Редакция журнала "ЛИterra" от души поздравляет нашего давнего друга и автора, известного русского поэта из Беларуссии Анатолия АВРУТИНА с 75-летием! Мы желаем Анатолию Юрьевичу новых прекрасных стихов и книг, верных читателей и ценителей его таланта!
***
Узколицая тень всё металась по стареньким сходням,
И мерцал виновато давно догоревший костёр…
А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,
К безразличному небу худые ладони простёр.
И чего он хотел?.. Лишь ступнёй необутой примятый,
Побуревший листочек всё рвался лететь в никуда.
И ржавела трава… И клубился туман возле хаты…
Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.
Затаилась луна… И ползла из косматого мрака
Золочёная нежить, чтоб снова ползти в никуда…
Вдалеке завывала простуженным басом собака
Да надрывно гудели о чём-то своём провода.
Так отцова рука упиралась в ночные просторы,
Словно отодвигая подальше грядущую жуть,
Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,
Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть…
И отец в небесах…
И нет счёта всё новым потерям.
И увядший букетик похож на взъерошенный ил…
Но о чём он молился в ночи, если в Бога не верил?..
Он тогда промолчал… Ну а я ничего не спросил…
***
Позовите меня--
Я приду… И скажу… И заплачу…
Потому что дождит…
Потому что позвали меня.
Выпивохам раздам
эту скользкую, мокрую сдачу--
Пусть содвинут стаканы,
портвейном желудки черня.
И пойдёт разговор…
Про погоду… Про деньги и женщин,
Неустроенность быта
И вечный мирской неуют…
Будет вечер пустой
мировой пустотою увенчан,
Мрачно выпьют и снова
торопко и мрачно нальют…
И, отспорив своё,
Не поверят ответному слову.
И почувствуешь--
злоба у парня вскипает в груди.
Опрокинет стакан:
“Уходи подобру-поздорову…”
Опрокинет бутыль:
“Уходи поскорей, уходи…”
Покачнётся и вновь
Глухо скажет, что выпили лишку.
А всё этот… Заезжий…
Ату его, ёшкина вошь…
Скрипнет хлипкая дверь,
На крыльце приобнимешь парнишку…
И нетвёрдой походкой
Пойдёшь вдоль оврага,
пойдёшь…
А вокруг – никого…
Лишь голодный и брошеный Шарик
Подбежит на минутку,
Глазами проводит: “Иди…”
Догорает звезда…
Вдалеке остывает фонарик…
И такая тревога… Такая тревога в груди…
***
Где цветень июньская? Было да сплыло.
Любимая, видишь, как задекабрило?
На ветках – пороша, на окнах – пороша,
И вороны каркают по-скоморошьи.
Я всё повторяю: «Любимая, где ты?»
Ведь даже пропетые песни не спеты…
Хоть поздняя осень весну повторила,
Любимая, видишь, как задекабрило?
Грачи улетели… Но всё же, но всё же
Перчатка не льнёт к цепенеющей коже.
И чувствуешь – что-то в душе не остыло…
Любимая, видишь, как задекабрило?
Не тает ледок. Минус три. Воскресенье.
От собственной памяти нету спасенья.
Друг к другу влечёт нас какая-то сила…
Любимая, видишь, как задекабрило?
***
Порой ночами видел наяву
Те годы, где упругим было тело,
Где я сгребал опавшую листву,
И та листва дымилась, но горела.
Теперь гляжу почти издалека
Я на себя… Опять листву сгребаю.
Она летит… Я сам душой сгораю.
Поджечь – не поднимается рука.
КОРЖИК
Зое
Промозглый вечер. Всё ещё зима.
Сопливит март. Обычное начало.
Ещё в морозном инее дома,
Но под сугробом что-то зажурчало.
От ветра шапка сбилась набекрень,
И в тоненьких перчатках зябко пальцам.
И тень твоя в мою ступила тень –
Следы бегут, как ниточки по пяльцам.
И мы бредём. По сумеркам, вдвоём –
С тобой в безлюдье нет, не одиноко.
С трудом себя в витринах узнаём –
Так неохота стариться до срока.
Ты говоришь: «Дойдём за полчаса
До магазина в доме возле парка?
Нам не нужны ни сыр, ни колбаса,
Ни пиво, ни анчоусы, ни старка.
Купи мне коржик… В школьную пору
Он был моей живительной усладой.
Казалось, что без коржика умру…
Припомнилось… Пошли, меня порадуй…»
Заходим. До закрытья пять минут.
Как на помеху, смотрит продавщица.
Но коржик нам, конечно, продадут,
На кассе попросив поторопиться.
Ты этот коржик радостно берёшь,
И школьницу в тебе я вижу снова.
Не голодна, но вновь в ладонях дрожь,
Как там, на переменке, в полвторого…
Тот магазин, как пройденный рубеж.
Теперь домой, там ряженка в пакете.
Ладони грею… Ты свой коржик ешь.
И мы с тобою -- сгорбленные дети.
И вновь легко шагается с тобой,
И теплоте под горлом нет предела.
Вот и пришли, Григорьевна, домой…
Я подышал, а ты свой коржик съела.
***
Закричала одна… Занедужил другой…
И какая-то странная сила
Закачала фонарь под шершавой дугой
И печальница заголосила.
А потом и берёзонька стала черна,
И последний журавль занедужил…
Лишь не гасла лампада в ночи дотемна,
Озаряя бесхитростный ужин.
Где-то поздние лучики плавили наст,
И печалило гаснущий разум,
Что журавль улетит, что Иуда предаст,
И все радости кончатся разом.
И всё мучился, глядя в окно, человек,
И гадал в своей думе нескорой,
Для чего эта ночь?.. Для чего этот век?..
Для чего эта темень за шторой?..
Для чего этот крыльев тяжелый разлёт,
Для чего эта сизость сквозная?..
А того и не слышал, что колокол бьёт,
Всё биеньем своим объясняя.
Рокотала в просторе старинная медь,
Проникая в заблудшую душу,
Хоть всё думал несчастный, что не о чём петь,
Да и, в общем-то, некого слушать…
***
Ветер выл… Из окон сильно дуло.
Босиком… По лужам… Через грязь.
Незаметно детство промелькнуло,
Ну а следом юность пронеслась.
Тихо жил… Грешил не много вроде.
То любовь… То книжки… То дела.
Всё страшился – молодость проходит,
А уже и зрелость отошла.
И лицо у женщины не рдеет,
Если в лифте встретится со мной…
Мне всю жизнь казалось, что согреет
Родина и стужей ледяной.
Что не может Родина по-волчьи
Поднимать отступников на щит.
Мне казалось – Родина и молча
Говорит со мною, говорит…
А теперь всё спуталось навеки,
Глаз влажнеет, прошлое двоя.
И любимой вздрогнувшие веки –
Это нынче Родина моя.
***
Он бредёт по бездорожью,
Звать его Иван-дурак.
На челе – отметка божья,
А на теле – божий знак.
Зимний ветер студит груди,
Рвёт позёмка волоса.
А навстречу злые люди,
Злобой полные глаза.
‒ Что напялил эти тряпки,
Даже водкой не согрет?
Надо б дать ему по шапке…
У него и шапки нет…
Что ответишь?.. Злые взгляды,
Злая щерится зима.
Только жалости не надо,
Жалость – это, как чума.
Снег метёт… Собака лает.
И с небес неясный гул.
Но дурак чего-то знает,
Что-то Бог ему шепнул.
И бредёт по буеракам,
Вот уже который век,
Этот самый… С божьим знаком…
С божьим знаком человек…
***
Всё – поздно, всё – не так…
Все спутаны понятья.
Я в зеркало гляжу –
но нету там лица.
И Родину успел, и друга потерять я,
И чёрной полосе
не видится конца.
Ко мне не подходи –
дразнить меня не стоит.
Я загасил очаг, забыл отцовский дом.
Коснись меня перстом –
и волк вдали завоет…
Но, если я любим,
коснись меня перстом…
***
«Ни души…»
Игорь Северянин
Не проще тени… Не светлей звезды…
Не сумрачней обиженной дворняги,
Не тише вековечной немоты
И не живей рисунка на бумаге --
Она парит, прозрачная душа,
Уносится в трубу со струйкой дыма,
С туманами ночует в камышах,
Везде одна, везде неуловима.
Когда бредёшь в раздумчивой тиши,
Наедине с ночным небесным светом,
Есть ночь и высь… А больше ‒ ни души,
Но всё душа… Но всё душа при этом…
***
Кто там плачет и кто там хохочет,
Кто там просто ушёл в облака?
То ли кречет кричит, то ли кочет…
То ли пропасть вдали, то ль река...
И гадаю я, тяжко гадаю,
Не поможет здесь даже Господь, ‒
Где прошли мои предки по краю,
Чем томили суровую плоть?
Зажимаю в ладонях монетку
И бросаю в бездонье пруда ‒
Робкий знак позабытому предку,
Чтобы молвил ‒ откуда?.. Куда?..
И вибрирует гул непонятный
Под ладонью, прижатой к земле,
И какие-то сизые пятна
Растворяются в сумрачной мгле.
И вдруг чувствую, дрожью объятый,
Посреди перекрестья дорог,
Как ордою идут азиаты
На восток… На восток… На восток…
Но не зрится в прозрениях редких,
Что похожи на детский наив, ‒
То ль с ордою идут мои предки,
То ль с дружиной, орды супротив?
И пока в непроявленной дали
Растворяются тени теней,
Чую ‒ токи идти перестали,
А вокруг‒ всё мрачней и темней.
И шатаюсь я вдоль раздорожий,
Там, где чавкает сохлая гать,
И всё Бога пытаю: «Я ‒ божий?..»
А Господь отвечает: «Как знать…»
***
«У всех народов национальность – имя существительное, и только «русский» ‒ прилагательное…»
Из одной публикации
Русский – прилагательное, слышали?
То, что прилагается к добру,
К радуге над мокнущими крышами,
Без которой вздрогну и умру.
Русский – прилагательное… Тихое…
На вопрос ответствует: «Какой?»
И кружатся аист с аистихою,
И над Храмом лучик золотой.
Русский – прилагательное… Чуткое…
Что не знает каменных палат,
Но всегда соседствует с побудкою,
Если вдруг тревогу протрубят.
Русский – прилагательное… Странности
Всех грамматик мира одолев,
Русские давно привыкли к данности:
Кровь за кровь, но песню – нараспев.
Не дождавшись божьего пришествия,
Не страшась, что ворог зол и лют,
Эти «прилагательные» шествуют,
Женщин любят, плачут и поют…
Недругам – всегда падеж винительный,
И ломоть последний – для своих.
Ничего не знаю существительней
Этих «прилагательных» родных.
***
На старом листке обтрепались края,
Изломана строчка.
Гляжу на себя… Оболочка моя,
Но лишь оболочка.
А что там внутри? Незнакомец, ты кто?
Смеешься в кураже.
Стоит незнакомец в моём же пальто,
И шапка моя же.
На кухне садится… Супруга моя
Нальёт ему супа.
Придвинется ближе, любви не тая…
Обидеться?.. Глупо…
Он что-то расскажет о жизни моей,
И всё то он знает.
Кивает жене? «Ну и чаю налей…»
Она наливает.
А я всё стою… Ни пальто, ни лица,
Ни шапки, ни чаю.
Неверно блестит золотая пыльца
На столике, с краю.
Ни охнуть, ни крикнуть, ни слова сказать,
Ни взять сигарету.
Шагнуть в Зазеркалье, чтоб сгинуть опять?
И зеркала нету.
Потрескалось, стоило мне углядеть,
Как всё очумело.
Стою… И рука моя виснет, как плеть…
И в трещинках тело.
***
Стою на сквозняке… ‒ Ты кто? ‒ Аврутин…
‒Зачем ты здесь? ‒ Достали шулера…
Опять один в своей извечной смуте,
Опять один ‒ как завтра, как вчера.
Душа болит… Не много-то народу
Стоит впотьмах с тревогой о душе.
Кому на радость, а кому в угоду
Мой голос тише сделался уже.
Душа болит… И слава не в зените ‒
Солги, попробуй, строки выводя…
«Отчизна иль дитя?» ‒ вы мать спросите,
И мать в ответ промолвит, что дитя…
И тот ответ правдивей и превыше
Высоких слов, что в горький миг ‒ пустяк.
Стою один… Пустых словес не слыша…
Стою один… Не понятый никак…
***
Мальчик нежный, мальчик мой кудрявый,
Ты всё вдаль мучительно глядишь.
У тебя от бренности и славы
Лишь одна раздумчивая тишь.
У тебя остался гул трамвая,
Чей-то шёпот, скрежет тормозов.
Ты глядишь в окно, не понимая
Бренной жизни истинных азов.
И тебе всё чудится – далече,
Где видна разлука на просвет,
Золотисто падает на плечи
Тихий отсвет звёздных эполет.
Ты подумай просто, милый, где ты,
Если время близится к шести,
И какие нынче эполеты,
Если и погоны не в чести?
Ты заметил, милый, где-то близко,
По безлюдью… Смело… До угла,
Не вещунья и не одалиска –
В платье белом женщина прошла?
А куда она?.. Какое дело
Мальчику, глядящему в окно,
До её волнительного тела?..
Мальчикам не всё разрешено.
Звёздный воздух пахнет медуницей,
И разлукой тянет из дверей.
Ты гляди, пока тебе глядится,
И робей, мой милый, и робей…
КРОВАТЬ
И нашу старую кровать
Отправили в распил.
Здесь мог тебя я целовать,
Тобой целован был.
Скрипел натруженный матрас
Под нами по ночам…
И было так светло подчас
От женского плеча.
Когда я изредка болел,
Мою гнала ты хворь.
И снова страсть горячих тел
Взлетала выше зорь.
Когда недомогала ты,
Я боль твою принять
Мечтал… Подать тебе воды
Считал за благодать.
Хотя с годами стала плоть
Не так бодра уже,
То пусть не тело к телу вплоть,
Зато душа в душе.
И вот ту старую кровать
Агентство увезло.
На новой мягко полежать,
Но лучшее ушло.
Не может новенький матрас
Издать счастливый стон.
И свет твоих печальных глаз
В былое устремлён.
Лежим и думаем опять,
Вздыхая вновь и вновь,
Что с возрастом менять кровать
Не проще, чем любовь.
***
Просто день вчерашний
Не успел дотлеть.
Умирать не страшно,
Страшно – умереть.
Не таков я, видно,
Как смурная рать.
Говорить не стыдно,
Стыдно – промолчать.
Медленная зорька,
Порванная нить…
Разлюбить не горько,
Горько – не любить.
Не страшны ни ветер,
Ни врага укол.
Страшно – не заметят,
Что и ты ушёл…