ВЕСНА ПРОБУЖДАЕТСЯ
Часами песочными сыплются терриконы.
Вливается солнечным мёдом в проем оконный
Надежда на лучшее, вера в земное чудо.
И ты улыбнёшься, и я улыбаться буду.
Весна пробуждается, приоткрывает веки, ̶
Кисельны её берега, семиструйны реки,
Её белогривых берёз ниспадают кудри.
И ты светоносен, и я светоносна буду.
Капелью трезвонит, ручьями бежит по миру.
А Боженька круглые сутки в прямом эфире
Вещает: «Не укради, не убий, не прелю́бы...».
Весна обвивает зюйд – вестами медные трубы,
В огонь поддает дровишек, в воде полощет.
Язычников стан оскверняет святые мощи.
И, кажется, мир погибает, дыша на ладан,
Его воскрешают подвижники Русского лада,
Его воскрешают люди в армейских берцах.
Безмолвен Майда́нек, язык проглотил Освенцим,
Опять в Ню́рнбе́рге затянет петлей Иуду.
И ты улыбнешься, и я улыбаться буду.
***
О Родине писать я не умею, –
Я с Родиной молитвой говорю, –
Её ветров беззвучием немею,
Студёностью ключей животворю.
Как на погосте хлюпенькая верба
Страдальчески заглядывает в высь,
Так Русь крестами окунулась в небо,
Отмаливая мёртвых и живых.
Кликушествуют вещие метели,
Свирепствуя в окопе над бойцом, –
Так прадед упокоился под Ельней,
А правнук лег под Северским Донцом.
Казалось бы, шагнув через столетье,
Душой преобразился человек,
Но то, что недобито в сорок третьем,
Перекатилось в двадцать первый век.
О Родине писать я не умею,
Я с Родиной как с речкой говорю,
Благоуханьем трав её пьянею,
За маковки церквей благодарю,
–
А кровь её божественным еле́ем
К Победному стекает алтарю.
***
Умчу на электричке с Павелецкого,
Чуть-чуть в деревню, в ласковую глушь,
Туда, где спят воспоминанья детские
В тени сливо́во-яблоневых кущ.
Туда, где цвет благоуханный липовый
Бабуля мне заваривает в чай.
Калитка покосившаяся скрипнула,
И я бегу родителей встречать.
Бегу, бегу махровыми лужайками,
Порхают семицветики у ног.
Так изобильно счастье, что не жалко мне
Вплетать его в ромашковый венок.
Умчу на электричке с Павелецкого
В смородино-крыжовниковый рай,
Туда, где жизнь божественно простецкая,
Как дедов накренившийся сарай.
А электричка полотнищем стелется, –
Горчит судьбины вересковый мёд…
И бабушка вздохнула: "Перемелется..."
И буркнул дед: "До свадьбы заживёт".
***
Я родилась в далёком октябре,
Окаменели времени скрижали
С тех пор, и поезда отдребезжали,
И корабли уплыли в синь морей.
Когда голубоглаз и босоног,
То никакого счастия не надо,
Оно и так благоухает рядом
Как медуница, ласковый вьюнок.
Вот помнится, бегу за пирожком
По пять копеек к заводской столовой,
А солнце дремлет в веточках еловых
И чинно ходит по́ небу пешком.
Уютный подмосковный уголок,
А если быть точнее, то посёлок,–
Понятной, беззаботной и весёлой
Казалась жизнь – введение, пролог.
Года семидесятые – конец,
Так молода ещё и лучезарна мама,
Стройна, черноволоса и упряма,
А рядом бесшабашный мой отец.
Карьер – сосуд из белого песка,
Наполненный студёною водою.
Никто ещё не встретился с бедою,
Никто ещё не вздрогнул от звонка.
Тону, тону в далёком октябре,
Окаменели времени скрижали
С тех пор, и поезда отдребезжали,
И корабли укрылись в синь морей.
***
Любовь, я уезжаю, до свиданья.
Моих иллюзий жухлая листва,
В муку перемололась в жерновах,
На мельнице, где звуки и слова
Просеялись сквозь сито мирозданья.
Отчаливаю, город крепко спит.
Окаменели сомкнутые веки.
Скамейки скверов, фонари, аптеки
Скорбят, и закрутились человеки
В Санса́ре искупительных планид.
Мой чемодан сегодня без колёс,
И опоздал на ярд веков возничий, –
Безбожно стар, угрюм и безъязычен,
Он мчит без разделительных полос,
Исполнясь неотвратности величьем,
Как инфернален лик его античный.
О, Хронос! О незыблемый колосс!
А в голове пустотности провал,
Как будто бы Господь поцеловал
В уста синюшные, и затянул на шее
Оттикавшего времени петлю.
И вот вишу в петле, не разумея –
Я умираю или же люблю?
ИОСИФУ БРОДСКОМУ
«Как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево»
Иосиф Бродский.
Исакий спит. Его как будто нет,
Нева, брыкаясь водами, лютует.
Судья спросила: Кто ты?
Я – поэт.
Она яри́тся: Кто ты?!
Я – поэт.
Профессии такой не существует.
И смехом разродился зал суда,
Исторгнув прах из дьявольского чрева,
Но он так верил в Божью благодать,
И он так ждал, блаженнейший, когда,
Качнувшись вправо, жизнь качнется влево.
О, как далёк любимый Ленинград!
Не взять билет в его родные кущи,
Пропитан Воскресением слову́щим
Исакий. Достаёт небесных врат
Александрийский столп, живой
и сущий.
Прости меня! О, Родина, прости!
Твоё лицо, как выщербленный камень,
Любовь к тебе не уместить в горсти́,
Она щедра пшеничными хлебами,
Моя любовь студёный ключ и пламень.
Прости меня! О, Родина, прости!
Я вынужден, подобно пилигримам,
Скитаться по нелю́бым уголкам.
Они красивы, да, но Божий храм,
Сокрыт на землях Родины любимой,
Всё прочее – и тлен, и скорбь. Незримо
К твоим припал я, Родина, рукам.
Страдаю ли? Тебе ль не знать о том,
Как страшно там, где нету переправы,
Как страшно тем, кто не увидит дом.
Но погибая в море, за бортом,
Я верую, пусть не сейчас – потом,
Качнувшись влево, жизнь качнется вправо.