* * *
Уехать на лето в поместье
и сладко уснуть у пруда
с крестьянскою девкою вместе,
не ведая в этом стыда.
Бродить по заросшему саду,
вишневый вдыхать аромат,
и шлепнуть кухарку по заду,
и съесть поднесенный гранат.
А то — завалиться к соседям,
отведать кларета у них,
дивиться Цыгану с медведем,
шептать многозначно: «Фюр Дих…»
Ах, лето! Покосы и нивы,
и желтые всплески полей…
Мы стали, как боги, ленивы
в тени голубых тополей.
Забыты высокие песни,
не пишется боле сонет…
Скорее, скорее в поместье!
В поместье, которого… нет.
***
Приятна рыбалка во время дождя,
когда закипает вода мезозоя.
Лягушки, избрав горлопана вождя,
безмолвствуют в предожидании зноя.
А рыбы тем временем мечут икру
и тут же съедают ее от испуга
за будущих чад. Продолжаются с юга
свинцовые тучи. Закончим игру.
Маячит в прицеле сигнал поплавка,
по проводу лески бежит каблограмма
о том, что связистка не слишком ловка,
но трудолюбива и очень упряма.
Она вырывается вверх, к небесам,
задетая точным ударом железа.
Какое пространство открыто глазам!
Но схватка проиграна. Жизнь бесполезна…
Вот так же и мы — от зари до зари
шумим, суетимся, разводим руками…
А где-то над нами сидят рыбари
и пробуют воздух стальными крюками.
ОТКРЫТИЕ СВЕТА. ТРИПТИХ
1. Первопроходцы
С. Шевкову
«Мать-Богородица, Пречистая дева,
спаси, заступница, призри нас, сирых,
в час пополудни идем на дело,
да будет с нами крестная сила!» —
и уходили. Бросали женок,
дворы, лабазы… Дрожали руки…
И падал цвет им все время желтый,
а желтый цвет — это цвет разлуки.
Трещали кочи во льдах угрюмых,
редели зубы в цинготных деснах…
И поминали словечком грубым
они своих именитых тезок!
А льды сжимались, давили слабых.
И вслед за ними ломали крепких.
Ни те, ни эти не знали славы,
не ради славы рождались предки.
Не ради славы манил восток их —
к ней, в сути, не было интереса.
Но загорались огни восторга
в мужицких душах, в дымину трезвых,
когда над морем вставали скалы…
«Прости нас, Господи, и не сетуй…»
А шли зачем же?
Того не знали.
Хотелось просто поближе к свету.
2. Крест Марии Прончищевой
В. Федорову
Казаки роптали: «С бабой
нам успеха не имать.
Не пущайте на корабль,
растудыт ядрену мать!
За такое святотатство
как бы не было беды.
Не пущайте бабу, братцы,
не вернуться нам сюды!»
А она стояла тихо,
в мужнин спрятавшись камзол:
«Ой же лихо, мое лихо,
упаси от бед и зол.
Нет вины моей, что мужу
полетела я вослед:
только он мне в жизни нужен,
без него не мил мне свет!»
И прислушалась команда,
и вздохнула: «Так и быть —
господина лейтенанта
бабе
с нами вместе плыть.
Хоть на том, быть может свете,
да, глядишь, зачтется нам.
Уноси нас, буйный ветер,
в Самовитый океан!»
И пошли. Стучались льдины
в деревянные борта,
сухари да солонину
выбивая изо рта.
И туман ложился грузно…
Но, по-девичьи нежна,
не хотела быть обузой
командирская жена.
То устроит постирушку,
то в каюте приберет,
то про матушку-старушку
песню тихую споет.
И от песни этой тихой
так щемило вдруг в груди…
«Ох ты, лихо, мое лихо,
горе горькое, уйди…»
А судьба готовит жало
и вот-вот предъявит счет.
А Российская держава
результатов важных ждет.
Острова нужны и реки,
чтобы в год един сюда
добирались человеки
на трехпалубных судах.
Чтобы новые богатства
поступали не извне,
чтобы мощи набираться
государевой казне.
Ну, а то, что путь неблизок,
что порой — невмоготу,
что погодные капризы
пуще зверя стерегут,
то кому какое дело?
Если вызвался — иди.
Про свое не думай тело
на великом сем пути!
И не думали. Но все же
испытать пришлось с лихвой
им всего своею кожей,
пусть дубленой, но живой.
Сухари поела плесень.
Солонина — невтерпеж.
Впрочем, все б стерпели, если б
не цинги щербатый нож.
…Но измученной команде
до конца была верна
господина лейтенанта
благонравная жена.
Скольким выходила тело!
(О душе нужна ли речь?)
Одного лишь не сумела —
командира уберечь.
И помре он. И на берег
в знак почета был свезен.
Был обряжен и обмерен,
и в могилу унесен.
А еще через неделю
или, может, с небольшим
прах жены в тугую землю
был уложен рядом с ним.
И стояли тихо люди,
и шептали им вослед:
«Пусть земля вам пухом будет,
как вот этот вечный снег…»
И опять ушли…
Над теми ж,
кто навек остался здесь,
двести лет играет тенью
православный русский крест.
Двести лет, да что там, боле
видят с моря корабли
знак невысказанной боли —
символ веры и любви!
3. Первый дом
Александру Никифорову
Он вставал среди леса, рождаясь как в сказке. Доселе
не слыхала тайга громкогласной гульбы топоров.
Но пришли мужики из далекой оседлой Расеи
и ударили в сосны, сгоняя с коры комаров.
А по кромке рассвета катилось не солнце, но диво,
и смотрело на них сквозь прищуренный облаком глаз.
И кряхтел кашевар, напевая родные мотивы,
вспоминая с тоскою про хлебушек черный да квас.
Но росли над рекой, поднимались могучие стены,
и смотрел свысока крутобокий последний венец,
и желтел на лужайке стожок первозданного сена,
и гремел по тайге, рассыпаясь над дичью, свинец.
Уходили потом мужики на окрестные реки
и рубили остроги, и брали пушнину в ясак.
Но скалою стоял, поджидая, как пес, человека,
этот маленький дом, самый первый в якутских лесах.
Из цикла «ТИХИЕ ПЕСНИ»
Комарик
Не кусай меня, комарик,
не грызи меня, тоска.
Дайте часик покемарить
на прогретости песка,
посидеть у тихой речки
с папироскою в руках,
где камыш стоит, как свечки,
на обоих берегах
Не крути меня, кручина,
не волнуй меня, волна,
есть для горечи причина,
и душа моя полна,
только чем — и сам не знаю,
сам не знаю, не пойму, —
будто в сердце нож вонзаю,
больно сердцу моему.
Ах, разлучница-разлука,
ах ты, горькая тоска!
Кто-то выстрелил из лука
мимо левого виска.
Опалило тонкой песней,
засверкало впереди…
Нам с тобою слишком тесно,
значит, мне пора уйти.
Не кусай меня, комарик,
не грызи меня, тоска,
дайте часик покемарить
на прогретости песка,
посидеть у тихой речки
в нераспуганной глуши,
где камыш стоит, как свечки,
за помин моей души.
***
Пролегла моя дорога мимо кладбища,
мимо леса на крутом берегу.
Я по ней иду-шагаю, будто клад ищу,
да найти его никак не могу.
Кычет зегзица над лесом, плачет жалобно,
предвещает мне судьбы укорот.
Ах вы, дни мои, цветочки побежалые
у кладбищенских высоких ворот.
Не дойти мне до пределов до заоблачных,
чисту воду не испить из ручья.
Понесут вперед ногами в тапках войлочных
и не выстрелят вдогон из ружья.
Эх, дорога мимо леса да кладбище,
слишком рано ты пошла под угор…
А на речке лед осенний слишком слаб еще,
а походка тяжела, как топор.
* * *
За кладбищенской оградой,
где цветут левкои,
мы лежим с тобою рядом,
в мире и покое.
Как судьба нас обманула,
подшутив недобро, —
ты на речке утонула,
я свалился в погреб.
Ночью, поднятые силой
вдохновенной мести,
мы выходим из могилы
прогуляться вместе.
Мимо леса, луга, бани —
все, как в прежней жизни, —
ты в цветастом сарафане,
я в потертых джинсах.
Так и бродим мы ночами
в отраженном свете…
Что с того, что между нами
ровно два столетья?!
* * *
Мне б лежать на Новодевичьем
да глядеть на облака,
где румяным королевичем
солнце смотрит свысока.
Постучать каленым гвоздиком
над твоею головой
да осенним теплым дождиком
вдруг пролиться над Москвой.
Мне б лежать на Новодевичьем
в окруженье знатных лиц,
там, где слышен цокот беличий,
щебетанье всяких птиц,
где ночными разговорами
переполнена земля,
там, где запахи тлетворными
обозвать никак нельзя.
Где с утра на черной паперти,
возле церкви, у моста
снег лежит огромной скатертью,
закрывая все места,
там, где песню тянут певчие,
выпевая от и до…
Мне б лежать на Новодевичьем,
на Ваганьковом — не то!
* * *
Зима переходит в лето, а лето в зиму.
Весна и осень — стыки времен, резина,
с разницей той, что эти прокладки текучи,
чему виною таянье снега и тучи.
Зима переходит в лето, а лето в осень.
Так цифра «6» на глазах переходит в «8».
И два ноля, что поставлены друг на друга,
Похожи на светофор без желтого круга.
Но спрячется осень в зиму, как пень в колоду.
Захнычет медведь в берлоге, худой, голодный,
и взгляд обратится вспять, потечет на запад,
на ветер, на поздний луч, на весенний запах.
Зима перейдет в весну, испугавшись лета.
Шофер тормознет — кондуктор, проверь билеты.
Следы компостера — сажа на белой глади,
а кто заплатит за горы ненужной клади?
Весна прорастет, как почка, пучок рассады.
Зеленым ветром в пруду побегут глиссады.
И вспрыгнет петел на зыбкую грань забора,
взмахнет крылами, воскликнет: «Держите вора!»
А там и лето отыщет себе лазейку.
С коровьим стадом пройдет по лугам жалейка,
и грянет солнце, огнем полыхнет над степью,
дотла сжигая травы неурочной стебли.
Но ты не бойся, ведь лето уходит в осень.
С таким раскладом билета никто не спросит,
не скажет «выйди», не сгонит тебя с попутки,
как бьет солдата в казарме сигнал побудки.
Зима и лето — полярное время года.
Займи, но выпей! — шепнет невзначай погода,
и будет прав, кто поднимет за это чашу —
за жизни круг, за любовь и за дружбу нашу!
Из книги стихов "МЕЖДУРЕЧЬЕ"
Январь 37-го
Что это - Африка или Россия?
Снег ли, зыбучий песок?
Чьи-то следы заметает стихия --
узкий каблук и носок.
С неба замерзшие падают звезды
или струится вода?
Или на вздохе кончается воздух
в легких, уйдя в никуда?
Господи, что это? Африка, что ли?
Тот же Египет? -- скажи.
Полная чаша мерцающей соли
и до небес миражи.
Вижу: колышутся строгие тени,
скоро начнется метель,
стукнет с размаха в стеклянные стены --
двери сорвутся с петель.
И закружит, и заплачет, завьюжит,
тонкий подаст голосок.
И отзовется-откликнется в южной
дальней пустыне песок.
Господи, это Россия, а я-то
думал совсем о другом,
это же снегом, как ватой, объяты,
шепчутся сосны кругом.
Это же я добежал до опушки,
снегом давясь на бегу...
Как хороша эта Африка, Пушкин,
И - баобабы в снегу!
* * *
Куда вы спешите, поручик?
Зачем вам чужая земля,
зачем вам кавказские кручи,
балтийские что вам поля?
Штандарты великой державы
не ради хороших манер.
На бой ведь идете кровавый,
на смертоубийство, мон шер.
В глухом, позабытом ауле,
в далеком от дома краю
сразит вас чеченская пуля,
но вы не очнетесь в раю.
Не встанут над вами с молитвой,
не вскрикнут с деревьев грачи,
лишь беглая речь замполита
по цинку в упор прострочит.
И песню споют муэдзины,
сбивая архангелов влет.
Да белое солнце пустыни
из кадра навечно уйдет.
1989
* * *
Если танки входят в город,
значит, в нем идет война.
По углам таится ворог,
всех подряд лишая сна.
И встают на перекрестках
патрули на патруле,
да осенний ветер хлесткий
бьет наотмашь по скуле.
Стой! Проверка документов.
Кто? куда? зачем? -- назад!
Ветер клацает брезентом,
в городской стреляя сад.
Это ворог, некий ворог
поднимает дикий вой,
это бьет крылами ворон
над моею головой.
Ты не вейся кривоного,
не зови сюда солдат,
пусть солдаты хоть немного
в теплых гнездышках поспят.
Эх, дожить бы до рассвета,
дотужить, догоревать,
а потом на все на это
с красной горки наплевать.
Разодрать на шее ворот
и дознаться, чья вмна
в том, что танки входят в город
и -- гражданская война!
Полёт стрекозы
Полет стрекозы независим, пока
она продолжает кружить по ложбине.
И солнце щекочет резные бока,
и видно пространство пилоту в кабине.
Китайские крылья держа на весу,
планируя над травяным переплетом,
на выбирает себе полосу
короткую между посадкой и взлетом.
Наполнены баки цветочной росой,
хмелеет от счастья пилот пучеглазый,
и книзу уходит стремглав травостой,
и набрана скорость уже до отказа.
Все выше и выше летит стрекоза,
вовсю презирая закон тяготенья,
ей солнце -- не солнце, гроза -- не гроза,
она позабыла, что есть тормоза
и - вечное грехопаденье!
Полёт бумажного змея
Солнце восходит. Редеет туман. Река
к моим выползает ногам. Издалека
свист доносится. Это встает сурок --
регулировщик долгих степных дорог.
Солнце восходит. Растет синева, а в ней
облако реет, будто бумажный змей,
ласточка пишет взмахом крыла узор --
ястреб к нему обращает стремительный взор.
Солнце восходит. Падают листья. Бег
времени чист и прозрачен, как первый снег.
Тень достигает моей стороны реки --
это с полей, натрудившись, идут старики.
* * *
Приятна рыбалка во время дождя,
когда закипает вода мезозоя.
Лягушки, избрав горлопана вождя,
безмолствуют в предожидании зноя.
А рыбы тем временем мечут икру
и тут же съедают ее от испуга
за будущих чад. Продолжаются с Юга
свинцовые тучи. Закончим игру.
Маячит в прицеле сигнал поплавка,
по проводу лески бежит каблограмма
о том, что связистка не слишком ловка,
но трудолюбива и очень упряма.
Она вырывается вверх, к небесам,
задетая точным ударом железа.
Какое пространство открыто глазам!
Но схватка проиграна. Жизнь бесполезна...
Вот так же и мы - от зари до зари
шумим, суетимся, разводим руками...
А где-то над нами сидят рыбари
и пробуют воздух стальными крюками.