***
«Алтай — это дно древнего моря…»
Из рассказа экскурсовода
Былое море нынче на мели.
Шустрит Катунь, земной пролом врачуя,
Да тянется извилистая Чуя.
Всё прочее столетия смели.
Мой разум у Алтая на виду,
Как тот голыш в извилистой стремнине.
По дну былого моря я пройду.
Пусть на губах останется отныне
Песчаный привкус штормовой волны,
Былого моря, чьи следы хочу я
Увидеть.
Но вокруг лишь валуны,
Седые горы.
И Катунь.
И Чуя.
Не потому ли плещутся стихи,
В блокнотик занесённые украдкой,
Что дышат в спину призраки стихий,
Природой поглощённых без остатка?
СНЫ О ЧАЙКЕ
Моя судьба самоповтором бредит.
Туман, туман, а где-то далеко
Уходит белый парус в молоко.
И плеск волны, и пустота на рейде.
Чего-то ждёт душа, едва дыша,
То зябко ёжась, то от счастья млея.
Я вижу, как, в испуге, с голыша
Взлетает чайка. И туман мелеет.
Но всё начнётся заново, когда
Сквозь белизну мне станет парус виден,
И небо видно, и видна вода.
Так почему я на тебя в обиде,
Судьба моя, идущая опять
След в след себе, замкнувши круг, в котором
Я мучаюсь пустым самоповтором
И не могу ни в сторону, ни вспять?
Вернётся чайка, заберётся на
Ближайший камень. Парус затрепещет.
Но вновь придёт тумана пелена
И спрячет до поры мечты и вещи,
И море, и небесный окоём.
Опять стою в дурманящей печали.
Опять пытаюсь думать о своём.
Опять в конце всё точно как в начале.
Хоть поводок решения упру,
Но нет пути, лишь замыкаю круг.
И эта надоевшая строка,
Туман и море, камень и рука,
Хватающая камень. «Получай-ка,
Тупая птица!» И туман, и чайка,
Летящая в туман, от камня прочь.
Не говори, что и туман, и птица
Не повторятся, жизнь не повторится,
Не предрекай иного, не пророчь.
Я так хочу остаться в этом месте.
В тоскливом трансе, с морем в унисон
Дышать и чайку ждать, как ждут известий.
И думать, смерть ли это, или сон?
Мне белой птицы не дано коснуться,
А камень раз за разом отстаёт.
И я хочу, но так боюсь проснуться
И не увидеть в комнате её.
***
Так жизнь встаёт меж августом и мной.
Светает в восемь и темнеет в восемь.
Исполненная мудрости земной,
Приходит осень. Остаётся осень.
Нельзя назад. Танцует дождь в саду,
И яблоко срывается без звука,
Но сквозь туман, озябнув, я пройду,
Поймав его в протянутую руку.
Приходит осень. Остаётся там,
Где раньше лето плакало и пело.
Пройдя по увядающим цветам,
Хрустит плодом познанья переспелым.
Нельзя назад - дождь мечется в ночи,
Срывая все намеченные планы.
Так хорошо. Так трепетно. Так странно.
А воздух пахнет прелью и горчит.
***
Мир за дверью подъезда угрюм и жесток.
А с какой стороны её? С этой ли, с той ли?
Из расколотой лампочки вытек желток,
Нерождённый цыплёнок, вольфрамовый бройлер.
Свет погас, но мерцает в полночном чаду
Даже тьма, напитавшись неясного чуда.
И пока мы с тобой осязаем тщету,
Умирающий свет верен жизни и чуток.
Пусть соседи (в них чувства прекрасного — чуть)
Этот свет по привычке на завтрак зажарят,
Я поставлю стремянку и лампу вкручу —
Звёздным газом аргоном наполненный шарик.
Соберу все скорлупки стеклянные, пусть
Тёплым светом наш шумный подъезд насладится.
Застучит в проводах электрический пульс.
«Выкл. — Вкл.» — просыпайся, Жар-Птица!
***
Когда меня поднимут и возвысят
И сквозь туман бесстрастно увлекут
Холодные заоблачные выси,
Дав робкий шанс простому кулику —
Не наделен талантами пилота,
Расправлю крылья и уйду в пике,
Чтоб вновь и вновь любимое болото
Расхваливать на птичьем языке.
И что взлетал — забудется под вечер,
Чужие дали, чуждые юга.
И не в меня уйдет заряд картечи,
А в облака.
***
То холм, то речка-незнакомка,
То друг, то враг, то свет, то тьма...
И каждый день бездарно скомкан,
Поскольку горе — от ума.
Я прохожу по топким весям,
Худой тропой, в туманной взвеси.
Ищу ответы и приют.
Но каждый встречный пьян и весел.
И все поют. И этим бесят!
И от счастливых, хриплых песен
В душе промозглый неуют.
Они, болтливые от хмеля,
Твердят, что жизнь ко мне мила.
На печку взгромоздясь, Емеля
Буксует посреди села.
Иван-дурак с серьезным видом
Мне говорит, что жизнь — игра,
А все ошибки да обиды
Принять и отпустить пора.
Устав от мнений и советов,
Где друг мне — враг и свет мне — тьма,
Я через тьму иду по свету.
Ни просветленья, ни ума.
***
На смешенье путей, поколений, надежд, эпох,
За бетонным творением Лахмана, за стеной,
Ходит грузный механик, а может — усталый Бог,
Отмеряя деталям и винтикам срок земной.
Над трамвайным депо фонари и гудящий гнус.
Краснобокие чудища здесь завершают путь.
От полыни с крапивой у воздуха горький вкус.
Я гляжу между плит, чтоб увидеть хоть что-нибудь.
Но не Райскому Саду приписан пустой трамвай,
Тот, который для многих и ныне — «болтов ведро».
«Ну же, ну же, глазастенький, маленький, оживай», —
Мастер тычет отверткой в распахнутое нутро.
Все однажды к механику в руки, но не сейчас.
Так представь, будто мы в темноте пробрались ползком
Под одной из приподнятых плит, в этот мрачный час,
Чтоб на старый трамвай посмотреть лишь одним глазком.
Усмехнется механик, а может — усталый Бог.
«Возвращать на маршрут, — тихо скажет, — нелегкий труд».
На смешенье путей, поколений, надежд, эпох
С нами красный трамвай повстречается поутру.
И узнает того, кто глядел меж бетонных плит,
И покатит привычным маршрутом с людьми внутри,
И никто не поверит, что ржавый металл болит.
Лишь полынь, да крапива, да горькие фонари...
***
Мы с тобой, как звёзды, не долетели
И сгорели где-то в житейской мгле.
Засыпает город под свист метели.
Засыпает снег мой нетвёрдый след.
А в кармане мёрзнет билет на поезд.
За плечом рюкзак, впереди страна,
Где стоят деревни в снегу по пояс —
Кукольные домики в два окна.
В них иные беды, иные страсти,
От других проблем на душе сквозняк.
Холодно в вагоне: металл и пластик,
Всюду шебуршание и возня.
Звёзды и вагоны… Себя итожа,
Что-нибудь, пожалуй, пойму в пути.
Мы не долетели. И всё же. Всё же!
Верь, рождённый ползать ещё…
***
Конец пути. Я из вагона вышел,
От утреннего холода дрожа,
И различил, как хриплый голос свыше
Вещает о провозе багажа.
О жизни ли, о смерти ли, о сущем
Твердит он, выкликая поезда?
А над бытийным хаосом гнетущим,
В многоголосой сумеречной гуще
Горит фонарь — библейская звезда.
Шныряют по перрону то и дело
Безумцы, фарисеи, торгаши,
И холодок пронизывает тело
До крохотного зёрнышка души.
Базар-вокзал, галдящая агора
Затягивает в дикий кровоток.
Я вырвусь из толпы. Я выйду в город.
Так сквозь асфальт с надеждой и укором
К счастливой жизни тянется росток.
***
Жизнь пытается крылья подрезать, швырнуть на лёд,
Но весеннее небо пернатых зовёт в полёт.
Так и тянет на взмахи крыла обменять ходьбу,
Чтобы чувствовать ветер и лично творить судьбу.
Я друзей, будто птиц, узнаю по стихам и трелям.
Мы выходим из спячки — кто в марте, а кто в апреле.
Созидаем, творим, собираем крупицы дня.
Все, кто грезит свободой, отныне моя родня.
Форма клюва вторична, цвет лапок, размах крыла.
Слишком многим судьба даже этого не дала.
Прилетевших друзей привечаю в своём краю,
Ведь крылатый крылатому, ласточка воробью
Многим ближе, чем все обладатели морд и жвал.
Жизнь срывается в сюр, чтоб чирикать не забывал.
Лёд растает, расправятся крылья, придёт весна.
Встрепенусь от тоски, от апатии, ото сна,
И легко, словно птица, направлюсь встречать зарю,
И над горьким, постылым безвременьем воспарю.