ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОГЮСТА
Меня зовут Огюстина Легран. Я родилась в семье военного офицера, полковника Шарля Леграна и Аделины Бастьен, дочери юриста. У меня есть сестра Габи, которая младше меня на три года.
Наша семья некоторое время проживала под Парижем, в имении деда с отцовской стороны, месье Андре Леграна. Имение состояло из большого старинного дома в два этажа, обширного тенистого сада с небольшим прудом и нескольких акров земли.
Леграны принадлежали к старинному дворянскому роду, который разорился после Великой французской революции 1789 года. Указ Наполеона 1 вернул семье потерянные привилегии и титул, но Леграны уже не имели того влияния и могущества, которые у них были при монархии. Да и финансово наш род сильно пострадал.
Дедушка Андре хоть и был уже в преклонном возрасте, но обладал ясным умом и прекрасным чувством юмора. Ноги его, разбитые подагрой, ослабели, и он передвигался в большой коляске. Иногда дедушка забавлялся тем, что заставлял домочадцев искать свои очки, которые часто оставлял в одной из многочисленных комнат дома. Бабушка, мадам Легран, умерла давно, когда меня еще и на свете не было.
Две дочери месье Андре Леграна вышли замуж и проживали в разных городах Франции: одна, – Изабель Легран – в Марселе, а другая – Мари Легран – в Руане.
Тетушка Мари из Руана часто приезжала к нам в имение со всей своей многочисленной семьей. У нее было пятеро детей, родившихся один за другим. Эти визиты, всегда шумные и беспокойные, приводили меня в крайний ужас! Дети тети Мари были дурно воспитаны, совали нос, куда не следует, требовали того, чего им не положено. И это сразу выдавало их происхождение (муж тети Мари был из небогатых буржуа, республиканец, сын булочника). Я сторонилась этих простолюдинов, потому что считала ниже своего достоинства общаться с отпрысками булочников.
Семья моей матери проживала в Париже. Дедушка Пьер Бастьен – потомственный юрист – имел свою адвокатскую контору. Вместе со своим сыном дед занимался судебным и нотариальным делом.
Отец мой, Шарль Легран, закончил Высшую военную школу в Париже. Затем служил лейтенантом в пехотных войсках. Позже его направили в Алжир, куда была прикреплена часть.
В один из отпусков отец и познакомился с моей матушкой. А произошло это в имении Легранов, куда маму пригласила в гости тетя Мари на каникулы. Они вместе учились на средних курсах в Париже и были подругами.
Мама в молодости была очень привлекательна. Она была миловидна, умела поддержать любую тему в разговоре, внимательно выслушать собеседника, искренне сопереживать чужим невзгодам и задорно смеяться шуткам. Ее легкость характера и природная красота очень нравились мужчинам.
Молодые люди так понравились друг другу, что вскоре поженились, не вызывая сопротивления со стороны семейства Легранов. Хотя мама и была из семьи буржуа.
Во время Первой мировой войны отец отправился на фронт, где был дважды ранен и получил Железный Крест.Это была очень значимая награда, которой гордилась вся семья. В мирное время отца через связи приняли в Военную Академию в Париже, там он преподавал военную историю.
Я родилась болезненным ребенком. В детстве я перенесла, наверное, все болезни, какие только есть в медицинских справочниках! Очень запомнилось, когда я в три года заболела воспалением легких. Лето было в самом разгаре, в комнате пахло одуванчиками, а я лежала с температурой, пылая жаром, в полузабытьи… Болезнь дала осложнение на сердце. Мама всегда была внимательна ко мне, заботилась во время болезней, кормила с ложечки, когда у меня была ангина; читала сказки, когда я страдала бессонницей…
И вдруг… у мамы родилась Габи, моя сестра. Заботу обо мне мама стала перекладывать на горничных. Она целыми днями возилась с Габи. Это было вопиющее предательство! Я лежала ночами, страдая бессонницей, всеми забытая, и глотала горькие слезы одиночества! Уже с раннего детства я познала несправедливость этого мира!
Сестра росла здоровой и крепкой. Она везде лезла, тащила в рот всякую гадость, даже один раз кубарем скатилась с лестницы второго этажа – служанка не уследила – и хоть бы что! Габи рано начала ходить, говорить, бегать, прыгать, от нее было столько шуму! Отец души в ней не чаял. А на меня стал смотреть холодно и отрешенно. Да, он приходил ко мне в комнату пожелать спокойной ночи, покупал мне все, что я просила, но я знала, я чувствовала, что Габи он любит больше меня.
Мои душевные страдания росли от недостатка любви и внимания родителей. Уже в девять лет я стала писать стихи, где выражала на бумаге свою боль и отчаяние.
Конечно, я любила сестру, но одновременно и злилась на нее. Сестра не хотела слушать, когда я пыталась рассказать ей о моих переживаниях и душевных муках. Лицо Габи сразу начинало выражать скуку, она зевалаво весь рот, выражая этим, что все беды, которые произошли со мной, – ее не касаются.
Зато когда приезжала тетя Мари со своим семейством, Габи носилась с кузенами и кузинами по саду, не разбирая дорог, с утра до вечера. Она выпросила у отца лохматого огромного пса, и вот вся эта орущая толпа и лающая собака бегали везде, где только можно, мешая мне сосредоточиться на высоких мыслях об устройстве мира. Я не могла к ним присоединиться, слишком примитивны были их игры и развлечения. Моими друзьями стали Книги!
У меня начались сердечные приступы. Я падала в обмороки. Мама вызывала лучших врачей из Парижа. Но они разводили руками и говорили, что находят меня вполне здоровой физически, что никакой сердечной патологии у меня нет. Это было крайне возмутительно! Бездарности и шарлатаны! И только один врач, который жил неподалеку от нашего имения, месье Дюпон, отнесся к моей проблеме с бóльшим вниманием, нежели все эти парижские выскочки. Он услышал через свою трубку, что у моего сердца неправильный ритм, шумы и еще много всего, что доказывало, что я больна инахожусь на грани жизни и смерти!
Очень удобно было, что месье Дюпон жил рядом и всегда был под рукой. Мама наконец-то прислушалась к мнению врача и моим мольбам, и стала более внимательна ко мне, чем раньше.
Дедушка Андре посмеивался над месье Дюпоном, говорил, что тому надо играть трагедии в театре. Но великодушный месье Дюпон не обращал внимания на колкости деда, ходил к нам регулярно по средам, тщательно следил за моим здоровьем, выписывал лекарства. Мама щедро платила ему за труды.
Родители решили обучать нас в домашних условиях. Для этого был нанят учитель, месье Фенелон – очень достойный и образованный господин. Он преподавал нам древнюю и французскую историю, базовые элементы права и судопроизводства, арифметику, чтение и письмо. Я жадно хватала новые знания, мне было все так интересно! Месье Фенелон познакомил меня с такими великими писателями, как Бальзак, Гюго, Жорж Санд и другими. Я зачитывалась стихами Бодлера и Рембо! Они повлияли на мое мировоззрение: я стала глубже понимать устройство мира. Мир несовершенен!!!
Зато Габи вела себя крайне непристойно: она постоянно зевала, засыпала на уроках, чуть не падая со стула. Сестра всем видом показывала, что ей все это неинтересно и скучно. А если начинался урок правописания, то Габи обязательно проливала чернила на тетрадь, пачкала руки, платье, мебель. По сто раз она переспрашивала месье учителя об одном и том же, как слабоумная. Да Габи просто издевалась над ним!
Месье Фенелон, видя такое пренебрежение к своей работе, поджимал тонкие губы, глаза его увлажнялись, но он стойко терпел издевательства этого чудовища и никому не жаловался. Он страдал, как святой мученик на костре! А Габи? Она, как только заканчивалось время уроков, срывалась со стула и вприпрыжку неслась вглубь сада со своей собакой. О, как же мне было стыдно за сестру!
Обо всем этом я рассказывала родителям. Я не могла скрывать это вопиющее надругательство над учителем и учебным процессом. Я заступалась за месье Фенелона, за этого святого и скромного человека. Мама отчитывала сестру, но это мало помогало. Зато отец и дедушка посмеивались и не ругали Габи. Видите ли, им было это все забавно слушать.
А Габи злилась и обзывала меня ябедой и сплетницей. Но это не так. Просто я всегда говорила и говорю только правду, но не всем моя правда по вкусу.
А вот сама Габи была той еще лгуньей. Если она разбивала чашку, ломала игрушку, рвала платье – то всегда указывала на кого-то другого. Габи смотрела в глаза родителям – и лгала, не моргнув глазом, и даже не покраснев. И это никого не возмущало и не удивляло, кроме меня. Все только смеялись и называли сестру фантазеркой! Это было отвратительно! Я даже задыхалась от переполнявшего меня гнева от такой несправедливости!
Зато я – о, я всех раздражала своей честностью и принципиальностью! Потому что я была СОВЕСТЬЮ этого дома. Я знала Все и про Всех. И уменя не было цели следить за кем-то. Так выходило само собой. Стечение обстоятельств. Например, когда родители ругались между собой из-за акций, которые отец хотел купить, а мама сопротивлялась, то именно в тот момент, когда я случайно проходила мимо их комнаты. Я невольно задерживалась возле дверей их спальни, потому что задумывалась, а вовсене подслушивала. Или когда Габи что-то разбивала и пыталась это спрятать, то я, совершенно случайно, в этот момент заходила в ее комнату, становясь невольным свидетелем происшествия. Или же, если кто-то что-то шептал кому-то на ухо какую-то тайну, а я все слышала – то только потому, что у меня музыкальный слух, а не потому, что стояла близко…
Габи росла пышнотелой, со светлыми кудрявыми волосами, с большими голубыми глазами. Она все время крутилась перед зеркалом. Многие находили ее красивой, но только не я – у нее были широкие ступни и крупные руки с обгрызенными ногтями. А на лице – противные веснушки на щеках и носу. А наивное выражение глаз сестры могло обмануть любого, но только не меня. Я знала, какое чудовище таится в глубине ее души.
Зато у меня была масса достоинств и природного совершенства! Мои руки были тонкие, пальцы длинные, ступни изящные, утонченные черты лица говорили о породе, как и положено аристократам. Я была стройна и прекрасна! Правда, Габи обзывала меня дылдой, чучелом и обжорой, но это все от зависти. Я питалась правильно, ела мало и только полезное, что положено растущему организму. Я, несомненно, была красивее сестры. Нужно было только присмотреться повнимательнее.
Начались какие-то волнения в Африке, и отца срочно вызвали в Алжир в качестве командующего частью. Отец был в звании полковника.
Мы думали, что отец скоро вернется, но экспансия затянулась и он написал, чтобы семья собиралась к нему в Алжир. Мама не хотела уезжать в чужую страну. Да и мы не горели желанием. Дедушка Андре так сильно стал переживать наш отъезд, что даже слег от расстройства. Дедушка не хотел расставаться с нами, потому что он оставался один в имении. Но отец настаивал в письмах. Были веские причины, о которых знал только он.
Пришлось подчиниться. Дедушку Андре забрала к себе тетя Мари из Руана. А мы переехали в Алжир.
Мы боялись, что в Алжире будут ужасные условия быта. Но, к нашему удивлению, отец проживал во вполне приличном доме с прислугой. Большой тенистый сад был оборудован специальной системой орошения, что спасало от палящего африканского солнца. В беседке возле искусственно созданного пруда вечерами было очень приятно пить кофе всей семьей.
Жизнь шла своим чередом. Отец утром уходил на службу, а вечером возвращался к ужину. Мама увлеклась живописью и подолгу просиживала за мольбертом. У нее, кстати, неплохо получалось. Я читала романы и сочиняла стихи о любви. И только Габи целыми днями болталась по саду, ничем не занимаясь. Сестра была всем недовольна, ничего ей не нравилось. Она только ныла, что хочет вернуться обратно, что ей скучно, все надоело и опротивело.
Но вскоре все изменилось. К отцу в часть приехал военный инженер – месье Марсель Дюкре. Отец пригласил его к нам на обед. Господин Дюкре оказался приятным молодым человеком из семьи потомственных инженеров, умным, начитанным и приятным в обхождении, с большими карими глазами, с широкой открытой улыбкой.
Месье Дюкре стал частым гостем в нашем доме. У меня с ним оказались одинаковые интересы. Мы вели беседы о трудах Дидро и Фрейда, о поэзии Шекспира, о новом направлении в живописи: экспрессионизме и кубизме… Марсель был потрясающий собеседник, разносторонний, наблюдательный, с утонченным чувством юмора. Я была в восторге! Я была на седьмом небе! Наконец-то я встретила человека, который меня понимает, как никто другой… Я и не заметила, как влюбилась в Марселя. Месье Дюкре был очень внимательным ко мне, я часто замечала пристальный взгляд его прекрасных глаз. Втайне я уже написала возвышенные стихи о нашей неземной любви… Марсель был очень скромным человеком, но я ждала, я знала, что когда-нибудь он откроется мне, и судьба соединит наши сердца навеки!
Мама тоже находила господина Дюкре удачной партией. Я уже чувствовала себя невестой… Только Габи загадочно улыбалась, когда речь заходила о Марселе. Сестра не выражала своего мнения и было непонятно, почему она все время улыбается. Но тогда меня это не насторожило…
И каково было мое разочарование, мое потрясение, когда как-то за утренним кофе, отец объявил о помолвке Марселя и, как вы думаете кого? – Габи! Это известие стало для меня как удар ножа в самое сердце, у меня потемнело в глазах и подкосились ноги. Все побежали поздравлять Габи, а я не могла сделать и шагу, не могла вымолвить слова. Я упала в кресло и стала осмысливать эту новость.
Я не могла понять – как и когда эти двое успели сговориться? Как это произошло? Ведь я ни на шаг не отпускала от себя Марселя, когда он бывал у нас. Я стала анализировать, вспоминать моменты, и тут мне открылась вся правда, которую я не замечала, упиваясь своей любовью.
Как же я не заметила, что Габи вдруг стала тщательнее следить за своей внешностью? Она стала наряжаться, укладывать с особым изяществом свои непослушные волосы, даже утащила у мамы помаду, чтобы подкрашивать свои толстые губы. . . Я вспомнила, как Марсель и Габи все время переглядывались, перемигивались между собой, как шутили и хихикали над одним и тем же….
Нет, мой Марсель ни в чем не виноват! Это все эта хитрая лиса, эта Габи! Это она украла моего жениха, мою любовь, мою жизнь! Эта дрянь соблазнила его своими томными взглядами, откровенными вырезами и кружевами на платьях, своим умным видом, с каким она сидела, как будто понимала суть нашего с Марселем разговора. Да она до сих пор пишет с орфографическими ошибками! Разве ее куриный мозг может осознать философию великого Вольтера!
Ах, мужчины так слабы… Вот и Марсель не смог устоять перед напором моей наглой сестрицы! Что ж, мне оставалось только молча принять этот удар судьбы и смириться с данным положением вещей. Я с трудом заставила себя встать и пойти поздравить сестру. Габи с невинной улыбочкой принимала поздравления, удивленно хлопая коровьими ресницами. Как будто не принимала никаких мер по захвату МОЕГО Марселя. Сама наивность и благочестие…
Я ушла в свою комнату, заперлась там и проплакала всю ночь. Наутро мне стало дурно. Мама вызвала полкового врача месье Савара. С момента нашего приезда в Алжир, месье Савар принял самое горячее участие в плане жизни и здоровья нашей семьи. Мы привезли с собой рекомендации и предписания от моего парижского врача по поводу моего лечения. Месье Савар очень внимательно все прочел, и впоследствии лечил меня по указаниям моего великого целителя, дорогого и незабвенного месье Дюпона.
Мне сделали укол, но он мне не помог. Я была слишком расстроена и возбуждена. В общем, я провела в постели целый месяц. Я не выходила из своей комнаты, потому что не хотела видеть счастливого лица сестры, которая рьяно готовилась к свадебной церемонии. А когда Габи изредка заходила навестить меня, я притворялась, что сплю.
Так я оплакивала свое горе. Так я оплакивала свою неразделенную любовь. Так я оплакивала своего Марселя, который выбрал смазливую пустышку, а не меня со всей полнотой моего внутреннего мира…
Потом была пышная свадьба. Но я находилась в таком странном состоянии, как будто я смотрю пьесу в театре или вижу сон. Возможно, давал себя знать укол, который сделал мне врач.
Я еле отсидела официальную часть свадебной церемонии. Затем, сославшись на плохое самочувствие, ушла в свою комнату. Мне трудно было смириться с вероломством родной сестры и не хотелось видеть ее сияющего от счастья лица, ее прекрасный свадебный наряд, да и самого Марселя тоже. Слишком он был доволен и горд… Ах, если бы он знал, как ошибся в своем выборе!
Потом молодые уехали из Алжира во Францию. Месье Марсель Дюкре увез Габи в свое родовое поместье, которое находилось в предгории Альп. А мы остались в Алжире, и жизнь потекла, как и прежде, ровная, размеренная, пустая. Моя душа была, как бескрайняя, выжженная пустыня. Я больше не верила мужчинам и не хотела пускать никого в свое многострадальное сердце. Поначалу было очень больно. Со временем боль притупилась, но не прошла. Меня спасали мои верные друзья – книги. Я смирилась с судьбой. Недаром родители назвали меня – Огюстина, то есть – Величественная. А величие – удел одиноких сердец!
Габи часто писала нам о счастливой семейной жизни. Марсель вложил большие деньги в железнодорожный и судостроительный бизнес. Страна развивалась. Это были удачные решения, которые принесли семейству большие прибыли. Вскоре у четы Дюкре родилась дочь, которую назвали Сюзон. Мама очень хотела увидеть внучку, но отец не разрешил ей ехать во Францию. Потом Габи написала, что снова ждет ребенка. Родилась девочка, которую назвали Катрин.
Мама очень волновалась, что находится так далеко от дочери и внучек. Она стала скучать и тяготится жизнью в Алжире. Из здешних знакомых у мамы была только мадам Жаклин, жена офицера. Дамы сдружились, и мадам Жаклин почти каждый день навещала нас. В отсутствии отца две дамы частенько злоупотребляли алжирским вином, которого было немало в нашем погребе. Затем они ударялись в воспоминания о прошлой жизни на родине, о своей молодости, родне и т.д.
Постепенно мама пристрастилась к вину, и у нее начались скандалы с отцом. В такие моменты мама кричала, что ей надоела жизнь в пустыне, где некуда пойти, нечего посмотреть, кроме гор из песка, что ее душит тоска по дочери и внучкам. Отец в противовес кричал, что мама не понимает, какая серьезная угроза нависла над Францией, что скоро в Европе будет война, что фашистская Германия стала сильна как никогда. Что он прилагает все усилия, чтобы остаться в Алжире и пережить лихое время. Потом они мирились, мама плакала, отец ее утешал, успокаивал. Он и сам скучал по родине, по отцу, сестрам, дочери и внучкам. Но надо набраться терпения и переждать угрозу.
Вскоре пришло страшное известие – началась война. Гитлеровская Германия напала на Францию и быстро разгромила французскую армию. Правительство покинуло Париж, и немцы заняли город. Бомбардировка Парижа и его окрестностей уничтожило автомобильный завод, много частных домов и вилл. Бомба попала в дом дедушки Андре, и он сгорел дотла. Для отца это стало настоящим потрясением. Он плакал как ребенок. К этому времени, перед самой войной, наш дедушка уже умер, не дожив до такого ужаса. Тетя Мари с семьей вовремя успела перебраться жить в Лондон. Родители моей матери оставались в оккупированном Париже.
Папа сильно переживал все эти события. Он подал рапорт на перевод его в действующие войска, но получил отказ, потому что в Алжире тоже стало неспокойно, активизировались борцы за свободу страны против колонистов. Начались демонстрации и волнения, которые удалось подавить с помощью французских военных.
От Габи пришло письмо, что у них все хорошо. Война их семью особо не задела. Не коснулся и экономический кризис. Дочки росли. Семейство по-прежнему процветало. Да, Марсель оказался находчивым предпринимателем, с хорошо развитой интуицией. Казалось, ничто не могло омрачить их беззаботную жизнь.
Я все это время изучала ботанику и занималась разведением цветов. Это полностью занимало мои мысли и время. Мама теперь сама частенько ходила в гости в мадам Жаклин, откуда возвращалась навеселе. Отец махнул на это рукой, потому что никакие уговоры и угрозы уже не помогали. Он тоже часто уходил по вечерам в офицерский клуб, где проводил время за карточным столом и стаканчиком бурбона.
Из Франции приходили неутешительные вести: война продолжалась. Правда, глобального разрушения наших городов удалось избежать. Но то, что враг находился на нашей территории, сильно угнетало.
Папа стал болеть. Открылась старая рана времен Первой мировой. Папа страдал, но стойко переносил боль. Наш врач, месье Савар, назначал все новое и новое лечение. Это несколько облегчало страдания отца, но только на время. Мама стала беспокоиться за нашу с ней участь на случай, если отца не станет. Она даже тайно сходила к нотариусу, чтобы узнать – написал отец завещание или нет…
Наконец закончилась война. Париж снова стал свободен. Пришло неприятное известие, что у родителей мамы все очень плохо. Начались расследования, и оказалось, что отец и брат мамы сотрудничали с оккупантами, поэтому их вскоре ожидает суд, который может закончится или тюрьмой, или расстрелом. Отец написал несколько писем нужным людям. Отца и брата мамы оправдали за недостаточностью улик, но лишили всех капиталов. Все имущество было конфисковано в пользу города.
Отцу становилось все хуже и хуже. Ногу пришлось отнять, потому что развилась гангрена. Но и эта мера не помогла. Отец вскоре умер от заражения крови. Мы были безутешны. Мама не выходила из своей комнаты. Она теперь пила в одиночку. Я взяла все хлопоты по проведению похорон на себя. Помогло командование отца – на службе его ценили и уважали. Было решено отправить прах отца на родину во Францию и похоронить в фамильном склепе.
Мы стали поспешно собирать имущество. Мама написала письма родным и Габи о нашем возвращении. Мы не представляли, что нас ждет, потому что возвращаться было некуда: имение дедушки Андре было уничтожено немецкими фугасами, а особняк дедушки Пьера конфискован городом, и семья Бастьенов сама проживала на съемной квартире.
Нас вызвал нотариус и огласил завещание. Отец все завещал маме и нам с сестрой. Но от нашего наследства мало что осталось. Было много карточных долгов, которые нам пришлось погасить за отца. Остались акции, которые приносили небольшой доход, но их было не так уж и много. В общем, вернувшись на родину, мы уже не сможем жить на широкую ногу, как привыкли…
Это был еще один мощный удар по нашему с мамой здоровью. Все акции мама забрала себе, уверив меня, что отдаст мою долю по первому моему требованию.
Был тяжелый переезд во Францию. Нас встретила сестра отца Изабель Легран с мужем. Они приехали из Марселя, чтобы почтить память брата. Тетя Мари приехать не смогла. Время было трудное, послевоенное, документов на выезд и въезд в другую страну добивались с трудом.
Приехало и семейство Дюкре, правда без детей. Их оставили на попечение опытной служанки. Встреча была такой трогательной! Мы так давно не виделись с Габи, что кинулись друг другу в объятия и плакали от избытка чувств. Я так была рада видеть сестру, что забыла все свои обиды и претензии. Мама не могла наглядеться на дочь. Сестра нисколько не располнела от родов, была в прекрасной форме. На нее по-прежнему восхищенно смотрели мужчины, мне пришлось это признать. А Марсель… А Марсель был также красив и элегантен, как и тогда, когда я впервые увидела его…
После похорон отца, проводив тетю Изабель, мы стали решать на семейном совете наш с мамой вопрос: где нам теперь жить? По сути дела, мы остались без средств к существованию. Собственную недвижимость мы не могли себе позволить. А ютиться по съемным квартирам для престарелой матери и меня, с моим больным сердцем, было неприемлемо. Мама умоляюще смотрела на Габи и Марселя. У нее были такие глаза.., как у брошенной собаки.
Было решено, что мы поедем к чете Дюкре. Они без возражений согласились нас принять. Тем более, что мама горела желанием наконец-то увидеть своих внучек. Я обещала Габи, что буду заботиться о маме, помогать сестре во всем с детьми и по хозяйству, что мы не будем обузой. Мы будем семьей, как и раньше…
Семья Дюкре проживала в поместье по соседству с небольшим альпийским городом Аннеси, который был окружен горными хребтами и старыми лесами. Жить в таком месте, где чистый воздух, – так полезно для больной мамы и меня! Мы были безмерно благодарны сестре и ее мужу, что в тяжелую минуту они не оставили нас на улице умирать от голода.
И вот мы на месте. До Анесси мы доехали по железной дороге, а на станции наняли такси, потому что поместье находилось в пяти километрах от города. Поместье представляло собой большой дом с просторной гостиной и множеством комнат на втором этаже. К дому примыкал огромный сад с вековыми деревьями, аллеями, цветниками. Имелся и небольшой пруд с беседкой для чаепития. Все было ухожено и красиво. Все поместье было ограждено очень высоким забором. По ночам выпускали собак. Поместье походило на маленькую крепость.
Нас встретила мадам Шанель, служанка дома, очень почтенная и серьезная женщина. Она управляла всем домом, а также присматривала за детьми.
Нам с мамой выделили по отдельной комнате. Дом был обставлен со вкусом, с элементами роскоши. И хотя мы находились не близко от города, в доме были проведены все коммуникации – вода, газ, телефон. Это было так мило! А у Габи была собственная машина! Сестра водила ее, как заправский гонщик.
Наконец-то я увидела своих племянниц. Они были прелестны! Сюзон, подросток 15 лет, была похожа на Габи, такая же белокурая, с большими голубыми глазами. А вторая, Катрин, 10 лет, больше походила на Марселя, но внешне тоже симпатичная, с правильными чертами лица, с веселыми карими глазами. Катрин слегка картавила и забавно путала слова. Очень милые и приятные дети!
Конечно, жить в доме, где ты не хозяйка, нелегко. Поначалу мы с мамой радовались, что у нас есть крыша над головой, что в доме хорошие условия, приличная кухня. Все наши просьбы были удовлетворены. Отказа ни в чем не было. Наша семья была в сборе. У мамы была теперь возможность видеться с дочерью и внучками каждый день, как она и хотела. Да и мне было оказано всяческое внимание. Марсель привез врача, чтобы тот меня осмотрел и взял на учет. А ведь я его об этом не просила, стеснялась… А Марсель помнил, что у меня больное сердце и сразу же позаботился о моем здоровье. Какой же он внимательный! Я так была ему признательна. Ах, как же повезло Габи с мужем...
Но со временем, когда розовый туман эйфории рассеялся и мы немного обжились, я увидела истинную картину семьи Дюкре!
Начну с этой противной служанки Шанель. Она сразу невзлюбила нас с мамой. И хотя при встречах была всегда приветлива и предупредительна, я всегда чувствовала в ней фальшь и неприязнь. Шанель занималась еще и стряпней. Готовила она на уровне среднего класса, но хозяину нравилось, а это главное… Так вот, эта Шанель всегда подавала мне порции меньше всех в доме. Глядела мне в рот так, что кусок в горле застревал! Я и так была истощена, а эта плебейка позволяла себе смотреть на меня каким-то таким изумленным взглядом, что становилось не по себе. Она пекла изумительные булочки, но мне доставались подгорелые. Шанель специально это делала, я знаю. Ведь, когда нас с мамой не было, эта служанка вела себя как хозяйка дома. Это Габи ничего не замечала, а я сразу увидела и раскусила сущность этой Шанель. И еще бесило, что Габи позволяет служанке бесконтрольно тратить средства на продукты, оплачивать счета за воду, газ и другое, даже не углубляясь в подсчеты. Она верила Шанель безраздельно. А ведь прислугу надо держать в узде. Какая же Габи глупая, не хозяйка…
Сестра. Я так и знала, что ничего хорошего из нее не получится. Она умела только тратить деньги мужа, которые зарабатывал Марсель титаническим трудом. Какая надобность, объясните мне, покупать по два-три платья на неделе, еще и шляпки, туфли по несколько пар, украшения, косметику? Зачем такие траты? Ведь в глуши, в которой мы жили, их и показать некому. Я поняла, что Габи даже не думает – откуда берутся деньги, ее это совершенно не интересовало. Когда я ее отчитывала, Габи смеялась и отвечала, что она настоящая женщина и не должна об этом думать. Но такая легкомысленная расточительность губительна для бюджета семьи! Габи по-прежнему часами крутилась перед зеркалом, мазалась всеми этими кремами, пудрами, помадами. Для кого? Вот вопрос! Ведь Марсель целыми днями пропадал на службе. А я знаю для кого – для посторонних мужчин!
Конечно, я точно не знала, есть ли у Габи любовник, но такое легкомысленное поведение наводило на мысль, что есть! Это вызывало у меня подозрения и праведный гнев! Марсель, вот кого ты выбрал в спутницы жизни – транжиру и вертихвостку!
Я бы никогда так не вела себя, если бы Марсель женился на мне. У меня был скромный гардероб. Все костюмы и платья, которые покупал мне отец лет 15 назад, прекрасно сохранились, вполне приличные, из хорошей ткани. И нисколько они не устарели, потому что были классического покроя. А классика – на все времена! И зачем искусственно делать свое лицо привлекательным, фальшивым, как в театре, когда природа дала нам все! Мужчины ценят естественную красоту и натуральность. Я никогда не мазалась этими кремами, зачем впустую тратить деньги?
А дети! Я любила Сюзон, но заметила, что для 15 лет она очень рано заинтересовалась мальчиками. Сюзон часами разговаривала по телефону со своими школьными подругами про всех этих Пьеро, да Шарлей. Про внешность мальчиков, да что он ей сказал, а она – ему… Такой ранний интерес до добра не доведет. Нет, я не подслушивала. Это Сюзон очень громко и бурно вела свои беседы. И все потому, что Габи, как мать, совершенно не занималась детьми. Она или ходила по магазинам, или в гости, или в кино с подругами. А все воспитание и заботу переложила на служанку Шанель. И это было возмутительно! Чему хорошему может научить служанка!
У меня были очень хорошие отношения с Сюзон. Она была добра ко мне. В ее лице я нашла внимательного слушателя и друга. Когда я болела, моя племянница сидела у моей кровати и читала мне романы, только ей я поверяла информацию о своем здоровье, которое со временем становилось все хуже и хуже. Добрая милая девочка!
И как же непохожа на нее была сестра Катрин! Несчастный ребенок был предоставлен сам себе. Катрин была неряха, в ее комнате все было перевернуто вверх ногами. К тому же, Катрин не любила мыться и ходила неделями в одной и той же одежде. Попытки навести в ее комнате порядок или поговорить о гигиене вызывали истерику!
Хотя Катрин была умной девочкой, любила читать, но если спросить – какую литературу она предпочитает? Вы ужаснетесь! Детективы! Когда я попыталась поговорить с Катрин, чтобы изменить список книг, чтобы привить ей более утонченный вкус, то наткнулась на такой отпор, что больше у меня не возникало желания помочь этому бедному ребенку. Кого растит Габи? Ведь начитавшись подобной литературы, ее дочь может запросто превратиться в преступницу! Вопиющее безобразие!
Катрин выпросила у Марселя велосипед и гоняла на нем по дорожкам сада, как какой-то деревенский мальчишка. Вся в ссадинах, в грязной одежде, Катрин производила впечатление не девочки из благополучной богатой семьи, а какого-то маленького бесенка. А все Габи виновата! Она совершенно не занималась манерами и воспитанием Катрин. Ох, такая безалаберность до добра не доведет. Ведь за детьми нужен глаз да глаз. Катрин вела себя чересчур свободно. Еще начнет курить и подожжет наш дом!
И только бедный Марсель был слеп и глух. Он верил всему, что ему говорят. Марсель так много работал. Он очень рано уезжал в контору и поздно возвращался. Мне было искренне так жаль Марселя, что я порой плакала, когда ожидала его у своего окна по вечерам. Марсель приходил домой уставший, и я бежала к нему навстречу, чтобы спросить, как прошел его день, и рассказать все новости, которые произошли в доме, пожелать спокойной ночи….
Да, пожив в доме Марселя, я поняла, что до сих пор люблю его, как будто и не было этих лет, промелькнувших как дым. Вулкан, который, казалось бы, затух во мне, проснулся с новой силой. Душа моя вновь наполнилась бабочками. Я снова стала сочинять стихи о любви к моему прекрасному заколдованному принцу.
Я записалась в городскую библиотеку, потому что перечитала все книги, которые были в доме Дюкре. Я брала читать романы и стихи о любви и представляла себя и Марселя на месте героев. Я написала несколько писем Марселю о моем чувстве, но пока не решилась отдать ему в руки. Ведь он все-таки муж моей сестры, человек несвободный. И еще я боялась, как он отнесется к моим признаниям. Это так щекотало нервы…
Так прошло два года. Однажды, выходя из городской библиотеки, я случайно увидела Марселя на улице с какой-то дамой. Дама была лет 30-35, элегантно одета, красива лицом, но что-то в ее облике меня насторожило. В ее жестах и манере говорить сквозила откровенная вульгарность, и я невольно подумала: а не проститутка ли она? Но разве мог Марсель, этот самый порядочный человек на свете, опуститься до общения с какой-то уличной девкой…
Они бурно что-то обсуждали, никого не замечая. Я притаилась за углом и пыталась услышать, о чем они говорили. Но до меня долетали невнятные обрывки фраз. Так ничего толком и не расслышав, я поехала домой.
Я посчитала, что обязана немедленно сообщить Габи об этой странной встрече. Если ее брак разваливается, она должна знать и принять какие-то меры. Нельзя терять ни минуты!
Со скорбным лицом я описала Габи это событие во всех мельчайших подробностях и красках, но странно, на сестру мой рассказ не произвел особого впечатления. Она выслушала меня молча, а потом холодно сказала, что знает, кто была та дама. Оказывается, у Марселя есть сестра, Пьеретта, которая приехала из Парижа без гроша в кармане и вымогает у брата деньги на свое существование. В Париже эта дамочка танцевала в каком-то сомнительном заведении, а теперь ее, видимо, попросили оттуда за ненадобностью. Вот она и вернулась в Анесси. Все же интуиция меня не подвела в оценке этой дамы!
Габи рассказала, что у супругов уже произошел серьезный разговор на этот счет. Сестра в ультимативной форме запретила Пьеретте приближаться к нашему дому. Никакой помощи и никакого общения с дамами такого сорта Габи не допускала. Марсель с пониманием отнесся к настойчивой просьбе своей жены. Он пообещал, что отправит Пьеретту обратно в Париж. Больше разговора о сестре Марселя у них не заходил. Эта тема была закрыта.
Пришло время задуматься – куда отправить учиться нашу крошку Сюзон после школы. Мама посоветовала обратиться к нашему кузену Ришару Шарби, сыну тети Мари, которые проживали в Лондоне. Оказывается, месье Шарби преподавал в Университетском колледже банковское право, дослужился до звания профессора и был очень значимым человеком в ученых кругах. Габи была дружна со всеми нашими кузенами и кузинами, вела переписку. Ну, кто бы мог подумать, что сын булочника дослужится до профессора!
Были отправлены письма с просьбой помочь нашей девочке. Ответы пришли положительные: кузен Ришар обещал посильное участие и помощь, нужно было только сдать вступительные экзамены. Проживание Сюзон планировалось у тети Мари. Сюзон была умной девочкой, вся в отца. Она конечно же готовилась к экзаменам. Марсель нанял репетиторов. О мальчиках уже и не мечталось!
Обстановка была нервной. И лишь Габи вся сияла как начищенное серебро! Она отрешилась от всех забот и, как всегда, занималась только собой. У сестры появилась какая-то новая подруга, с которой Габи проводила почти все свое время. Беспредельное безрассудство! Ребенка нужно отправлять в чужую страну на длительную учебу, и для этого надо основательно подготовиться. А мать целыми днями развлекается с какой-то подругой!
Мне показалось очень подозрительным такое легкомысленное поведение, и я решила проследить за сестрой. Я стала прислушиваться к телефонным звонкам Габи. Как-то даже напросилась проехаться с ней по магазинам. Но ничего необычного я пока не заметила. Но моя интуиция мне подсказывала, что здесь что-то не так!
Я поделилась своими подозрениями с мамой, но та, как всегда, отмахнулась от меня, как от мухи. Маму все устраивало, она была рада, что Габи нас приютила и что маму ни в чем не стесняют. Посему и не хотела замечать очевидное.
Мама дружила со всеми. Шанель научила ее вязать. Мама завела себе корзину с пряжей и бывало часами проводила время за этим занятием в гостиной. Когда мы ругались с Габи, она занимала нейтральную позицию, пытаясь нас примирить. Однажды вечером мама упала с лестницы и сломала ногу. Приехал врач, наложил гипс. А когда гипс сняли, оказалось, что кость срослась неправильно и мама теперь не может ходить. Было решено купить ей коляску. Коляска значительно облегчила передвижение по дому. Мама привыкла к ней и лихо управляла своим двухколесным конем!
И с Марселем у мамы тоже были прекрасные отношения! Да и как могло быть иначе? Этот святой человек спас нас от голодной смерти, дал нам кров и стол. Обеспечивал нас самым необходимым. Дарил мне по праздникам мой любимый шоколад… Марсель так был внимателен к нам с мамой. Я тоже была безмерно ему благодарна и старалась отплатить добром за добро. Я обязана быть на страже нашей семьи. Пусть моя правда не всем нравилась, но я не могла иначе. Ради любимого я была готова на все. Пусть моя любовь была неразделенной, но для вечности это ничего не значит!
Сюзон уехала в Лондон. Проводы были трогательными. Я надеюсь, что наша девочка прославит фамилию! Все-таки престижный колледж подразумевает достойное будущее. Сюзон обещала часто писать обо всем.
Вскоре мы получили первое письмо. Сюзон сдала экзамены и поступила в колледж, набрав нужные баллы. А я и не сомневалась! Тетя Мари выделила ей отдельную комнату. В общем, все устроилось прекрасно. Вся семья радовалась за нашу девочку!
Перед рождеством Габи приняла на работу еще одну служанку, мадмуазель Луизу Грей. Зачем она ей понадобилась, было непонятно – Шанель со всем справлялась. Несмотря на положительные рекомендации, эта девица была ленива, груба и бестактна. А внешне, мой Бог, эта служанка была страшна, как гоблин из сказок братьев Гримм, несмотря на свой молодой возраст. Луиза сложением была высокой и худой, сильно сутулилась, потому что, видимо, страдала близорукостью. Голос был низкий, как у мужчины. А волосы были непонятного пегого цвета, которые эта мадмуазель скручивала в дульку, как старушка, и из которой торчали сотня шпилек, как у ежа. Я порой пугалась ее, когда встречала на темной лестнице вечерами. Так и до сердечного приступа недалеко!
Но что самое удивительное, эта особа считала себя привлекательной и неотразимой, наверное, в силу врожденной глупости. Я поняла это, когда стала часто встречать Луизу выходящей или заходящей в комнату Марселя, под предлогом предложить ему ужин или чай в таком кричащем макияже, который походил на раскраску индейцев! Очевидно было, что мадмуазель Луиза хочет соблазнить хозяина – по блуждающему взгляду маленьких и глубоко посаженных глаз, по кривой улыбке на морковного цвета губах, которую эта девица считала наиболее сексапильной. Хвала Господу, что Марсель быстро раскусил намерения мадмуазель Луизы и просто забавлялся, наблюдая за ее ужимками и потугами.
Я немедленно доложила Габи, пытаясь повлиять на сестру, чтобы та выгнала эту нахалку Луизу. Но Габи только расхохоталась. Она объяснила, что Луиза нужна для того, чтобы облегчить труд Шанель, которая в силу своего немолодого возраста, стала несколько медлительной и нерасторопной. Шанель не жаловалась на Луизу – значит, все было в порядке. А за Марселя Габи вообще не беспокоилась, считая, что ее муж в здравом уме и имеет врожденный отменный вкус. А в женщинах такого сорта, как мадмуазель Луиза, Марсель не видит даже Женщину! Поэтому, все стремления этой наглой особы соблазнить своего хозяина – равны нулю.
Ну что ж, я тебя предупредила, сестра! Делай, как знаешь. Маме тоже не нравилась Луиза, но мы же не имели влияния на решение Габи. Конечно, Габи – хозяйка дома, а мы – несчастные приживалки, лишенные своего голоса.
Да и понятно мне стало теперь равнодушие Габи к своему мужу. Я узнала ее тайну! Когда я была в городе, чтобы поменять книги в библиотеке, я случайно наткнулась на Габи. Та сидела в кафе с каким-то мужчиной, и то, как они общались между собой, не вызывало никаких сомнений, что они – любовники! Мужчина был моложе сестры, хорош собой, строен, элегантен и прекрасно одет. Было заметно, что Габи влюблена в него как кошка. Ну теперь мне все стало ясно! Теперь стали понятны и эти частые отлучки из дома, и вызывающе дорогие наряды, и макияж, который Габи наносила на лицо с особой тщательностью, как на встречу с английской королевой…
Несчастный Марсель, вот что значит сделать неправильный выбор в жизни… А вот я бы была ему верной женой, до самого гроба!
В последнее время я часто стала слышать, как Габи ругается с Марселем. Прислушавшись к их брани, я поняла, что Габи требует у мужа деньги. Неужели Габи еще и содержит своего любовника? Хотя, я бы не была удивлена! Все же Габи постарела, и дорогие кремы и макияж уже не могут вернуть ей былой красоты и молодости. Приходилось, видимо, платить за любовь молодого мужчины. Какой позор! Бедный, бедный мой Марсель! Мое сердце обливалось кровью, но что делать – я пока не знала.
Близилось Рождество. Стало известно из письма, что на праздник скоро приедет Сюзон. У нее наступили рождественские каникулы. Но сердце почему-то заныло. А вдруг Сюзон выгнали за неуспеваемость? Правда, Габи показывала нам табель с оценками, который ей прислала дочь, но сейчас такое время, что можно подделать любой документ. Странно было еще и то, что в прошлом году Сюзон не смогла приехать домой, объяснив это большой загруженностью в колледже.
Ах, мое сердце не выдержит, если что-то случится с Сюзон! Достаточно этих неприятных событий, которые уже произошли в нашем доме. Габи окончательно разругалась с Марселем. Они даже теперь спят в разных спальнях. От мамы стало опять пахнуть вином. Я обыскала ее комнату, но ничего не нашла. Ума не приложу, где она прячет спиртное… Катрин совсем отбилась от рук: дерзит, уроками не занимается, по ночам читает свои дурацкие детективы.
А эта пошлая служанка Луиза продолжает свои атаки на Марселя. Вместо того, чтобы выполнять свои прямые обязанности, она только тем и занимается, что подслушивает и подсматривает за всеми. И Шанель в последнее время куда-то уходит по вечерам и поздно возвращается. Все это очень подозрительно.
И только Марсель, этот святой человек, работает как проклятый. В последнее время он стал возвращаться домой позднее обычного, такой грустный и подавленный. Я не знаю, что происходит, но мое любящее сердце сжимается от боли, когда я вижу его печальный
взгляд.
Я очень жду приезда Сюзон. В этой семье она была мне единственным другом. Я расскажу ей все и про всех! Ничего не скрою, никого не пощажу! Сюзон теперь не ребенок, она сумеет разобраться, кто виноват, кто прав! Она увидит истинную картину катастрофы, которая произошла в этом доме! Пусть дочь узрит – какова ее подлая мать, как несчастен ее отец, как транжирятся его деньги направо и налево, как растет, словно сорная трава, бедная Катрин…
Поэтому я жду. Сердце замирает от неясных предчувствий. Что-то будет?..
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРИНА
Я, Арина Пантелеймоновна Купердягина, родилась в Петербурге, в 1773 году. Отец мой – Пантелеймон Федорович Купердягин – был купцом третьей гильдии. Матушку мою звали Мария Петровна Купердягина (в девичестве Капустина).
Наша семья жила в Мыльном переулке, что в центре города – так называемой Московской части. У родителей вместе со мной было четверо детей – три старших брата и я, самая младшая. Два брата умерли в младенчестве. Брат Иван утонул в реке, а другой – Николай, умер от дифтерии.
Мои дедушка и бабушка по отцу уже покинули этот мир, и мой отец вел все дела по торговой части сам. У отца была сестра, тетя Алевтина, калека – одна нога у нее была короче другой, тонкая, как тростинка. Тетя имела кроткий нрав. Тихая, набожная, она проживала с нами скромно и незаметно. Так она и убралась, тоже тихо и незаметно.
А вторая сестра отца, тетя Анфиса, удачно вышла замуж за купца второй гильдии Антона Малютина, имеющего свое судно на реке, да кондитерский заводик. Проживали Малютины в Москве. Отец дружил с зятем, они имели общие дела.
Дедушка и бабушка со стороны матери жили от нас недалеко и, кроме матушки, имели еще двух дочерей. Они иногда приезжали к нам с мужьями и детьми в гости. Тогда в доме становилось очень шумно и весело.
Честно сказать, своих старших братьев я и не помню. А росла я вместе с братом Тихоном, который родился раньше меня на два года. Родители держали нас в строгости, но одновременно были и добры, часто нас баловали. Особенно матушка. После смерти двух своих детей, она души в нас не чаяла. Боялась отпускать нас от себя далеко, только под присмотром кого-то из челяди.
Стол в доме был всегда богатый, ломился от яств. Матушка, бывало, рано утром напечет булочек, ватрушек, да пирожков с разными начинками. Потом будит нас, зовет завтракать. А голос у нее такой нежный, как серебряный колокольчик. Прибежим мы с братом трапезничать, а на столе – чего только нет! И пироги, и варенье трех сортов, и мед цветочный и гречишный. Да крынка с молоком стоит, только что из-под коровы, еще теплое, парное, жирное! Вкусно! Мы налопаемся от души, сидим веселые, радуемся. И матушка вместе с нами смеется…
А бывало, по осени, когда на улице шел проливной дождь, матушка мрачнела, задумывалась, взгляд ее стекленел, она как будто засыпала наяву…Ничего не видя и не слыша, мать могла часами так сидеть, ничего не делая, пока не приходил отец с лавки. В такие дни мы с Тихоном не шумели, а садились за стол, рассматривали картинки в книжках, которые отец покупал нам на ярмарке. Прислуга тоже ходила как тень, стараясь не беспокоить матушку понапрасну, понимали… Отец, когда заставал ее в таком состоянии, ругался. Матушка плакала и причитала по своим сыночкам-ангелочкам. Отец обнимал ее, утешал как мог, и постепенно мама отходила, успокаивалась, веселела и в доме снова становилось уютно и светло.
Отец очень много работал. Он держал три лавки. С помощью приказчиков торговал тканями, шерстью, сукном, кружевами и прочим товаром. Имел два винных погреба, два участка земли под аренду. Дело шло бойко. Отец имел смекалку и особое чутье, что помогало ему определить – пойдет этот товар или застрянет. Приказчики и помощники были честные люди. Отца уважали, не воровали, и он их не обижал, справедливо и щедро платил за труд.
Хозяйство у нас было большое. Отец любил лошадей. У нас их было семь. Когда отец по праздникам бывал дома, он всегда сам шел в конюшню, мыл лошадей, расчесывал им гривы, кормил овсом с рук, а иногда и сахарком баловал, напевал им тихо что-то на ухо… Особенно отец выделял одного коня, черного, как смоль, резвого, горячего, с тонкими ногами. Звали коня Ветром. Отец порой выезжал верхом на Ветре в поле. И Тихона брал с собой, учил того верховой езде. Домой все возвращались довольные прогулкой и друг другом!
А я боялась лошадей, мне они казались такими огромными! И копыта у них страшные – вдруг лягнет! Я рассказывала свои страхи Тихону, а он смеялся и говорил, что я еще маленькая, что зря боюсь. Объяснял, что лошади – как люди, даже лучше, все понимают, также любят, также скучают… Но я все равно обходила конюшню стороной.
Еще мы имели свои зимние сани и летние дрожки. В сараях держали коров, овец, свиней, да птицу разную. А на задах дома – в огромном саду – росло множество яблонь, вишен и груш, смородина и крыжовник. Когда наступала весна и все деревья разом начинали цвести, сад казался сплошным бело-розовым облаком. Иногда, когда вдруг подует сильный майский ветер перед дождем, то лепестки цветов, кружась, слетали на землю, как снег! Яблочный снег! Вся трава была усыпана лепестками. Это было так красиво…
Был и большущий огород. Мы любили с братом нарвать подсолнухов, забраться на сеновал, где так вкусно пахло душистой сухой травой, и лузгать семечки, ни о чем не думая… Или в особо солнечные летние дни мы забирались с братом на крышу сарая, ложились на мягкие тюфяки и смотрели в голубое небо, мечтали… А если были какие-то облака, то мы с Тихоном придумывали – на что они похожи. Я так любила своего брата, как будто он был частью меня. Мы клялись друг другу тогда, что никогда не расстанемся. Я не пойду замуж и не уйду к чужим. А брат – никогда не женится, не приведет к нам в дом какую-нибудь грымзу. На речку матушка нас не пускала, боялась. А у нас был свой небольшой пруд, где мы с братом и купались иногда. В основном, мы были или во дворе, или в саду – на виду у матушки или челяди.
Отец наш не пил спиртного, даже домашние наливки не употреблял. Вино держали в погребе для гостей. Иногда у нас собирались или родня, или знакомые отца, купцы с семьями, на званный обед, так отец ставил водку, да вино, но сам ни разу не прикасался к рюмке. Стол был всегда хлебосольный, богатый! Гости были все почтенные и солидные, хорошо и много кушали, пили, вели беседы о торговых делах, государственных налогах, да разных городских сплетнях. Иногда пели песни. К концу обеда все расходились сытые и довольные общением.
Наше благосостояние росло. Отец построил большой дом вместо старого. Первый этаж дома был каменный высокий, а второй – деревянный, по бокам дома располагались два флигеля. Окна были большие, со ставнями снаружи, которые на ночь запирали. Дом был добротный, усадьба обнесена высоким добротным забором.
По праздникам мы всей семьей ходили гулять в летний городской сад. По воскресеньям там собирался весь город. Играл военный оркестр, люди гуляли по песочным дорожкам, любуясь пестрыми клумбами.
Матушка одевала меня как куклу. А вот сама не наряжалась, не любила яркие одежды. Отец с трудом уговаривал ее накинуть хотя бы красивую шаль на плечи. Она уступала, но было видно, что ей это не по душе. В саду отец покупал нам с Тихоном мороженное или сладкую вату. Было очень вкусно и смешно, от ваты щекотало в носу. В саду нам встречалось много знакомых отца – солидных купцов с семьями. Мужчины важно раскланивались, а женщины жадно осматривали наряды друг друга.
Иногда к нам в город приезжали ярмарки, на которые мы тоже ходили, потому что там было весело и интересно. Приезжали купцы, торговцы, ремесленники как из окрестных деревень и сел, так и из отдаленных волостей, чтобы продать свой товар, да купить себе необходимое. Да и просто поглазеть на честной народ!
На ярмарке чего только не было: балаганы с диковинными животными и необычными людьми, и кукольные театры с веселым Петрушкой, и цирк с силачом и глотателем шпаг, и карусели, и хороводы. А однажды даже слона привозили! Ох, сколько же страху было и восторга!
А сколько продавалось разных сластей и снеди – не передать! Отец никогда не скупился и угощал домочадцев всем, чего мы сами желали. С ярмарки мы приходили уставшие, объевшиеся всякой всячиной, валились буквально с ног. Я от впечатлений часто засыпала по дороге, и отец заносил меня в дом на руках. Мы потом с братом долго вспоминали, что и кого мы видели на ярмарке, на каких каруселях катались, какой спектакль смотрели. Воспоминаний порой хватало на целую зиму.
Особенно мне запомнилось одно представление в балагане – показывали волосатую женщину, самого высокого и самого маленького человека на земле. Мы с Тихоном смотрели открыв рты. Как я испугалась этой волосатой, похожей на большую обезьяну, женщины…У нее волосы росли везде, даже на лице. Она сидела в клетке и таращила на людей свои большие черные глаза. Самый высокий человек оказался какой-то скучный. Он просто вышел на манеж и прошелся по кругу, молча, ничего не говоря. Зато самый маленький человек понравился всем больше всего, потому что он смешил народ анекдотами и делал забавные кувырки и кульбиты.
По воскресеньям наша семья ходила на службу в церковь, что была недалеко от дома. Мы соблюдала все посты. Отец очень много денег жертвовал храмам, монастырям и приютам. Матушка во время службы в церкви всегда плакала, не могла остановиться. Она очень страстно молилась за нас с братом и отца, благополучие всей родни, поминала своих умерших детей, моих братиков. Подолгу разговаривала с батюшкой Игнатием, исповедовалась. Батюшка Игнатий был добр и внимателен к ней, утешал, внушал, что надо смириться с посланным ей испытанием, что на все воля Божья. После таких бесед, мать выходила из церкви успокоенная, просветленная. Как же она была в этот момент прекрасна, как будто светилась изнутри…
Мои родители были очень красивые люди. У матушки были правильные черты лица, большие голубые глаза, длинные шелковистые волосы, кожа белая и нежная. Пахло от нее так приятно, как будто залез в куст с малиной в жаркий полдень. И отец был высокий, крепкий в плечах, с глазами цвета молодой травы, с аккуратно подстриженной русой бородой. Женщины заглядывались на него в церкви или на ярмарке. Я, хоть и была мала, а это замечала. Но отец смотрел только на мать. Любил ее крепко. Они рано поженились. До сватовства видели друг друга один раз. Родители молодых сговорились через сваху, как у нас было принято, учитывая доходы, репутацию и статус семей, наличия приданого у невесты. Отец мой был из семьи основательных купцов. А матушка – из мещан. Жили мои родители душа в душу, понимали друг друга с полуслова.
Когда Тихону исполнилось семь лет, отец нанял учителя, чтобы тот обучал его чтению и письму, математике и истории. Отец считал, что сын должен знать счет и грамоту, чтобы правильно вести конторские книги, уметь совершать выгодные коммерческие сделки, налаживать связи с поставщиками, вести торговые дела. Он с малолетства брал сына в лавку, показывал рабочий процесс. Тихон был шустрый и смышленый малый. Отец уже позволял ему самому заниматься мелочной торговлей. А у отца была мечта, что может быть Тихон превзойдет его и, увеличив капитал, сможет перейти из третьей гильдии купцов во вторую.
Отец и меня брал в лавку, но толку было мало. К торговому делу у меня тяги не было. Мне нравилось рассматривать товар, перебирать разные цветные пуговки, любоваться кружевами или прятаться среди больших коробок и ящиков, да и только. Поэтому отец оставил эти пробы. Это уже после, много позже, мне пришлось самой постигать эту науку. А пока – я была мала, беспечна и счастлива, как и должно быть в детстве. Меня баловали и особо не нагружали никакой работой.
Учитель знал свое дело хорошо, да и Тихону нравилось учиться. А мне было так любопытно, что я все время крутилась рядом. Я тоже хотела знать все, что знал брат. На слух я уже знала почти все буквы. Учитель сказал отцу, и вскоре я тоже сидела рядом с Тихоном, училась письму и цифрам. Мы были прилежными учениками. Да и сам учитель не был скучным и нудным, со своим особым подходом. Наука давалась нам легко. Матушка радовалась нашим успехам. Сама она была неграмотная. Мы с Тихоном по очереди читали ей книги, особенно она любила сказки и рассказы про животных.
Меня матушка лет с шести учила вязать кружева, вышивать разными способами: шелком, золотой нитью, гладью. Сама она была знатная мастерица! Уж очень хороши были узоры на всех наших полотенцах, скатертях, салфетках. Своим сестрам мать тоже дарила обшитые кружевом и узорами скатерти или другой текстиль. По дому следить за порядком меня тоже обязывали, но не часто. В основном хозяйством занималась матушка.
Прислуги было много и все толковые, работящие, дружные. Когда наступал сезон созревания смородины или вишни, все домочадцы выходили собирать ягоду. Потом из них варили варенье. В воздухе стоял душистый ягодный запах!
Поздней осенью начиналась заготовка овощей, грибов, квашение капусты. Мужчины занимались запасами мяса и птицы. Предстояла долгая зима, поэтому все были заняты делом, а дел было очень много!
Так проходило мое золотое детство!
Когда Тихону исполнилось 13 лет, он стал меняться: голос огрубел, сам он вытянулся. Но не это всех обеспокоило. Тихон стал очень часто задирать соседских мальчишек, драться. Причем, он кидался на соперника, невзирая на возраст и комплекцию. В ярости брат становился как бешенный зверь. И он почти всегда побеждал! А если побеждали его, то Тихон не расстраивался, утирал с разбитых губ кровь и ухмылялся.
К нам стали приходить жаловаться родители побитых мальчишек. Отец не мог понять, откуда взялась такая ярость и жестокость в еще недавно таком послушном и спокойном мальчике. Беседы не помогали. Мать не верила своим ушам, очень расстраивалась. Отец, до этого момента ни разу нас не ударивший, наказывал Тихона плетьми. Но наука не шла впрок. Тихон продолжал вести себя по-хулигански. Но стал осторожнее и хитрее. Тем мальчишкам, кто жаловался на него родителям, доставалось еще больше. Поэтому жалобы стали редкими и недоказуемыми. Но я все знала и видела. Меня, конечно, такой факт огорчал, потому что я не хотела, чтобы матушка плакала. Тихон на это смеялся и говорил, что мать и не будет плакать, потому что не узнает. Потом все утихло само собой. Тихон буквально за одно лето повзрослел и целыми днями помогал отцу в лавках.
Когда мне исполнилось 15 лет, матушка стала вести разговоры про женихов. Как себя вести при сватовстве, как соблюдать приличия, что я должна знать, если выйду замуж. Как мне не нравились такие разговоры! Я смущалась, краснела и убегала в свою комнату. К 16 годам к нам в дом впервые пришла сваха, но к моей радости, всех женихов, которые она представила, родители отвергли. Я жаловалась Тихону, что не хочу так рано замуж. Брат злился и не боялся высказывать родителям свое возмущение. Отец цыкал на нас, говорил, что лучше всех знает, какое мне дать счастье…Но сваха ходить перестала.
А в 18 моих лет случилось событие. Я увидела Его! Это произошло в церкви на Пасху. Весь честной народ собрался на Великую службу. Люди были нарядные, красивые, радостные, одухотворенные! Отец Игнатий прочел долгую, но поучительную проповедь. Всю службу я чувствовала на своем затылке чей-то взгляд. Поневоле я обернулась и увидела Его – такого высокого, красивого, в нарядном кафтане, с яркими, цвета неба, глазами. Парень смотрел на меня в упор, и во взгляде читался интерес и нежность. Я влюбилась в него с первого взгляда!
Я не знала, кто был этот молодец. Поэтому я толкнула Тихона локтем в бок и шепотом спросила, знает ли брат этого человека. Тихон криво усмехнулся и ответил, что знает. Этим красавцем оказался сын купца Калашникова – Дмитрий, двадцати трех лет. Его семье принадлежало несколько лавок в торговом ряду. Дмитрий помогал отцу в делах, ездил в другие города с важными поручениями, заключал сделки на большие суммы. В нашем округе его уважали и считали завидным женихом…
По ночам мне стал сниться Дмитрий. Мне хотелось увидеть его снова. В следующее воскресенье мы с семьей и челядью пошли в церковь. И снова всю службу меня сверлил взгляд молодого Калашникова. Я стояла вся красная от смущения и жара в щеках. Мне казалось, что все видят, как мне нравится Дмитрий, я не смела поднять глаз от стыда… Но перед выходом из церкви, я не удержалась, обернулась и посмотрела на Дмитрия долгим, до неприличия, взглядом. Я как будто впала в ступор. Я просто любовалась им. Это заметил Тихон и вывел меня из церкви. Всю дорогу до дома брат шипел на меня и говорил колкости. Он довел меня до слез. Я все рассказала матушке.
Но она не стала меня ругать и стыдить, что я загляделась на красивого парня. Матушка обняла меня, горячо поцеловала и сказала, что у нее с отцом было точно так же.
После я еще раз встретила Дмитрия в городском саду, куда мы с семьей вышли на прогулку. Был май. В прозрачном воздухе висел сладкий запах цветущих яблонь, вишен, сирени и еще чего-то, что будоражило кровь, заставляя глубже дышать и так громко биться сердце. Утром, одеваясь на прогулку, я почему-то предчувствовала, что увижу сегодня Дмитрия. Я надела свое самое лучшее платье из розового английского атласа, украсила волосы жемчугом. Я знала, что красива в этом наряде, но для него мне хотелось выглядеть еще ярче!
Его я заметила издалека. Дмитрий шел со своей семьей и о чем-то оживленно беседовал с братом. Но увидев нас, он замолчал и только смотрел на меня своим дивным завораживающим взглядом. Моя голова закружилась, сознание затуманилось. Щеки опять запылали огнем. Я не смела поднять глаз. Два семейства поравнялись, раскланялись и пошли дальше своей дорогой. Это длилось всего мгновение, а мне показалось, что время остановилось. Я шла как во сне… И вдруг кто-то дернул меня за рукав платья. Я обернулась. Незнакомый мальчишка схватил мою руку, что-то положил в нее и тут же убежал. Это произошло так быстро, что я и опомниться не успела. Я разжала ладонь и увидела изящную жемчужную брошь. Я поняла, что это подарок от Него. И что Он – знает… Сердце радостно забилось, мне хотелось кричать от переполнявших меня чувств. Мать сказала: "Жди сватов!"
И правда, через неделю пришла сваха от Калашниковых с предложением, все было обсуждено и оговорено. Свадьбу назначили на осень. Родители с обеих сторон хотели основательно подготовиться к торжеству. А Дмитрию предстояла поездка на Урал по торговым делам.
Он часто присылал мне подарки: то гребень перламутровый с каменьями, то платочек шелковый, то нитку жемчуга. И я ему в ответ: то булавку серебряную на галстук, то свое шитье с мудреными узорами. Матушка отдала материю самой лучшей портнихе шить мне свадебное платье. Я ходила счастливая, как будто летала, под собой ног не чуяла. В мечтах я представляла свою замужнюю жизнь. Не жизнь, а сказка! Родители радовались: уважаемое солидное семейство, в наличии большое крепкое хозяйство, приличный годовой доход, – достойная партия! И жених молод и хорош собой!
И только Тихон ходил хмурый как туча. Брат перестал со мной разговаривать. Все время пропадал в лавке, домой возвращался поздно, ужинал в трактире. Я его видела дома только за завтраком – и то не всегда. Мать жаловалась, что от брата стало попахивать вином, но отцу она пока не рассказала, не хотела скандала.
Время летело незаметно, я была в своих грезах. Все складывалось хорошо! И тут как гром среди ясного неба пришло страшное известие. Там, на Урале, баржу, на которой вез товар по воде Дмитрий, унесло течением и разбило о скалы. Никто не выжил. Людей, лошадей, телеги с товаром, – всех утянула проклятая река. К нам в дом пришел человек от Калашниковых и рассказал эту новость. Наша семья была в сборе, мы обедали.
Сначала, я не могла сразу понять – что говорит этот человек? Про кого он это рассказывает? Медленно до меня стала доходить суть, я стала понимать, что случилось что-то непоправимое, что-то невозвратное: "Про кого это он говорит, кто погиб? Аааа, так это он говорит про Дмитрия, моего Дмитрия… Нет, не может быть, нет…" А человек все говорил и говорил, описывая в подробностях случившееся…
И тут до меня дошло, что Дмитрия – больше нет, он никогда не вернется, он погиб, погиб там, на Урале. Я никогда больше не увижу его прекрасных глаз, его улыбки. Никогда не услышу его ласкового голоса. Господи, какое же это страшное слово – НИКОГДА. Как сама смерть…
Я встала. Матушка с тревогой смотрела на меня. А мне почему-то стало очень холодно, хотя в доме у нас топили печь круглый год, даже летом. Меня начало мелко трясти, я не могла остановиться, ноги подкосились, и я упала на пол. Подбежал Тихон, пытаясь успокоить, но меня трясло все больше и сильнее. Брат не мог один удержать меня, подошел отец чтобы помочь. Я билась в их руках как раненая птица о клетку. Что-то кричала, или выла… Не знаю… Потом мое сознание провалилось во тьму. Больше ничего не помню.
Месяц я была в горячечном бреду. Матушка часами сидела у моей постели, кормила с ложечки. Отец вызвал дорогого доктора. Постепенно я стала приходить в себя, но была еще слаба, почти все время спала. Мать рассказывала сказки, как в детстве. Ее ласковый серебристый голос успокаивал и убаюкивал меня. Голова сделалась пустой, а тело – таким легким, что порой казалось, что если захочу – я могу взлететь как птица. Но взлетать не хотелось. Ничего больше не хотелось.
Не помню, когда я встала, потихоньку стала помогать матери по хозяйству. Про Калашниковых, про то, что случилось, никто не заикался. Однажды за чаем я объявила семье, что замуж больше не пойду. А если семья меня просватает – утоплюсь. Я сказала это так твердо, что родители мне сразу поверили – я сделаю, как пообещала.
Жизнь потекла, как и прежде, только у меня потерялся к ней вкус. Теперь я каждый день ходила в лавку к отцу и с упорством училась торговым премудростям. Отец не возражал, никто мне не говорил, что это – не женское дело. Постепенно я освоила коммерческую науку. Проверяла конторские книги, сверяла счета. Отец стал доверять мне и более сложные поручения. Я полностью окунулась в работу. Дома было скучно, я не хотела там находится. С Тихоном мы стали еще ближе, потому что я уже понимала, что он мне говорит по делу. Тихон хотел самостоятельности, но отец пока не мог поставить его отдельно от себя.
Вскоре отец захотел женить Тихона на дочери купца Свиридова, с которым он приятельствовал. Невеста была из уважаемой семьи, с богатым приданным. Брату уже стукнуло 30 лет. Матушка радовалась, ей хотелось понянчить внуков. Тихон не возражал, говорил, что ему все равно, что, просто подчиняется воле отца.
Семьи сговорились между собой очень быстро, свадьба состоялась через месяц после помолвки. А мне было так тошно, так грустно, я не хотела присутствовать на торжестве брата. Хотела спрятаться на сеновале и просидеть весь праздник.
И вот к нам в дом пришла жена Тихона, Любовь Петровна, молодая скромная девушка лет 20, приятная лицом, только очень толстая. Она стеснялась нас, часто краснела при разговоре. Во время трапез невестка сидела за столом опустив глаза в пол. А матушке нравилась сноха. Любовь Петровна была трудолюбива и расторопна, с рвением помогала маме по хозяйству, не перечила и слушалась во всем. Они быстро нашли общий язык.
А вот со мной у снохи дружбы пока не получилось. Она казалась мне совсем молодой и глупой. Ее разговоры крутились только возле домашних дел и мужа, которого сноха любила и боялась. Тихон же напротив был полностью равнодушен к молодой жене, не разговаривал с ней, не замечал ее, как будто она – табуретка.
Только когда Любовь Петровна забеременела, Тихон стал к ней немного внимательней. На свое несчастье, сноха родила мертвого ребенка, мальчика. Тихон помрачнел, стал пропадать целыми днями в лавке, от него стало попахивать вином. Сноха чувствовала себя виноватой. Потом она снова забеременела – и снова родила мертвого ребенка. В глазах Тихона появилась скрытая ярость. Вскоре мы стали замечать синяки на руках и шее жены брата, которые та тщетно пыталась скрыть за рукавами платья и шалью.
Мать пыталась поговорить с сыном, но Тихон твердо попросил ее не вмешиваться в семейные дела. Любовь Петровна не жаловалась, молча сносила побои мужа. Нам было ее очень жалко, но изменить отношения Тихона к жене мы не могли.
На третий раз Любовь Петровна наконец-то родила девочку. Ее назвали Агафья. Это было такое чудо! Агафьюшка была здоровенькой, беленькой, с льняными кудряшками, с большими голубыми глазками, как у отца. Мы все полюбили малышку!
Сначала Тихон был недоволен, что жена не родила ему наследника. Но со временем всем сердцем прикипел к дочке, вставал к ней по ночам, когда малышка плакала, укачивал ее, хотя ему было рано вставать по делам. На короткий период Тихон стал чуть лучше относится к жене. Он мечтал о сыне и все время говорил об этом. Время шло, сноха не беременела, Тихон снова стал ее колотить.
А я так привязалась к маленькой Агафье Тихоновне! Не могла наглядеться на нее, мне казалось, что девочка похожа на меня. Мы все буквально вырывали ее из рук друг друга. Каждый хотел понянчиться с маленьким ангелочком!..
…Жизнь шла своим чередом. Агафья росла, радуя всех домашних. И тут в наш дом снова пришло горе великое. Была ранняя весна, реки были еще скованы льдом. Телега с товаром, которую сопровождал отец, провалилась в полынью в реке.
Отец стал помогать вытаскивать все, что можно было спасти из воды. Сам сильно промок, замерз и тяжело заболел. В три дня отец слег, лежал в горячечном бреду. Тихон сыскал лучшего врача. Матушка молилась днем и ночью. Каждый день она заказывала службу в церкви за здравие отца. Но ничего не помогло. Отец умер, не приходя в сознание. Это был такой удар для всех, не передать словами. Похороны прошли тяжело. Спасибо родне, друзьям семьи. Сестра отца приехала из Москвы – все нам помогали и словом, и делом, но потеря была невосполнима.
Мать почернела от горя, похудела, стала такой маленькой, как ребенок. Перестала есть. Она все время плакала, вскоре стала заговариваться. Я кормила ее с ложечки. Мы со снохой занимались хозяйством. Тихон делал ревизию в лавках. В доме стало тоскливо и пусто…
Тихон часто стал приходить домой пьяный. Уже с порога он начинал буянить, искать жену, чтобы избить в отместку, что не родила ему наследника. Иногда брат не ночевал дома, и мы не знали, что и подумать. Добрые люди шепнули, что Тихон частенько похаживает к купчихе Матроне Горшковой, вдове, что живет за три улицы от нас. Начались скандалы в доме. Тихон уже бил жену нас не стесняясь. Я заступалась за сноху как могла. Агафья Тихоновна заходилась криком, видя пьяного отца. Она убегала в комнату бабушки и пряталась там под кроватью. Тихон был крупный мужчина, кулаки как арбузы, зараз разобьет голову любому. Но я не боялась его, совестила, уговаривала опомниться, бросить пить. Меня он немного слушал. Скрипел зубами, матерился и уходил спать. Затихал на несколько дней, а потом все повторялось снова и снова. Тихон стал пить крепко, начал проматывать отцовское наследство.
Мне пришлось вызвать поверенного в делах и все делить между нами. Судиться, позориться на всю околотку, мы не стали, Слава Богу! Договорились полюбовно, все разделили поровну. Матушка отказалась от наследства в нашу с братом пользу. Агафью Тихоновну было решено отдать в частный пансионат в Москве, чтобы дочь не видела такого безобразия, которое царило теперь в нашем доме. В пансионате ее научат грамоте, письму, манерам. Тетка Анфиса, живущая в Москве, помогла найти достойное учреждение, дорогое и строгое. Я и Любовь Петровна хотели для нашей кровинушки только всего самого лучшего. Тихон после дележа имущества больше не принимал участия в делах семьи.
Брат продолжал пить и буянить. Даже отъезд дочери его не образумил. Появились сомнительные друзья. Я перестала пускатьих в дом, потому что они ночь напролет пили, орали, били посуду и творили прочие безобразия.
Тихон, когда не пил, работал усердно, это он умел. Были удачные сделки, хорошие барыши. Но брат мог все, что заработал за много месяцев, спустить за вечер. Да и купчиха Горшкова, его любовница, требовала новые наряды, украшения и прочее. Тихон не был жадным, поэтому Горшкова получала все, что хотела. Он совсем перебрался к ней жить, никого не стыдясь.
Изредка брат наведывался к нам, чтобы проведать матушку. Приносил сладости и фрукты. Только с ней Тихон становился ласковым и нежным. Я с ним не разговаривала, мы стали чужими. Я не могла простить брату, что он опозорил нашу семью, ушел к Горшковой при законной жене, пьянствует… Любовь Петровна убегала к соседке, чтобы не попасть под горячую руку мужа. Тихон так раздражался, когда видел ее, что лучше было спрятаться.
Я наняла хороших приказчиков, толковых, честных, дела у меня шли хорошо. Также я содержала наш дом. Хозяйство пришлось сократить, людей распустить. Нам с матушкой и снохой уже не надобно было столько, как раньше.
Неожиданно Любовь Петровна заболела. Что за хворь у нее – не смог понять даже доктор. Вроде внешне здорова, а сил ни на что нет. Сноха моя таяла на глазах. Любовь Петровна стала посещать разные храмы, ездила по монастырям – все молилась, чтобы Бог не оставил своей милостью ее дочку, Агафьюшку, ее ангела. Так ушла еще одна светлая душа… Мне так было горько. За прожитые годы сноха стала мне как сестра.
Остались мы с матушкой вдвоем в большущем доме. Благо иногда по воскресеньям наведывались к нам мои тетушки по матери, рассказывали разные городские новости и сплетни, трещали как сороки. Матушка ненадолго веселела, с удовольствием слушала сестер. Но потом снова впадала в печаль, и я уводила ее спать.
Тетушки все сетовали, что я не замужем. Предлагали хорошую сваху, советовали каких-то женихов, старых вдовцов. Я злилась, еле сдерживалась, чтоб не выгнать их вон, так они мне надоедали с такими разговорами. Но иногда не выдерживала их напора, стучала кулаком по столу или била чашку об стену, – так они меня доводили своей трескотней. Тогда тетушки усмиряли свой пыл и ретировались по домам.
От людей я узнавала, что Тихон по-прежнему пьет и буянит. Матрену свою он тоже периодически раскрашивает в синие цвета. Коммерческие дела становились все хуже и хуже. Никто не хотел иметь дело с пьяницей. Честно говоря, мне было очень жалко брата. Пропал мой брат Тихон, вконец пропал. Мать ничего этого не знала. Да она бы и не поняла. Матушка жила в том счастливом времени, когда был жив отец. Она даже Тихона называла именем отца, когда тот приходил ее навестить.
И вот настало это событие, которое я предчувствовала и боялась. В тот год была очень холодная зима. Тихон напился в трактире и пошел домой пешком, не взяв извозчика. И не дошел – упал в сугроб и уснул. Наутро он уже не проснулся...
В гробу брат лежал, как будто спал. Я смотрела на него и вспоминала наше детство, нашу юность, наши клятвы друг другу, как нежно я любила брата, как бегала за ним везде как хвостик. Тихон иногда говорил, что, если бы я не была его сестра, то он женился бы на мне, – так любил… Водка сгубила его, водка… И откуда взялась эта напасть, ведь в семье у нас никто не употреблял. Бедный мой брат… А Горшкова даже не пришла проститься, наверное, боялась скандала. Дура.
Мать как окаменела. Она не произнесла ни одного слова у гроба, не проронила ни одной слезинки, все молчала и молчала. Я очень беспокоилась за нее. И буквально весной того же года моя матушка умерла – во сне, тихо, как и жила, вслед за сыном.
Горю моему не было берегов и предела. Я похудела, ходила шатаясь, ноги еле держали. Хотелось лечь и умереть. На все дела стало наплевать. Это было очень тяжелое время. Я осталась совсем одна.
Одна лишь мысль меня согревала и давала силы – что скоро приедет моя племянница, моя кровинушка единственная, Агафья Тихоновна, что только ради нее и стоит жить. Помогли мне мои тетушки, мои сороки. Они приезжали, распоряжались по хозяйству, помогали мне во всем. И постепенно ко мне вернулись силы.
Все имущество Тихона перешло к дочери. Было много хлопот, ревизий, подсчета товара. Дела покойного брата я привела в порядок так, чтобы его дочь имела постоянный твердый доход и ни в чем не нуждалась. Со своей стороны, я составила завещание в пользу племянницы. И с нетерпением стала дожидаться приезда Агафьи Тихоновны.
Летом наконец-то приехала моя тетка Анфиса из Москвы – привезла Агафью Тихоновну. Племянницу было не узнать.
Из забавной малышки Агафья Тихоновна превратилась в очень красивую девицу, с белым пышным телом, с большими голубыми глазами и мечтательным взглядом. Как же она была похожа на своего отца! Племянница любила читать французские романы и раскладывать карточные пасьянсы.
По первой, я не знала, о чем с ней говорить, как к ней подступиться. Агафья Тихоновна была молчалива, себе на уме, часто уходила прогуляться вглубь сада или подолгу читала в беседке.
Время шло. Мы немного стали привыкать друг к другу. Агафья Тихоновна мало что понимала в хозяйстве, да и я не хотела ее обременять – сама справлялась. Правда с годами я стала хуже видеть. Пришлось купить очки. Агафья Тихоновна любила наряжаться – уж тут я не скупилась. Выписывала ей платья аж с самого Парижу! Летом мы выходили гулять в городской сад, где Агафья Тихоновна могла показать свои наряды и природную красоту. Светило солнышко, звучала приятная музыка полкового оркестра, пестрели клумбы. Молодцы заглядывались на Агафью Тихоновну – девица была уж очень хороша! Я гордилась своей племянницей!
Стали приходить свахи, предлагать варианты. Приличные молодые люди из уважаемых купеческих семейств сватались к Агафье Тихоновне. Особенно мне был по душе Алексей Дмитриевич Стариков. Он был сыном купца третьей гильдии, вел коммерцию самостоятельно, потому что его отец тяжело болел и не мог сам работать. Мне он уж очень напоминал моего покойного жениха, ликом своим да манерами.
Но Агафья Тихоновна всех отвергала. У нее была блажь – найти мужа среди дворян! Неслыханное дело! Да никогда ничего хорошего из таких союзов не выходило. Разве купцы дворянам ровня? Если дворянин и женился на купеческой дочке, то только для того, чтоб позолотить свой герб. Или потому что был старый и дряхлый, уже не товарного вида, а чаще всего – промотавший свое наследство – нищий. Купеческие семьи всегда были патриархальными, работали не покладая рук, копили денежки, блюли традиции. Родниться предпочитали только в своей среде, кого знали хорошо, да уважали.
А дворяне часто не имели даже своего угла, ютились на съемных квартирах. Если где и служили – так жили от жалованья до жалованья. Богатые же дворяне с купцами не роднились, это было для них неприемлемо.
Замуж надо выходить за ровню, тогда брак будет крепким и удачным. Вот Алексей Дмитриевич – такая хорошая партия!
Но в Агафью Тихоновну словно бес вселился. Она ничего не хотела слышать. Племянница считала, что все купцы злые, да пьяницы, бьют своих жен, как ее покойный отец. Начиталась глупых книжек про добрых дворян. Будто среди них нет пьяниц и дебоширов. Я уже пожалела, что отдала ее в пансионат, а не занималась сама воспитанием племянницы. И чему их там только учат! Купчиха должна уметь вести хозяйство, детей растить, мужу помогать словом и делом, а не книжки читать.
Но племянница стояла на своем. Стариков три раза засылал сваху, подарки дарил – но Агафья Тихоновна была неумолима. Подарки отсылала обратно, сваху Старикова на порог не пускала. Но Алексей Дмитриевич тоже не сдавался, с характером был кавалер. Видно, крепко запала ему в сердце Агафья Тихоновна. Он не отступал. А время шло. Уже перестали к нам ходить свахи. Отбила Агафья Тихоновна охоту у купеческих сынков. Беда, просто беда!
Уж как я ее упрашивала, какие примеры приводила! Батюшка с нашего прихода с ней разговаривал. Но племянница не слушала никакие доводы. Уж мы с ней и ругались, и по два месяца не разговаривали, и по-плохому было, и по-хорошему. Уперлась и все тут – да ни за что, говорит, не выйду за купца! Хочу, говорит, замуж за дворянина, пусть даже лицом неказист, беден, да был бы только дворянином!
А у меня уже и сил нет, как раньше. Стара я стала, слаба, седьмой уж десяток пошел, глаза совсем плохо видят, да и слышать стала хуже. Не могу спорить с ней больше. Был бы жив ее отец, Тихон Пантелеймонович, тогда б Агафья Тихоновна даже пикнуть бы не посмела, пошла бы замуж за того, кого ей отец назначил.
Племянница наняла сваху, старую лисицу – Феклу Ивановну. Я сразу увидала, что это за птица – лгунья, какой свет еще не видывал! Уж на что хитра и вертлява – на все у нее есть ответ. Ничего ее не смущает, не расстраивает, лжет, как дышит, ведьма. Наобещала Агафье Тихоновне с три короба, женихов – только дворян, самых лучших на свете. А та уши-то и развесила.
Я эту Феклу Ивановну не жалую. Мы с ней как кошка с собакой, разговариваем сквозь зубы. Не верю я ей, вижу ее гнилое нутро. Хоть она и обещает племяннице счастье необыкновенное. А мне так хочется выгнать эту болтунью взашей.
Вот уже четвертый месяц болтается эта Фекла Ивановна туда-сюда, ищет дворян по закоулкам. А Агафья Тихоновна ждет ее. По утрам и вечерам все пасьянсы на женихов раскладывает. Да только не видит, глупая девка, что все это пустая затея. Жениться нужно в своей среде. Кого ей может найти Фекла? Только какую-нибудь пьянь, который промотался вдрызг, али старика. Ох, чует мое сердце недоброе. Толку с этого не будет, как бы беды не вышло…