Кажется уютным, отчасти домашним чрезвычайный любитель покушать (именно так – поесть не подходит), вечный дедушка Крылов: так выставивший на обозрение пороки наши; так… незло, точно, скрупулёзно, в поэзии поющейся, вещной и вечной, показавший лжерадушие, гранулы глупости, жадное желание примазаться к сильному, провалы в скважины и прораны саднящего самообольщения, метафизику муки бытия – ибо не мы же вложили столько порочного в себя, в свои внутренние бездны?
Острый насмешник, порой грубоватый - сатирический поэт Пётр Шумахер писал, тонко и гадко прозревая суть человеческой породы-природы:
Лукавый дедушка с гранитной высоты
Глядит, как резвятся вокруг него ребята,
И думает себе: "О милые зверята,
Какие, выросши, вы будете скоты!"
Дедушка Крылов, уютный баснописец не кажется, между тем, жёстким и столь не верящим в человеческую породу; знакомый с детства поколениям русских, ласково лелеявший слух совершенными созвучиями, тонко подсмеивался, показывая пороки, воплощённые в разных зверушках, а вовсе не отличался уничижительным взглядом на человеческую действительность...
Сколько вокруг мартышек!
…вот одна из них, что к старости ослабла глазами, бесконечно играет с бессмысленными с её точки зрения стекляшками: а вот другая: в мужском варианте, правда, - будучи дворником, судит о, скажем, сложной музыке: мол, чепуха всё это… Из другого классика сразу монтируется: «Суди, дружок, не выше сапога…».
Классики перекликаются – как перемигиваются смыслы созвучий…
Сколько вокруг мосек! Не счесть… Постарайся, человече, сам прожить так, чтобы не оказаться Моськой, облаивающей слона, который, продолжая движение, и не видит тебя…
Любой, будучи пристрастным исследованием самого себя, вмещённой в него самости, различит множество образов Крылова в недрах собственной психики: Крылова - вечного и не ветшающего, мудрого, наставительного – без нудной дидактики. Множество? Да…Но… человек не может жить без сознания собственной хорошести, погибнет, оттого не кажутся созвучия мудрого, как суфий, Крылова жёсткими, он просто показывает: так есть, намекая – хорошо бы, чтоб стало иначе.
Вот он, полудремотно устроившись в кресле, взирает на детишек, играющих между его персонажами: детишек, возможно, ещё не читавших его басен, а может уже и учивших «Стрекозу и муравья»; он взирает на них, полагая, что вырастут скотами, как утверждал язвительноязыкий Шумахер, или нет… надеется, что сохранят хоть какую-то меру чистоты, из той, что сейчас заполняет их души.
Странно – но язык Крылова практически современен, иногда мелькающие неупотребимые ныне словечки только придают ему онтологическое обаяние, а так – живой, наш язык:
Свинья под Дубом вековым
Наелась желудей досыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала…
…Невежда так же в ослепленье
Бранит науку и ученье
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
Ювелирная отточенность строк сверкает алмазной гранью.
Разобранный на афоризмы народной речи, Крылов словно растворён в действительности языка, который, ведая изнутри, использовал для создания перлов… в не меньшей мере, чем язык использовал его, как ретранслятора истин.
…грех неблагодарности подвергнется осмеянию:
Журавль свой нос по шею
Засунул к Волку в пасть и с трудностью большею
Кость вытащил и стал за труд просить.
«Ты шутишь! — зверь вскричал коварный, —
Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!
А это ничего, что свой ты долгий нос
И с глупой головой из горла цел унёс!
Поди ж, приятель, убирайся,
Да берегись: вперед ты мне не попадайся».
Множественность грехов ведал Крылов, сам склонный к иным из них и понимающий чётко: сколько не хватай грехи за шкирки, не вытаскивай их, чертенят, на свет правды, всё равно выскользнут… Останутся с нами.
…не переберите с гостеприимством, не уподобьтесь Демьяну:
Тут бедный Фока мой,
Как ни любил уху, но от беды такой,
Схватя в охапку
Кушак и шапку,
Скорей без памяти домой —
И с той поры к Демьяну ни ногой.
Интересно чередование строк: укороченная сходится с удлинённой, что придаёт особое богатство речи, делает её предельно насыщенной, вместе – уподобляя разговорной.
Всё интересно – в полях и пространствах Крылова, возделанных поэтическим инструментарием с базой опыта и с той щедрой мерой дара, который не подразумевает тления плодов.
Возможно ли подсчитать все перлы Ивана Андреевича Крылова?
Великолепные сгустки смысловой силы и красоты, они учат нас вещей краткостью, ибо в сознание большинства живут в основном вырванные из контекста; они остро ранят осознанием своего несовершенства, и, желая осудить соседа, вдруг дёрнешься, вспомнив: «Чем кумушек считать трудится»…
Порою представляется невозможным, чтобы один человек, один поэт рассыпал столько чудесного, сверкающего точной моралью, совершенно данного в ярко сверкающих строчках. Разумеется, сами басни живы целостностью, и кажутся фрагменты иных обветшалыми, то это пустая кажимость: вот, вспыхнуло, ожило, пошло… Крылов сопровождал нас с детства: входил в реальность дошкольников «Вороной и лисицей», не совсем понятной, может быть, но папа или мама разъясняли; «Стрекоза и муравей» были проще, иносказание лежало на поверхности, а мелодика стиха врывалась в сознание без нудного заучиванье; «Лебедь, рак и щука» подсказывали, как стоит организовывать отношения с другими, и что ценно в дружбе, а что является наносным. Трусливая, брехливая Моська лаяла на слона, и по-прежнему не играл квартет бездарных глупцов. Ах, сколько персонажей Крылова ходит по чиновничьим коридорам: и это понимаешь без отметки в собственной памяти: «Чем кумушек…» - ибо никогда не был чиновником, а только страдал от них. Но - как знать? – выстраивая лестницу своей жизни, не совершал ли чего-то, что наносило ущерб ближнему? Наверняка совершал, как же проживёшь без этого…
Крылов дидактичен без педалирования дидактики: через образный строй, через милых зверушек и насекомых; Крылов даёт такой богатый ритмический узор стиха, что великолепие содержание увеличивается, как будто. Щедрый Крылов. Домашний, уютный дедушка Крылов. Такой непримиримый, колючий, вечный Иван Андреевич Крылов, отметивший 13 феврвля своё 255-летие со дня рождения.