Едем бором, чёрными лесами.
Вот гора, песчаный спуск в долину.
Вечереет. На горе пред нами
Лес щетинит новую вершину.
И темным-темно в той новой чаще,
Где опять скрывается дорога,
И враждебен мой ямщик молчащий,
И надежда в сердце лишь на Бога,
Да на бег коней нетерпеливый,
Да на этот нежный и певучий
Колокольчик, плачущий счастливо,
Что на свете всё авось да случай.
Бунин, на мой взгляд, в первую очередь поэт. И он сам прекрасно это понимал о себе, даже в эмиграции, когда стихов получалось мало. И речь не о том, что его проза поэтична. Поэзия, она вещь простая и честная, она только в стихах бывает, ей необходимы размер и рифмы (верлибр возможен только как исключение и только у поэтов, много и плодотворно пишущих в классических формах). А то, что в прозе, – это что-то другое. Не надо смущать господина Журдена: то, что не стихи, – это проза, а то, что не проза, – стихи! А смешивать два эти ремесла…
Много чего написано по-русски, но нет ничего жеманней тургеневских «Стихотворений в прозе» и нет ничего вычурней ритмической прозы Белого.
Бунин – поэт потому, что лучшее, им написанное, – это стихи.
Как-то даже язык не поворачивается назвать Бунина человеком Серебряного века. По датам жизни – да; по своим знакомствам, связям – большей частью; по вопросам, которые волновали, – безусловно! А по своей прозе? по своим стихам? Да какой это Серебряный век? Да какой это вообще век? Ну с прозой понятно: это XIX век, а поэзия? В ней всё от космической довременности, через конкретику истории, до нынешней продолжительности, к будущей окончательности Страшного суда.
Благородная, сдержанная поэзия и вычурно-парчовая, явно избыточная проза. Как будто писали два разных человека с несхожими эстетическими принципами. Но дело в том, что никаких эстетических принципов не было вообще. Теория литературы не входила в круг бунинских интересов. Вот просто так писалось. А почему? Так это не дело писателя – изучать.
Соотношение Бунина-прозаика и Бунина-поэта очень странное. Грамматика любви была написана в прозе, поэзия оставалась аскетичной и асексуальной.
Исторической или религиозной мысли в рассказах Бунина явно не выражено, а в поэзии он историк и богослов. Вообще, мысль у Бунина привольнее, уместнее чувствует себя в поэзии, нежели в прозе.
Ну что, бабушка, как спасаешься?
У тебя ль не рай, у тебя ль не мёд?
Родина была матерью, женой, невестой; у Гончарова – всеобщая бабушка Россия; а у Бунина вдруг стала Бабой-ягой. И эту безрасчётливую дуру, бабку, полезшую служить Ленину-Кощею, до невозможности жалко.
Чёрт тебе велел к чёрту в слуги лезть,
Дура старая, неразумный шлык!
Когда Бунин брал для стихов намеренно повествовательную тему («Сухая компаньонка, иностранка»), тогда получалось наиболее непохоже на его прозу. Как будто специально старался. «Нет Стоцкому удачи ниоткуда».
Из десяти статей, лекций о Бунине, наверное, девять – о его прозе. Как будто поэзия так, ничтожный довесок, развлечение, когда не пишется, что-то вроде рисования на полях. Маргиналии. А ведь Бунин-поэт – это куда более интересное явление, чем Бунин-прозаик.
По всей видимости, есть какие-то законы литературы, этапы её развития. Так вот, согласно этим законам, необходимо должен был появиться писатель, опирающийся как-то на Толстого, развивший в чём-то Чехова, соперничающий где-то с Куприным, проложивший некоторые пути Набокову. А вот поэт Бунин никакому развитию литературы не послужил, он ценен только сам по себе, своими стихами. Поэтому литературоведение оказалось не заинтересовано в стихах Бунина.
Породистая, сухопарая, тонкокостная поэзия. А вместе с тем у неё какая-то удивительная выносливость. Где век спотыкнулся, там она – ровным ходом, слегка покачиваясь, шаг да шаг, верста да верста, а глядишь – зашла туда, куда и ворон костей не нашивал. Вся такая русская, почвенная, а объехала полмира и обо всём, что видела, сказала своё слово. Совершенно не боялась расстояний, но была ошарашена тайной времени.
Можно много спорить о предшественниках и последователях Бунина-прозаика, но в поэзии он один как перст. Пушкинская зоркость к деталям и космическое одиночество Тютчева? Ну это есть у всякого, кто пишет по-русски. Подражание Некрасову и, прости господи, Надсону? Сиюминутность, которая растаяла, как снег по весне.
Один в поле воин!
И при этом одиночестве – нарочитая традиционность! Бунин учился у русской поэзии как таковой и ни у кого конкретно.
Бунина отличает очень спокойное, даже чуть-чуть отстранённое отношение к поэзии. Как будто он записал случайно чьи-то чужие стихи и вот принёс их в редакцию, потому что не пропадать же добру! Бунин-человек связан кровно со своей прозой, но поэзия в его судьбе была несколько со стороны. И о его стихах критики говорили как о лишённых авторского начала.
Ни малейшей поэтичности, голый реализм, даже натурализм, но без малейшей аффектации. Навоз? Ну так о навозе напишем. Не ради того, чтоб фраппировать, а ради того, что навоз. Поэзия начала говорить самыми непоэтическими голосами: вот что-то прошамкал старый дворецкий, вот сам с собою шутит плохо знающий по-русски возничий балагулы.
«Пан – поэт, артист!»
Конечно, пан – поэт и артист.
Из всего, что писал Бунин, наименее удачными были стихотворные путевые заметки – что вижу, о том пою. Наверное, потому, что как раз они, хотя бы событийно, были непосредственно связаны с его жизнью.
Отличительной чертой поэзии Бунина была её немузыкальность. Бунин держал свою музу в строгости, не позволяя ей увлекаться модным благозвучием.
В переложениях религиозных текстов Бунин старался, насколько возможно, не быть оригинальным. У оригинального религиозного текста есть точное название – ересь.
Непосредственно о языческих верованиях Руси Бунин не писал, но то тёмное, соприродное и нестрашное, что неистребимо живёт в каждой русской душе, ещё не забывшей саму себя, получило своё воплощение в бунинских стихах. Вот оно – русское язычество, которое не то что не противоречит православию, а, наоборот, добавляет несколько необходимых черт народной вере во Христа.
Если есть в русской поэзии поэт, который смог дать голос исламу, так это Бунин. У Пушкина был живой интерес к непосредственной поэзии ислама, у Гумилёва – ориентализм путешествующего интеллигента, а Бунин, человек, понимавший строгое обрядовое православие, подошёл к исламу как к чему-то родному, кровному, авраамическому. Там, где другие видели тайну, он представлял себя мусульманином и писал, как, по его представлению, мог писать мусульманин.
Бунин надменно посмотрел на русский модернизм и решил, что ему с модернистами не по пути. Модернисты его не любили, презирали, но и как-то побаивались. Злобность и меткость его суждений были легендарными. Вот уж кто умел припечатывать раз и навсегда. Ахматова, раздобрев с возрастом, любила повторять бунинскую эпиграмму:
Свиданье с Анною Ахматовой
Всегда кончается тоской:
Как эту даму ни обхватывай —
Доска останется доской.
Всем хорош блоковский цикл «На поле Куликовом», но никак нельзя забыть походя брошенное Буниным замечание: мол, есть во всём этом что-то билибинское. А уж откровенно неудачное стихотворение «Скифы» вызвало целый поток язвительных замечаний, только ради которых и стоит читать, наверное, самые неудачные строки, написанные Блоком.
Модернизм – это писательство на злобу дня, но у дня есть не только злоба. Дух Господень дышит, где хочет, а время течёт, как хочет. Странно предположить, что только одно направление в искусстве соответствует духу эпохи, а остальные безнадежно заплутали. Разве традиционализм с его укоренённостью в прошлом – это форма эскапизма? Не правильнее ли заметить в нём утверждение, осуществление и описание поступательного движения времени?
Вообще поэзия – это не что иное, как особый способ взаимодействия слов и хроноса. В тексте появляется новая характеристика – количество, счёт слогов с последующим более тонким разделением – на ударные и безударные слоги. Рифмы отвечают за циклическое течение времени, последовательность строф – за линейное. Есть твёрдые формы – эти сложные, иногда вычурные способы организации времени.
У Бунина был свой, непохожий ни на чей, темп, причём, как положено у настоящего поэта, темп варьирующийся. Твёрдые формы у него не получались.
Ладно, Бунин не разглядел в Серебряном веке настоящих поэтов, слепоту одного можно понять, но как понять слепоту многих, слепоту почти всех? У Бунина это, может быть, не зрение шалило, а просто сказалась барская брезгливость, нежелание вглядываться. Ему и не надо было…
А весь русский модернизм, в котором было много не только великих поэтов, но и вдумчивых критиков, как смог он не заметить бунинского гения? «В стихах Бунина всё скучно, бледно и неинтересно».
Кажется, так: модернизм был временем прозрений и слепоты, на три вершка под человеком видел, за тридевять миль распространившуюся человеческую тень видел, а самого человека – нет. Бунин и модернисты обладали разной оптикой, разной природой зрения, а потому не могли разглядеть друг друга по-настоящему. Могли бы годами щуриться, протирать цейсовские линзы, но ничего, кроме головной боли, не получить.
Модернизм весь основывался на теориях и везде эти теории искал; Бунин искренне не понимал, какое отношение вся эта превыспренняя болтовня имеет к литературе, и разработкой собственной теории не озаботился. А нет теории – нет, с точки зрения модернизма, и предмета для рассмотрения.
Попробуем задать себе глупый, школьный вопрос: насколько устарели стихи поэтов Серебряного века? Тут всё по-разному. Бальмонт и Брюсов безвозвратно снесены в музей. Вячеслав Иванов писал как будто из скриптория какого-то вневременного монастыря и казался современникам не более архаичным, чем нам. Блок был голосом своего времени, тенором эпохи, он и остался живым голосом прошлого.
А Бунин? Что должно было бы измениться в его стихах, если бы он писал в 20-е годы XXI века? Кажется, что ничего. Девка на баштане и бирючи на площади немногим дальше от нынешнего времени, чем от собственно бунинского, а запахи дыма и навоза всё так же современны. Кто был примитивно связан со временем, кто досконально понимал эпоху, те и устарели, а Бунин, для которого время было мучительной тайной, остался при своих!
Неустаревающая поэзия старости. Как он сам писал о старой яблоне:
Вся в снегу, кудрявом, благовонном,
Вся-то ты гудишь блаженным звоном
Пчел и ос, завистливых и злых...
Старишься, подруга дорогая?
Не беда. Вот будет ли такая
Молодая старость у других!
В бунинских стихах было мало жизненных соков. Мало соков? Стало быть, и нечему гнить. В бунинских стихах не было ничего лишнего – нечему отпадать.
После революции Бунин практически перестал писать стихи. Ещё до эмиграции перестал, так что тут дело не в отсутствии русского языка вокруг. Дело в том, что стихи и проза разнонаправленны во времени. Проза – это рассказать какую-нибудь историю, утвердить прошлое, а поэзия – это всегда попытка напророчить, наволхвовать будущее. Даже если поэт пишет о временах Ивана Грозного, поэзия проводит какую-то линию из прошлого в настоящее, но удержаться не может, и линия продолжается в будущее.
Питались тем, чем при царе Иване, –
Поставкой в город древка для икон.
Привезённый сегодня в город товар завтра станет иконой.
А в 17-м году будущего для России и для Бунина не стало. Эпоха требовала прозы, надо было сохранить (зачем? для кого?) крупицы прошлого, описать нежнейшие оттенки. Только изредка получались стихи – не такие, как раньше, не защищенные от звуков извне, какие-то уже и не совсем бунинские стихи.
И что мне будущее благо
России, Франции! Пускай
Любая буйная ватага
Трамвай захватывает в рай.
Те, кто в эмиграции продолжили писать стихи, те или, как Цветаева, не поняли, что Россия погибла, или, как Георгий Иванов, писали для того нового мира, в котором России нет.
«Антоновские яблоки». Помню, как в детстве бабушка (урождённая Бунина, между прочим) рассказывала мне, что антоновские яблоки уже не те, что были раньше, это злодей Мичурин испортил сорт. Настоящий запах антоновских яблок остался только у Бунина.
Беру нынешние яблоки и понимаю, что пахнут не так, как в детстве, слабее.
Убывание запаха антоновки в русской литературе и жизни.
Конечно, нобелевка была присуждена за прозу. «Нобелевская премия по литературе… присуждается Ивану Бунину за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Ведь до поэзии, до вечной русской славы им дела нет. А нам есть дело? Один современный дурак-лектор называл Бунина гением и сетовал, что тот столько времени потратил зря, сочиняя стихи.
Только Набоков, которому досталась та же судьба, на чью поэзию тоже смотрели свысока, понимал, что Бунин – один из лучших русских поэтов.
Под конец жизни Бунин написал:
Ледяная ночь, мистраль,
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мёртвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
Холод, блеск, мистраль.
Тема смерти, ключевая для бунинской прозы, наконец зазвучала и в поэзии. Две параллельные прямые пересеклись. Сколько хватало сил, Бунин пытался не допустить этого, остаться в безжалостном и беспощадном эвклидовом мире, где поэзия и проза помнят свои границы, а не там, где нет ничего достоверного, где всё смешалось в модернистском карнавале, где возможно всё, даже смерть.
Вот такая геометрия Лобачевского.
НА ФОТО: Иван Бунин