К счастью для нас и наших потомков, есть незабываемые свидетельства подвигов на войне, запечатленные в прозе Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Леонида Леонова, Юрия Бондарева, Михаила Алексеева, Евгения Носова и других подвижников русской прозы.
Но есть и такое незабываемое по таланту и честности явление, как фронтовая поэзия. Как бы доказывая, что не все истины бесспорны, муза её всё-таки нашёптывала под грохот пушек и на полях сражений жемчужные строки, но записывались они в блокноты «не в боях – между боями».
Читаю и перечитываю стихи фронтовых поэтов, и сердце заходится в мучительной тревоге. Оттого, что трудно, горестно, невозможно читать эту суровую правду о войне. Оттого, что, и я сам – дитя невероятных лет, переживший трёхлетнюю оккупацию на Смоленщине, расстрел карателями материнской деревни Тыновка в феврале 1942 года. Оттого, что за скупыми, резкими и горькими строками фронтовых поэтов стоит незабываемая четырёхлетняя трагедия битвы за само существование нашего многострадального народа. Фронтовая поэзия – это мужество на войне, обострённое чувство справедливости и великая жажда жить во имя созидания.
Я много лет собирал стихи поэтов, павших на войне, интересовался дальнейшей судьбой поэтов, вернувшихся с фронта. И мои размышления оформились в рукопись книги, которую я назвал «100 фронтовых поэтов». Эта книга «100 фронтовых поэтов» – мой нравственный долг не только перед фронтовыми поэтами, но и перед нашим читателем. Имена фронтовиков – подвижников русской советской культуры – мы должны помнить поимённо.
Анатолий ПАРПАРА
Владимир ЖУКОВ
(31. 03. 1920 – 27. 10. 1997)
Владимир Семёнович Жуков, несмотря на свою молодость, воевал на советско-финской и, уже будучи инвалидом, добровольно – на Великой Отечественной пулемётчиком стрелковой роты. Поразительно желание тех, двадцатилетних, (а ими были его земляки Николай Майоров, Михаил Дудин, Владимир Догадаев…) жертвовать своей юностью ради победы Отечества. И была в этом движении сердец великая жажда справедливости. Именно потому они одолели умелого врага и заслужили не только ордена и медали, но признание многострадальной русской земли. Действительно их дело – было правое.
В 1946-м на родине поэта, в Иваново, вышла первая книга стихотворений «Солдатская слава». Он стал участником первого Совещания молодых писателей. Его поддержал сам Александр Твардовский. После войны фронтовик закончил Ивановский педагогический институт, а затем двухгодичные литературные курсы при Союзе писателей СССР. Последующие книги «Солдатская поэма», «Наследники», «Памяти Николая Майорова», «Позывные сердца»… явили читателю одного из глубоко думающих талантливых поэтов. Всего Владимир Жуков выпустил более двух десятков поэтических книг. Он оставил нам яркие свидетельства мужества и жизнелюбия фронтового поколения.
Не раз перекрещивались наши с Владимиром Семёновичем пути-дороженьки за тридцать лет знакомства-дружества, но до сих пор ясно помню, услышанные из уст моей учительницы истории стихи, поразившие меня. Это было ставшее знаменитым четверостишие «Пулемётчик». Ефросинья Петровна Мамонтова хорошо знала автора. Она рассказывала мне, юному сочинителю: «В середине войны я выхаживала от ран молоденького сержанта Володю Жукова. Он был поэтом».
На мой вопрос почему вы мало пишете о войне, он ответил печально: «Трудно и больно вспоминать. На фронте были не только герои, но и предатели, не только соловьиные рассветы, но раскуроченные взрывами тела своих друзей и однополчан… Перед моими глазами весь ужас войны возникает снова в неприглядном виде… Как можно о бойне человеческой часто писать!»
Он был совестливым человеком. Не только стихи его передают это свойство поэта, но и письма друзьям, и дневниковые записи. 28 декабря 1981 года, высылая в редакцию «Москвы» стихи, он пишет мне в письме: «…Поэма островата (О гибели А. Фадеева – АП.), она возвращает нас к тем дням, которые мы все хотели бы позабыть, чуть ли не делаем вид, что ничего вообще не было. Но, к сожалению, всё это было. А если поэзия будет только в ладоши хлопать, она не выполнит своего назначения». Когда заходила речь о поэзии, он, добродушный человек, был бескомпромиссен.
В 2010 году тихо отметили в родном городе 90-летие почётного гражданина города Иванова, лауреата Государственной премии России Владимира Семёновича Жукова, написавшего реквием по своим фронтовым друзьям, по сути – о всех, павших за родную землю:
Оступились войны
на друзьях моих…
Мёртвые спокойны
за живых…
ПУЛЕМЁТЧИК
С железных рукоятей пулемёта
он не снимал ладоней в дни войны…
Опасная и страшная работа.
Не вздумайте взглянуть со стороны.
* * *
А за спиной – вся Россия,
ни боли, ни страха нет…
Задраены фары синим,
кипит над колонной снег.
А мы налегаем на палки
вдоль Выборгского шоссе.
И валимся с лыж вповалку,
и вмиг засыпаем все…
промёрзли подшлемники рыжие,
заштриховались кусты.
И – нет никого. Лишь лыжи
над нами торчат, как кресты.
***
Ни голоса, ни всплеска во Вселенной,
ни голоса, ни стука, ни костра…
Между гражданской жизнью и военной
в кустах бежит, журчит река Сестра.
Но уж сапёры припасли понтоны
в полуверсте от горькой той воды,
от той беды, когда порой студёной
по всей России вымерзли сады.
ОСКОЛОК
Я не чураюсь верхних полок,
но финской баней не грешу…
Осумковавшийся осколок
в себе нетронутым ношу.
Мы с ним шпионим друг за другом,
прислушиваясь и ершась,
как два волчонка, что по кругу
знай ходят, взвешивая шанс.
Полузабылся Верхний Волок,
валдайский снег, лычковский лёд…
А пустяковый тот осколок
с войны вернуться не даёт.
Всё обошлось с годами, вроде,
поутряслось в твоей судьбе.
А он возьмёт да к непогоде
вдруг и напомнит о себе!..
Ужель и правда: вместе звеньев
до срока рухнувших связных
кому-то надо в поколенье
жить среди мёртвых и живых?
СЕРГЕЮ НАРОВЧАТОВУ
День и ночь над землянкой штабной –
только дождь проливной. Только стук
рассыпает, урча, пулемёт –
то ль от скуки, а то ль на испуг
пулемётчик кого-то берёт, –
вот и бьёт то по фронту, то вкось,
прошивая лосину насквозь.
А потом и ему надоест –
оборвёт. Ловит запахи лес,
жаркий шёпот поспешный: «Свои» –
в тьме кромешной средь тихой хвои.
И опять над землянкой штабной
только ветер да дождь проливной,
да нет-нет – за стеной часовой
на приступок опустит приклад.
Иль шальной недотёпа-снаряд
прошуршит и влетит в перегной.
Хорошо, если не по своим!
А по ним, по нему…
Не пойму, хоть солдат, почему
этот дым в дождь всегда сладковат?
Сквозь прицельный расщеп блиндажа
что я видел? Болотная ржа
всколыхнётся. Ударит огнём –
и пошла вся земля ходуном.
Справа, так мне сказал командир,
Ель – мой первый ориентир,
слева взлобок, приметный едва, –
ориентир номер два…
Я постиг и душой, и умом
то, что в секторе было моём
с первых дней до последнего дня.
Вот о том и спросите меня.
***
Под деревней Старая Руза
обрели последний покой
подполковник – Герой Союза,
бронзой меченный именной;
сорок шесть сержантов пехоты,
двадцать взводных, один комбат
и, по чьим-то горьким подсчётам,
девятьсот шестьдесят солдат…
А при въезде в красе чеканной –
братский памятник безымянный,
уходящий в разрыв-траву…
Видно, в горести да в печали
мы не всех тогда сосчитали,
кто собой заслонил Москву.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 1945 ГОДА
От Москвы до Эльбы
во земле сырой
наше поколенье
выровняло строй.
Души отгремели,
ватники истлели
и навзрыд отпели
белые метели.
Оступились войны
на друзьях моих…
Мёртвые спокойны
за живых.
ПАМЯТИ Н. МАЙОРОВА
Чьей матери плакать, чьей жить – не тужить
и стать ли невестой девчонке,
в чьи двери стучаться, а чьи обходить –
не знали тогда похоронки.
Таскался квиток и за мной по пятам,
с того и доподлинно знаю,
что самые-самые… рухнули там –
на кромке переднего края.
А мы постарели, любви не тая,
и в том неповинны нимало…
Так что ж мне всё мнится, что участь твоя
меня не вдруг миновала?
Юлия Друнина
10. 05. 1924. – 21. 11. 1991.
ЗАПАС ПРОЧНОСТИ
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.
И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать? - Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас. –
Эти глубоко выстраданные строки принадлежат поэту и сестре милосердия на фронтах Великой Отечественной. Юлия Владимировна Друнина родилась 10 мая 1924 года в Москве. Отец её работал в школе учителем истории, мама – в библиотеке. Бури революции и ураганы гражданской войны не затронули своей жестокостью ранние годы девочки. Со школьных лет книга и музыка сопровождали детство Юли, светлое и гармоничное. Начало войны резко изменило жизнь страны. Обострённое чувство гражданского долга заставляло её, семнадцатилетнюю, искать, правдами и неправдами пути на фронт. И она была не одинока: «Какие удивительные лица // Военкоматы видели тогда!» – писала поэтесса после войны. Отважная санитарка была в боях дважды ранена, но каждый раз продолжала работать – спасать других. Первое фронтовое и сразу классическое стихотворение она написала в госпитале в 1943 году: «Я столько раз видала рукопашный, // Раз наяву. И тысячу – во сне. // Кто говорит, что на войне не страшно, // Тот ничего не знает о войне». Но и после войны оказалось несладко. Понадобилось огромное мужество и чувство достоинства, чтобы одержать победу над нищетой и несовершенством человеческих отношений. И в дальнейшем, когда заплутавшая слава всё-таки нашла её, Юлия Владимировна продолжала писать о фронте, о любви, и товарищах, погибших в жестоких боях. Стихи её – свидетельство высокой любви к родной земле и веры в будущее человечества. Кавалер пяти орденов, медалей, в том числе и знаковой «За отвагу», лауреат Государственной премии РСФСР, она не смогла пережить ужасных вестей о разрушении государства, за которое проливала кровь. И добровольно ушла из жизни в конце 1991 г.
***
Нет, это не заслуга, а удача
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!
С восторгом нас, девчонок, не встречали:
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии потом...
Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.
***
И откуда вдруг берутся силы
В час, когда в душе черным-черно?..
Если б я была не дочь России,
Опустила руки бы давно,
Опустила руки в сорок первом.
Помнишь? Заградительные рвы,
Словно обнажившиеся нервы,
Зазмеились около Москвы.
Похоронки, раны, пепелища...
Память, душу мне войной не рви,
Только времени не знаю чище
И острее к Родине любви.
Лишь любовь давала людям силы
Посреди ревущего огня.
Если б я не верила в Россию,
То она не верила б в меня.
***
Мне близки армейские законы,
Я недаром принесла с войны
Полевые мятые погоны
С буквой "Т" - отличьем старшины.
Я была по-фронтовому резкой,
Как солдат, шагала напролом,
Там, где надо б тоненькой стамеской,
Действовала грубым топором.
Мною дров наломано немало,
Но одной вины не признаю:
Никогда друзей не предавала -
Научилась верности в бою.
ТЫ ДОЛЖНА
Побледнев, стиснув зубы до хруста,
От родного окопа одна
Ты должна оторваться, и бруствер
Проскочить под обстрелом должна.
Ты должна. Хоть вернешься едва ли,
Хоть "Не смей!" - повторяет комбат.
Даже танки (они же из стали!)
В трех шагах от окопа горят.
Ты должна. Ведь нельзя притворяться
Перед собой, что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно: "Сестрица!"
Кто-то там, под обстрелом, кричит...
Константин ВАНШЕНКИН
(17. 12. 1925 – 15. 12. 2012)
Отец поэта был заводским инженером, чьи знания востребовала страна, потому детство Константина Яковлевича Ваншенкина прошло в скитаниях по глубинной России и Сибири. Природная любовь отца к поэзии передалась сыну, который уже в девятилетнем возрасте стал писать стихи, но через несколько лет поэтический источник неожиданно ушёл в глубину...
Начало войны изменило жизнь не только всей страны – в неполные семнадцать лет десятиклассник Костя Ваншенкин был призван служить в воздушно-десантные войска, участвовал в боях на 2-м и 3-м Украинских фронтах. В 1945 году в Венгрии, как вспоминает Константин Яковлевич, снова «стал писать совершенно неожиданно для себя». «Кастальский ключ» забил, но уже насыщенный вином поэзии. Лад и лиричность, музыку его строф полюбили знаменитый певец Марк Бернес, композиторы Ян Френкель, Эдуард Колмановский и другие. Так родились на свет песни, которые стали народными: «Я люблю тебя, жизнь», «Алёша», «Я спешу, извините меня», «За окошком свету мало»…
Критика справедливо отмечала постоянное внимание поэта к теме «фронтового товарищества», к судьбе «мальчишек», уходящих на войну прямо из детства. Ваншенкин признаётся, что «годы войны оказались главными в нашей жизни». Философские понятия: война и тишина, честь и предательство, глубинная память народа волнуют его до сих пор, нравственно отражаясь в новых стихах, прозе и статьях.
Упаси вас бог познать заботу –
Об ушедшей юности тужить,
Делать нелюбимую работу,
С нелюбимой женщиною жить».
В начале поэтического пути поддержанный Михаилом Исаковским и Александром Твардовским, он сам помог многим молодым поэтам (в том числе и мне) в становлении. Творчество Ваншенкина отмечено Государственными премиями СССР и России.
***
Особенное наше поколенье –
Цветенья предвоенного краса.
Оно вводилось в виде пополненья
В неполные полки и корпуса.
Оно тогда осмыслило едва ли:
Его, пока ещё не полегло, -
Как кровь живую, армиям вливали.
И это, между прочим, помогло.
***
По горным кряжам, вырубкам и долам,
На краткий миг склоняясь над ручьём,
Шагал я с неудобным и тяжёлым
Противотанковым ружьём.
В ночи ориентируясь по звёздам,
Пуская ввысь махорочный дымок,
Привык себя считать я очень взрослым –
Иначе б это выдержать не смог.
Я спал, постелью хвойною исколот,
Горело натружённое плечо…
Лишь в тридцать лет я понял, что я молод,
Что сорок – тоже молодость ещё.
***
Трус притворился храбрым на войне,
Поскольку трусам спуску не давали.
Он, бледный, в бой катился на броне,
Он вяло балагурил на привале.
Его всего крутило и трясло,
Когда мы попадали под бомбежку.
Но страх скрывал он тщательно и зло,
И своего добился понемножку.
И так вошел он в роль, что, наконец,
Стал храбрецом, почти уже природным.
Неплохо бы, чтоб, скажем, и подлец
Навечно притворился благородным.
Скрывая подлость, день бы ото дня
Такое же выказывал упорство.
Во всем другом естественность ценя,
Приветствую подобное притворство!
ОСВОБОЖДЕНИЕ
В мадьярском городке, куда наш взвод
Попал после форсированья Рабы,
Невзрачный обнаружился завод,
Где наши девки маялись и бабы.
Там молодуха кинулась ко мне,
Припала, восхищённая причиной,
И стала слабо хлопать по спине,
Как женщина, довольная мужчиной.
***
Едва вернулся я домой,
Как мне сейчас же рассказали
О том, что друг любимый мой
Убит на горном перевале.
Я вспомнил длинный ряд могил
(Удел солдат неодинаков!),
Сказал: – Хороший парень был, –
При этом даже не заплакав.
И, видно, кто-то посчитал,
Что у меня на сердце холод
И что я слишком взрослым стал...
Нет, просто был я слишком молод!
***
Блестит огонь, слепя.
Бьёт в душу канонада.
Живите для себя,
Жить для других не надо.
На праздничных пирах,
В благополучной доле,
Зря не тревожьте прах
Полегших в чистом поле.
Давно тот бой затих,
Герои спят в могиле.
Не тщитесь жить за них –
Они своё свершили.
***
Ф.С.
В институт зашёл бочком
Без отличий и увечий,
Стиснут тесным пиджачком –
Оттого и узкоплечий.
Всё же он из тех калик
Перехожих, что долиной
Вдаль бредут и слышат клик
Над собою журавлиный.
Что солдатикам своим,
В снег упавшим сиротливо,
Он кричал сквозь горький дым
После каждого разрыва?
СПИТ ЖЕНЩИНА
Спит женщина, и ты ей снишься ночью, –
Когда кругом безмолвие и мгла, –
Тем юношей, которого воочию
Она, конечно, видеть не могла.
Там вдалеке, в холодном блеске полдня,
Десантный взвод взмывает к небесам.
Спит женщина, твои невзгоды помня
Больнее, чем ты помнишь это сам.
Она проходит длинною тропою,
Как будто по твоей идёт судьбе.
И даже знает о тебе такое,
Чего ты сам не знаешь о себе.
***
Я спал на свежем клевере, в телеге,
И ночью вдруг почувствовал во сне,
Как будто я стремлюсь куда-то в беге,
Но тяжесть наполняет ноги мне.
Я, пробудившись резко и тревожно,
Увидел рядом крупного коня,
Который подошёл и осторожно
Выдёргивал траву из-под меня.
Над ним стояло звездное пыланье,
Цветущие небесные сады –
Так близко, что, наверно, при желанье
Я мог бы дотянуться до звезды.
Там шевелились яркие спирали,
Там совершали спутники витки.
А с добрых мягких губ его свисали
Растрепанные мелкие цветки.