Серафима Валентиновича Грушевского с самого утра не оставляло предчувствие, что сегодня в его жизни должно произойти какое-то событие, которое может изменить его дальнейшую судьбу. Чтобы успокоиться и привести свои мысли в порядок, он заварил крепкий кофе, выложил на тарелку деревенский творог и кусок чёрного хлеба. Такая трапеза позволяла Грушевскому вспомнить приятные минуты детства. В одиннадцать лет он прочитал чешскую сказку о лесорубе, которого по ошибке приняли за известного лекаря и привели к молодой, чахнувшей без солнца и воздуха принцессе. Он не понимал, что от него хотят, и стал заниматься привычным делом – рубить деревья, заслонявшие солнечный свет в окнах дворца. Устав, лесоруб решил подкрепиться. Достал из холщовой сумки творог, чёрный, грубого помола хлеб и принялся есть. Придворные подумали, что это лечебное снадобье, и принесли принцессе такой же хлеб и творог. Она вышла на балкон и, видя с каким аппетитом ест лесоруб, последовала его примеру. Свежий воздух и простая еда помогли принцессе поправиться…
Вспоминая сказку, Грушевский ел чёрный хлеб с творогом, без сметаны, сахара и варенья, представляя себя лесорубом.
Еда отвлекла Грушевского от тревожных мыслей. Да и что, в принципе, могло сегодня случиться? Он, как и всегда, должен был выступить в библиотеке, рассказать о звёздах персидской поэзии, подкрепив рассказ чувственными строчками Хайяма, Саади и Джами, творчество которых обожал. Эту тему для выступления Грушевский выбрал специально, потому что восточная поэзия нравилась его знакомой – Полине Тургеневой, сотруднице библиотеки.
Серафим Валентинович давно заметил, что девушка как-то по-особому на него смотрит, всегда очень внимательно слушает его выступления и задаёт интересные вопросы. Грушевскому такое внимание молодой женщины откровенно льстило. Он был хорошим психологом и прекрасным рассказчиком, умел вызывать к себе живой интерес женской аудитории. То, что Полина могла быть в него влюблена, литературовед догадывался, но даже мысленно не видел развитие их возможного романа. Во-первых, он был старше её на семнадцать лет. Ей было тридцать два, ему сорок девять. Во-вторых, когда-то в юности он уже был женат, и его краткосрочная семейная жизнь оставила неприятные воспоминания. Повторять неудавшийся опыт ему не хотелось. А встречаться с Полиной без серьёзных намерений он не хотел. Она была скромной интеллигентной женщиной. Зачем вводить её в смущение? Вдруг она серьёзно им увлечётся. Что ему тогда делать?
Хотя, глядя на сияние её пронизывающих глаз, слушая её чувственный голос, видя её уважительную манеру поведения, Грушевский порой увлекался: вёл себя как влюблённый кавалер. Но это была только игра, пусть не вполне осознанная, но игра. Рядом с Полиной ему всегда было комфортно и интересно. Он чувствовал в её присутствии прилив творческих сил, пытался поразить воображение молодой женщины своими знаниями.
Выступление в библиотеке было запланировано на вечер и, чтобы зарядиться положительными эмоциями, Грушевский поехал в Пушкинский музей, куда давно собирался сходить. Когда Серафим Валентинович чувствовал, что однообразие повседневной жизни его заедает, и одни дни становятся похожими на другие, а такое случалось нередко: выступления в библиотеках, всевозможные конференции, утомительные беседы с коллегами-литераторами физически выматывали, и тогда он делал две вещи – уезжал на природу или шёл в музеи. Произведения великих мастеров возвышали над обыденными заботами, будоражили воспоминания о наивной юности, когда он мечтал стать художником. С двенадцати лет Грушевский серьёзно занимался живописью, ему предрекали хорошее будущее, уже в четырнадцать лет у него была персональная выставка, но… жизнь распорядилось по-иному. Литература оказалась главнее – позволяла существеннее раздвинуть живописные горизонты. В своих произведениях Грушевский путешествовал в прошлом и будущем, общался с великими и загадочными людьми, с которыми он никогда бы не встретился. Он мирно сосуществовал со своими возлюбленными – они были из разных стран и эпох, но все они сильно его любили, что в реальной жизни происходило не всегда. И главное, он обнаружил в себе то, что было скрыто от посторонних взоров. Он создавал собственные миры, в которые сам так углублялся, что часто не мог понять, где реальность, а где вымысел…
Приехав в музей, Грушевский переходил от одной экспозиции к другой, получая истинное удовольствие. Большую часть картин и скульптур он хорошо знал с юности. Среди импрессионистов и постимпрессионистов у него были свои любимцы. Нравился Сислей, Синьяк, Писсарро. Особое место занимал Ван Гог. От картин Ван Гога мощным потоком, словно сель, сметая всё на своем пути, распространялась энергетика… мятущейся одинокой души, художника с трагической судьбой. В юности Грушевского привлекала вангоговская экспрессия с его ярко-взрывной цветовой палитрой. Однако, чем старше становился Серафим Валентинович, тем больше жалел художника. В мечтах хотел как-то ему помочь, но… На смену Ван Гогу пришёл другой авторитет – Гоген со своей декоративностью и философией. Глядя на картины Гогена, Грушевскому хотелось попасть на острова, где он жил, увидеть воочию тех островитянок и ту природу, которыми художник восхищался и которыми смог удивить мир… Хотя жизнь Гогена была также трудна, он всё же не опустился до того невыносимо-болезненного одиночества как Ван Гог. Он нашёл радость на островах, населённых полудикими, не испорченными пороками цивилизации жителями.
Грушевский не только наслаждался картинами, но и с интересом слушал экскурсоводов. Некоторые из них халтурили, просто отрабатывали зарплату, пичкали посетителей всевозможными байками. Ему было за них обидно: находиться около мировых сокровищ и описывать их фразами студентов-недоучек. Такие экскурсии были для него неприемлемы, поэтому он всегда посещал музейные экспозиции в одиночку. Грушевский часто ловил себя на мысли, что из него получился бы серьёзный искусствовед: ведь о каждом авторе картин, представленных в музее, можно было написать яркую повесть или роман. Когда он был молодым, экскурсоводы были настоящими профессионалами, слушать которых было также интересно, как и смотреть произведения искусства. Грушевский увлеченно наблюдал не только за экскурсоводами, но и за посетителями. Они представлялись ему своеобразным квестом, который он старался разгадать. Глядя на них, Серафим Валентинович пытался представить, кто они и откуда. Среди посетительниц музея, которые остановились около картин Гогена, его внимание привлекла худощавая молодая женщина. Ей было лет тридцать, может быть, чуть больше. Шелковистые чёрно-коричневые волосы красиво спадали с плеч, хорошо сочетаясь с тонкой светло-коричневой кофточкой. Тёмно-серые расклешённые джинсы, фирменные белоснежные кроссовки и сумка-рюкзак свидетельствовали о том, что она следит за модой. Девушка стояла от других членов группы немного в стороне. Держала руки за спиной, словно поддерживала свою сумку-рюкзак. Девушка с задумчивым видом рассматривала картины Поля Гогена. Чуть наклоня голову и выставив немного вперед ногу, она была похожа на модель, с которой художник пишет картину. Глядя на неё, Грушевский вспомнил портрет Полины Журден, написанный Модельяни в 1919 году. Похожая сосредоточенность и задумчивость образа. Казалось, женщина внимательно слушает гида, но скорее всего, рассматривая картину Гогена «Кафе в Арле», она что-то представляла своё, может быть, сравнивая кого-то или что-то в своём воображении. Грушевскому понравилось, как она выглядит, как стоит и как слушает. У неё были тёмные глаза и брови, на лице не было никакой яркой косметики и помады, в ушах никаких серёжек. Хотя она и была модно одета, в её облике сквозило что-то старинное, словно она была представительницей прошедших веков. К тому же она вызывала в памяти Грушевского какие-то смутные ассоциации. Вглядевшись в её лицо, вспомнил – лет пятнадцать назад он некоторое время работал с девушкой, очень похожей на эту незнакомку и которая тогда ему очень нравилась. Однако та девушка, в которую Грушевский был когда-то влюблён, по прошествии этих лет располнела и мало походила на себя прежнюю. А эта незнакомка была её копией пятнадцатилетней давности.
«Да, что-то должно произойти», – взволнованно подумал Серафим Валентинович. В его жизни уже были подобные моменты.
Девушка вместе с группой ушла в соседний зал и
через некоторое время Грушевский, увлечённый созерцанием любимых картин, забыл о незнакомке. Но когда спустился в фойе цокольного этажа и зашёл в музейный магазин, где продавались книги, каталоги выставок и сувенирная продукция, опять увидел эту девушку. Она выбирала какие-то календари с репродукциями шедевров. Грушевский подошёл к ней ближе и, как заворожённый, стал за ней наблюдать.
Девушка, взглянув на Серафима Валентиновича, спросила бархатно-хрустальным голосом:
– Вы хотите тоже что-то купить? – И немного посторонилась.
– Нет, нет, – почти испуганно ответил Грушевский и отошёл в сторону.
Он понял, всё это неспроста. И дал себе зарок, «если ещё раз её увижу, подарю этой девушке свою книгу».
Подойдя к гардеробу, Грушевский прямо перед собой увидел её вновь.
– Девушка, я – писатель, – обратился он к незнакомке. – Хочу подарить вам книгу, потому что сейчас вы подсказали мне сюжет для очередного рассказа. – На ходу придумывая повод, убедительно произнёс Грушевский.
– А что вы пишете? Фантастику? – спросила девушка, удивлённо посмотрев на Грушевского.
– И фантастику, и о любви, и о писателях. Кстати, как вас зовут, я подпишу вам книгу.
– Лина.
Подписывая книгу, Грушевский вложил в неё свою визитку.
– Лина, вы можете позвонить мне через неделю, и я пришлю вам свой рассказ.
– Желаю удачи, – проникновенно ответила молодая женщина и направилась к выходу.
Чтобы прийти в себя, Грушевский намеренно задержался в вестибюле. И только когда вышел из музея, его осенило:
– Как же я сразу не сообразил. Лина – это краткая форма имени Полина, и голос этой незнакомки как у Полины Тургеневой и рост такой же, на полголовы выше, чем у него. Какие-то чудеса. И если рассказать Тургеневой, она не поверит…
Обещание незнакомке написать рассказ завладело его сознанием. Конечно, говоря ей, что он пишет и фантастику, и о любви, он несколько преувеличил. Главным направлением его всё-таки было литературоведение. Хотя воображение иногда рисовало картины почти осязаемо-реальных историй, которые можно было смело воплощать в рассказы и повести. Его любимый писатель Александр Грин был для него образцом. Беллетрист Грин, как он себя называл, гениально придумывал не только полуфантастические полные непредвиденностей истории, но и создал вымышленную, но реально воспринимаемую читателями страну, как её позже окрестили Гринландией, с её жителями и городами.
Покинув музей, Грушевский сел на лавочку в ближайшем сквере. В его растревоженном воображении стала возникать история любви немолодого литератора и его почитательницы, прообразом которой был, конечно же, он и Полина Тургенева. И незнакомка Лина, поразившая его в музее, стала в этой истории воплощением самой чистой и сильной любви. В своих фантазиях Серафим Валентинович мог позволить себе гораздо больше, чем в реальной жизни.
Грушевский ненавидел хамство, особенно если это проявлялось в женщинах. Лина-Полина также как и он, резко отрицательно относилась к этому «пороку». Подобный способ общения был для неё чужд. Она всегда сторонилась вульгарности и бескультурья, была чуткой, умной женщиной, несколько выпадавшей из современной жизни. Как и Ассоль, ждала своего принца. И если Артура Грэя в своей жизни она так и не встретила, зато была сильно увлечена писателем Грушевским. Они много общались, тот часто провожал Лину домой, рассказывая девушке много увлекательных историй. Правда, в возникшей истории Серафим Валентинович не замечал любви незнакомки, а та боялась признаться ему в своих чувствах. Они дружили, радуясь взаимному общению.
Как-то вечером Грушевский провожал Лину, и они направились к её дому через длинный проход, огороженный с двух сторон высоким сетчатым забором. Обычно через него ходило много народу, он был хорошо освещён, но в этот раз людей не было, да и несколько фонарей не горели. Увлечённые разговором Грушевский и Лина прошли несколько метров, как неожиданно за их спиной появилась фигура высокого мужчины, который их быстро догнал и преградил дорогу.
– А ну стоять, – прошипел незнакомец, в его руке блеснул нож. – Папаша, гони деньги, и чтобы всё было тихо, – угрожающе приказал грабитель.
Серафим Валентинович и Лина растерянно остановились, не зная, что делать. Место, откуда появился грабитель, был плохо освещено, да и людей рядом не было.
В этот момент утонченная Лина неожиданно отстранила Грушевского в сторону и, встав между ним и грабителем, твёрдо произнесла:
– Слышь, ты, дядя, если моего парня тронешь, я тебя загрызу, и твой нож тебе не поможет!
Грабитель такого не ожидал и от подобной дерзости даже рот приоткрыл. Лина смотрела на него в упор, всем своим видом показывая, что не шутит. Грабитель сплюнул и криво усмехнулся.
– Ну, мужик, тебе повезло. Такую деваху отхватил, мне бы такую подругу. Ладно, валите, и чтобы всё было тихо.
Грушевский и Лина почти бегом устремились к противоположному выходу, боясь, что грабитель передумает и начнёт их преследовать.
Выйдя на улицу, они остановились. У Лины началась истерика: её била нервная дрожь, она зарыдала.
– Линочка, дорогая, успокойтесь, – Грушевский обнял женщину. – Всё прошло. К сожалению, в жизни бывает и такое. Мне страшно стыдно, что так вышло, и я ничего не предпринял. А вы – умница. Большая умница!
– Серафим Валентинович, я сама от себя такого не ожидала. Но когда представила, что он вас может зарезать, я о себе не думала, хотела его прибить, – улыбаясь сквозь слёзы, прошептала Лина.
– Линочка, зовите меня просто Серафим, без отчества, зачем такие формальности, – кажется, так вы меня представили грабителю, а вы теперь моя девушка, – попытался пошутить Грушевский.
Только сейчас он понял, как эта женщина его любит – ради него она рисковала собой. Какой же он был глупец, когда не замечал её сильных искренних чувств. Что нужно ему ещё в жизни, когда рядом такая любящая душа? Решение пришло мгновенно.
– Давайте зайдём в ближайшее кафе, выпьем коньяку и окончательно успокоимся, тем более у меня к вам важное предложение, – мягко произнёс Грушевский. – Но прежде я позвоню в полицию, – добавил он, – и сообщу, что около прохода орудует грабитель.
В кафе Грушевский заказал коньяк, кофе и пирожные.
Когда Лина пришла в себя, Серафим Валентинович, глядя женщине в глаза, с чувством произнёс:
– Лина, поверьте, то, что я сейчас скажу, весьма серьёзно. – Грушевский пододвинулся к Лине ближе и взял её за руку. – Давайте начнем писать совместную книгу жизни. Вы сегодня блестяще написали первую главу. Теперь моя очередь. Выходите за меня замуж. Не пожалеете, я буду также искренне любить вас, как вы любите меня.
Глаза Лины наполнились слезами.
– Серафим, я согласна, только при одном существенном дополнении.
– Каком? – напрягся Грушевский.
– Будем писать совместную книгу жизни и… – Лина, сделала паузу и улыбнулась, – долгой взаимной любви!
***
Грушевский так растворился в придуманной им истории, что сразу не сообразил, где находится, и что реальность совсем другая. Рядом с ним на лавочку присела пожилая женщина. Она разговаривала с кем-то по телефону, обсуждала последние новости.
Серафим Валентинович недоумённо посмотрел на пенсионерку, словно после крепкого сна ему требовалось время, чтобы прийти в себя, проанализировать пережитое, а его в это время кто-то бесцеремонно нагружал ненужной информацией. Его это разозлило. Грушевский закрыл глаза и стал представлять, как ему поступить дальше.
Когда он пришёл в библиотеку, то к своему удивлению не увидел Тургеневу. «Странно, почему её нет, ведь она так хотела послушать мою лекцию? – с тревогой подумал Грушевский. – Может быть, она где-то задержалась и подойдёт позже, – постарался он успокоить себя.
Выступление прошло неплохо, но Серафим Валентинович понимал, что в этот раз не было душевного огонька, непринужденной импровизации, которой он всегда отличался. Грушевский не чувствовал благодарного взгляда и той заинтересованности, которые исходили от Полины. Этого ему не хватало. Рассказывая о любимых поэтах, он ловил себя на мысли, что ждёт появления девушки, но её не было.
Серафим Валентинович подошёл к библиотекарям и непринуждённо, как бы между прочим, поинтересовался, почему не было Полины.
– А что, вы разве не в курсе, что произошло? – удивились коллеги Тургеневой. – Она умерла…
– Как? Когда? – Побледнел Грушевский.
– Подробностей пока сами не знаем, – стушевались женщины.
– Держите меня в курсе… – срывающимся голосом попросил Серафим Валентинович и быстро направился к выходу, боясь у всех на виду расплакаться. Сев на лавочку, Грушевский дал волю чувствам.
– Как же так, как же так, – растерянно повторял опечаленный Серафим Валентинович.
– Она такая молодая, такая душевная девочка, она, как и Лина, сильно меня любила, а я её не ценил… Грушевский ругал себя последними словами за то, что был таким невнимательным. Из его глаз текли слёзы, но он не обращал на это внимания. Он был крайне расстроен.
– Всё нужно делать вовремя. Чего я ждал, чего? – шептал Серафим Валентинович. – Вот и дождался…
Кто-то потянул его за рукав, и он услышал встревоженный женский голос:
– Мужчина, вам плохо?
Грушевский открыл глаза. Он сидел в сквере на скамейке около Пушкинского музея. На него участливо смотрела пожилая женщина, которая раньше разговаривала по телефону со своей соседкой.
Грушевский стыдливо посмотрел по сторонам и провёл по лицу рукой. Его щёки были мокры от слёз.
– Спасибо, всё хорошо, просто… – Грушевский замялся, подыскивая слова, – приснился… плохой сон, – Серафим Валентинович криво усмехнулся.
– Я вас, наверное, напугал? Извините.
– Ещё бы, я думала у вас несчастье, – недовольно проворчала женщина, – оказывается у него просто сон…
– Да, сон, который на многое открыл мне глаза…
Теперь он точно знал, что Полина Тургенева его любит, а он лишь развлекает её красивыми байками. Ему действительно нужен в жизни такой преданный друг и такая любимая женщина, как Лина-Полина. Тем более что и он, и она прекрасно понимают друг друга.
Грушевский улыбнулся.
«Спасибо тебе, знакомая незнакомка, ты мне серьёзно помогла, – мысленно обратился к ней Грушевский. – Твоё появление – явный знак то ли из прошлого, то ли из будущего. С этого дня начинается новый этап в моей жизни… Теперь я знаю, что нужно делать.
Грушевский посмотрел на часы, встал и решительно направился к ближайшему метро.