• Главная
  • Поэзия
  • Проза
  • Мир писателя
  • Пульс событий
  • Партнеры
  • Авторам журнала
Меню
  • Главная
  • Поэзия
  • Проза
  • Мир писателя
  • Радуга России
  • Слово без границ
  • Розовая чайка
  • Записки пилигрима
  • Даль памяти
  • Книжная полка
  • Рукописи не горят
  • Молодые голоса
  • Родная речь
  • Театральный разъезд
  • Литературный календарь
  • Кулинарный мадригал
  • Детская площадка
  • Пульс событий
  • Наши партнеры и проекты
  • Архив
  • Авторам журнала
Выпуск № 4, июль-август 2023
  • Радуга России
  • Слово без границ
  • Розовая чайка
  • Записки пилигрима
  • Даль памяти
  • Книжная полка
  • Рукописи не горят
  • Молодые голоса
  • Родная речь
  • Театральный разъезд
  • Литературный календарь
  • Кулинарный мадригал
  • Детская площадка
  • Архив
Александр БАЛТИН
25.07.22

ЖИЗНЬ КОРОТКА. ТОРОПИТЬСЯ НЕ НАДО

О стихах и поэмах Николая Алешкова

НОТЫ ЗЕМНЫЕ И НЕБЕСНЫЕ

Быстротечность реальности – один из крестов человека: хотя…столь, казалось бы, противоречивые субстанции – стремительность жизни, длящейся, коль очутился в финале, две секунды, и конкретика креста, гнетущего, пригибающего к метафизической земле…

Николай Алешков увидел это так:

Наверно, я впадаю в детство...

Хоть память рвётся, словно нить,

но как же хочется вглядеться

во всё, чего не возвратить!

 

В двенадцать лет я был подпасок.

Кнут бригадир доверил мне,

чтоб я учился без подсказок

держать порядок в табуне.

Собственные призмы и окуляры поэта, как будто, растворены в покрое его языка; в интенсивности окраса его взаимоотношений с языком…даже; но страстное желание вглядеться в былое связано и с метафизикой жизни: попыткой постичь содержанье  собственной: самую суть всего, что было, что довелось пережить.

Компактная жёсткость, с какою рисуются картины, осиянные отзвуком счастья, даёт вариант стиха, уверенно укоренённого в философической почве всеобщности – о которой писал старый русский философ Фёдоров; и – вместе с тем – никакой тяжести, лёгкость мальчишества…снега…санок…лыж.

С крутой горы на санках и на лыжах

Не каждый был готов скатиться вниз.

– А на больших санях? – придумал Рыжий.

Мы поддержали Рыжего каприз.

– Внизу – обрыв!

– Метель сугробы лижет.

Удержимся за них, как за карниз...

Стихотворение вибрирует, врываясь в пространство суммами волокон: эмоции человеческие столь туго переплетены, что, вглядываясь в себя, диву даёшься.

Поэзия Алешкова пристально вглядывается: и в поэта, и в окружающее пространство, и в мутноватые вазы времени…порою размышления поэта мучительны, тяжелы, как плуг: но – без подобного рода тяжести человек становится одномерным: не говоря о поэзии:

О свободе толкуют много.

О свободе мечтает всяк.

Отрекись от себя, от Бога,

и – свободен... Иначе – как?

-

Будь ума у тебя палата,

будь ты круглый совсем дурак...

Одиночество – это плата

за свободу. Иначе – как?

Современность разрывается шарами боли: современность, в которую все мы (отчасти – насильно) ввёрнуты, не оставляет места высоте гуманитарного парения и области откровения стиха; поэтому Москва представлена поэтом так:

Толпа. И сплошь чужие лица.

Бреду с поникшей головой.

Привет, нерусская столица,

когда-то бывшая Москвой!

Не узнаю тебя. Давно ли

всё так знакомо было тут?

Родными виделись до боли

Тверской бульвар, Литинститут.

Но труд поэта обесценен.

К кому взывать? Болеть о ком?

Застыли Пушкин и Есенин,

как чужестранцы, на Тверском.

Всё верно, и вектор мысли – острый, как биссектриса – точно рассекает сердце читающего.

Однако – ничего не поделать.

Остаётся хлеб и свет поэзии: для тех, кто способен слышать, в ком окончательно не окостенело сердце, покрывшись коростой стяжательства и эгоизма, и безнадёжность, периодически возникающая в стихах Алешкова, снижается и просветляется высоким эстетическим уровнем, предлагаемым поэтом:

Дым Отечества. Запах костра.

И развязка банальнейшей драмы:

ни кола у тебя, ни двора,

только крест на могиле у мамы.

…ибо нет камня безнадёжности: есть бесконечный свет: и один из способов соучастия в оном – высокая поэзия…

В частности,такая, какую предлагает Николай Алешков.

Стоит вчитаться, всмотреться в мир поэта: ибо, пронизанный лучами солнца духа, он даёт вариант звуко-смыслов, помогающих росту души.

Патриотизм…Он может быть разным: шапкозакидательным,  показным, а у Николая Алешкова – тихие ритмы: ведь тишина – сильное, силовое явление: в конце концов, именно из неё рождаются созвучия, способные менять данность к лучшему:

Будь негромким, слово о России.

О любви не принято кричать.

Вот опять рассветы оросили

Землю,что добра ко мне, как мать.

Здесь травинка каждая и ветка

прозвенеть готова, как струна:

родина одна у человека,

словно сердце – родина одна.

Вещий, глубокий звук; глобальные сравнения: всеобъемлющие; строки – вместе с тем – звенящие натяжением струн, которые и упоминаются…

Звук – точно щедро идущий из недр «Слова о полку Игореве…»: от старины, перешедшей в вечность, на которую всегда и ориентирована подлинная поэзия.

Именно подлинность ощущается, когда читаешь и перечитываешь стихи Алешкова: подлинность света, счастье материнского слова и защиты, соприродность родному: земле, хлебу, высоте небесной, вечно распростёртой над нами, дарящей столько образов и мотивов.

Алешков делает портреты людей крепкими словесными мазками: и лучи строк организованы так, что зримость изображения становится чёткой, - будто, вступая в страницу, видишь в реальности человека, которому посвящено стихотворение:

Он крепок ещё, мой сосед-инвалид.

Спроси про житьё-бытьё,

он сразу ответит: «Протез не болит,

а всё, что при мне – моё!»

Спроси про войну, и начнётся рассказ:

«Был виден уже Берлин.

Накрыл, аж посыпались искры из глаз

осколочным, сукин сын!

И от бинтов, что от крови черны,

от кастелянш

в двадцать два года пришёл я с войны –

на костылях.

«Характер» - наименовано произведение, и крепкое это, со становым хребтом жизни связанное понятие раскрывается суммою строк вещно и плотно.

Но и нежность присуща поэту в неменьшей мере, чем жёсткость  словесного мастерства; когда речь заходит о маме, о роде, когда звучат песни, окрашенные всеми тонами радуги, и плавная музыкальность так тепло вливается в душу, будто и сердце покачивает, как колыбель:

Над тесовою крышей

пели ветры в трубе.

Сын Петра и Мариши,

я родился в избе.

Ветры весело пели

и качали звезду

над моей колыбелью

в сорок пятом году.

Бывает онтологический ветер – жизни, судьбы; бывают и напевные, словно серебрящиеся ветерки, о которых – таинственных – и пишет поэт, разворачивая повествование о жизни. Тут и жар-птице немудрено появиться: залетит из сказок, поразит цветовым орнаментом:

И салюта зарницы,

что зажглись над Москвой,

расцвели, как жар-птицы,

над моей головой.

И ливень вдруг становится очеловеченным персонажем:

Уж листья ржавые стряхнули

Дубы, а ветер подхватил.

И то ли гвозди, то ли пули

В суглинок ливень вколотил.

 

И по исхлёстанной дороге

Вода катилась, пузырясь,

И на родительском пороге

Я ждал, когда просохнет грязь.

 Грязь просохнет, и можно вступить в своеобразный диалог с окружающим миром, прикасаясь к тайне собственного детства; и снова нежность овевает стихотворение, или – окружает его своеобычной аурой:

Среди берёз, ромашек и полыни

катилось к речке детства колесо.

Отсеребрились солнечные ливни,

и вырос я, как в поле колосок.

Колосок России: любовь к которой окрашивает поэзию Алешкова нежно-небесными тонами…

Ах, небо России! Нет ему конца и края, переливается золотою синью, расходится замечательными световыми волнами, и даже ежели хмурится – ничего страшного: одарит великолепной, ливневой водой: любуйся из окошка, или, коли лето, мчись под радость быстро несущихся струй, точно сшивающих, соединяющих небо и землю.

Алешков наполняет стихи конкретикой: чтобы чётче становились картины: ведь так необходимо удержать то - неповторимое - детство, что расходилось прекрасными линиями счастья…множественного: вот хоть рыбацкого:

Меж сосен, по пыльной тропинке

на речку бегу босиком.

Язя, пескаря ли в Челнинке,

авось, заманю червяком.

Однако, дальше включается драматический механизм: он возник в недрах произведения, поскольку был таким в судьбе, из которой ничего не выкинуть (есть в этом некоторая обречённость, но поэзия может преодолеть и оную):

Челнинка меня заманила!

Тону, как Чапаев в кино.

Какая-то тёмная сила

меня затащила на дно.

Порог неулыбчивой смерти

я б запросто перешагнул,

Но вовремя Саша Осетрин

в тот омут холодный нырнул.

Сон в бездне, я помню, был сладок.

Зачем я вернулся на свет?

Шестой доживаю десяток,

а Саши Осетрина нет.

Меня мужики откачали,

спасённого Сашей со дна.

Я слышал, как маму кричали,

как с поля бежала она…

Смерть – тайна тайн: великая, неразгаданная; прикосновение к ней в раннем возрасте: да ещё в таком варианте – не могло не окрасить определёнными тонами мировосприятие: но…есть ли антрацитовые оттенки в этом окрасе? Ведь во внезапно открывшейся бездне сон был сладок: возможно онприобнажал полосы потустороннего, остающегося всегдашней загадкой…

Выбор – одна из глобальных иллюзий человечества: мы не имеем возможности выбрать родиться  нам, или нет, также и с уходом своим; но поэт – этот своеобразный сейсмограф бытия – лучше и тоньше, чем кто бы то ни было, чувствует соединённость свою с таинственной силой, ввергающей его в язык: и – не дающей умереть, прежде, чем не скажет всего, что должен сказать граду и миру: пускай ныне – равнодушно-прагматичному граду, и слишком утяжелённо-материальному миру…

Образ мамы раскрывается световой силой:  деревенское, избяное включается в пространство стиха с той естественностью, с которой текла живая плазма жизни:

Начинается мир за порогом,

а за печкой сверчок верещит.

Вечер. Мама беседует с Богом.

На божнице лампадка горит.

Я лежу на скрипучих полатях.

У святых озаряются лбы.

И сливается мамино платье

с полумраком вечерней избы.

Родные картины поэта становятся родными и читателю: ярко мерцает лампада, и лбы святых, мощно включённые в круг сияния её, дают эффект всеприсутсвия тайных сил.

Субстанция жизни разлита в воздухе.

Воздух Н. Алешкова – лёгкий и плотный, в нём избыточно – и хорошо избыточно – разного; и внешняя простота стиха оборачивается глубиной жизненной бездны. Беды не могут не отразиться в ней, ибо с жизнью не поспоришь. Вот гроза разойдётся: и будет напряжение гудеть в строчках, вибрировать силой природного представления:

Свалив на бугре недомётанный стог,

взбесившийся ветер скатился в низы.

И в тёплую пыль деревенских дорог

упали тяжёлые капли грозы.

 

Ворчала, ворочалась туча-зыбун.

Вдруг ливень ударил, ручьи потекли.

И мчался пришпоренный громом табун,

вздымая копытами комья земли.

Капли чувствуешь – как видишь прибитую ими пыль; и сероватый орнамент, вспыхнув на миг, сольётся в закипевшую грязь…Грязи в современности много: но она не пристаёт к поэзии Алешкова, остающейся чистой и пронзительной, светлой и…отчасти торжественной.

Торжество жизни познано поэтом – оно передаётся во всех нюансах.

Интересны порой метафизические ходы, предлагаемые Алешковым:

Но спрятаны в майской сирени

порывы мальчишеских лет.

Всё отражается во всём – и ничего не проходит (косвенное доказательство существования того света); и бытие само, возможно, сплетено из тончайших нитей, а зрение наше устроено так, что видим только крупные формы.Физическое зрение.

Поэтому необходимо иное: внутреннее, позволяющее видеть глубоко: до корней души.

Жизнь – с другой стороны – есть исследование собственной души, и то, как делает это, созидая свой поэтический манускрипт Н. Алешков, наполняет сознание уверенностью в превосходстве света над другими субстанциями… Кама мелькнёт синевато-стальною лентой; заиграют краски сенокоса, вспомнятся картины Венецианова, зажжётся золото трав, и такие ароматы наполнят пространство!

И день надвигается, небо продрав.

Идёт навигация по морю трав.

И взмокшие кони от солнца – рыжей,

и сбиты ладони от грубых вожжей.

Свой взгляд позволяет оригинально представить явление: и неожиданная – казалось бы – навигация – чрезвычайно уместна в контексте стихотворения.

Возникают ноты лихости: как же русскому обойтись без неё?

Я отпетый, я орловский,

я всё время чушь несу.

«Тихо, Маша, я – Дубровский», –

в темноте произнесу.

 

Ты узнаешь голос сразу

и ответишь мне: «Дурак!»

Отойдём за маслобазу.

Не ждала меня никак?

Зажигается многоцветно силовое поле поэм: Алешков строит их сюжетно: как сюжетна жизнь; и необходимость повествования о ней будет разворачиваться свитками деталей, подробностей, - звук набирает колокольную мощь, и возникает «Колокол»»:

Колотили колокол кувалдами

дюжие хмельные мужики –

откликалось эхо за увалами

и в бору сосновом, у реки.

 

Что ж вы, мужики, жуки навозные?

Хоть бы кто-то крикнул вам – не сметь!

Гневно клокотала в зимнем воздухе

звонкая разливистая медь.

Логична горечь – она естественна от свершённого события: но – колокола непобедимы, и остались они, и отливались новые – чтобы благовестить над Русью.

Советская история на изломе будет рассмотрена через образ Матрёши: её же именем и названа поэма, и то, что под нею значится: к сожалению, быль – говорит о многом, сжимающим кулаком сердца поколений.Развал СССР – это смесь катастрофы и преступления, как очевидно ныне.

Ветер памяти может быть лют: но – он от опыта лет, и всякий опыт, вероятно, ценен: хоть порой и кажется – не так, не должно быть многого!

И ветер памяти засвищет,

в жгуты свиваясь с двух сторон.

И голоса на пепелище

Воскреснут – из былых времен.

Но – круглы караваи поэм Алешкова, вкусно выпечены они, питательны – в духовном плане.

Поэт изрядно работал и с переводами, давая русские голоса таким разным творцам, как Габдулла Тукай и Хасан Туфан, ИльдарЮзеев и МахмутХусаин, Разиль Валеев иАхметАдиль, АльфияКрымгужина и ВасилийЭктель…Космос поэзии чрезвычаен: и многие должны зазвучать на русском, обогащая именно русский сегмент всеобщего космоса поэзии.

Круг жизни – ширь бытования поэта. Алешков прослеживает и просвечивает стихом все наиважнейшие явления и феномены бытия, и, собирая в словесные короба разнообразные образы, суммарно поднимает их – прекрасно-невесомые, расписные – к пластам метафизических небес: и – верится – оные небеса, определяющие жизнь,  благосклонны к творениям поэта.

 

ТРАГЕДИИ И ВОСТОРГИ

… Детство навсегда с тобой: хоть уходит оно, хоть нет этого малыша, потом мальчишки: но запас детских лет, как своеобразная гарантия дальнейшей прочности. Нежно – в ажурных воздушных разводах, и пианистическим туше прикасаясь к строкам, повествует Николай Алешков:

Я проснулся, как будто из плаванья

Возвратился и вижу – река…

Ветерок над закамскими плавнями

Чуть шевелит листву тальника.

Вижу - катится в небушкочистое

Солнце, круглое, как колесо.

Пахнет илом и рыбой на пристани,

Словно брызнуло детство в лицо…

Возникает двойственное ощущение  необыкновенной лёгкости, и – вместе с тем – вещности, предметной насыщенности стихотворения; впрочем, такая высокая двойственность – характерная черта этого поэта. Мотивы осени у него пересекаются с сокровищами воспоминаний, и, сочетаясь с тонкой поэтической вязью, дают музыкально-поэтический эффект:

Поздние хризантемы.

Воспоминаний рой…

В осени тонем все мы –

Только глаза открой.

Берег, река, берёзы.

Листья среди травы.

Время суровой прозы,

Оклики синевы.

Проза попадает в поэзию Алешкова в той мере, в какой необходима: чтобы своеобразно укрупнить впечатление, производимое стихотворением – пока хризантемы, не ведающие человеческих печалей, словно хрустальные, нежно позванивают на онтологическом ветру жизни.

Но горькая квинта – злая мера: и образы прошлого пьяного опыта ложатся в строки поэмы «Горький нектар, или дважды непьющий». И в ней напряжённые вибрации, словно факелы сожалений, вспыхивают тут, и там:

Не стучи в холостую обитель

Облетевший есенинский клён!

Помню — спьяну кого-то обидел.

Кем-то сам был в сердцах оскорблён…

 

Ночь постылая ждёт на пороге.

Льётся холод из звёздных прорех.

Я хотел полюбить очень многих,

Но души не хватило на всех.

 

Растранжирив её без разбору,

Я с пустыми руками стою.

Мне, наверное, с дьяволом впору

Расквитаться за душу свою.

Строки говорят о подлинности трагедии, преодоление которой не сотрёт жёстких, шероховатых, заставляющих сожалеть воспоминаний. Уместно вспомнить, что Алешков вслед за своими самыми высокими наставниками и учителями (от Пушкина и Есенина, до Рубцова и Юрия Кузнецова) традиционно, по-русски открыт и исповедален. И если он кого не любит, так это абсолютно «правильных» стихотворцев, в текстах которых комар носа не подточит, уж настолько они безгрешны и безупречны - хоть моральный облик строителя коммунизма с них пиши! Увы, немало таких не только в советском прошлом, но и в нынешнем литпроцессе. И не случайно журналист Пётр Дронов назвал однажды Николая Алешкова «поперечным поэтом». Эта поперечность особо ощутима в  отношениях поэта с властью. Однако относительно собственной души поэт неправ: она велика у него, и именно это качество позволяет поверить в искренность  осуждения собственных алкогольных неистовств, и возникающие параллели с «Чёрным человеком» становятся  логичны: и резкость, с которой прописаны они словесно, заставляет глубже сопереживать, читая поэму:

Коли звал, так встречай словно гостя!

Бить башкою стеклянный овал

Не спеши — это зеркало тростью

Сам Есенин уже разбивал.

 

А поди ж ты — оно уцелело,

И поныне висит на стене.

Нет во времени бесу предела –

Вот и ты отразился во мне.

 

Как две капли воды мы похожи –

Это зеркало сроду не врёт.

Я тебя, словно тварь, уничтожу,

Но покуда вкушай от щедрот.

Щедр и глагол поэта: многое вбирая, он стремительно выплёскивается в данность, словно стремясь предостеречь, уберечь, но и – прекрасно исполняя свою партию. В «пьяной» поэме есть места страшных провалов:

Я летал в сновиденьях в гробу –

Вам такое вовеки не снилось…

А завершается это четверостишие вопросами к самому себе, - искренне кающемуся:

Как вместилось всё это в судьбу?

И зачем это всё совместилось?

Описания алкогольного восторга и неизбежного небытия чередуются, чтобы вывести в силовую полосу просветления:

Я не сам эти строки пишу —

Их диктует огромное море.

И не надо ни счастья, ни горя —

Я пишу, никуда не спешу,

Чьей-то воле неведомой вторя,

Доверяясь карандашу…

Всякий опыт, вероятно, необходим: через разное проходит тело, чтобы взрослела душа. Мучительность иных откровений поэта свидетельствует о неустанной работе души: не ведающей выходных, порою вынужденной корчиться от пытки вопросов:

Что человек? Ошибка Бога?

Не знаю я, не знаешь ты.

Мысль изречённая убога,

А жизнь земная – у черты.

Всесилен Он – твердят пророки,

И мир по замыслу Его

Из глины слеплен. Грянут сроки:

Ба-бах! И нету ничего…

Что жизнь, что смерть? Что за порогом?

Об этом знает только Он.

А ты терпи в молчанье строгом

До судных, праведных времён!

Есть и высокое смирение в этих строках: не в смысле согбенной шеи, но в ощущении мира в центре себя, в своём сердце. Есть и то, что ощущается, как кредо поэта:

Я ни в бандах, ни в партиях не был,

И с закваской славянской в крови

Уповаю на Землю и Небо –

На истоки вселенской любви.

Кредо сие – от высоты познанной и прочувствованной правды: бытия, себя в недрах оного… Да, в мире много лжи, зла и боли, но стихи Алешкова своим световым напряжением, мудростью элегических мотивов, качественной выделкой противостоят им. Август, подъедаемый осенью, отражается в зеркалах времени духом логичной печали, но и – прелестью цветов бытия:

На цветок ли взгляну придорожный

Иль с печалью своей осторожной

Прикоснусь к дорогому лицу –

И зелёной травинке поверю,

Шуму, шороху, птице и зверю

В заповедном осеннем лесу…

Нежность сочетается с силой – или сила заключена в нежности? Поэт демонстрирует оба качества: и энергия преодоления себя  ради обретения высшего своего «я» - замечательно бушует в его произведениях. И как по-домашнему, чисто и светло, с необыкновенным раствором грусти, тонко налитой в сосуды строк, звучит обращение автора к родной сестре:

Дождик капает с крыши,

прямо в память летит.

Дочь Петра и Мариши

Рядом с братом сидит.

Долго ль дождику литься

На родительский дом…

Будем Богу молиться

За хранимое  в нём!

Этот дождик рождает радугу надежды, а от соприкосновения со стихотворением становится светло.

Прекрасен аккорд из другого четверостишия: он бьёт в читательское сердце, как в бубен, и прочувствованная мысль поэта своеобразно передаётся читающему, заставляя воспринимать реальность на иных оборотах:

Жизнь коротка. Торопиться не надо.

Пусть на пути за преградой преграда -

Не унывай, наслаждайся, живи

В Богом подаренной вечной любви!..

Если возможно так почувствовать Божественную любовь – не всё безнадёжно, сколь бы ни был искривлён социум, сколь бы ни слоились тяжестью человеческие отношения, сколько бы вопросов не замыкалось в себе, не подразумевая ответов. Высота поэзии Николая Алешкова проявляется ещё в прекрасной возможности поделиться многообразием испытанного, узнанного, пережитого так, чтобы согрелись сердца других.

 

  • Почта: journal@literra.online
Яндекс.Метрика