Власть и поэт. Молодость и зрелость. Фронда и ответственность. Воля и свобода. Искусство и поклонники. Благородство и политика. Вот темы, которых мы касаемся, когда начинаем говорить о взаимных отношениях графа Михаила Семёновича Воронцова и чиновника Коллегии иностранных дел Александра Сергеевича Пушкина. Сколько здесь переплетается земного с небесным, чести с интригами, подлости с достоинством. У власти свои законы, но и у творчества – свои! Как разобраться в этом?
Советские литературоведы обвинили М.С. Воронцова в лицемерии, нелюбви к гению русской поэзии, переросшей в ненависть. Даже искренние строки на гибель поэта, написанные Михаилом Семёновичем в письме к сослуживцу своему М.И. Лексу: «Мы все здесь удивлены и огорчены смертию Пушкина, сделавшего своими дарованиями так много чести нашей литературе. Ещё более горестно думать, что несчастия этого не было бы, если бы не замешались в этом деле камеражи (сплетники.– А.А.П.), которые вместо того, чтобы успокоить человека, раздражали и довели до бешенства», были истолкованы И.С. Зильберштейном, публикатором отрывка из письма, как продуманная подлость: «Несомненно, – что лицемерно-сочувственные строчки Воронцова о гибели поэта вызваны были желанием хитрого царедворца отделить себя в глазах общества от врагов Пушкина». Пушкиноведу даже не пришло в голову, что частное письмо это не станет известно «глазам общества», настолько его заряжённость на интриганство генерал-губернатора (Воронцов, боевой генерал, служа империи, не был причислен к царскому двору – А.А.П.) была преднамеренна.
Словно предвидя произошедшее через тринадцать лет, друг Александра Сергеевича, барон А.А. Дельвиг писал ему: «Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шёл, т. е. делай что хочешь: но не сердись на меры людей и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо льстит. Я не видел ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова, на которого все шишки упали…».
Узнав о том, что в мае 1823 года М.С. Воронцов был назначен генерал-губернатором Новороссии и наместником Бессарабии, друзья Пушкина решили, что поэту будет лучше под крылом благородного человека, выдающегося администратора. Князь П.А. Вяземский писал в письме А.И. Тургеневу: «… Говорили ли вы Воронцову о Пушкине? Непременно надобно бы ему взять его к себе. Похлопочите, добрые люди! Тем более, что Пушкин точно хочет остепениться, а скука и досада – плохие советники».
Александр Иванович ответил, что поговорил с Воронцовым о поэте и тот берёт его к себе от генерала И.Н. Инзова, чтобы «спасти его нравственность, а таланту дать досуг и силу развиться».
М.С. Воронцов сдержал своё слово и дал полную свободу для творческих занятий Пушкину, не заставляя молодого писателя приходить на работу. Известно, что 700 рублей (деньги по тем временам немалые. – А.А.П.) он получал от Коллегии иностранных дел. Было предположение о том, что Воронцов хотел использовать способности Пушкина для разбора архивных документов, но, как заметил историк И.М. Шкляж: «А.С. Пушкин, и это не секрет, мало утруждал себя служебными обязанностями, стал бы он много времени и сил тратить на воронцовские бумаги». Впрочем, как пишет биограф Михаила Семёновича О.Ю. Захарова, исторические материалы, обнаруженные в библиотеке губернатора, помогли поэту в работе над «Борисом Годуновым» и «Историей Пугачёвского бунта».
Другой биограф М.С. Воронцова В.А. Удовик основательно и непредубеждённо проанализировал отношения его с Пушкиным. И вот к какому выводу он пришёл: «Наговаривая на Воронцова, изображая его врагом Пушкина, исследователи невольно наговаривают и на Пушкина. Если Пушкин принимал приглашения своего врага и бывал в его доме, следовательно, честь не была ему дорога. Но, как известно, честь и чувство собственного достоинства были для Пушкина превыше всего. В гости к врагу он ходить не стал бы. С другой стороны, честь, чувство собственного достоинства были присущи и М.С. Воронцову. А это также исключало приглашение им к себе в гости врага».
Пушкин часто бывал в доме Воронцова. Интересно, что за четыре месяца 1823 года Пушкин нарисовал 9 портретов Михаила Семёновича и 17 его супруги. Всего же он сделал более 20 рисунков Воронцова. Редко кто из друзей Пушкина может сравниться с таким вниманием к себе. Впрочем, даже эти портреты задумчивого человека выдавались А. Эфросом, искусствоведом и критиком, за пушкинский «штамп «вельможного англомана» с каким-то звериным оскалом, с чертами грубости, жестокости, ограниченности».
Что же касается знаменитого конфликта по поводу саранчи, то Воронцов пожелал, чтобы Пушкин, как и другие чиновники его канцелярии, выехал на освидетельствование результатов борьбы с прожорливыми насекомыми. Возможно, как предполагал П.В. Анненков, он был «движим желанием предоставить Пушкину случай отличиться по службе». Так же считал и друг поэта И.П. Липранди. Маленькая любопытная деталь, характеризующая понимание генерал-губернатором финансового состояния Александра Сергеевича: он распорядился выдать поэту командировочных втрое больше, нежели полагалось. Однако, Пушкин пробыл в поездке три дня и написал по службе следующий отчёт в стихах:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела – всё съела
И снова улетела.
Полковник Х. доложил Воронцову о возмутительном рапорте поэта, требуя наказания его. Сохранилось письмо Михаила Семёновича своему приятелю, в котором он описывает этот эпизод так: «Конечно, полковник был прав. Подобные стихи и такое легкомысленное отношение к порученному делу недопустимо. Меня возмутила только та радость, с которою полковник рыл яму своему недругу. И вот я решил на другой день утром вызвать Пушкина, распечь или, вернее, пристыдить его и посадить под арест. Но ничего из этого не вышло. Вечером я начал читать другие отчеты по саранче. На этот раз серьезные, подробные и длинные-предлинные. Тут и планы, и таблицы, и вычисления. Осилил я один страниц в 30 и задумался – какой вывод? Сидела, сидела, все съела и вновь улетела – другого вывода я сделать не мог. Прочел вторую записку и опять то же – все съела и опять улетела… Мне стало смешно, и гнев мой на Пушкин утих. По крайней мере, он пощадил мое время».
Этот эпистолярный документ более наглядно говорит о характере, честном и отходчивом, Воронцова, чем анализ пушкинистами его чиновничьей деятельности. Человек с таким чувством юмора не мог быть врагом остроумного поэта!
Вне сомнения, сама встреча между ними и могла быть. И разговор соответствующий мог быть. Но без суровых выводов со стороны генерал-губернатора.
Тем не менее, некоторые пушкинисты настойчиво считают «эпизод с саранчой» началом войны между губернатором и поэтом. Есть предположение, озвученное П.П. Вяземским, о том, что Пушкин, влюблённый в графиню Е.К. Воронцову, не хотел уезжать в командировку, ибо думал, что граф специально отсылает его подальше от предмета его обожания на целый месяц. К тому же он мечтал о включении его в состав сопровождающих чету Воронцовых в Крым.
Факт остаётся фактом: 2 июня Пушкин подал прошение об отставке. Виноват ли Воронцов в этом? В.А. Удовик пишет: «Ни в те дни, ни позже «неглупый» (определение Пушкина. – А.А.П.) Воронцов никогда не обвинял его в возникшем между ними конфликте».
Возможно точку в том, кто виноват может поставить письмо княгини В.Ф. Вяземской своему супругу от 7 июня 1824 г: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не может совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина – с его стороны». А как же его оценка Воронцова в письме А.И. Тургеневу от 14 июля? Судите сами: «Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое»? Хотя за два месяца до того он писал в черновике письма к А.И. Казначаеву: «Повторяю здесь то, что уже (честь имел говорить) сказал самому графу М.С., если бы я хотел служить, то никогда бы не выбрал себе начальника, кроме е.<го> с.<иятельства>».
Настоящие друзья Пушкина знали взрывчатость и раздражительность его характера и прощали ему многое. Сказывался его темперамент и в переписке с близкими людьми. Впрочем, и сам поэт замечал за собой «резкие и необдуманные суждения» и просил оставить их только между ним и адресатом. Именно потому верные друзья поэта упрекали в том, что он не смог ужиться с Воронцовым.
И всё-таки отставка поэта, принятая императором, и последующий отъезд поэта из Одессы, последовавший в конце июля, оказались благом для него, как писал об этом Липранди, зная, что в Одессе появились заговорщики, будущие декабристы и: «Пушкин, с мрачно-ожесточенным духом, легко мог быть свидетелем бредней, обуревавших наших строителей государства, и сделаться жертвой».
Подводя итог годовому пребыванию Пушкина в Одессе, можно сказать, что поэт плодотворно поработал над главами «Евгения Онегина», им была завершена поэма «Бахчисарайский фонтан», обдуман план создания «Цыган», написаны прелестные стихи, посвященные красавицам Амалии Ризнич, Каролине Собаньской и, конечно Екатерине Воронцовой. «Итак, я жил тогда в Одессе» – с полным основанием мог сказать поэт, вспоминая своё пребывание в южном городе.