1
Пустынной казалась тундра...
С вечера занялась метель, постепенно набирая силу, подняла снежные вихри, заметая старые следы. Звезды на небе мерцали, словно раздуваемые ветром далекие костры, но иногда казалось, что они дрожали от холода как псы на привязи. Каждая звезда имела свое место и продвигалась по отведенному лишь ей одной пути вокруг Полярной звезды, сияющей посредине небосвода. А если какая-нибудь звезда и срывалась с места, то, вспыхнув ярко, тотчас сгорала.
Заунывные волчьи завывания, доносимые откуда-то ветром, казались звездными голосами, взывающими, безутешными.
Посреди огромной тундры лежали семеро. Все они были в собачьем обличьи. Они ежедневно впрягались в одну упряжку и, подчиняясь суровой воле коренастого хмурого человека, бежали то в одну, то в другую сторону тундры, хотя и там и тут расстилалось одинаково белое пространство без конца и края, переходящее в белесое небо.
Так жили они — рядом, но каждая по-своему.
...Кустук медленно поднялся, передернул телом, стряхивая снег. Оглянулся, настороженно прислушиваясь. Позади была все та же белая снежная мгла, слышались те же томительные, по-звездному далекие волчьи завывания. Но знал Кустук: тундра только с виду безжизненна. Где-то под снегом спали огромные грозные медведи и копошились крохотные вкусные лемминги, скучившись, стояли в низинах, укрытые от ветра, стада вольных оленей, лежали песцы и зайцы.
Знал также Кустук, чуть ли не единственный из семи собак, что тундра бесконечна лишь с виду. Где-то начинаются иные земли с синими горами и зеленой тайгой. Каждое дерево в тайге шумит своими листьями и источает присущие лишь ему одному запахи. Там, среди обилия запахов и звуков, стоит избушка, в которой живет охотник Охонон. Но это далеко! Так далеко, что при мысли об этом внутри разливается неохватная, словно эта даль, тоска.
Рядом с Кустуком, свернувшись, дремали товарищи по упряжке. Один Кырбый, напарник, тяжело и безучастно смотрел на юг. С Кырбыем не поиграешь, не порезвишься, лют и необщителен он со всеми. Только подойди к нему — оскалит зубы и зарычит. Словно и не хочет, чтобы мешали его вечному угрожающему раздумью.
По левую сторону лежали небольшие безобидные собаки первой пары — Маган и Харас. С правого края было место доброго Харабыла и хитрого Сырбая. При взгляде на Харабыла всегда становится теплее на душе: этот пес постоянно улыбается. Но совсем не так, как его напарник Сыр- бай,— угодливо, заискивающе, мелко виляя хвостом. Хара- был улыбается чему-то своему, смотрит, словно ничего не видя перед собой, или, наоборот, видя что-то далекое, ведомое лишь ему одному.
Ближе к темному силуэту тордоха — теплому жилищу хозяина из оленьих шкур — прерывисто дышал вожак Басыргас. Единственный из всей упряжки, Басыргас возлежал не на снегу, а на оленьей шкуре!
На ночь хозяин оставлял Басыргаса без привязи. Преданный пес был доволен своей участью, наверное, считал себя самой счастливой собакой на свете. Как же! Спит на шкуре и получает самый лакомый кусок. Хотя так же, как и остальные, изо дня в день впрягается в упряжку.
Привыкший к воле охотничий пес, Кустук старался изо всех сил, безропотно тянул лямку упряжки с утра до вечера, потому что знал: скоро явится Иччи-Охонон, и заберет его отсюда. Надо только дождаться его прихода, все выдержать! Не озлобиться и не замкнуться, как напарник Кырбый. Нельзя подводить Иччи. Ведь он так гордился и даже похвалялся своим Кустуком! Когда Иччи придет, то должен увидеть Кустука и узнать, что и здесь им были довольны,
Что может быть выше верности Иччи?! Кустук все выдержит, все унижения, труды и снова обретет свободу! Будет опять бегать по тайге, сам промышлять еду, охотиться с Иччи-Охононом...
2
Начинался еще один день из множества одинаково тяжелых дней, заполненных работой.
Хозяин был чем-то недоволен и все время торопил, подстегивал собак. Те старались изо всех сил, но трудно было развить нужную скорость: полозья нарт проваливались сквозь еще не затвердевший снежный наст.
На видном расстоянии друг от друга белели занесенные снегом продолговатые пасти — ловушки, вытесанные из бревен и обложенные землей. Возвышения вокруг капканов издалека можно было принять за заиндевелые пни.
Пасти и капканы соблазнительно пахли тухлой рыбой.
Но песцы сегодня не польстились на приманку — капканы и пасти были пусты. Недавняя пурга замела их снегом, хозяину приходилось очищать и приводить в порядок каждую ловушку. Собаки не любили коротких резких про- Нежек с непродолжительным отдыхом. Они быстро устава- пи, у них сбивалось дыхание, им трудно было срывать с места приставшие к снегу нарты. Но все это было еще ничего. Главное — в хозяине. Для них Байбал — единственный в мире распорядитель добра и зла. Все его горечи и неудачи отражались на собачьих спинах...
Байбал, тяжело дыша, поправлял и заново ставил капканы. В два капкана вместо песцов попали прожорливые вездесущие куропатки. Байбал ругался. Собаки виновато прятали глаза. Сырбай поджимал под себя хвост и прогибал спину. У Кустука тоже с кончика хвоста пробегала зябкая шиша страха и распространялась по всему телу. Пока еще хозяин сдерживал свое раздражение. Но тем-то и хуже. Так им досталось всем помаленьку, а когда гнев скопится, то обрушится на кого-нибудь одного. Да с такой силой, живым бы остаться! Чутье Кустука еще не подводило. А если гнев хозяина падет на него? Почему бы и нет? Но если это и случится, надо постараться покорно стерпеть, ибо терпение пока единственный его удел. Добрый Харабыл, по обыкновению, улыбчиво наблюдал за хозяином. Его совсем не пугало предстоящее. Видно, он не думал о нем, не пытался заглянуть вперед, или же, наоборот, заглядывал куда-то дальше, чем сегодняшний день. Казалось, для него не составляло труда терпеть все лишения и тяготы, пинки и ругань хозяина. Он и не терпит, а просто живет, не замечая времени. Был спокоен Басыргас, уверенный, что его не тронут. Он знал лишь свое дело. Собачья шкура для него, что для хозяина оленья кухлянка. Ему нечего бояться, легко быть бесстрашным и гордым.
Для остальных же собак короткий зимний день тянулся невыносимо долго. Наконец даль подернулась серой мутью, подул запоздалый ветер. Тундра сразу же посуровела.
Семеро собак, тянущих одну упряжку, во весь дух неслись по нетронутому снежному насту. Впереди Басыргас, вожак. За ним попарно: вечно улыбающийся красивый Харабыл с по-лисьему рыжеватым Сырбаем, следом Кустук с Кырбыем, который даже на бегу воротил от соседей морду и держался особняком, третья пара — Маган и Харас.
На собаках лежала нехитрая обязанность: тянуть и тянуть нарты вперед, не давая ослабнуть лямке ни на миг. Тело Кустука давно притерпелось к непрерывному усилию, но нутро изнывало от однообразия и тоски. В этой бескрайней снежной тундре Кустуку всегда казалось, что бегут они по внутренней стороне огромного белого шара, и никуда из него не выскочишь и некуда деться. Отовсюду ты виден в этом безбрежном пространстве. Хозяин в надежде на удачу безжалостно погонял упряжку. В прежние времена, бывало, объехав все ловушки и капканы, он оставался ночевать в маленькой избушке. На этот раз Байбал, не дав собакам даже передохнуть, повернул упряжку обратно.
Все резче и безжалостнее задувал ветер. Байбал недвижно сидел на нартах, словно превратился в покрытую инеем ледяную глыбу. День не принес ему удачи, все ловушки оказались пусты. Кустук чувствовал, как в этой глыбе закипает злоба. Побил бы уж всех да успокоился, нет, словно нарочно терпит, наливается злобой на весь мир. Кто примет на себя зло хозяина? Достанется каждому, но кому-то больше всех.
Обычная норма однодневного перехода в восемь кес (восемьдесят километров) давно была пройдена. Тело Кустука затекло от усталости, спина и ноги сделались ровно чужие, вокруг ни звуков, ни запахов, ни цвета. Лишь в ушах нарастал непонятный шум. Казалось, вот-вот не хватит воздуха, вот-вот задохнешься... Над головой вдруг что-то блеснуло и засверкало, просыпая горящие искры... Что это? Что со звездами? Неужто разорвались небесные цепи, удерживающие каждую звезду на месте?.. Или это в глазах сыплются искры от напряжения?
Скрипнул тарыр — палка, которой тормозят упряжку. Лямки резко потянули назад. Наконец-то!
Было не до отдыха. Кто-то, не разобрать кто, скорее всего Сырбай, жалобно заскулил. Байбал неторопливо спустился с нарт и, грозно переваливаясь с ноги на ногу, обошел упряжку, ругаясь, стал шумно оправляться. Собаки тоже поспешно облегчились: так лучше сносить побои. Почти все льстиво склонили головы и поджали хвосты, воровато поглядывая на хозяина. Байбал неспешно закончил свои дела, запахнулся, не переставая ругаться, подошел к нартам. Зазвенел знакомый обрывок цепи.
Первым досталось самым ближним к нартам слабым Магану и Харасу. Но их хозяин бил как бы для разгона. Затем перенес удары на сидевшего поодаль Харабыла. Может, потому, что он единственный не поджимал трусливо хвост. Мощный и широкий в кости, Харабыл принимал удары молча и будто даже не злясь, не проклиная свою участь. Потом цепь стегнула Кустука — по шее, вдоль лопатки поперек спины, обвив туловище, концом впилась в живот. Дыхание у него перехватило, Кустук не заметил даже, как свалился с ног. Сквозь померкший свет все-таки увидел, как Кырбый, получив удар, блеснул клыками и зарычал. Он и прежде, бывало, рычал, но опустив голову и пряча клыки. Теперь у него накопилось много злобы. Он открыто зарычал, оскалил зубы и попытался ухватить цепь. Видно, в ней, а не в хозяине видел своего врага. А цепь охаживала их нещадно... До Сырбая цепь тоже дотянулась, как ни юлил тот, ни вжимался перед хозяином в снег. Но Сырбай был настолько изворотлив, что и удары умел смягчать. Собаки зализывали торопливо раны, повизгивали, и громче всех, конечно же, Сырбай. Только Басыргас восседал спокойно и с презрением поглядывал на валяющихся в снегу скулящих собак. Можно было подумать, что он стоит выше их ничтожного нытья. На самом деле его просто не били.
Но битые собаки смотрели на Басыргаса с презрением.
И кроме Сырбая, никто не завидовал его недосягаемости и особому положению. Может, завидовали бы слабые — Маган и Харас, но для них он был просто существом высшей породы. Однако любой пес — Сырбай, кряжистый Кырбый или Кустук — с удовольствием бы подрался с Басыр- гасом, пусть даже у того самые длинные клыки и крепкая стать. Но за него вступается хозяин. Поскуливая, продолжая зализывать раны, тронулись в путь. Кустук, некоторое время спотыкаясь, бежал на трех лапах — правая после удара по лопатке у него отнялась. Но теперь их уже не тяготил мучительный страх. Побои на сегодняшний день остались позади. А завтра... Через день-два все повторится сначала. Таков их хозяин, вымещающий гнев на своих собаках.
Когда наконец добрались до тордоха, измученные собаки даже не залаяли, выражая свою радость. Байбал распряг собак, развел по местам, посадил каждую на цепь. Затопил печь, и вскоре из тордоха поплыли запахи вареного мяса. У усталых, некормленых собак заблестели глаза.
Но не скоро еще вышел хозяин из тордоха. Сытый, разморенный, он наконец показался на пороге жилья, держа в руках мешок с мороженой рыбой. Собаки беспокойно зашевелились, поняв, что сейчас получат еду. Маган и Харас запрыгали, задрав хвосты; Сырбай прижал уши, вытянул морду и принялся скрести передними лапами снег, выказывая всем своим видом покорность и благодарность хозяину. Байбал любил торопить и подгонять собак в упряжке, сам же всегда двигался медленно. Вот и сейчас он неспешно достал из серого мешка семь рыбин разной величины, сложил рядом. Подумав немного, самую крупную бросил Басыргасу, вторую рыбу, чуть поменьше, Сырбаю.
Посмотрел, как те жадно перемалывали клыками мерзлое мясо, перевел взгляд на остальных собак, как бы давая понять: вот, мол, какими надо быть, чтобы получать самые большие рыбины. Маган и Харас жалобно заскулили, срываясь на рыдающий лай. Хозяин поощрил их двумя рыбинами. Собаки мигом оттащили свои рыбины в сторону и, пряча под себя, боясь, как бы не отобрали дарованный кусок, стали жадно глотать мороженое мясо.
Харабыл, Кырбый и Кустук, терпеливо ожидавшие положенные доли за безотказный свой труд в упряжке, получили самые мелкие рыбины. Хозяин не упустил случая лишний раз наказать собак за их непокорный нрав.
Трапеза длилась недолго. Поев, стали устраиваться на ночлег. Кустуку не спалось. Он был чуткой охотничьей собакой, наученной понимать человека. Иччи-Охонон за хорошую службу ласкал его и давал лакомства. А Байбал сразу записал в нерадивые, хотя Кустук всегда честно и упорно тянул свою лямку в упряжке. В чем его непокорность? Неужто хозяин видит преданность в вертлявости и заискивании Сырбая? Или в глупости и приниженности Магана и Хараса? Он и Кустука хочет сделать таким? Но с каждым разом Кустук после побоев лишь озлоблялся. Как Кырбый, который за свою жизнь набрался столько злобы, что на всех без разбора смотрел волком. Не нуждался ни в дружбе, ни в участии.
Но и добрый Харабыл не нуждался ни в дружбе, ни в участии. В ответ на взгляд Кустука он едва махнул хвостом. Массивный, с красивой седой шерстью, он безучастно воспринимал и добро и зло. И сейчас лежал, смотрел улыбчиво и блаженно, словно ничего с ним и не произошло. Наевшиеся и полуголодные, избранные и обделенные, собаки дремали на холодном снегу, набираясь сил для того, чтобы с утра вновь впрячься в упряжку и верой и правдой служить человеку.
3
По тому, как Байбал с вечера стал готовить нарты, собаки поняли, что завтра они поедут в поселок. А это значит, что у них будет несколько дней отдыха! В поселке у Байбала есть дом, жена Маайыс и двое сыновей, которые любят возиться с собаками, кормить и ласкать их!
Кустук думал о том, что в поселок за ним может приехать Иччи-Охонон. Только бы он приехал! Тогда конец этой унизительной неволе, они с Иччи вернутся в родные края. Туда, где среди шумящей зеленой тайги стоит их бревенчатый дом!
Жизнь Кустука была тесно связана со всем происходящим в том доме. Он был, можно сказать, полноправным членом семьи, разделял с людьми горе и радость. Маленьким щенком он попал в этот дом и прожил в нем большую часть своей жизни. Но уехала куда-то молодая Ааныс с высоким парнем, от которого пахло машинами. Вскоре заболела и умерла старуха Дарья, жена Охонона. Пустынным и мрачным стал дом. Старый охотник Охонон сильно загрустил. От него все чаще стало разить вонючим зельем, от которого он лишался разума. В доме начали собираться какие-то незнакомые громкоголосые люди. И хотя они часто приходили с ружьями, но почти не охотились. Целыми днями только ели, пили и говорили, говорили, стараясь перекричать друг друга.
Однажды после такого шумного застолья Иччи-Охонон, прощаясь, долго жал руку какому-то человеку по имени Байбал. Потом вдруг первый раз надел на Кустука намордник, незнакомый ошейник с цепью и передал цепь Байбалу. Была бы жива Дарья, она и в дом-то такого, как Байбал, не пустила. Байбал грубо потянул за собой Кустука и начал подгонять его пинками, хотя Кустук и без того послушно следовал за ним.
Иччи-Охонон остался в доме совсем один. Конечно, на следующее утро он уже пожалел, что отдал Кустука чужому человеку. И теперь ждет не дождется, когда Байбал вернется в поселок. Иччи-Охонон заберет Кустука!
Близость воли будила воспоминания о прошлой жизни, не давала Кустуку покоя, наполняла силами, с которыми не было сладу. Впервые ему захотелось побыстрее запрячься в упряжку и бежать, бежать во весь дух в поселок, где ждет Иччи-Охоноп. Кустук нетерпеливо поднялся, звеня своей цепью.
Другие ездовые собаки даже не знают, что такое воля. Всю жизнь на привязи, в ремнях и цепях, словно в них и родились. Никогда не видели тайги! Не ведают, как пахнут деревья. А ведь каждое дерево пахнет по-своему... А когда становится немного холоднее или теплее, все запахи меняются. Так же, как и запахи зверей, резкие, но обманчивые.
Иногда след недельной давности можно спутать со вчерашним. А нужно определить не только, какой зверь прошел и когда, но и, учитывая время года и повадки зверя, понять, куда направляется он, голодный или сытый. И все это нужно суметь определить как можно скорее, скорее! Иной раз в поисках утерянного следа приходится рыскать по лесу долгое время. Зато какая радость, когда след найден! После разделки убитого зверя Иччи-Охонон самые лакомые куски бросал ему, своему верному помощнику.
Прекрасна вольная таежная жизнь! Кустук без слов угадывал и исполнял малейшие желания своего хозяина, находя в этом великое счастье! Ибо знал, что Иччи-Охонон дорожит Кустуком и любит его.