, как будто кто-то в рог затрубил.
– Проглотил солнце! – Варя взмахнула белой рукой в сторону моря. – Видел?
– Что? – Егор всмотрелся в сверкающую мечущуюся воду.
– Не разглядел, не судьба.
– Да чего не разглядел-то? – Недоумевал он. – Ты объясни.
Варя казалась огорчённой, но потом махнула рукой, словно смирившись.
Через несколько дней она уехала с Егором без позволения деда. Наверное, рада была вырваться из глухомани в город. Егор сообщил ей, что теперь она хозяйка в его квартире, но о женитьбе не задумывался. Не то чтобы собирался бросить Варю, а просто считал штамп в паспорте необязательным. Постепенно даже стал радоваться, что не поспешил узаконить отношения. Варя не вписывалась в его жизнь, казалась лишней деталью, вызывала ощущение дисгармонии. Покинув родную северную деревню, девушка потеряла экзотичность ирландской жрицы. Прежде казалась таинственно-влекущей среди зелёных холмов и тёмных изб, на фоне неспокойного моря – статная, с плавными движениями. А в городе смотрелась неуклюжей ширококостной бабой, которой впору продавать на рынке клюкву, а не украшать собой квартиру интеллектуала. Когда у Егора собирались гости, Варя предпочитала суетиться на кухне, появляясь только затем, чтобы принести очередное блюдо. Краснела, слушая похвалы друзей Егора своей выпечке – рыбным и ягодным пирогам. Спешила убраться с глаз долой. И Егор удивлялся тому, какой бойкой девицей казалась подруга в селе.
Потом наступил сентябрь, в институте появились студенты-первокурсники и среди них Катя. Коротко стриженая вертлявая стервочка, запросто предложившая ему себя в пустой аудитории. Мгновенно стянула майку, оголив острые груди девочки-подростка. Спустила узкие брюки, демонстрируя безволосый лобок с черно-красной татуировкой. И сразу отдалась так, как не соглашалась Варя.
Начали встречаться, и Егор уже не понимал, почему он должен развлекаться с Катей в гостинице или на даче коллеги, если в собственной квартире ждала широкая кровать? Тут-то Варя и призналась, что беременна, да ещё и на большом сроке. Он даже заподозрил некое коварство – сообщила новость, когда аборт делать поздно. Но потом решил, что если бы обращал на неё больше внимания, всё прояснилось раньше. Дальше началось ужасное. Варя, поняв, что Егор не намерен бежать с ней под венец, стала болезненно ревнивой, она буквально выслеживала его возле института и плелась следом, словно живой укор совести. Катя заметила соперницу и стала высмеивать, что радости Егору не прибавляло.
– Оставь меня в покое, кошёлка! – Кричал он на Варю вечерами. – Да, мы распишемся! Ты мне выбора не оставила, я теперь как собака на цепи...
Он надеялся, что Варвара хотя бы из самолюбия соберёт свои шмотки и хлопнет дверью. Но та только забивалась в уголок и тихо плакала. А потом он пришёл с корпоратива пьяным, и когда Варя спросила, почему так поздно, просто ударил её. Падая, Варя ударилась о тумбочку. Скорчилась от боли. Егор смутно помнил, как вызвал «скорую». Наутро, позвонил в больницу и узнал, что у неё был выкидыш, не останавливается кровотечение, умирает. Он ощутил ужас: посадят. Если рассказала кому-то, что в произошедшем виноват он... Помчался в больницу, представляя, как где-то в полиции уже заводят дело и летит к чертям всё — начиная с любимой работы.
Он стремительно миновал пропахшие лекарствами коридоры, хмурый врач «только на минуту» пустил в палату, где под синим одеялом лежала бледная Варя. Тусклые пряди волос, воспаленные веки, серые губы. Где та свежая крестьяночка, несколько месяцев назад привезенная им в город?
– Когда помру, отвези меня домой. – Прошептала она, глядя умоляюще.
Он поморщился, вечно что-то деревенское слышалось в её говоре. Почему бы не сказать: «Когда умру». Так нет же – «помру». А куда ещё везти её? Но ответил насколько мог ласково.
– О чём ты, девочка? Рано нам о смерти думать. А ребёнок… что ребёнок, дело наживное, мы же молодые совсем, и сын будет, и дочь… - Убеждал, думая, что не дай Бог выкарабкается дурища, не отвяжешься. Но правильные слова продолжали звучать. – Прости меня, Варя. Сама довела, я погорячился. Не стоило, конечно, так. Хочешь, я на колени стану? Чувствую себя последней сволочью.
Егор холодел, вспоминая о том, что уехала она в больницу с мобильным телефоном в кармане плаща.
– Ты не казни себя. Батя рассудит. Он всё поймёт. – Слабо улыбнулась Варя.
Это она о Боге так? И ведь придется тащиться с гробом в деревню.
Так и получилось. Несколько часов в автобусе наедине с жутким ящиком. Гроб отвезли прямо в деревенскую церковь, а ему пришлось заночевать у Вариного деда, который, к удивлению Егора, скорби не проявлял, всё так же занимаясь по хозяйству. Утром дед ушел куда-то с двоюродными братьями Вари. Вот те косились на Егора с откровенной злобой.
Оставшись один, нежеланный гость побродил по двору. Там было чисто и пусто. Егор вспомнил, что раньше и куры в пыли копошились, и овцы блеяли в хлеву, но, видимо, без Вари старик всё перевёл.
В доме Егор подсел к столу, за которым любила вышивать Варя. Тут стояла шкатулка с нитками, цветным бисером, бусинками. Под ней лежало свернутое полотенце, он расправил его и с удивлением всматривался в узор алыми и черными крестиками, складывающийся в странное изображение, до которого сама Варя вряд ли додумалась бы. Наверное, взяла за образец старинную вышивку. Он хотел сунуть полотенце в карман, чтобы потом проиллюстрировать очередную статью о народном творчестве, но стало неловко красть у старика память о покойной внучке. Вернул рукоделье на место. На полке лежал семейный альбом, и Егор открыл его. Подруга почему-то никогда не показывала ему этих фотографий, потускневших от времени. На одной из них с датой – 1940-й год – заметил урода – плоский нос, слишком широко расставленные глаза, большой тонкогубый рот. Существо, ссутулившись, сидело у ног прочей Вариной родни – мужиков и баб с постными строгими лицами. В отличие от них, уродец занимался делом – его неестественно маленькие ручонки распутывали сеть. Егор захлопнул альбом, чихнув от пыли. За открытым окном местные дети – все светловолосые, рыжие, играли. Среди лужайки сидел мальчишка, вокруг него кружилась хороводом прочая ребятня, потом он с рычанием бросался на друзей, и те с визгом разбегались.
Старик, оказывается, уже вернулся, сидел на пороге и подшивал валенок, прилаживал к нему подошву, вырезанную из резины, толстой цыганской иглой протаскивал дратву в дырочки, проколотые шилом.
– Видишь, как ноги застудил, болят. Теперь и летом валенки ношу. – Пояснил он, не глядя на Егора.
– Наверное, на рыбалке простудились? – Вежливо поинтересовался Егор.
– Да. Такая уж наша доля. Испокон веку рыбной ловлей живём.
– Вашему селу много лет?
– Бог знает. Говорят, старее Архангельска. Остался сказ, о том, кто мы есть. Слушай. Пришла откуда-то молодая жонка. То ли родичи её выгнали, то ли перемёрли. Построила землянку, стала жить. Рыбу ловить. Как-то сидела она на камне у моря. И поднялся из воды хозяин придонный.
Старик посмотрел поверх очков на Егора.
– Ну и? – Спросил Егор.
– Согрешил он с ней… – Лаконично сообщил старик. Егор криво улыбнулся.
– Понятно. Местное предание.
– Родила она потом девчонку и мальчишку. Придонный хозяин ей рыбу приносил. Поймает и тащит – огромную, в зубищах. Она спервоначалу боялась, а потом обвыкла…
– Как это – в зубищах? Это что, не человек был? – Изумился Егор.
– Я пойду. – Внезапно объявил старик. – Пора поесть, что Бог послал. Ешь, пока живот свеж. – Он обул подшитый валенок, положил в карман шило и иглу, обмотав их дратвой, и побрёл в избу. Егор сел на его место и тупо смотрел на серые громоздкие избы, в окнах которых алела герань. Потом вернулся старик в чёрном костюме и неизменных валенках. Поманил его рукой:
– Пойдём.
Варя лежала в церкви, и он даже побрезговал поцеловать её на прощание, когда деревенские, молча, расступились. Что за ужасное лицо, ещё и опухло. И почему она лежит с распущенными волосами, словно утопленница, только что вынутая из воды? Он никогда не бывал на похоронах, но сегодня избежать не мог. О Варе почти не плакали, порой всхлипывала какая-нибудь женщина и тут же утирала слезы, что-то шептала соседке. Одна из них читала молитвы, стоя в головах у Вари.
– Послушайте, а священник где? – Поинтересовался Егор, выйдя на церковный порог.
– Старый в Архангельск уехал, а нового не назначили. Не приживаются они у нас. Батю не любят. – Охотно пояснили ему, с любопытством разглядывая профессора. Он стоял против земляков Вари – коренастых, загорелых, в полинявших, словно пропыленных пиджаках и брюках, в допотопных кепках неопределенного цвета. Среди них заметил двоюродных братьев покойницы – пара веснушчатых крепышей лет двадцати бросала на него неприветливые взгляды. И снова какой-то Батя... может быть, глава местной общины?
Варвару вынесли из церкви на открытых носилках. Её дед зачем-то попросил Егора подождать и тот смотрел вслед процессии, раздраженный сковывающей глупостью местных обычаев. Заметил детей, которые сейчас не играли, а собрались в кучку возле церкви. Мальчик лет шести просеменил поближе к Егору и, подняв круглую мордочку с зеленовато-серыми глазами, серьёзно спросил:
– Дядя, тебе страшно?
Егор с досадой рассматривал навязчивого детёныша, думая, что такого веснушчатого, видимо, родила бы ему ирландочка. Неожиданно пожалел о своей жестокости. Но, в конце концов, как говорила Варя, что Бог не делает, всё к лучшему. Каково ей было бы вернуться обратно в село беременной, словно в пошлом сериале? Конечно, Егор помогал бы материально, но связывать себя по рукам и ногам браком с нелюбимой, чуждой ему ментально женщиной, было неблагоразумно. Их отношения исчерпаны, словно колодец, где воды не осталось, только сухое дно.
Тем временем похоронная процессия удалилась в сторону моря, и почти сразу же люди стали возвращаться, весело переговариваясь, словно горе оставили там, где сейчас лежит покойница.
– А теперь пойдём! – Сказал Варин дед. Егор покорно побрел за ним, навстречу сельчанам, те сторонились, одна женщина перекрестила Егора и как будто хотела что-то сказать, но спутница схватила её за руку, и обе ускорили шаг. Егор хотел поинтересоваться, где Варя, но решил, что вопрос прозвучит нелепо – разумеется, она на кладбище и, наверное, они идут закапывать могилу. Недаром к ним присоединились двоюродные братья Варвары.
– Что за унылая дрянь вокруг, – думал он. – Даже ночевать не останусь, сегодня же уеду из этой дыры.
Дорога обогнула каменный выступ, и открылся берег – справа сбегающая вниз лужайка с лабиринтом, потом полоса гальки и лежащая прямо на ней Варя, прикрытая белым покрывалом. Её коричневые волосы рассыпались по камням, лицо было желтоватым, закрытые глаза глубоко запали. Виднелись босые ступни.
– Что же она без туфелек? – Тусклым голосом поинтересовался Егор, хотя следовало спросить, какого чёрта несчастная валяется на берегу, без гроба? Но непонятное почему-то не пробуждало интерес, а смиряло и туманило сознание. Старик указал на столб, врытый неподалеку от изголовья, и потянул к нему Егора, тот послушно двинулся следом. Вдруг Варины братья молча схватили его и, прижав к столбу, стали привязывать. Егор рванулся, пытаясь освободиться, но трое мужчин быстро скрутили профессора, он и опомниться не успел, как оказался опутанным верёвками.
– Это как понимать? Это что значит? – Растерянно и зло поинтересовался Егор. Старик прокашлялся:
– Ты не рвись, так верёвки ещё туже затягиваются. Всё одно, никуда не денешься. Постоишь тут ночку, а утром придём за тобой. Может, всё будет ладно. Он милостив. Варя просила рассудить.
– Так и заявите в суд, к чему меня оставлять здесь? – Истерически крикнул он. – Она всё-таки позвонила вам, да? Бате?
– Я тебе не судья. А батя её утоп давно. – Старик подошел к Егору и застегнул молнию на его куртке. Подумал и нахлобучил на голову профессора капюшон. Поклонился Варе, перекрестился и споро зашагал к деревне, парни топали рядом. Егор смотрел вслед им, пока не исчезли из виду. На живот Вари грузно села чайка. Егор стоял, переминаясь с ноги на ногу. Ночь продержаться… наверняка схватишь грипп, а то и воспаление лёгких, вон ветер какой. Он стал дергать руками, надеясь перетереть веревку о дерево, немного согрелся.
В кармане внезапно зазвонил мобильник. Первые ноты популярной песни диссонировали с первобытной обстановкой. Наверное, напоминает о себе Катя. Вспомнилась последняя встреча – спальня, загорелая девичья спина, упругие ягодицы. Стоны, смех. Потом она лежит рядом– и он любуется нежным профилем… А потом отвратительно-рябое лицо Вари, которая упрекает его, напоминает о ребёнке. Но он уже не хочет ребёнка от этой уродины, их связь – ошибка. Удивительно, как быстро начинает вызывать отторжение то, что раньше привлекало. И милые веснушки кажутся грубыми пятнами, делающими кожу нечистой. Словно пелена падает с глаз, бросаются в глаза недостатки человека – раньше они не имели значения для тебя, но теперь невыносимы.
Ветер подул сильнее, и простыня сползла с покойницы. Оказалось, Варя не только босая, на ней не было ни клочка одежды, кроме нитки жемчуга.
Вдруг со стороны моря послышался глухой утробный звук. Егор посмотрел влево и похолодел – из воды поднималось тёмной грудой неведомое существо, двигалось к берегу, вырастая всё выше. Егор разглядел массивную голову с широкой пастью, набитой частыми длинными зубами. Передние лапы, молитвенно прижатые к широкой чешуйчатой груди, казались отвратительно слабыми, как ручки карлика. Монстр брел на задних лапах, мощных, жилистых. Высотой он был около трёх метров. Шкура облеплена водорослями, ракушками, из загривка торчал трухлявый обломок то ли остроги, то ли копья. Егор хотел позвать на помощь, но боялся привлечь внимание. Зверь приблизился к голой беззащитной Варе. Наклонился. Присматриваясь? Принюхиваясь? Егору вдруг вспомнился рассказ старика о том, как придонный хозяин овладел одинокой рыбачкой. Но хищник деловито ухватил зубами Варю возле предплечья, раздался хруст. Ящер вскинул голову, проглатывая белую руку. Егор зажмурился. Послышалось чавканье, треск костей.
– Батя. – Обморочно думалось. – Так вот кого здешние считают своим предком. А морской берег – вместо кладбища. Покойников просто оставляют живому тотему, а тот их жрёт ничтоже сумняшеся. К утру ветер утащит простыню в воду. Нитка бус порвётся, оставив россыпь жемчужин среди гальки. Остатки мяса склюют птицы…
Проклятый мобильник в кармане снова разразился заливистой трелью. Вдруг настала тишина. Егор открыл глаза. Ящер смотрел на него, вывернув корявую шею, полусогнувшись над кучкой окровавленных костей. Повернулся и сделал несколько дёрганых шагов, словно сомневаясь. Егор истошно закричал, надеясь, что услышат в деревне, но там, над невидимым в сумерках лабиринтом, не было ни огонька, даже собаки молчали. Массивные бревенчатые избы горбились в тумане, как стадо дремлющих динозавров.
Теперь ящер стоял перед ним, хрипло дыша сквозь частокол зубов. Смрад старой гнили и свежей крови смешался в тошнотворное амбре. Егор продолжал ожесточенно перетирать о столб веревку, стянувшую руки. Ящер наклонил морду. Только сейчас среди буро-зеленых выростов Егор заметил его глаза – золотистые, с вертикальным зрачком. Холодно-внимательные, словно у птицы, заметившей жука. Егору вдруг почудилось – из какой это былины – «и будто в сон заснул он», в любой миг может проснуться, а раз так, чего бояться?
– Я её не нарочно убил. – Произнёс он. – Я и не думал убивать, толкнул сгоряча. Она сказала: Батя рассудит. Это ты? Постой… я вспомнил о Садко: «Не пошлины придонный царь требует – а требует он голову человеческую», студентам цитировал несколько дней назад…
Пращур-ящер высился перед профессором в застывшей позе, словно превратился в экспонат Палеонтологического музея.
– Он слушает, – подумал Егор. – Пока я говорю, возможно, не тронет.
И бедный профессор объяснял, втолковывал придонному хозяину, как до жизни такой докатился. Когда кончились осмысленные предложения, стал городить чепуху, вздор, припевать, смеяться. Но нужно было говорить ещё и ещё. Тут, кстати, вспомнились мерзости, которые скрывал даже от близких, Егор поведал безмолвному существу и эти стыдные скользкие тайны, мутные липкие мечты, спрятанные в недрах его компьютера видеофайлами, где извиваются голые детские тела. В Кате было что-то такое, незрелое, словно у тех острогрудых двенадцатилетних... Он выговаривал, выворачивал наизнанку свою душу. Потрошил, как рыбу, вытягивая и выдергивая бесконечные перламутровые внутренности. Батя слушал.
…Празднично-розовым утром из деревни на пустынный берег прибрёл Варин дед с ножом. Перепилил на запястьях Егора верёвку, и тот упал ничком, не в силах удержаться на онемевших ногах. Старик постоял над ним, дымя самокруткой. Потом помог подняться, повёл к деревне, приговаривая:
– Вот, видишь, парень, всё хорошо. Батя милостив. Глядишь, и рыбки косяк пригонит, ребятам далеко не плавать.
Егор смотрел равнодушно и ничего не отвечал. Поселили его во времянке, научили чинить сети. По вечерам бывшего профессора видят на берегу, он собирает в карманы засаленного ватника разноцветные камешки. Теперь Егор ни о чём не тревожится, никому не мстит, ничего не стыдится. В его душе царит тихая бессмысленная радость.
ПЯТОЕ СЕРДЦЕ
Чужое сердце в груди на миг остановилось, словно споткнулось, старик испуганно затаил дыхание, но прежний ритм тут же возобновился. Тонкая полоса солнечного света нестерпимо сияла между штор. Дэррик поднялся с постели и обул домашние туфли. Хватаясь за мебель, добрался до окна – до сих пор не пользовался тростью, считая такую опору унижением. Он по-прежнему молод, он будет жить вечно, хотя говорит журналистам, что в его планах всего лишь двести лет.
Дэррику вдруг представилось, что за шторами не ярко-зелёный газон, не ряды аккуратно подстриженных деревьев парка, с кронами шарообразными, кубическими и пирамидальными, но пыльная, жаркая улица африканского города. Здания с разноцветной, облупившейся штукатуркой, прохожие с шоколадной лоснящейся кожей. Высокие прямоплечие мужчины, гибкие широкобедрые женщины, несущие на голове узлы с покупками. Сейчас он быстро сбежит по ступеням – двадцатилетний африканец. Худой, но жилистый, сильный. Помощник на окраинной стройке, где возводят виллы для хозяев фруктовых плантаций и алмазных приисков…
Нет, всё иначе. Здесь благородная Англия – страна завоевателей и просветителей. А он потомок провинциального торговца, благодаря собственному уму ворвавшийся в ряды её элиты.
Дэррик резко раздвинул шторы. Опёрся на подоконник, бросил взгляд на свои руки с узловатыми пальцами – кожа словно пергамент.
В комнату заглянул молодой лакей Джеймс – белый воротничок подчеркивал загар крепкой шеи.
Дэррику не нравилась цветущая внешность здорового провинциального парня – напоминала о разнице в их возрасте.
– Завари травы из Тибета. – Скомандовал слуге.
Теперь он не мог позволить себе не только алкоголь, но даже чай и кофе. Один знаток восточной медицины составлял для него сборы из редких растений, укрепляющие сердце.
Лакей принёс чай. Опустившись в кресло возле окна, Дэррик наблюдал, как постепенно распускаются в кипятке сухие цветы, разворачиваются узорчатые листья. Большая прозрачная чашка стала напоминать крошечный аквариум с водорослями и актиниями. Вкус напитка был сладковатым, аромат тонким и свежим.
Жаль, что именно сейчас он должен следитьза своим режимом. Раньше приходилось ограничивать себя ради экономии, теперь из-за слабого здоровья. Он стал хранителем собственных миллиардов, а начинал с перепродажи конфет сестре в семь лет.
Джеймс привёл собаку – чёрного добермана, тот сел рядом и начал бесцеремонно хватать лапой с чёрными когтями запястье Дэррика, а потом прижался головой к руке. Так Кинг просил, чтобы его погладили.
– Ах ты, дурень, – Дэррик потрепал его за ушами, провёл ладонью по загривку. Кинг, счастливо разинув пасть, смотрел в лицо хозяину. Дэррику доберман достался почти взрослым, навязала дочь, с которой тогда ещё общался. Почему-то он оставил животное в особняке, выделив ему каморку под лестницей. Кинг знал команды, но выполнял их под настроение. Он не раз бросался на новых охранников, и Дэррик выписывал очередной жертве чек. Дэррик редко вспоминал о собаке, когда был здоров. Но чем более он слабел, тем чаще звал к себе Кинга, словно тот способен защитить от смерти.
В ванной Дэррик с раздражением посмотрел в зеркало. Единственное в доме. Прочие велел убрать, чтобы, бросая взгляд на отражения, не видеть горбоносого старика с красноватыми веками и мутно-серыми глазами, с дряблой кожей и лысиной, которую прикрывал нашлёпкой седого парика. Внешность напоминала о смерти, с которой Дэррик вступил в схватку. Эта борьба началась в ЮАР, когда он, любитель путешествий, внезапно оказался в больнице и выслушал приговор врача – смерть в течение месяца или пересадка сердца и возможность выжить. Врач, плотный немец лет сорока, успокаивал:
– Первую пересадку сердца от человека к человеку сделали именно в Африке, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году. Хирурга звали Кристиан Бернард. Правда, пациент прожил всего восемнадцать дней. Но я ручаюсь, что ваш век будет намного дольше.
– Сколько прожил сам господин Бернард?
– Восемьдесят один год.
– Я уже сейчас старше него. Вы, врачи, часто пишете мудрые книги, рассказывающие о здоровом образе жизни, а умираете в таком же возрасте, как прочие. Порой вас может пережить нищий рыбак или сельская огородница.
Врач развёл руками.
– Наследственность тоже важна. Ваши предки жили долго?
– Не все. Некоторые погибли в Германии. Моя семья эмигрировала в Англию, спасаясь от фашизма.
Врач перевёл разговор.
– Сейчас изобретены препараты против отторжения чужого органа реципиентом. У мужчин большая вероятность выживания после такой операции. Один американец прожил с пересажанным сердцем двадцать четыре года.
– Это обнадёживает.
– Но кроме медицинского аспекта существует психологический. Если хотите чувствовать себя молодым и бодрым, измените образ мыслей, забудьте о возрасте.
– Легко сказать. Как?
Немец улыбнулся:
– Просто представьте, что вы тот человек, сердце которого досталось вам. Его эмоции, его отношение к происходящему. Чужая жизнь, только начавшаяся, стала вашей. Обновление. Вы начинаете с нуля. Свежий взгляд на мир.
– На женщин.
Врач погрозил пальцем:
– О нет. Ни женщин, ни алкоголя. Пациенты моложе могут позволить себе такие развлечения, но вы должны беречь себя.
– Это не так уж важно. Есть иные способы получить удовольствие – путешествия, знания, власть.
Но он не забыл слова врача о судьбе парня, сердце которого уверенно забилось в груди старого бизнесмена.
– Мокеле, его звали Мокеле… – Джеймс бродит по раскалённым улицам, показывая маленькое фото парня из какого-то документа. Слуга недоумевает: зачем хозяину информация об этом черномазом? Но приказ есть приказ. Он уже побывал у матери донора, толстой женщины с некрасивым скуластым лицом. Хлюпая носом, она выслушала враньё молодого европейца о том, что Мокеле был его подчинённым. Рассказала, что тот любил футбол и варёную кукурузу, окончил пять классов. Один раз был арестован за продажу травки, что уж скрывать? Джеймс сочувственно кивал.
Наконец в одном из переулков двое парней, сидящих в тени с банками пива, похохатывая, передают друг другу фото Мокеле:
– Он был просто лохом, чувак. Девки ему не давали. Ни одна. Говоришь, ты его знакомый? Не ври. Наверное, коп. Правда, ты опоздал. Мокеле навернулся с крыши. Устанавливал там рекламу «Колы». Здоровенные красные буквы. Он дошёл до «л», когда оступился.
Джеймс извиняющимся тоном передал хозяину скудные сведения. Главной мыслью, зацепившей Дэррика, было то, что ему досталось сердце девственника. Возможно, потому что сам давно не был с женщиной. Казалось, они наскучили. К тому же он не был из числа тех старых дурней, которые считают, что их способна полюбить молодая красавица. Дэррику не нужны охотницы за деньгами. Но теперь он выбредал на улицу и провожал взглядом юных негритянок с пухлыми, чуть вывернутыми губами. Начали нравиться их торчащие под дешёвой тканью грудки, круглые оттопыренные попки. Это забавляло.
Почему-то его не заинтересовали ни африканская живопись – а ведь хотел купить несколько картин, ни природа – он даже забыл, что приехал в Африку на сафари. Наверное, тот чернокожий парень думал только о женщинах, удовлетворяя себя в прокуренной комнатке, украшенной фотографиями из «Плейбоя».
По приказу Дэррика Джеймс нашёл нескольких местных шлюх и устраивал с ними представления в наглухо зашторенной комнате. Дэррик наблюдал за слугой, пытаясь уловить своё возбуждение. Но ощущал только грусть человека, пережившего земные страсти. Утешься, бедное сердце – Дэррик целомудренно обнимал темнокожих девочек, гладил их тугие гладкие тела со сладковато-землистым запахом, пробивающимся сквозь парфюм.
Вернувшись в своё поместье недалеко от Лондона, Дэррик новым взглядом окинул этот трёхэтажный особняк в глубине огромного двора. Настоящую крепость. Приказал привести в порядок сад. Но почему-то было зябко и одиноко, он даже задумался о новом браке. Но отбросил эту мысль: наверное, молодое сердце просит любви.
А через три года потребовалась новая операция. Теперь он не хотел мучить себя догадками и приказал показать тело донора. В палате, освещённой холодным светом ламп, лежала девушка с некрасивым веснушчатым лицом. Она была ещё жива, опутана проводами датчиков, в вене игла капельницы.
Нос длинноват, губы тонкие, только ресницы красивы – пушистые, тёмные. Он откинул простыню, посмотрел на молодую грудь с розовыми сосками, представил, как перепиливают ребра, и содрогнулся.
Но врач стоял рядом и на вопрос, есть ли шансы выжить у этой пациентки, пожал плечами:
– Один из сотни. Жаль её мать, которая вынуждена оплачивать уход за дочерью. Берёт кредиты. Сколько ещё это продлится? Год или десять лет? Девочка может очнуться, но остаться умственно неполноценной. А между тем её сердце пригодится деятельному мыслящему человеку. Оно подходит вам по всем параметрам.
– Вы уговорили её мать подписать согласие?
– Я решу все проблемы. Или вы отказываетесь? Тогда подходящего донора придётся ждать долго. У вас редкая группа крови – четвёртая отрицательная.
Дэррик ощутил себя соучастником, но тут же решил, что если врач приговорил больную, то всё равно отдаст её сердце другому, менее щепетильному пациенту.
После операции он решил навестить мать покойной и дать старушке денег. Оказалось, что она жила в маленьком посёлке на острове. С чувством лёгкой вины Дэррик оглядел дом, где выросла девушка. Помощник давно сообщил ему её биографию и разработал легенду – Дэррик один из преподавателей университета, где она училась. Седая женщина с растерянным печальным взглядом пригласила его в комнату. Сколько картин! Особенно хороши морские пейзажи. Виден талант и рука мастера.
– Это рисовала моя дочь.
Он подумал о том, что знай тогда о её таланте, возможно, отказался бы от сердца художницы. Выкупил жизнь девушки у алчного трансплантолога.
Но оценила бы она его чувства? Пусть непривлекательная, но молодая. Нет, видела бы в нём только заботливого старика. Но он, вкладывая деньги, привык получать дивиденды. Значит, всё к лучшему – часть её тела принадлежит ему, а душа, отраженная на полотнах картин, тоже будет куплена, сохранена в личном музее, завещана его потомкам.
Дома он приказал удивлённому лакею принести художественные принадлежности. За красками, кистями и холстами тому пришлось ехать в магазин. Дэррик попытался изобразить свой парк, но аккуратные геометрические кроны деревьев и однотонный газон показались такой скудной натурой, что он решил отправиться на поиски красивых видов подальше от цивилизации, на остров, где жила художница. Там остановился в маленькой гостинице и поутру отправился на берег – пытался уловить цветовые нюансы вечного моря с изменчивыми волнами. Летели по берегу скомканные листы с несколькими неверными штрихами. Руки и белые манжеты испачкались краской. Только к вечеру на квадрате картона появилось что-то похожее на маяк. Натура сдалась, когда он постарался просчитать пропорции, подчинить стихию рассудку. Но точно подобранные цвета оказались тусклыми. Переносить сюжет на холст не было настроения. Дэррик пытался рисовать ещё несколько дней. И наконец решил, что не стоит вкладывать столько сил в то, что не приносит результата. Известным живописцем ему не стать всё равно.
Его собственная дочь жила на таком же островке среди моря. Она вышла замуж за парня из Ирландии – рыжебородого рыбака. Кажется, они спутались во время её турпоездки к кельтским архитектурным памятникам. Но разве можно считать достопримечательностями холмы с норами? То ли дело англичане – наследники Рима.
Дэррик считал ирландцев сумасбродами, которые пытаются противостоять великой англо-саксонской цивилизации. Поначалу он надеялся, что зять окажется здравомыслящим человеком, и ему можно выделить средства на открытие дела. Но тот примкнул в местным экстремистам и угодил в тюрьму. Дочь просила у Дэррика денег на адвоката, но он отказал – пусть выкручивается как хочет, он не одобрял этого брака. Потом дочь снова просила денег – голодают четверо её детей. Дэррик с раздражением ответил – он не из тех деловых людей, деньги которых достаются шалопаям. Пусть внуки вырастут и чего-нибудь добьются, тогда он поддержит их.
Дэррик инвестировал в развитие цифровых технологий. Он надеялся, что когда-нибудь лучшие люди мира станут бессмертными могучими машинами.
Третье сердце понадобилось через несколько лет, он чувствовал себя слишком плохо, чтобы узнать о доноре заранее, и только через месяц после операции поинтересовался, что это был за человек? Лакей, за эти годы из свежего провинциального парня превратившийся в зрелого импозантного мужчину, положил на одеяло папку с документами. Он не выражал удивления тем, почему господин собирает сведения о донорах. Хороший исполнитель.
Дэррик вынул отпечатанный отчёт и поморщился – донор был гомосексуалистом. К чему такой сюрприз? Дэррик вспомнил о сердце художницы, тогда для него не важен был пол донора, важен талант. Может быть, этот гей тоже чем-то одарен? Увы, ничего примечательного. Менеджер по персоналу, скончался после неудачной операции, свои органы для трансплантации завещал сам. Дэррик окинул взглядом лакея, представил его в своей постели и брезгливо хмыкнул – такое не для него. Да и поздновато экспериментировать. Но вспомнился совет доктора жить чужой жизнью, продолжать путь очередного донора. Он приказал лакею искать информацию и однажды тот вручил Дэррику фотографии миловидного блондина лет девятнадцати и исчерпывающую информацию о нём. Это был друг погибшего менеджера. Появилась возможность развлечься.
В вечерней комнате, потягивая тибетский чай, Дэррик набирает телефонный номер, откашливается – не хочет, чтобы голос звучал хрипло, слабо…
– И его сердце теперь в моей груди, мальчик. То сердце, которое так любило тебя.
– Кто вы? – Взволнованно интересуется собеседник.
– Зачем тебе знать?
– Мы должны встретиться!
– В этом нет смысла.
Дэррик звонил подростку по вечерам. Конечно, на телефоне миллиардера – антиопределитель, да и в больнице никто не предоставил бы информацию о нём этому сопляку. А тот всерьёз заинтересовался таинственным незнакомцем, видимо, считая, что тот может заменить умершего друга.
Дэррик чередовал утешения с насмешками над нетрадиционной ориентацией мальчишки, но это быстро наскучило. И он стал советовать тому покончить с собой, чтобы разделить участь любовника. С любопытством ожидал нервного срыва, но всё закончилось иначе. Однажды, когда Дэррик, опираясь на трость, прогуливался по своему геометрически правильному парку, из-за толстого ствола каштана быстро вышел светловолосый юнец в джинсах и клетчатой рубашке. Воришка? Но странный гость не убежал, он смотрел на Дэррика – бледный, кривя дрожащие губы, потом бросил:
– Урод, ты украл его.
– Что? – Дэррик подслеповато всматривался в красивое нервное лицо.
– Сердце моего друга, старая ящерица.
Мальчишка, сжав кулаки, шагнул навстречу Дэррику, и тот предостерегающе поднял трость.
Но тут подоспели два охранника, и, схватив отбивающегося юнца, выставили за ворота. Полицию Дэррик запретил вызывать. Этот неприятный эпизод почему-то вспоминался слишком часто, а вскоре Дэррику понадобилось новое сердце. Трансплантация перестала пугать его, стала обыденным эпизодом, словно покупка хорошей дорогой вещи – иных он не приобретал.
Четвёртое сердце для него вырвали из груди мускулистого парнишки лет семнадцати. Джеймс принёс хозяину фото обнаженного донора. Выпотрошенное тело было грубо заштопано, но угадывались ужасающие татуировки – свастики, руны, драконы. Дэррик изумленно подня брови и спросил:
– Надеюсь, это был не наркоман?
– Наоборот, его убили наркоторговцы за то, что гнал их со своей улицы.
Так Дэррик очутился в пивном баре на окраине города. Длинный козырёк кепи прикрывал тенью его лицо, высокий ворот свитера прятал морщинистую шею.
Музыка грохотала, пиво переливалось через края больших кружек, нарочито грубый хохот прерывал возбуждённую речь. Он был трезвым, но счастливым. Иногда стоит оказаться в толпе молодых сильных существ, ощутить полноту жизни. Его веселило то, что он – наполовину еврей – забрался в самое сердце ультраправой тусовки. И в его груди – сердце одного из таких диких бритоголовых парней.
– Старик, да ты, наверное, ровесник фюрера? Служил в Вермахте? – Хлопает его по плечу парень в камуфляжных штанах и чёрной майке, с которой скалится морда волка.
Так вот за кого его принимают – одного из недобитых нацистов третьего Рейха.
– Да, сынок, я приехал из Аргентины, где скрывался много лет. – Подыгрывает Дэррик, демонстрируя идеальные искусственные зубы.
– Это здорово! Мой дед был немцем.
– И мой. – Дэррик не лжёт. Один из его предков действительно немец – отец матери.
Ему казалось, эти парни тоже играют роли, изображая, что один другого сильнее, мужественнее, безрассудней. Он представил, как дома они снимают свои чёрные тряпки и терпят затрещины от строгих родителей. Утопил улыбку в терпком тёмном пиве.
Не стоит долго сидеть в прокуренном помещении. Но разве нельзя позволить себе приятную мелочь? Лакей рядом в непривычной одежде кажется чужим и странным – он одет так же, как эти парни.
Над барной стойкой – экран плазменного телевизора, где гоняют мяч две команды.
Быть почитателем спортсменов – удел быдла. Когда парни начинают скандировать футбольную кричалку, Дэррику становится не по себе – так случилось, когда он на яхте попал в шторм. Дэррик был тогда моложе и сильней, но его охватило бессилие перед лицом бушующего моря. Он привык видеть вокруг вышколенных, соблюдающих приличия и условности людей. Разного возраста и пола, но соответствующих ожиданиям друг друга. Вежливая речь, ровный тон, отточенные жесты. А эти орали и бесновались. Толпа – стихия. И Дэррик ощутил свою слабость, незащищённость: а если бы расисты из трущоб узнали, что перед ними олигарх, да ещё и с еврейскими корнями? Он встал, схватив лакея за рукав, ощутив сквозь ткань его мускулистую руку, и коротко бросил: «Домой».
Перед камином, получив чашку сладковатого тибетского чая, успокоился и снова думал о происшедшем с философской улыбкой. Он был атеистом, хотя когда-то его родители крестились – мать упросила отца. Страх, пережитый перед отъездом из Германии, был причиной тому. Мать считала, что им следует войти в христианское общество, напрочь забыв о гонимом племени.
Сейчас Дэррик вдруг ощутил себя стоящим на пороге между двумя цивилизациями – почти неизвестной ему – иудейской, восточной, и знакомой – христианской, европейской. Он заколебался, словно через годы передались ему тревога и сомнения матери и отца, спасшихся бегством не только в Англию, но и в чужую веру. О нет, он космополит и атеист!
Однажды на выходе из ресторана к нему подошёл весёлый хасид с пейсами, будто свалянными из рыжего войлока, и спросил: вы еврей? Дэррик раздражённо отвернулся. Хасид успел сунуть ему в карман брошюру, прежде, чем его оттолкнул охранник. Позже, в машине Дэррик от нечего делать просмотрел её, запомнилась только фраза: «Совершить тшуву», что означало для потомка евреев начать соблюдать религиозные традиции. В пробке перед светофором в открытое окно машины сунулся обросший бродяга и попросил денег. Вместо них Дэррик сунул попрошайке брошюру. Пока нищий рассматривал её, машина тронулась. Услышав позади брань, они с шофёром рассмеялись.
Лакей отпросился у Дэррика на свадьбу. Слуга сочетался браком с девушкой из провинции, пухленькой белокурой Синди. Дэррик видел её только раз. Он дал парню денег в качестве премии. Сложно быть скупым по отношению к лучшему слуге. Девушка понравилась ему – статная, сильная самочка с розовым румянцем и весёлыми голубыми глазами. Должно быть, у неё здоровое сердечко.
Странно, но теперь Дэррик видел в каждом потенциального донора. Помимо своей воли. Он присматривался к телам встречных мужчин и женщин, не оценивая их внешность или стиль, а только здоровье – приятный цвет кожи, бодрость и уверенность в движениях. С интересом изучил бы их медицинские карты.
Недавно ему начали регулярно делать уколы с взвесью из эмбрионов. Перемолотые, смешанные с физраствором, убитые младенцы становились розоватой жидкостью, концентратом энергии, вливающейся в хрупкие вены старца. Дэррик думал о том, что сейчас в нём блуждают частицы десятков не рожденных детей. И ощущал, как теплеют руки и ноги, горят щёки, пробуждается желание действовать, двигаться, любить.
Однажды ему приснилась стайка мальчиков и девочек лет пяти-семи, перебрасывающих мяч на широкой поляне. В таком возрасте дети хороши – достаточно смышлёны, но послушны. Подрастая, они становятся отвратительно дерзкими. Он понимал, это те малыши, чьи жизни питают его. Но зачем среди них его дочь? Сердце в груди затрепыхалось, словно оно, кувыркаясь, летело в пустоте. Дэррик проснулся и в полусне вскочил с постели, повалив тумбочку. За высокими окнами горели фонари, выстроившись от дома до ворот. Чувство вины? Вызвать психоаналитика? Чушь! Он не виноват в том, что какие-то шлюхи сделали аборт. Хорошо, что теперь есть польза от их недоразвитых ублюдков.
Однажды, когда машина стояла в бесконечной городской пробке, Дэррик заметил девочку лет пяти. Она стояла у магазина детской одежды и смотрела на прохожих, словно кого-то искала. За спиной её, в сумраке витрины, висели костюмчики и платья, словно безголовые призраки. Взгляд девочки остановился на лице Дэррика. Глаза малышки расширились, словно она увидела нечто ужасное. Губы ребёнка задрожали. Дэррик улыбнулся, чтобы ободрить маленькую трусиху. К девочке быстро подошла дама лет тридцати, видимо, её мать, и девочка разрыдалась, вцепившись в её плащ.
По телевизору часто транслировали новости из маленькой восточно-европейской страны, где шла война. Это напомнило ему про ирландцев, глупую дочь и зятя, который уже несколько лет сидит в тюрьме.
– Джеймс, – сказал он слуге. – Я хочу себе сердце солдата. Который погиб в бою. Разве нельзя добраться до Украины? До какого-нибудь парня, который сейчас умирает в госпитале? Сепаратист, не сепаратист, один чёрт.
– Всё возможно, сэр. – Почтительно произнёс Джеймс. – Вы хотите сердце героя, я понимаю.
Дэвид изумлённо посмотрел на лакея, который придал его порыву философский смысл.
– Не каждый солдат – герой, Джеймс. – Отметил он, но удивился, как мог довольствоваться сердцами обычных людишек, когда мог купить нечто особенное. Сейчас он достаточно силён, чтобы отправиться на войну – в мечтах.
Дэррик знал, что сердце донора не может находиться вне тела больше шести часов, иначе оно не приживётся. Чем раньше оно попадёт в грудь реципиента, тем лучше. Поэтому договорился насчёт операции с польской клиникой. Своё новое сердце увидел в полупрозрачном контейнере – кусок багрового мяса. Запасная деталь. Только мозг незаменим до поры, пока личность человека не научатся переносить на цифровой носитель.
Сердце прижилось быстро. Оно словно вцепилось в новое тело изнутри. Врачи были воодушевлены результатом операции, но ещё больше вознаграждением. Перед отъездом Дэррик сбежал по лестнице как мальчишка, он не хотел пользоваться лифтом. Охранники удивлённо наблюдали за хозяином, будто сбросившим с плеч двадцать лет. Всё радовало Дэррика, всё казалось ярким, обновлённым. Он улыбался, шутил, любовался улицами Варшавы, которые до операции казались серыми. Хотелось перемен, но он не мог понять, каких.
– Позови Кинга. – Скомандовал Дэррик. Он хотел увидеть искреннюю радость пса.
Обычно Джеймс впускал собаку в дом и та через открытые двери комнат спешила к хозяину. Кинг без церемоний бросался лапами на грудь хозяину и тыкался мордой в лицо. Дэррик отплёвывался и ругался. Тогда Кинг падал на спину, подставляя грудь и живот. Дэррик наклонялся и чесал его. Потом Кинг вскакивал и начинал носиться по комнате, разинув пасть. При этом мог опрокинуть стул или прыгнуть на кровать. Будучи моложе, он даже воровал вещи и носился с ними по всему дому.
– Вот, кто сокращает мою жизнь! – Добродушно ворчал Дэррик.
На этот раз Кинг вбежал в комнату, но вместо того, чтобы приблизиться к хозяину, вдруг остановился. Навострил уши, всматриваясь. Дэррик удивлённо позвал. Пёс не двинулся с места, из его горла вырвалось рычание.
– Джеймс! – Испуганно вскрикнул Дэррик.
Лакей вбежал в комнату. Кинг рявкнул, он предупреждал Дэррика, словно чужака, вторгшегося во владения хозяина. Лакей успел поймать Кинга за ошейник, когда тот бросился. Собака встала на дыбы, ощерив пасть, хрипло лаяла, с ненавистью глядя на Дэррика.
– Уведи эту скотину! – Крикнул Дэррик. Джеймс уволок пса в соседнюю комнату, пытаясь прицепить поводок к ошейнику.
Дэррик упал в кресло, пытаясь отдышаться. Сначала его охватила злость на пса, но потом он решил, что Кинг отвык от него за месяцы отсутствия. Пса смутил запах больницы, посторонних людей, исходящий от одежды хозяина. Но как простить ему миг унижения, пережитого Дэррика? Наказать? Усыпить? Старик едва успокоился.
Явился лакей, он выглядел виноватым, словно сам только что хотел напасть на хозяина.
– Продай этого дурака или просто отдай кому-нибудь. – Отмахнулся Дэррик. – Мне ни к чему сюрпризы.
– Я могу взять его домой. Мы живём за городом. Сделаю вольер. – Робко предложил Джеймс.
– Хорошо. Пусть сидит за решеткой, если свихнулся. – Буркнул Дэррик. Он не любил свидетелей своей слабости, болезни или страха. Поэтому не допускал обилия слуг в особняке. Достаточно с него Джеймса. Охранники не в счёт, для них есть помещение на первом этаже и будка у ворот.
А потом начались странные сны, после которых его преследовал запах дыма и крови.
– Война! – Его предки избегали чужих войн, они были готовы скитаться из страны в страну, чтобы оказаться под мирным небом. Они готовы были присягать любому владыке, обещавшему безопасность. Дэррик сам вверг себя в ад, приняв сердце человека, любящего сражения. Рассудок его противился тому, к чему влекло сердце. Засыпая, он проваливался в пыльный жаркий мир. Под его ногами, обутыми в серые берцы, двигалась тропа. Он падал в колючую рыжую траву и стрелял, чувствуя, как отдаёт в плечо содрогающийся приклад автомата. Он пил с кем-то в полутьме. Он тащил в заросли красивую женщину с растрёпанными косами.
Дэррик просыпался, брёл в ванную и умывался холодной водой. Смотрел на своё дряблое лицо с красными веками. Звонил знатоку тибетских трав и заказывал настой, успокаивающий нервы. В конце концов, доставал из бара бутылку и трясущейся рукой наполнял бокал. Только на два пальца. Потом ещё. Сердце не протестовало, в прошлой жизни оно привыкло к спиртному. Дэррик ездил к врачам, но они не находили проблем. Чужое сердце обосновалось в нём прочно, лишив покоя.
– Я убью тебя. – Шептал он, с ненавистью прислушиваясь к мерному ритму. А потом наступала ночь и Дэррик снова оказывался на войне. Однажды ему пришлось долго пытать пленного, а потом он попал в плен и пытали его. Дэррик больше не ощущал свой дом неприступной крепостью, это было утлое временное убежище. Англия превратилась в туманную благостную грёзу, а Украина в яркую безжалостную явь.
Раньше он не тратил время на интернет, но теперь пришлось искать объяснения своим кошмарам. Оказалась, что некоторые учёные считают: существует клеточная память, осколки которой вместе с донорским органом попадает в организм пациента. У него могут появиться новые пристрастия. Во сне он станет видеть жизнь донора. Конечно, это происходит не всегда. Конечно, это только версия. Но есть факты. Так, жительница английского города Престон, некая Черил, признаётся, что после пересадки сердца изменились многие её привычки и вкусы. Она стала читать Достоевского вместо бульварных романов, занялась бальными танцами, стала вегетарианкой. А Марк из Лондона увлёкся политикой, тогда как раньше его интересовали только мотоциклы. Впоследствии оказалось, что новые пристрастия они унаследовали от своих доноров.
Дэррик решил, что его сможет исцелить другое сердце. К примеру, взятое из тела уравновешенного человека, который вёл спокойную жизнь. Что если заказать врачам сердце пастора? Упитанного святоши, чья жизнь длилась от богослужения до богослужения. Но, наверное, пасторы умирают редко и в преклонном возрасте.
Потом он подумал, что крадёт не просто воспоминания, а клочья чужой души. Но Дэррик не верил в то, что есть душа. Только сознание, только физическое тело. Тогда его сны о войне – плоды фантазии. Пусть убираются к чёрту! Он хочет дезертировать. Но, похоже, солдат был не согласен с ним.
Однажды Дэррик проснулся, стоя возле кровати, с бьющимся сердцем. Во сне он вставал в атаку и вот его тело повиновалось. Под ногами был мягкий ворс ковра. За высоким окном в тумане застыли деревья с кубическими и пирамидальными кронами. Через несколько ночей он проснулся уже в коридоре.
– Куда я шёл? Зачем?
Он стал запирать на ночь дверь спальни и прятать ключ всегда в разные места, чтобы в сомнамбулическом состоянии не найти его, не отворить дверь и в итоге не проснуться посреди улицы в пижаме. О, позор! Журналисты раструбят повсюду, что один из властителей мира сошёл с ума.
Вдруг он полюбил оружие. Посетив аукцион, где продавали предметы искусства прошлых веков, вместо очередной картины приобрёл кинжал. Восточный, с круто изогнутым лезвием и рукоятью, усыпанной рубинами.
В машине Дэррик не мог выпустить его из рук, поворачивал так и эдак, трогал, гладил с каким-то страстным восхищением. Пусть тяга к войне превратится в безобидное хобби собирателя кинжалов, мечей и прочей блестящей чепухи, думал старик.
Что касается снов, он приказал Джеймсу ночевать в спальне, на диване. Дэррика не интересовало, нравится ли лучшему слуге этот приказ. Не нравится – пусть увольняется. Вряд ли Джеймс захочет лищиться внушительного жалованья. Тем более, что с женой он в последнее время ссорится и отношениям нужно дать передышку.
Дэррику нравилось обсуждать с Джеймсом новости. Старик критиковал каждого европейского политика и всерьёз угрожал поменять нескольких президентов. Слуга почтительно соглашался. В тот вечер Дэррик слишком уж раскипятился, долго не мог заснуть. Задремал на миг и тут же открыл глаза. Он стоял в темноте далеко от своей кровати. Едва различал зашторенные окна.
– Джеймс, почему ты не остановил меня? – Хрипло крикнул Дэррик, прокашлялся. Джеймс молчал. Может быть, его не было в комнате? Вот подлец! Дэррик шагнул к выключателю, белевшему возле двери. В правой руке ощутил какой-то предмет и с досадой отбросил. Включил свет. Вспыхнула люстра. Дэррик, щурясь, окинул взглядом комнату.
Джеймс полулежал на диване. Ноги спущены на пол. Парню плохо? Или он выпил? Джеймс сдвинул брови и хотел прикрикнуть на слугу. Но заметил на его сером костюме багровые потёки. Брошенный хозяином кинжал тускло блестел на ковре. Дэррик сокрушённо подумал, что вряд ли удастся утаить смерть слуги. Прятать от себя стоило не только ключ.
2021 год.