ДУЭЛЬ
Запахи разгоряченных тел, искусственной кожи, усердия, злости, адреналина. Еще немного пахнет краской. В зале недавно сделали ремонт. Спасибо, драгоценный наш Пал Палыч!
Тренировочный день заканчивался.
Я стоял у канатов и наблюдал, как Славик Коротаев пытается придумать хоть что-то конструктивное в спарринге. Юра Малышев по кличке Малыш лениво держал дистанцию, потчуя, как истинный панчер, партнера джебами. Потом Славику прилетел правый хук, и он поспешно прилег.
Я открыл рот, чтобы наорать на Малыша за то, что он перепутал спарринг с реальным боем, как вдруг кто-то осторожно потрогал меня за плечо. Явно человек сторонний, поскольку все у нас знают, что подкрадываться ко мне сзади и тем более трогать руками — не рекомендуется. У меня рефлексы.
— Простите. Владимир Николаевич?
Обернулся я очень медленно и зловеще.
Передо мной чудик. Годами за сорок. Патлы как у запущенного пуделя, бороденка клочковатая, очки со стеклышками выпуклыми. За очками помаргивают глазки серенькие. Свитерок, джинсы, кроссовки стоптанные. В руках шапчонку мнет. Воспитанный — в помещении головной убор снял. В общем — никчемная никчемность.
— Владимиров Николаевичей здесь сейчас трое, — говорю. — Какой из них нужен? Вахтер, наверное?
— Нет, что вы! Мне тренер нужен.
— Если тренер, — отвечаю, — тогда это точно я. Без всяких сомнений.
Чудик просиял.
— Здравствуйте, — говорит. — Мне вас чрезвычайно рекомендовали! Матвей Слепцов!
И руку протягивает.
Руку я проигнорировал.
— Не знаю такого.
— Да нет, это я — Слепцов. — и улыбается.
— Это совершенно меняет дело, — отвечаю. — Чем могу?
Замялся.
— Видите ли, — заявляет, — мне необходимо научиться боксировать.
Оглядел я его еще раз. Повнимательнее. От этого он совсем смутился. Шапку уронил, поднял. Очки раз семь поправил. Потеет.
— Послушайте, — вкрадчиво говорю я, — бокс — это такая штука, тут бьют. По голове, по корпусу. Очень больно бьют. Вы, конечно, тоже бьете, но чаще бьют вас, пока нормально работать на ринге не научитесь. Травмы, сотрясения, отслоение сетчатки. Оно вам зачем, уважаемый? Честное слово — лучше плавание. Йога в моде нынче. Есть, в конце концов, шашки, шахматы, домино там. Идите себе с богом и не смешите людей. Всего самого доброго!
И отвернулся, показывая, что разговор закончен.
Не ушел — спиной чую. Наверняка стоит и носом шмыгает. Между тем весь зал уже косится. Дескать, с кем это там тренер общается? Балаган и цирк.
— Заканчиваем! — рявкнул я. — Завтра, как обычно, в шесть!
Зашумели, загалдели, потянулись в сторону душевой и раздевалок. Поймав взгляд Малыша, я внушительно погрозил ему кулаком. Малыш сделал вид, что не заметил. Славик тем временем сполз под канатами с ринга. За челюсть держится, бедолага.
Выдержал я еще паузу и обернулся.
— Как, вы еще здесь? — удивился, пожалуй, чересчур искренне. — Я же сказал: всего доброго!
— Но вы не понимаете...
— И понимать не хочу! У нас тут не парк развлечений какой-нибудь, а, заметьте, спортивный клуб профессиональный, — говорю. — Здесь чемпионов выращивают, а не огурцы под пленкой. Я не могу тратить время на ерунду. И не хочу. Поэтому прощайте уже.
И пошел к себе в тренерскую, не оборачиваясь. Дверь прикрыл поплотнее. Чайник включил, собрался переодеться. Тут зазвонил мобильник. Святой Тайсон! Сам Пал Палыч!
С полминуты я слушал, как в ухо мне порыкивает слегка раздосадованный, но сытый и не сердитый лев. Лев — чемпион, лев — гений, лев — надежда и опора, а равно и наше все: депутат, бизнесмен, хозяин, рукою щедрой одаривающий и наказующий.
Принялся я возражать, убеждать, заклинать. Тщетно. Со львом можно спорить, но ему нельзя отказывать. И нарисовался мне бородатый чудик в итоге этаким кармическим возмездием. Правда, неизвестно за что.
Брякнув о стол ни в чем не повинный мобильник, я помедлил смирения ради, а затем приоткрыл дверь и выглянул в зал. Чудик стоял там, где я его оставил, и выжидательно смотрел в мою сторону, стукачок ябедный. Поманил его пальцем, он — чуть ли не трусцой ко мне. Тут как раз и чайник закипел.
— Присаживайтесь, — приглашаю, — уважаемый Матвей, не знаю, как по батюшке.
— Можно просто — Матвей.
— Замечательно, просто Матвей. Чай, кофе, чего покрепче?
— Воды бы мне. — и пот со лба утирает. Переволновался, сердешный.
Усадил его. Воды налил. Себе в кофе коньяка плеснул, для душевного равновесия.
— Не знаю, — говорю, — чем именно дороги вы Пал Палычу, но отказать, понятно, не могу. Составим график тренировок. Посмотрим, что умеете. Вам результат, собственно, какой требуется?
Допил он залпом воду из стакана. Очки в который раз протер.
— Дуэль у меня, — объявил. — И я должен победить.
— Замечательно! — восхищаюсь, зубами поскрипывая. — Только дуэль — это не к нам. У нас бой, битва, сражение. Соперника уничтожить, раздавить, размазать по рингу. Только так. А вы тоже мне — дуэль...
— Называйте как хотите, — говорит. — Но послезавтра я боксирую в «Третьем раунде» с Хохряковым.
Тут я понял, кто передо мной, и даже поморгал интенсивно от неожиданности.
Только сегодня в раздевалке ребята трепались, что хапуга, бандос и хамло, а по совместительству начальник муниципального предприятия по сбору и вывозу мусора Хохряков публично вызвал на бой чести какого-то городского сумасшедшего.
Сумасшедший этот был известен тем, что бегал повсюду с видеокамерой, канючил о коррупции и бюджетных хищениях, вел блог в интернете, где регулярно размещал сенсационные разоблачения про мэра, чиновников и вообще всех подряд. Пятая колонна, короче.
На свою беду, наехал он на Хохрякова. Дескать — миллионами ворует, предприятие муниципальное развалил да еще и деньги криминальные отмывает. Ну, это и так весь город знает, только никто не орет во всеуслышание. Во-первых, что это изменит? А во-вторых — все жить хотят.
Хряк (так Хохрякова между собой в известных кругах кличут), вместо того чтобы закопать где-нибудь идиота по-тихому, не придумал ничего лучше, как вызвать его на боксерский поединок в защиту чести и достоинства, поскольку собрался в федеральные депутаты и репутацию взялся блюсти. А чудик возьми и согласись.
И вот стоит он передо мной, и что с ним делать, я решительно не представляю. Спасибо, Пал Палыч, благодетель.
Вздохнул я печально.
— Послушайте, дорогой мой Иван Драго, вам драться вообще приходилось?
Улыбается и головой качает. Нет, дескать.
— Хохряков, — говорю, — от груди жмет сто двадцать пять, килограммов на пятнадцать тяжелее вас и два раза в неделю тренируется в «Третьем раунде», где Степанычу, между прочим, за полгода два мешка изнахратил. Хорошо хоть, новые купил. Он вас в ринг вобьет не напрягаясь, за минуту, и даже не устанет. А вам будет очень плохо и больно, если вообще живы останетесь. Зачем это все?
Тут он ноздрями задышал и подбородком задергал.
— У Лондона в Риверу тоже никто не верил, — отвечает, — а он победил!
— Не было боя с таким боксером в Лондоне никогда. Не придумывайте. Дался вам вообще этот Хохряков! Не придете на дуэль свою, да и все. Все поймут.
Тут чудик мой на глазах преобразился в какую-то эпическую Буратину. Со стула вскочил, стакан пустой опрокинул, обеими руками в бороденку зачем-то вцепился.
— Не прийти?! — подвизгивает. — Хохряков ваш вор, вор! Все загреб под себя! А если депутатом станет?! Он же Кремль украдет и луну с неба!
Встал я, руку ему на плечо опустил, весомо так. На место усадил. Он вроде чуть притих.
— Ну хорошо, — говорю, — на минуту предположим, что пришел на бой Хохряков в дупель пьяный. После первого гонга упал и захрапел. Других вариантов победить я не вижу. Да и что победа вообще изменит?
— Как что? — возмущается. — Справедливость восторжествует, и все этому будут свидетелями. Особенность менталитета русского человека — вера в чудо. И когда оно случается, то происходящее переходит в совершенно сакральную, мистическую плоскость…
Тут я понял, что с меня хватит. Знаю я таких. Если в мозгах заколодило, то даже добрый апперкот на место их не вправит. В конце концов, мучиться всего ничего с чудиком этим, и у Пал Палыча ко мне претензий никаких. Сделаю, что смогу, по-честному.
— Ну вот что, — говорю. — Мне все ясно. Сакральная плоскость так сакральная. Значит, завтра, здесь, в восемь утра, чтобы как штык. С вечера не напиваться, с утра не наедаться.
— Я не пью совсем, — обиделся.
Где же таких делают?
— Вот и хорошо. В восемь. Хоть на минуту опоздаете — без всяких прогоню прочь, ссаными тряпками.
Тряпки не понадобились. В зал на следующее утро я пришел к половине восьмого. Чудик уже ежился у дверей. Утренняя метель украсила его бороду сосульками. Ненадолго я искренне залюбовался этим зрелищем, но впустил его в зал, конечно.
Вскоре, по моему хотенью, появился Славик Коротаев. Он — хороший парень. Способностей к боксу почти никаких, но трудолюбия и усердия на троих хватит. Самый подходящий спарринг-партнер для дуэлянта нашего.
Славику я велел показать обучаемому, как подбирать экипировку, бинтовать руки, ну и прочие элементарные вещи. Чудик слушал внимательно, проделывал все старательно. На капу, правда, посмотрел, как блондинка на домкрат. Но ничего — использовал по назначению. Теперь вроде готов.
— Так, — заявляю, — давай сразу договоримся. С этой минуты и до конца завтрашней так называемой дуэли я — твой царь и бог. Велю в пачке фуэте крутить — крутишь. Велю стишок с табуретки читать — читаешь. Уяснил?
Вижу, коробит его от моего обращения, но ничего — кивает.
— Отлично, тогда вперед, на ринг.
Пока Чудик пауком беременным под канаты протискивался, я успел выдать Славику краткий инструктаж. План экспресс-обучения мною разработан был еще вчера. Нагружать дуэлянта «физикой» не было никакого резона. Он после этого не то что на ринг бы не влез, но даже и на бабу. Тем не менее требовалось, чтобы обучаемый вышел на поединок и не упал после первого удара. Ну хотя бы после третьего, что ли. Значит, займемся техникой. Что я несу, господи?!
Тут заметил, что на ринг Чудик вылез в очках.
— Сдурел?! — рявкнул. — Очки сюда давай!
— Но я же без них не вижу ничего, — канючит.
— По запаху будешь драться! — рычу.
Снял он очечки, мне отдал и сразу стал какой-то совсем уж жалкий и обреченный. Мне аж горло сдавило. Шутка.
Попытался в стойку Чудик встать — ни дать ни взять павиан переплывает реку на двух крокодилах. Весь врастопырку, руками уши прикрывает, зад отклячил. Катастрофа. Ну ничего — сейчас так и надо.
— Бокс! — командую, а сам Славику подмигиваю. Славик сделал шаг вперед и провел прямой левый в голову. Естественно, попал. Чудик пошатнулся, чуть не упал. Закрыл лицо перчатками. Скорчился.
— Брейк! — кричу. Славик сразу дисциплинированно остановился.
Чудик распрямился, руки опустил. Смотрит обиженно. Мол, что ж такое? Я к вам со всей душой, а вы меня по морде.
— Это он тебя, считай, погладил, — объясняю. — С Хохряковым же завтра никаких предварительных ласк не будет. Сразу в бубен со всей дури. И ты — готов. Я это к тому, чтобы на ринге у тебя даже и мысли не возникло, что это какие-то веселые поигрушки. Перед тобой будет не соперник, а враг, которого надо уничтожить. Ну хотя бы чисто теоретически. Понятно?
— Понятно, — кивает послушно.
— Ну, если понятно, едем дальше.
Часа полтора с перерывами Чудик со Славиком возились в ринге. Естественно, под моим свирепым, но чутким руководством. Удивительно, но господин Слепцов оказался не совсем безнадежен. Ко мне в голову даже пришла нелепая мысль, что со временем из него может получиться жалкое подобие аутфайтера.
Когда обучаемый окончательно взмок, и мы добились некоторого прогресса, я дал им со Славиком основательно передохнуть.
— Скажите, — спрашивает Чудик, дыша, как загнанный олень, — а почему я только защищаюсь? Мне же надо научиться как следует бить!
Умник, тоже мне.
— Прежде чем учиться бить, — снизошел я, — надо научиться держать удар. Вот твой соперник это умеет. Но за оставшееся до боя время мы тебе удар, которым можно его свалить, точно не поставим. Поэтому продолжим вбивать в тебя навыки выживания. Это чтобы сразу завтра со стыда не сгореть.
— Но… — вякает обучаемый.
— Никаких «но»! — свирепею. — Забыл, кто здесь главный?!
Чудик заткнулся.
Погонял я его еще часок по рингу, потом решил, что с него хватит, и отправил «на мешок». К этому моменту Чудик окончательно выдохся, и на то, что он вытворял со снарядом, без слез нельзя было смотреть. Временами казалось, что это еще один спарринг и мешок в нем одерживает верх.
Наконец мне все это окончательно наскучило, и я велел подопечному сворачиваться. Славика я отпустил, и мы с Чудиком прошли в тренерскую. Там я заварил для обучаемого стакан крепчайшего чаю, бухнув туда четыре ложки сахара. Пусть гундят специалисты, но я сам себе специалист и знаю, что нет лучшего средства прочистить мозги и прийти в себя после изнурительной тренировки.
— Пей, — говорю.
Пьет.
Я тем временем прошел к сейфу заветному, покосился на чудика употевшего и достал оттуда кое-что, о чем лишний раз лучше не упоминать.
— Значит, так, — объясняю, раскладывая перед Слепцовым это самое «кое-что». — У нас тут завтра не Олимпиада, и писать в баночки не придется. Поэтому: вернешься домой, выпьешь вот эту пилюльку голубенькую. Через двадцать минут после этого ты уже должен отмокать в ванне. Воду наберешь настолько горячую, чтобы едва можно было терпеть. Отмокаешь где-то полчаса. Затем, на ночь, содержимое этого пузырька разведешь в стакане теплой воды. Выпьешь — и сразу спать. Утром — вот эти три квадратные таблетки употребишь. Все понятно?
Чудик глядит хмуро.
— Это что вообще? — спрашивает.
— Витаминки, — отвечаю сурово. — Волшебные витаминки, без которых ты после сегодняшних прыжков и кривляний даже с постели встать не сможешь, не то что дуэлировать. И скажи спасибо, что в задницу колоть ничего не заставляю.
— Спасибо, — отвечает вполне так серьезно и чай прихлебывает.
— Вот и хорошо. Теперь слушай меня внимательно-внимательно.
Взял паузу, оглядел подопечного. Не нравится. После нагрузки сегодняшней — апатичный. Взгляд тусклый. Квелый. Ну хоть внимает вроде, и то ладно.
— Довожу план на завтрашний бой, — говорю строго и убедительно. — Во-первых, на хрен иллюзии. Победить ты не сможешь.
Подбородком дернул, но вяловато. Укатали сивку…
— Скажи мне, как родной маме, ты не передумал на ринг выходить?
— Нет, — головой мотает.
— Если нет, то рассказываю, как все будет. Хряк тебя с ходу валить не станет. Ему — не надо. Ему шоу надо. Он тебе отзвездюлит серию хорошую, после которой у тебя правое полушарие о левое стукнется, а печень о почки. Затем будет играться на публику. Потом добьет, скорее всего во втором раунде. Шанс у тебя один. Сразу покажи, что ты его безумно боишься, что боли боишься. Будь жалким и ничтожным. Сохраняй максимальную дистанцию. Работай, как сегодня со Славиком. Терпи. Ни в коем случае не пытайся его ударить. Можешь даже упасть разок-другой и вставать не торопись. А когда он тебя добивать пойдет — клинчуй. Висни на нем руками и ногами. Если понадобится, трусы с него зубами рви. Твоя задача — до конца третьего раунда продержаться. Проиграешь по очкам, а не нокаутом. Поверь — это самый лучший вариант. Уяснил?
Молчит мой подопечный. Голову повесил. Думает. А чего думает — непонятно. Так, заумь интеллигентская.
— Уяснил?! — погромче интересуюсь.
— Я вам очень благодарен, — говорит и встает. Руку протягивает. Я машинально ее пожал.
— Это отличный план, — продолжает. — Я и сам понимаю теперь, что так лучше. Вы придете завтра на дуэль?
На бой, чудо ты юдо! На бой.
— Не знаю, — честно говорю, глаза пряча.
— Я был бы очень рад, — улыбается. — Мне пора, пожалуй.
Рассовал он «кое-что» из сейфа моего по карманам, ножкой пошаркал да и отбыл, меня в некоем раздрае оставив.
Всю вечернюю тренировку я историю эту в голове обсасывал. Покрикивал на молодняк, указания раздавал, а сам думал беспрестанно.
Вот вроде и чудик мой со всех сторон прав. Гнида Хохряков. Ворюга. Никого не жалея, вверх карабкается. Такого только и обличать, наказывать, уповать на справедливость. Так пиши в правоохранительные органы, губернатору и президенту. В ООН или куда там. Но чтобы вот так — совершенно бессмысленно. Бой этот завтрашний, как ни крути, Хохрякову только лишь на пользу. Будет он герой и молодец, а господин Слепцов выйдет — смешной клоун, возможно, с инвалидностью. Так зачем это все? Чудику? Мне? Пал Палычу? И почему меня мой сиюминутный подопечный так бесит?
Кто он вообще такой, этот Слепцов? Призрак недостроенного социализма с обостренным чувством справедливости, не нашедший себя нигде и ни в чем, смысл жизни видящий в борьбе непрестанной за правду? Демократ и либерал новой волны, в девяностых тяжелый груз тоталитаризма с плеч сбросивший? Видал я таких молодцев с лицами искаженными и глазами стеклянными на митингах, во имя свободы и независимости палачей и сатрапов обличающих.
Не понять. Да и не очень хотелось. Я свое дело сделал, по сути. Что я могу за один день? Я, многообещающий когда-то средневес, в разборках базарных рэкетирских пулю шальную в бицепс получивший и теперь из милости пацанов молочных натаскивающий. Что я могу? А Слепцов вот этот верит, что что-то может.
Дурачок.
Надо поутру амуницию его сегодняшнюю боксерскую прихватить и в «Третий раунд» закинуть. Там есть, конечно, все, да только обкатанное уже — душу греет.
И сам не понял, как решил на бой поехать. Не вчерашний же коньяк в кофе виноват. Скорее воспоминание о том миге, когда выходишь на ринг и, какой бы ни был сосредоточенный, украдкой ищешь и ищешь в толпе на трибунах знакомые лица. А я все-таки — лицо знакомое, хоть и не самое приятное, отнюдь.
На следующий день утро задалось. На улице солнечно и морозно, но не до отваливающихся ушей, а так, умеренно. Так что в спортзал за амуницией я прибыл бодрым, свежим и жизнерадостным. Крепкий ночной сон очистил голову от суетных мыслей. Меня перестали заботить моральные аспекты сегодняшней дуэли. Я просто хотел посмотреть, как оно все будет и чем закончится.
Покидал я в сумку вещички. Машинально проверил, всё ли в зале в порядке, да и отправился в «Третий раунд».
На самом деле «Третий раунд» — ровно такой же спортзал, как и мое хозяйство. Разве что побольше и чуть побогаче. Официально он носит гордое название ГАУ МО «Спортивная школа олимпийского резерва» и еще чего-то там... бла-бла-бла. Однако Хохряков и компания умудрились пристроить к залу небольшое кафе, проведя его по бумагам как фитобар с кислородными коктейлями, крайне полезными для здоровья. «Фитобар» этот назвали «Третий раунд», а следом и спортзал стали именовать соответственно.
Собирались в «фитобаре» люди не последние в городе. И не под кислородные коктейли, конечно, а под коньячок и вискарик, дела свои важные и делишки темные обсуждали. Изредка я туда тоже захаживал, но, что интересно, Пал Палыча ни разу не встречал. Человек он, конечно, в городе тоже не последний, да, видно, другой масти будет.
Припарковавшись у «Третьего раунда», я заглушил двигатель, прихватил сумку с амуницией и вошел внутрь.
Несмотря на то что до начала дуэли оставалось около часа, в зале уже было многолюдно. Суетились какие-то молодцы с фотоаппаратами и видеокамерами, у служебного входа за происходящим лениво следили несколько полицейских, да и трибуны у ринга не пустовали. На скамейках расселись человек тридцать-сорок. Некоторые снимали на смартфоны, некоторые оживленно переговаривались.
К своему удивлению, на трибуне я углядел и Славика Коротаева, который вскочил и радостно замахал мне, жестами показывая, что вот именно рядом с ним самое лучшее местечко он для меня забил.
Между тем пришел Чудик. Сбивчиво поздоровался. Выглядел он плохо. Темные круги под глазами — явно почти всю ночь не спал. Взгляд бегает. В общем — мандражирует.
— Здоров, — говорю, протягивая ему сумку. — Вот тут все твои причиндалы вчерашние. Иди, готовься. И помни про план. Все получится.
Чудик послушно схватил сумку, побежал в раздевалку. Помогать я ему не собирался. Еще чего не хватало. И так все смотрят.
Не успела за Слепцовым закрыться дверь, как из соседней раздевалки появился его визави в полной боевой готовности. На Хохрякова моментально нацелились объективы всех без исключения камер и фотоаппаратов. Сразу видно, кто именно заказывает тут музыку.
Хряк был важен и, судя по безмятежной морде, крайне уверен в себе. Я отвернулся и направился на трибуну к Славику, который радостно меня приветствовал.
— Тренер, это просто бой года какой-то! — возбужденно заявил он. — Интернет с ума сходит. Прямо сейчас не меньше десятка стрим-трансляций ведется!
— Каких трансляций? — не понял я.
— Ну, прямых, в интернете. Видео соцсети смотрят. Шум стоит! Вон телевизионщиков сколько. Даже московские приехали.
Я пожал плечами. С самого начала было ясно, что уж что-что, а шумиху достойную Хохряков точно обеспечит.
Под нестройный гул трибун операторы и фотографы начали занимать позиции у ринга. До начала дуэли оставалось несколько минут. Хохряков ловко поднырнул под канаты и занял место в красном углу. Его приветствовали громкими аплодисментами и одобрительными криками. Кто-то одиноко свистнул и тут же, словно испугавшись, стих.
Из раздевалки появился Чудик. При взгляде на него я понял, что дело совсем хреново. Его била мелкая дрожь. Вопреки моим худшим ожиданиям, он не упал в обморок у канатов, а стал неловко под них протискиваться, под смех и улюлюканье трибун, сочувствующих в большинстве своем его противнику.
— Трусы не потеряй, Годзилла! — жизнерадостно крикнул кто-то.
Зал довольно захохотал на разные голоса.
Много повидал я боёв. Интересных и не очень. Но такой атмосферы перед поединком видеть мне не доводилось. На трибунах не обсуждали горячо достоинства и недостатки противников. Не били ладонью по ладони с оттяжкой, заключая пари. Публика с нехорошим интересом как бы подалась вперед, будто стремясь взять ринг в кольцо. Так школьники сбегаются понаблюдать за дракой двух однокашников на заднем дворе школы, когда главный классный драчун и заводила тащит подраться заучку-заморыша, чтобы повеселить себя и товарищей. Заучка драться не хочет, но у него нет выбора, поскольку тогда затравят его за трусость и недостойное пацана поведение уже всем классом. И вот сыпятся на его умную голову тумаки. Он вяленько отбивается, а зрителям — потеха. Со всех сторон летят советы и подбадривания. Результат никому не важен, главное — процесс.
И растягивается драка на весь учебный день. Каждую перемену веселая ватага торопит поединщиков, хватает под руки и вновь и вновь тащит на задний двор школы «махаться», пока наконец после последнего звонка довольный победитель не уходит прочь, окруженный восторженными болельщиками, в то время как заучка поднимается с пыльной земли, отряхивается и, поскуливая от обиды и несправедливости, бредет домой зализывать раны.
Да. Это была именно такая публика и именно такой бой.
Впрочем, есть еще и репортеры, блогеры, азартно снимающие происходящее. И в головах у них уже наливаются ядовитым соком грядущего хайпа заголовки: «Блогер согласился драться и пожалел», «Правдолюбец в нокауте», «Чиновник отстоял свою честь на ринге».
Кстати, чиновникам вообще можно драться на публике? Хотя формально Хряк — не госслужащий даже. Так, вороватая гнида на казенном довольствии.
Тем временем «дуэлянты» уже были на местах, каждый в своем углу. На ринг взобрался импозантный господин, и ему дали микрофон. Понятно — ринг-анонсер. Сейчас афишу бою сделает.
Господин, действительно, сделал. Он со вкусом расписал события, предшествовавшие поединку. При этом, хотя напрямую он этого и не говорил, как-то само собой из его речей следовало, что дело Хохрякова правое, а вот подопечного моего — совершенно наоборот. Бывают такие люди, говорит человеческим голосом, а выходит какое-то собачье тявканье из подворотни. Пусть даже и солидное.
Пока господин болтал, я еще раз оглядел поединщиков. Хряк невозмутим и с нехорошим таким интересом оглядывает противника. Как повар, который не решил, что из фарша сделает, тефтели или котлеты.
Чудик же весь, конечно, на нервах, бледен и наверняка ни слова не запомнил из моих вчерашних напутствий. Однако глаза осмысленно бегают. То на визави глянет, то на ринг, то на публику. Стратег. План обороны дома, блин, у него.
Ринг-анонсер наконец заткнулся, объявив напоследок, что бой будет длиться три раунда, если, конечно, не закончится прямым или техническим нокаутом.
Дуэлянты заняли позиции в центре ринга. Прозвучал гонг. Рефери скомандовал: «Бокс».
То, что произошло дальше, будет сниться мне в моих тренерских кошмарах. Чудик тигром камышовым подпрыгнул к Хряку и совершенно по-дворовому шмякнул ему правой, с верхнего замаха, куда-то между лбом и макушкой. Вроде как гвоздь забил. Тут же, в ужасе от того, что сделал, стремительно попятился к канатам и прикрыл голову руками в своей фирменной стойке павиана, которую мы вчера так безуспешно пытались извести.
Господи, что сейчас будет!
До Хохрякова в первую секунду даже не дошло, что его ударили. Хотя какой там удар?! Все шоу четко складывалось в его голове накануне, и вдруг что-то пошло не так. Это как если бы ты собрался пострелять по мишени у себя на даче, а мишень вдруг взяла бы и запустила в тебя кирпичом.
Оторопевшие трибуны замолчали на миг, а потом разразились хохотом вперемешку с восторженными криками. Громче всех орал рядом со мной Славик.
И тут до Хряка доперло. Под продолжающийся смех он ринулся на своего соперника. Это было зрелище не для слабонервных. Три или четыре абсолютно убойных серии Хохряков провел на запале. И в корпус и в голову — почти все прошло. Как чудик остался на ногах, я просто не понял. Прижатый к канатам, он елозил по ним мокрой спиной, неумело прикрываясь и всё пропуская и пропуская.
Потом Хряк наплевал на всякие боксерские штучки и принялся просто лупить соперника. Один, еще один! Интересно, сколько еще душа и тело Чудика выдержат в таком режиме? Надо же, а этот удар блокировал даже.
По-хорошему, рефери стоило бы уже остановить эту безудержную веселуху, поскольку было понятно, что собственно бой закончился и идет избиение. Однако он, судя по всему, сам несколько ошалел от происходящего и не издавал ни звука. Чудика надо было спасать. Я встал, и тут трибуны дружно ахнули. Хохряков свалился посреди ринга пластом, а чудик все так же елозил спиной по канатам, которые никак не давали ему упасть.
На секунду я подумал, что произошло чудо и Хряка от гнева хватил удар. Однако, как пояснил потом Славик, Чудик просто как-то отклонил многострадальную голову от особо смачного удара. Хохряков поскользнулся и упал. Хотя для невнимательного зрителя это выглядело вполне себе нокдауном.
— Снимай, снимай скорее! Какой кадр! — донеслось откуда-то с другой стороны ринга. И этого возгласа нервы Хохрякова уже не выдержали. Он вскочил, срывая перчатки, что сделать само по себе непросто, и с криком: «Хана тебе, сука!» — бросился на Слепцова.
Через полчаса я сидел рядом с Чудиком в раздевалке, ухватившись за болевшее плечо. Его прокусил Хохряков, когда мы со Славиком, рефери и импозантным господином «анонсером» отрывали его от окровавленного соперника. Теперь Хохряков отменял запланированную пресс-конференцию, а мы тупо ждали скорую, которая все не ехала.
Скорую, естественно, вызвали не мне, а Слепцову. У него был сломан нос, почти не открывались из-за гематом оба глаза, а в левой, менее пострадавшей руке он держал три своих выбитых зуба. Я надеялся, что с ребрами все обойдется, поскольку, когда мы подоспели, Хряк только-только начал пинать своего лежачего соперника. А еще мы с Чудиком снова были на «вы».
— Послушайте, Матвей, откуда все-таки это возмутительное пренебрежение к советам опытного, не побоюсь этого слова, гениального тренера? Что за своевольство? Что за чапаевские наскоки на бронепоезд? Видите, чем все закончилось. Я предупреждал же. Чего вы добились своим дерзким упрямством?
Слепцов кроваво улыбнулся. Выглядело это жутковато.
— Как раз все закончилось так, как я и мечтать не мог. Вы же сами видели, сколько прессы, блогеры. Я совершенно ясно понимал, что выиграть никак не смогу. Но мне надо было разозлить этого мерзавца, чтобы он показал свое истинное лицо. Он и показал. Теперь люди посмотрят видео это неприглядное. Как вы думаете, кто за этого негодяя теперь голосовать будет? Кроме того, наверняка вмешается прокуратура, полиция. Заявление я писать, конечно, не буду. Все-таки дуэль. Но тут факты налицо — избит человек. Расследование даже вести не надо, улики собирать. Нет. Все прошло прекрасно. Просто прекрасно. Ведь он, понимаете, я совершенно все раскопал, в прошлом году он украл из бюджета…
Чудик еще что-то говорил, а я делал вид, что слушаю. Молча. Хотя на самом деле мне хотелось орать на этого дурачка блаженного. Какое видео? Какие блогеры? Через три дня, а то и раньше, те, кто посмотрел, забудут увиденное, потому что новое и интересненькое сеть подкинет. А если и не забудут, то ведь на выборы большинство интернет-пользователей просто не ходят. Ходят на них бабушки и подневольные бюджетники. И когда пойдут хохряковские гонцы по ЖЭКам, клубам ветеранов, ТОСам с обещаниями всевозможной помощи и поддержки, то проголосуют за уважаемого в городе человека, никуда не денутся. А про полицию с прокуратурой даже вспоминать не хочется, настолько смешно.
Но я не буду смеяться. Буду сидеть, слушать и молчать. А когда все-таки приедет скорая и увезет чудика в больницу, я вернусь в пахнущий краской спортзал, еще раз спасибо Пал Палычу, и предложу пацанятам своим скинуться на новые зубы для Чудика. Не скинутся — и ладно. Мы со Славиком скинемся обязательно, потому что мы-то уж точно с понятиями...
КОЛОДЕЦ
Колодец во дворе был, считай, всегда — сколько дед Мирон себя помнил. Вот он — несмышленый пятилетний мальчонка — смотрит, как отец и мужики-соседи лопатят жирную плодородную землю, рыжую липкую глину, сырой тяжелый песок. Загорелые лица и полотняные рубахи работяг мокры от пота. Ласковое августовское солнце все выше, а яма все глубже. Быть воде.
Маленький Мирон не только наблюдает. Вот отец подмигивает ему и высыпает в небольшое, почти игрушечное ведерко полную лопату глины. Мальчонка, гордясь доверием, торопится опрокинуть ведерко на растущую земляную кучу и возвращается за новой порцией.
Время от времени раздается глухой звон: лопаты копателей натыкаются на твердый металл. Мужики небрежно отбрасывают в сторону разнокалиберные гильзы, осколки, проржавевшую каску, сломанный затвор от трехлинейки. Такими находками никого не удивишь. Чуть больше десяти лет назад жестокие бои шли под Киевом. Когда отец вернулся с фронта, дом пришлось, по сути, перестраивать заново — война на нем целого места не оставила. Перестроил. Женился. А там и Мирон появился на свет. В новом доме. Под мирным небом.
Вскоре свежевыкопанный колодец обзавелся деревянным срубом с покатой крышей, воротом, к которому крепилось солидной железной цепью ведро. Потом еще несколько дней отец упорно крутил ворот, сливал свежедобытую воду в бочки и кадушки и наконец, видимо, решив, что вода уже подходящая, в первый раз попробовал ее из большой алюминиевой кружки. Удовлетворенно крякнул и протянул кружку сыну.
Удивительно вкусной и свежей оказалась колодезная вода. Студеная — аж зубы ломит. И с годами вкус ее хуже не становился.
Менялась жизнь. Протянулись по пригородному поселку нити водопроводных труб. Но, хотя своя вода была теперь практически в каждом доме, нет-нет да и заходили соседи с ведрами попросить воды из колодца. И отец никому не отказывал.
— Запомни, — говорил Мирону отец. — Хозяин колодца — не кладовщик какой-нибудь и не сторож. Его дело — приспособление в порядке содержать, чтобы у людей всегда вода была. Вода в этой жизни — самое главное и важное. Понимаешь?
Отец соблюдал свои принципы. Примерно каждые десять лет чистил подземный источник и обновлял сруб. А потом... Потом ответственность эта легла на плечи уже взрослого Мирона. И он с гордостью принял эстафету. Следил за колодцем и своего сына Петра к тому же приучал.
С годами разрослись, окрепли, вытянулись к небу посаженные еще отцом и матерью фруктовые деревья: вишни, яблони, груши, абрикосы. Уютная садовая тень укрывала колодец, словно одеялом, и, казалось, вода в нем стала еще вкуснее...
Оглушительно грохнуло. Старик вздрогнул и очнулся от воспоминаний. Воздух взрезало посвистом, и на землю посыпались скошенные осколками ветки и листочки и без того изрядно искалеченных фруктовых деревьев.
Близко мина легла.
Старик подхватил ведро с водой и торопливо заковылял к дому. Чуть не оступился на краю большой воронки. Смешно затоптался, но устоял на ногах. Потом обессиленно опустился на крыльцо, отдышаться.
Воронок во дворе было несколько, и старик хорошо знал, откуда стреляли. Ровнехонько три мины положили в его двор еще неделю назад, когда российская армия подошла к пригородам Киева. Нет, русских в его дворе и близко не было. Так что зачем понадобилось кочующей и вроде бы своей минометной батарее палить по дому деда Мирона — непонятно.
Непонятно — на первый взгляд. На фоне выросших вокруг в последние двадцать лет коттеджей-дворцов старый дом смотрелся гадким утенком. Много раз старику предлагали неплохие деньги за его «развалюху» и участок, но он, не желая уходить с родной, предками и им выпестованной земли, отказывал всем. А теперь — война все спишет. Нет дома и хозяина — нет проблем. Может, и шепнули чего минометчикам ушлые люди. Может, посулили щедро. Коттеджи вокруг целехонькие, а у деда Мирона и сад искалечен, и дом без единого стекла — окна фанерой закрывать пришлось. Но самое плохое — то, что случилось со старухой, с женой Галиной. Когда третья мина прилетела, она была во дворе. И надо же — ни один осколок не задел, но оглушило до крови из ушей, до беспамятства. Насилу в дом затащил. Теперь лежит на кровати и бездумно в потолок смотрит. Хорошо хоть ест да пьет понемногу. Ее бы к врачу, да куда там?!
Старик посмотрел в сторону перекрестка, где пролегала трасса на Борисполь. Очень хорошо пристрелянная со стороны Киева трасса. Сейчас там, на перекрестке, застыли обгоревшие остовы легковушек. Когда власти столицы объявили эвакуацию, некоторые киевляне пытались покинуть город в «неправильном направлении». На таких ни патронов, ни снарядов не жалели. Мало кому удалось вырваться. Теперь дорога уже много дней пустынна, но стоит промелькнуть одинокому автомобилю или пешеходу, с киевской стороны открывают огонь. Так что до врача не добраться. Да и не на чем. Пусто в поселке. Все «свои» сбежали, а «чужие» где-то там, на другом берегу речки, за мостом.
«Свои». «Чужие». Как все в жизни так перевернулось? Почти тридцать лет колесил Мирон за рулем грузовика по цветущей советской Украине. Возил фрукты, зерно, стройматериалы. Все уголки объездил, от Львова до Донбасса, и везде видел счастливых, веселых людей, довольных жизнью и живущих дружно. Русские, украинцы, венгры, молдаване, татары, поляки. Все они были друг для друга своими. Гражданами великой державы. Страны, которой в одночасье не стало и которая, казалось, забрала с собой все хорошее.
Как-то вдруг оказалось, что все, чем жил и во что верил старик, стало неправильным. Не на том языке разговаривал, не тех героев уважал и почитал, не те праздники праздновал. «Запретить! Отменить! Живем бедно, так это “клятые москали” все соки высосали! Избавиться от прошлого! Построить новое будущее! Стать великой свободной страной в ряду других европейских держав! А тех, кто не хочет, — заставим». И заставляли. «Дозаставлялись» до того, что вернулся в Россию Крым; до того, что заполыхал русскоязычный Восток, а теперь уже и вся Украина.
Не принимал дед Мирон происходящее. Отказывался в него верить. Единственным и незыблемым оставался отцовский дом с колодцем во дворе да жена, с которой маялись они посреди бушующей чужой жизни, как два никому не нужных осколка прошлого. Давно уехал жить и работать в Германию, как и многие другие молодые хлопцы, сын Петр. Вот уже несколько лет от него нет ни ответа, ни привета. Забыл своих стариков. Дочь Олеська живет с мужем на Львовщине. Эта хоть изредка звонит по праздникам. А сын... Как же так?!
Громко скрипнула калитка.
— Эй, хозяева, есть кто живой?
Старик поднялся на ноги. Во двор зашли четверо. Вооруженные. «Чужие». По сторонам поглядывают внимательно и автоматы из рук не выпускают. Шедший впереди крепкий военный с пышными усами, в котором по повадкам и выправке угадывался офицер, увидел хозяина, чуть улыбнулся, скользнул цепким взглядом по двору.
— Здорово, отец! Это кто же тебе так двор разделал? Яма на яме.
Дед Мирон слегка кивнул в ответ на приветствие и смолчал.
— Ты, отец, не немой, часом? — участливо спросил военный. — Или, может, на нас злишься? Так это не мы по твоему хозяйству жахали. У тебя же в сарае танк не спрятан. Или спрятан?
— Самолет у меня там, — неожиданно даже для самого себя ответил старик и подумал, что это он, наверное, зря сморозил. Нашел время и компанию — шутки шутить.
— Серьезно?! «Боинг», наверное? — рассмеялся военный. — Ладно, отец, ты не бойся, не обидим.
— Чего мне бояться? Не звери же какие.
— Это верно. Это ты, отец, правильно. Мы тут сейчас неподалеку расположились, — военный неопределенно махнул рукой. — Решили глянуть, что тут у вас да как. И договориться, в том смысле, что если местные нам пакостить не будут, то и от нас проблем не ждите. Ну а если начнется всякая ерунда, тогда не обессудьте.
— Какая такая ерунда? — не понял хозяин.
— Всякая. Близко к нам не лезьте да языком с кем попало о нас не болтайте — и все дела. Понятно?
— Понятно, — кивнул старик.
Военный шагнул ближе, протянул руку.
— Будем знакомы. Гера.
Старик, помедлив, пожал протянутую руку и удивился.
— Это что же за имя такое? Игорь, что ли?
— Какая разница?! Гера, да и все. Кстати, позволишь, отец, за водой к тебе иногда приходить? Гляжу, колодец у тебя.
— Чего же. Берите. Воды всем хватит.
— Вот спасибо! А это тебе. Возьми.
Гера, словно фокусник, выудил откуда-то из своей амуниции две консервные банки и протянул старику.
— Это зачем? — не понял дед Мирон.
— Как зачем? Погреб, что ли, от еды ломится? Или магазины у вас работают до сих пор?
— Какое там! Закрыто все. Электричество отключили. Воду. Разбежались люди кто куда. Струхнули.
— Не тех боитесь, отец. Ох, не тех.
Старик подумал и консервы все-таки взял. Упрятал в карманы дождевика. И тут же вновь заскрипела калитка. Под прицелами трех моментально вскинутых автоматов во двор вошла-вкатилась низенькая рыхлая женщина, лет сорока, в спортивном костюме, который обтягивал ее пышную фигуру так плотно, что казалось, вот-вот разлезется по швам. Одежда выглядела удивительно новой. Мирону показалось, что ярлычки с нее срезали чуть ли не минуту назад. В руках женщина держала большое пластиковое ведро. Стволы автоматов чуть опустились.
— Здравствуй, соседушка! Здравствуйте, люди добрые! — затараторила женщина, щуря маленькие глазки и бросая быстрые взгляды на военных. — А у меня вот водичка закончилась совсем. И из крана ни струйки, ни капельки! Ничего не работает! Уж не гони, соседушка. Позволь воды набрать!
Старик, который видел «соседку» впервые в жизни, кивнул.
— Ай спасибо! — Непрошеная гостья бодрой рысью побежала к колодцу.
Военные посторонились. Женщина отодвинула тяжелую колодезную крышку и принялась неумело крутить ворот. Цепь тревожно лязгала.
— А у меня мужа хотели в территориальную оборону забрать, — продолжала тараторка. — Совсем ополоумели. У него же колено не гнется совсем. Еле как отпустили. Сердце у мужика прихватило. Вот лежит пока дома, а я за ним ухаживаю! Хорошо хоть дизелёк работает! Может вам, солдатики, борщечка сварить? Много вас? У меня большой котел есть!
— Спасибо. Не голодные, — ответил Гера, не спуская глаз с женщины.
— Да вы не стесняйтесь! Мне не трудно! У меня брат кадровым служил, пока на пенсию не вышел. Так что я понимаю. Или солений могу вам принести. Еще много с осени осталось. Вы где расположились?
— Пойдем мы. — Гера смерил подозрительную бабу недружелюбным взглядом, махнул в знак прощания, кивнул своим молчаливым бойцам. Через калитку гости почему-то не пошли. Шустро перебрались через забор возле бани и растворились в наступающих сумерках.
Лже-соседка моментально потеряла интерес к воде, метнулась к забору и попыталась высмотреть, в какую сторону направились бойцы. Досадливо всплеснула руками, подхватила так и не наполненное ведро.
— Ты уж не глупи, сосед, — заявила она, фальшиво улыбаясь. — Нам еще жить тут вместе.
Старик хотел презрительно сплюнуть, но не решился. Ссутулился и пошел прилаживать на место колодезную крышку. На скрип калитки за спиной даже не обернулся. Таких соседей и друзей за известное место да в музей. Пусть катится.
Мартовский вечер выдался удивительно спокойным. На поселок опускалась ночь и тишина, странная для войны. Ни канонады, ни взрывов, лишь где-то далеко, в стороне Борисполя, почти на пределе слышимости стрекотали автоматные и пулеметные очереди.
Дед зажег свечи, запалил газовую плиту, гадая, насколько хватит последнего баллона, и принялся готовить похлебку. Одну из полученных днем банок он убрал в буфет, вторую открыл. Оказалось — консервированная ветчина. Вывалил содержимое в закипевшую воду, добавил рисовой крупы, принялся крошить картошку и лук. Продуктов оставалось мало, и где их брать потом — было совершенно непонятно. Жена все так же безучастно лежала на кровати, глядя в потолок широко открытыми глазами.
— Ничего, Галю, — пришептывал Мирон. — Отойдешь. Поправишься. Вот сейчас покушаем...
Во дворе забухтели мужские голоса. Хозяин зачем-то сжал в руке кухонный нож и прислушался. В дверь замолотили крепким кулаком. Старик вздохнул, отложил нож и поплелся открывать. Откинул дверной крючок. Толкнул дверь. Та отворилась, и в дом вошел человек в форме. «Свой». Это было понятно по непривычной расцветке камуфляжа и зеленой повязке на рукаве. Был человек тощ и высок. Смуглая кожа так туго обтягивала кости черепа, что дед Мирон про себя моментально окрестил пришельца Кащеем. Голоса во дворе что-то негромко бубнили, но в дом больше никто не сунулся.
— Здоровеньки булы, — поздоровался Кащей.
— Вечер добрый.
Кащей неизвестно почему поморщился и стал осматриваться.
— Ну что, старый, скрипишь? — наконец спросил он на чистом русском.
— Как умеем.
— Ты, старый, странный какой-то. На земле живешь — даже собаки нет. Приходи кто хочешь. Бери что хочешь.
— Все, что от собаки и будки осталось, — аккурат в дальней воронке во дворе перемешано, — пояснил старик. — А так, кому тут ходить? Разбежались все. Вы вот заглянули.
— Так уж и некому? — Кащей глянул зло и цепко. — Москалей сегодня привечал же.
— Заходили.
— Зачем?
— А за воду интересовались. Колодец же вон во дворе.
— И что?
— А ничего. Как я отказать могу?
— Ну да, ну да. — Кащей поиграл желваками и бросил взгляд на жену. — А со старухой что стряслось?
— Так то же самое, что с собакой. Только повезло старухе больше. Не до смерти убили.
— Видишь, старый, что москали творят! А ты с ними ручкаешься!
«Все видела “соседка”», — догадался дед Мирон, но ему почему-то было не страшно, словно внутри распрямлялась какая-то пружина, опуская страх и смятение на самое дно души.
— Так я и с вами бы ручкался, да не предлагаете.
Кащей недобро ухмыльнулся.
— Поговори мне!
Тут незваный гость заметил пустую консервную банку на столе, взял ее и подсветил фонариком, разглядывая.
— Что же ты, старый, еще и подачки от москалей принимаешь? Нехорошо.
Старик молчал, опустив голову.
— Или ты думаешь, что родная страна о тебе не позаботится? — продолжал Кащей.
Подошел к двери. Позвал.
— Мыкола, харч!
Со двора в дом заглянул здоровенный детина, вооруженный ручным пулеметом. Протянул небольшую картонную коробку и исчез. Кащей небрежно швырнул коробку на стол. Опять щелкнул кнопкой ручного фонаря.
— Цени, старый! Защитники твои сами недоедают, а с тобой делятся!
Старик подошел. Глянул на коробку, пестревшую надписями на иностранном языке. Отвернулся.
— Вот так! — сказал Кащей. — А у москалей больше ничего не бери. Узнаю — руки шаловливые отстрелю. Все понял?
— Как не понять...
— Хорошо. Теперь — дальше. Придут москали — лишнего не болтай. Сам слушай внимательно. Потом все расскажешь. И смотри мне!
Кащей погрозил немалым кулаком в армированной перчатке, паршиво осклабился и вышел на улицу. В доме пронзительно запахло подгоревшим супом и бедой.
Следующие несколько дней были похожи друг на друга, как близнецы-братья. Канонада разразилась с новой силой. Гремело и грохотало повсюду, но близко, к счастью, ничего не прилетало, новые мины на двор не падали. Несколько раз в день над поселком, чуть не задевая брюхом крыши, столбы и деревья, проносились самолеты. Своим ревом они перекрывали даже канонаду.
Старик топил печь, ухаживал за старухой, которой лучше не становилось, готовил еду из скудных остатков продуктов. В нем поселилось какое-то странное чувство равнодушия к окружающему. Он понимал: все, что происходит, — это реальность, но относился к ней, как к нелепому сну, который вот-вот закончится. Он проснется, и все станет как прежде. Вот только проснуться почему-то не получалось.
Регулярно, как по расписанию, ближе к полудню, наведывались за водой русские. Молчаливые бойцы быстро наполняли прозрачные пятилитровые бутыли и так же быстро уходили. С хозяином они вежливо здоровались, и он им отвечал. В разговоры не лез, потому что стоило загреметь колодезной цепи, как тут же во дворе появлялась вездесущая «соседка», якобы тоже за водой. Она без умолку трещала, как сорока, пытаясь вывести бойцов на общение, но те отвечали односложно и на контакт не шли. То ли сами все понимали, то ли Гера, который, кстати, сам больше не появлялся, болтать запретил. Баба злилась и царапала старика колючим взглядом. Ему было все равно.
Один раз заглянули «свои». Набрали воды, бесцеремонно обыскали сараюшку, прихватили из бани оцинкованный таз и едва початый флакон с жидким мылом. Спросили водки или самогона. Старик развел руками, и «свои» ушли. Правда, ненадолго.
Через пять дней задремавший дед Мирон как-то внезапно проснулся и сразу не понял, что именно его разбудило. Он сел на кровати, опустил ноги на пол и прислушался. Где-то, не столь уж далеко, погромыхивали нечастые взрывы, но это было уже вполне привычно. По крыше барабанил весенний дождь, и это скорее даже убаюкивало. Негромко и отчетливо лязгнула колодезная цепь, и причина пробуждения стала ясна. Во дворе кто-то хозяйничал.
Старик посмотрел на жену. Та, казалось, была в сонном беспамятстве. Даже веки прикрыты, хоть и не плотно. Он ласково погладил ее по бессильной руке, поднялся и поковылял к выходу.
Ночь катилась к закату. Уже начинало зориться. В неверном предрассветном сумраке хозяин разглядел возле колодца несколько силуэтов. Там шла какая-то непонятная возня. Дед Мирон предупреждающе покашлял — не пальнули бы при его внезапном появлении, подошел ближе, пригляделся.
Несколько «своих» и Кащей с ними. Двое бойцов держат небольшие канистры, похожие на те, в которые наливают машинное масло. Зачем? Воду набирать, что ли?
— Ты чего выперся, старый? — прошипел Кащей. — Звали тебя?! Вали спать, и чтобы я тебя не видел.
Мирон всем сердцем почуял неладное.
— А вы что тут?! У меня, во дворе? — спросил он довольно громко, сделав акцент на слове «меня».
— Тихо! Не ори! — Кащей злобно ощерился. — Дерьмо — твоя вода! Хлопцы попили и животами теперь маются. Есть приказ провести дезинфекцию. Понял?
— Какую такую дезинфекцию? — почти крикнул старик, с нарастающей тревогой чувствуя, как начинают трястись руки. — Уходите! Уходите отсюда!
Кащей вскинул автомат.
— Еще раз пасть откроешь, — твердо обозначил он, — словишь пулю. Будешь с собакой в одной яме гнить. И халупу твою спалим вместе с бабкой. Ну, вякни что-нибудь! Доставь удовольствие! Молчишь? Молодец.
Кащей обернулся к своим бойцам.
— Чего встали? Лейте!
Двое практически синхронно отвернули колпачки у канистр. Забулькало. Содержимое емкостей полилось в колодец. Хозяин наблюдал за происходящим молча, только сердце ухало кузнечным молотом и где-то там, в груди, заворочалась тупая боль. Тем временем канистры опустели, и бойцы сноровисто задвинули колодезную крышку на место.
Кащей внимательно посмотрел на старика, словно суровый хозяин на пакостливого кота. Уголки его губ брезгливо дернулись.
— Пошел в свою конуру!
И указал стволом автомата в сторону дома.
Когда старик пришел в себя, то осознал, что сидит в комнате за столом и бездумно комкает в кулаках концы липкой старой клеенки, свисающие со столешницы. Во дворе тихо. На кровати все в той же позе лежит жена. На стене тикают старые «ходики». Сквозь узкие щели по краям закрывающей окна фанеры щедро сочится солнечный свет. Утро.
Боль в груди чуть утихла, а вот боль в душе была невыносимой. Настолько невыносимой, что как-то сами собой из глаз потекли слезы. Мирон перевел затуманенный влагой взгляд на стену, где висели в рамочках фотографии отца и матери, сына и дочери. Отец глядел на него строго и укоризненно, мать как-то растерянно, дети отводили глаза.
Так, неподвижно, окоченев душой и телом, дед Мирон сидел долго. Так долго, что слезы высохли и боль в груди унялась. Он обвел взглядом свое, такое родное, жилище, словно видел его впервые. Потом медленно поднялся, взял пустое ведро, небольшой ручной ковш и вышел во двор.
У колодца он бережно, словно баюкая ребенка, убрал в сторону крышку. Поскрипел воротом. Вытащил полное ведро воды и перелил в другое, принесенное с собой. Потом сел на землю, прислонился спиной к колодезному срубу и замер в ожидании.
Ждать почти не пришлось.
— Здорово, отец!
Сегодня Гера сам пришел вместе с водоносами. Он стоял и дружелюбно скалился, пока его бойцы расставляли пустые пластиковые бутыли.
— Здорово, — ответил хозяин тусклым голосом.
Гера перестал улыбаться.
— Случилось чего? — спросил он серьезно. — Может, помочь чем?
Старик через силу помотал головой.
— Точно? — переспросил Гера. — Ну, как знаешь. А мы тебе поесть принесли.
— Не надо, — ответил дед Мирон, отворачиваясь.
Гера пристально посмотрел на старика, но больше ничего не сказал. Тем временем водоносы сноровисто управлялись с воротом, наполнив колодезной водой уже четыре бутыли.
— Здравствуйте, люди добрые! — «Соседка» появилась словно из ниоткуда, шустро семеня толстыми ногами.
Увидела старика и остановилась — словно в стену ткнулась. Приклеенная улыбочка сползла с лица. Глазки зло прищурились. Но быстро взяла себя в руки, опять заулыбалась:
— Здравствуй, соседушка. Мне бы водички ведра три-четыре набрать. Сполоснуться хоть. Тазик, так сказать, принять. Ха-ха-ха.
Она бросила взгляд на пластиковые бутыли с водой. Бойцам оставалось набрать всего две. Засуетилась. Разрумянилась. Бухнула свои пустые ведра на землю. Зачем-то поменяла их местами. Гера отстраненно глядел на суетящуюся бабу.
— Давайте скорее, — бросил своим. — Видите, тетушке помыться невтерпеж.
— Хе-хе-хе, — подхихикнула тетушка. — Да не спешите! Куда спешить-то? Я, если хотите знать, хоть и потом зайду. Мне сосед завсегда рад. Да, сосед? Уж такой у нас золотой! Никому не отказывает! А вода у него — вкуснее нигде вокруг не сыщешь. Из крана — что? Тьфу, а не вода. Одно название. Да сами, поди, распробовали? Набирайте, сколько надо, спокойно!
Старик сжал губы и решительно, хотя и с трудом, поднялся на ноги. Зачерпнул из своего ведра ковшиком и шагнул к гостье.
— Ты, соседка, что-то выглядишь неважно, — сказал он, протягивая ей ковшик. — Раскраснелась вся — давление, не иначе. Вон и в пот уже бросило. Охолонись. Выпей-ка водички. В теньке присядь.
— Ничего я не раскраснелась, — возразила «соседка», делая шаг назад. — Придумает же тоже! Хе-хе.
— Точно говорю, — продолжал наступать на женщину старик, — плохо выглядишь, соседушка. Как бы удар не хватил! Попей водички. Она у меня, сама говоришь, — вкусна. Нигде такой нет. Особенной.
— И вовсе я пить не хочу! — растерянно бормотала баба, продолжая пятиться. — Чего прицепился?!
— А я говорю, пей! — повысил голос старик, все приближаясь к женщине. — Пей, пока дают!
— Да, отвяжись, старый черт! — взвизгнула тетка, отталкивая рукой ковш. — Сам пей, раз приспичило, пока не лопнешь! Пристал, как банный лист! Провались со своей водой!
Дед Мирон презрительно скривил губы и решительно выплеснул воду из ковшика прямо в пунцовое бабье лицо. «Соседка» еще более громко взвизгнула, принялась тереть глаза ладонями, отплевываться. Задрала кофту, отчаянно елозя ей по своей физиономии. Потом истошно вскрикнула и бросилась бежать. Хлопнула калитка — и надоедливой бабы и след простыл.
Тяжелая рука легла старику на плечо. Он медленно обернулся и встретился со взглядом «чужого» командира. Взгляд был чуть удивленным, сожалеющим и грустным. Так постояли с полминуты, глядя друг другу в глаза.
— С нами пойдешь? — Гера не уточнил, спросил.
Мирон молча покачал головой. Гера помедлил в коротком раздумье. Явно хотел сказать что-то одно, но в итоге почему-то не стал и сказал другое:
— Спасибо. И зла не держи. Воду мы все-таки заберем. Вдруг тебе это хоть как-то поможет.
Гера махнул рукой бойцам. Те похватали бутыли с водой и потянулись к выходу со двора.
— Постой! — Старик ухватил собирающегося последовать за бойцами Геру за рукав.
Тот остановился. Глянул вопросительно. Мирон трясущейся рукой нашарил в кармане старый ключ с длинной бородкой, достал и протянул командиру.
— Вот. Возьми. От дома. Ключу этому обязательно хозяин нужен. Иначе обидится и все наперекосяк пойдет. Мне его отдать некому. Пусть у тебя будет.
Гера протянул руку, без спора взял ключ. Еще раз встретился взглядом со стариком. Медленно кивнул, словно поклонился. И ушел, на ходу засунув ключ в нагрудный карман. Старик перекрестил его удаляющуюся спину, подхватил ведро с водой и поспешил в дом. Времени было очень мало.
В доме он недолго постоял над лежащей женой. Взял старую алюминиевую кружку и зачерпнул воды из ведра. Внезапно передумал и выплеснул воду в запечный угол. Подошел к буфету, взял оттуда старинный, хорошо сохранившийся изящный бокал из хрусталя — жена всегда любила пить из него по «особым случаям». Зачерпнул воды и подошел к жене. Приподнял ее голову и поднес бокал к растрескавшимся губам.
— Ну Галю, ну что, как маленькая?! Надо пить. Как же не пить? Надо, родненькая, — приговаривал старик дрожащим голосом. — Ну вот, умница какая. Полежи теперь, полежи! Скоро все наладится.
Потом дед Мирон, плотно зажмурившись, сидел на табурете у кровати, слушая странные, страшные, невозможные звуки...
Наконец все стихло. Старик осторожно открыл глаза. Посидел еще немного, словно не веря увиденному. Мысленно собрался. Встал. Бережно обтер полотенцем посиневшее от удушья лицо жены. Наклонился и осторожно, словно святыню, поцеловал начинающий холодеть лоб. Резко выпрямился и вышел из дома.
Во дворе он подошел к колодцу и погладил загрубевшей от работы и времени рукой теплые бревна сруба, словно прося прощения.
Потом метался по подворью. Сыпал в колодец землю и перегной, бросал старые банки из-под краски. Туда же отправилось содержимое компостной ямы и две мертвые вороны, найденные стариком у забора.
— Чтоб никто... Только чтоб никто, — бормотал старик, бросая в колодец все новую и новую дрянь.
Колодец отвечал обиженным бульканьем. Наконец дед Мирон решил, что достаточно, и остановился.
Когда во дворе появился Кащей, хозяин как раз заканчивал приколачивать колодезную крышку к срубу костыльными гвоздями. Он услышал приближающиеся шаги за спиной, но не обернулся, а продолжал делать свое дело.
— Ну, старый, что скажешь? — спросили сзади.
— Скажу, что дезинфекция твоя — дерьмо! — ответил дед Мирон, увлеченно стуча молотком. — Старуха моя из-за нее померла, выходит.
За спиной помолчали.
— Я тебя предупреждал, гнида? — наконец проскрипел Кащей.
Старик сильным ударом утопил в дерево шляпку последнего гвоздя и бросил молоток на крышку убитого им колодца.
— Предупреждал, — ответил дед Мирон не оборачиваясь. — Да только мне что? И ты и твои хлопцы — меньше, чем пустое место. Ни жить вы по чести не умели, ни воевать по чести у вас не получается. Продажные. Пустые. Бесы вас изнутри выжрали. Одни оболочки остались. И Бог с ним, догнили бы потихоньку да рассыпались, как все никчемное. Ан нет. Вам за собой как можно больше народу утянуть надо, весь мир желательно. Умом понимаете, что нет за вами ни правды, ни веры, ни справедливости. Что «свобода» для всех — лишь для вашей корысти нужна. И что быть свободным от вашей «свободы» вы никому позволить не можете. Так-то — умом понимаете. А бес, который у каждого из вас вместо души теперь числится, он грызет, скребет, тиранит. Злобит и скотинит. Потому что голодный он. Тебя, например, сожрал, и теперь вроде как тарелку вылизывает. Ну, это недолго продлится...
Старик замолчал и подумал, что, может, все-таки когда-нибудь одумается сын. Вернется в разоренное родовое гнездо, возьмет хозяйство в свои руки, колодец воскресит. Война закончится. И поменяется все. И люди совсем другие будут. Хотя вряд ли Петька вернется. Скорее — дочь Олеська про родителей и дом родной вспомнит. Сама баба, конечно, не управится, но мужик у нее вроде рукастый и домовитый. Может, он на себя ношу взвалит? Не так уж и сложно. Всего и делов-то...
Две короткие автоматные очереди никого в поселке не взволновали и не встревожили. Взрывы, выстрелы, рев моторов — симфония войны, которая сперва вызывает ужас и отвращение, но постепенно становится обыденной и привычной.
Удивительно, что такая музыка всегда находит слушателей.