«Мистер Саммерс, спешу уведомить вас, что, если вы читаете это письмо, значит, яд, который я дал вам за обедом, уже начал действовать. Вероятнее всего, он уже несколько часов подряд методично разрушает ваше тело, вашу нервную систему и ваши лёгкие. Когда я задумываюсь о том, что эти несколько капель разносятся по вашему организму, выводя его из строя, мне кажется, что этот яд я достал из самой глубины моей души. Надеюсь, обед вам понравился. Я старался, ведь это была последняя трапеза в вашей жизни.
Должно быть, вы сейчас растеряны, испуганы, подавлены, может быть, даже злитесь на себя. Как мог я, великий детектив Саммерс, не угадать преступника в моём помощнике, Роджере Бёрке, в этой бездарности, в этой смиренной тени? Не расстраивайтесь. Я долго тренировался. Благословение бездарностей – упорство, методичность и способность использовать чужую фантазию. Я достаточно долго был с вами рядом, чтобы составить себе небольшую методичку из приёмов других убийц, которые я мог бы использовать. Говорят, Дьявол тоже тщеславен, полон амбиций и совершенно лишён воображения. И всё же, время от времени ему удаются его тёмные дела.
Наверное, теперь вы хотели бы знать, за что я так ненавижу вас. Ведь вы не убивали моих родителей – напротив, мой отец был вашим лучшим другом и вы, как изволили выразиться, «пожелали взять меня под свою опеку» в том возрасте, когда я в ней уже ничуть не нуждался – в семнадцать с небольшим лет. Тем не менее, это был акт доброты и великодушия. У таких людей как вы, великодушие брызжет из каждого шва, которым сшито их тело, и распространяется даже на таких презренных червей, как я. Каким-то уголком души я даже благодарен вам. Я низок, ничтожен, завистлив и жалок, но даже во мне ещё теплится нечто человеческое. Я благодарен вам. И в то же время я ненавижу вас. И я вас убиваю.
Так вот: свой долг перед моим отцом вы исполнили сполна. вы не уводили у меня любимую девушку. Вернее, вы не увели бы её, если бы она у меня была. Она сама побежала бы к вам от меня, сравнив ваш ум с моей серостью и широту вашей души с моей мелочностью. Тем не менее, быть может, вы даже попытались бы отговорить её от такого шага. Заранее вам благодарен. Надеюсь, что вы умрёте тихо и спокойно, уснув на своём излюбленном кресле у камина сном праведника.
Вы дали мне всё, что могли, и даже больше того. Вы заплатили за моё обучение, и если бы, как я уже говорил, я не был ленив, неблагодарен и глуп, сейчас у меня в руках была бы профессия юриста, и я не мозолил бы вам глаза своим присутствием. Тем не менее, я таков, каков есть. Как вы помните, зимой я провалился на экзаменах.
Увидев, что ничего хорошего из меня не выйдет, вы протянули мне руку вашей милости, как грешнице-самарянке. Вы вытащили меня из тины и приспособили к себе в помощники. Первое время вы даже надеялись, что я смогу помочь вам в расследовании преступлений, но после пары моих провалов поняли, что это невозможно, и приставили меня к сортировке бумаг. Унизительно, правда? И всё же, я не могу отказать вам в том, что вы удивительно трезво оценили мои способности. Вот за это-то я вас и ненавижу. Гомеопатические частички моей ненависти к вам сейчас разносятся по вашей крови. Когда вы дочитаете моё послание до последней точки, ваш мозг умрёт. Ваш хвалёный мозг, который некоторые газетчики иногда называют достоянием Великобритании. Конечно, потом меня повесят, но несколько дней перед казнью будут самыми счастливыми и полными в моей жизни! И перед тем, как мне набросят на шею петлю, я скажу, что не сделал ничего хорошего, но я жил. Я заставлю их заметить меня. Возможно, со временем все забудут, каких именно преступников вы ловили, но никто не забудет меня. Никто не помнит, кто построил храм Артемиды, зато все помнят сжёгшего его Герострата. Чего вы хотели? Все люди хотят заявить этому миру о том, что они существуют, и если у них недостаёт способностей пойти по пути созидания, они идут по пути разрушения.
Как я уже писал, во мне нет ничего, кроме моей способности разрушать, ради чего меня могли бы запомнить. Я мелочен. Именно поэтому я так злюсь, когда вы напоминаете мне не наливать чай в чайник с разбитым носиком. Я думаю: что, этот напыщенный тип держит меня за дурака? И всё равно забываю об этом проклятом чайнике и об его треклятом разбитом носике.
Я завистлив. Да, ваш успех и ваш талант не дают мне спать. Я даже не Сальери – я ничего не создал в своей жизни. Если бы вы знали, сколько раз, пока вы сидели в своём кабинете, обдумывая очередное дело, я подкрадывался к вам сзади и приставлял к вашей многомудрой голове пистолет! Вы даже не догадывались об этом, правда? Вы, проницательный сыщик, Вы не могли вычислить меня – змеи, которую вы пригрели у себя в доме! Мне жаль вас, и в тоже время невыразимо смешно.
Ещё я не умею любить. У меня были не слишком-то хорошие отношения с отцом, и в те редкие дни, когда я заезжал к нему погостить из колледжа, я с наслаждением рассматривал отцовские коллекции книг и статуэток. Я ждал его смерти, чтобы всё это стало моим. И я дождался. Поэтому я так ничтожен и слаб. В моей душе нет сил ни для одного высокого чувства. Даже ненависть, настоящая, всё сжигающая ненависть очистила бы её, но я не могу даже ненавидеть по-настоящему. Я просто хочу сделать себе имя на ваших костях. Я хочу доказать самому себе, что я существую.
Я слаб. Да, я слаб. Да, в моей душе, мелкой, как речной брод, недостаточно огня даже для ненависти. Я врал. Я вас не ненавижу. Я не подкрадывался к вам с пистолетом, которого у меня даже нет. Меня мутит, когда ваша кухарка режет кур. Именно поэтому я пишу это письмо утром, обед ещё не наступил, и я ещё не добавлял в вашу еду яда… И не добавлю. И никогда не отправлю вам это письмо. Заявить о себе миру, убив вас, было бы в какой-то степени мужественно, но в моём сердце нет и никогда не было мужества. Я остаюсь за вашей спиной, вашей тенью. Я буду каждый день писать вам такое письмо и сжигать его. Я буду каждый день пытаться подсыпать вам яд, и каждый раз моя рука дрогнет. Если уж во мне нет ни капли добра, то, возможно, единственной целью моей жизни могло бы стать сдерживание заключённого во мне зла? Если бы я прожил жизнь, сумев не причинить никому больше боли, я мог бы считать это моим единственным талантом».
Мистер Саммерс, всё это время стоявший за плечом Роджера Бёрка, тяжело вздохнул. Он вспомнил слова доктора, наблюдавшего Роджера Бёрка, о том, что молодому человеку потребуется ещё много времени, чтобы его психика полностью восстановилась после того, как его отец, Генри Бёрк, в пьяном угаре схватил ружьё и застрелил из него мать и младшего брата Роджера. Доктор предупреждал Саммерса обо всём, с чем он уже имел дело на практике: о ночных кошмарах, о вспышках агрессии и о странных фантазиях, но в тоже время он твёрдо верил в то, что однажды Роджер Бёрк раз и навсегда справится с ними. «Чтобы бороться с преступностью, нужен талант, – подумал Саммерс, – но какой силы талант нужен, чтобы бороться с собой и с дурной наследственностью?» Роджер Бёрк обернулся, и мистер Саммерс сделал вид, что он только что вошёл в комнату.