Август 1822 года. Закатное солнце стремительно уходило за горизонт. Дорожная кибитка миновала Соборную площадь, административные заведения, полицейское управление, здание Таврического дворянства, набережную Салгира, где был недавно разбит публичный городской сад, и резко свернула направо. Здесь располагался двухэтажный трактир под громким названием «Одесса» (лишь потому, что хозяйка была родом из Одессы). Человек в широкополой, на итальянский манер, шляпе с тонкими чертами бледного лица, хлопнув массивными дверьми, мгновенно скрылся в подъезде. Ему едва исполнилось тридцать пять лет. Пожалуй, его можно было считать ровесником города, основанного в 1784 году по указу императрицы Екатерины II. Он давно грезил о брегах Тавриды, но сейчас целью поездки была смена климата в надежде поправить здоровье. Человек, с явно аристократическими манерами, поселился на первом этаже, возможно лучшего в новом городе, трактира, где ему предстояло прожить девять страшных, мучительных месяцев.
Дело в том, что страдая ипохондрией, он сам говорил о себе, что похож на человека, несшего на голове сосуд с драгоценным миром, но сосуд упал и разбился, и поди разбери теперь, что в нем было.
Ничего удивительного, что симферопольский врач Мюльгаузен, специалист по душевным болезням, диагностировал у нового постояльца манию преследования, тем более что со временем у того случился острый психоз. Играя с хозяйской кошкой он самодовольно заметил: «Я учу ее писать стихи. Вы знаете, она же декламирует преизрядно». «Да вы шутите, Константин Николаевич!» - возражали ему, но Константин Николаевич Батюшков не шутил. Он сжег свою дорожную библиотеку, несколько раз пытался покончить с собой. Из дневника доктора известны драматические подробности: больной то бросался на людей, так что на него приходилось надевать смирительную рубашку, то плакал, молился, разговаривал со святыми, то проклинал и плевался. Правда, он живо радовался природе, читал по-итальянски Торквато Тассо – казалось, в его сознании мерцали обрывки прежних мыслей и воспоминаний, перемешанных с фантастическими образами, видимыми только ему одному. Он спрашивал сам себя, который час и отвечал себе: «Вечность». Навязчивая идея лишить себя жизни осталась – постоялец пытался выброситься в окно, требуя вернуть ему шпагу и бритву. Это о нем Вяземский пишет Тургеневу: «известие твое…меня сокрушает. Мы все рождены под каким-то единственным созвездием. Бедный…один в Симферополе…в трактире, брошенный на съедение мрачным мечтам расстроенного воображения. Есть события достойные русского быта и нашего времени». Да, в то время не возможно было представить, что этому измученному, сошедшему с ума в больную душу человеку, суждено было спустя сто лет воплотиться в поэзии. Осип Мандельштам, который был внешне похож на него, постоянно возвращался в стихах и статьях к его образу: «Словно гуляка с волшебною тростью, … нежный со мною живет. Он тополями шагает в замостье, Нюхает розу и Дафну поет». Человек, которого Осип Мандельштам метко назвал «записной книжкой не рожденного Пушкина», по психологическому строю личности напоминал временами то Чаадаева, то Гофмана, то Гоголя.
Правда, у Мандельштама поэзия оказалась сильнее безумия – даже в воронежских помрачениях ума он продолжал писать стихи и тем окончательно утвердил всемогущество лирики.
Так кто же наш герой? Человек, который из всех представителей своего блестящего поколения, к которому принадлежали и Жуковский, и Вяземский, и Грибоедов, знал многих будущих декабристов - имел лучшие шансы стать первым поэтом, создать новый язык и новый национальный миф.
Человек, которого навещал Александр Сергеевич Пушкин. Исследователи утверждают, что именно после этого визита великий поэт написал знаменитое стихотворение: «Не дай мне бог сойти с ума». Пушкин еще в детстве увидел его в московском доме своих родителей.
По мнению Белинского, совершенство пушкинского стиха и богатство поэтических воображений, и оборотов, в значительной мере подготовлено трудами этого человека, в руках которого русский язык являлся послушным орудием и искусство владеть им никому из современников не было доступно.
Главной задачей поэзии ХVIII века тогда было преодоление одической традиции (пышной, торжественной, неповоротливой, неторопливой) и выработка нового языка. Поэзии предстояло научиться говорить по-русски не только о земных и небесных властях, но и о более близких к обычной жизни предметах. Для нашего обитателя трактира поэзия полжизни была средством гармонизировать мир. Красота и поэзия для него – это спасение от несовершенства мира, от тоски, от безумия, которое до поры до времени давало о себе знать только приступами уныния. Хотя, он был человеком долга, воспитанным как многие в этом поколении на высоких идеалах служения, чести и верности.
Вот такой человек, за спиной которого служба в департаменте министерства народного просвещения, участия в трех войнах (1807, 1809 и 1812 гг.), тяжелейшее ранение в ногу, награды двумя орденами Св. Анны. Он дослужился до чина штабс-капитана, был адъютантом героя Отечественной войны 1812 г. Генерал-майора Н.Н.Раевского. Уйдя в отставку, был почетным библиотекарем Императорской публичной библиотеки, затем служил «по линии Министерства иностранных дел» в российских миссиях в Неаполе и Риме.
Неистовый Виссарион Белинский говорил о нем: «много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно».
А Пушкин, в свою очередь, благодарил и продолжал по существу ту же линию развития психологической убедительности и ощутимости художественного изображения, присущих Батюшкову в литературных поисках.
Увы, этот человек считался очень талантливым чудаком. Успев издать при жизни всего лишь одну книгу «Опыты в стихах и прозе», он тем не менее признан одним из лучших русских поэтов. Пожалуй, только болезнь не дала ему возможности стать в первый ряд художников слова золотого века российской поэзии. Похоже, его жизнью управлял «какой-то мстительный бог». Судьба как будто нарочно издевалась над ним, так что на закате жизни он вослед Макбету мог бы сказать, что «жизнь - это сказка, рассказанная идиотом». Он пережил и себя, и свое поколение, и свой век.
Премудро создан я,
могу на свет сослаться:
Могу чихнуть, могу зевнуть;
Я просыпаюсь, чтоб заснуть,
И сплю, чтоб вечно просыпаться.
Прелесть и грация этих стихов ровно та же, что была в ранних его сочинениях, - такой гармонии ХIХ век ещё не знал, ибо все только стало усложняться, дробиться, мрачнеть; но тема этих стихов совсем не идиллическая – это автоматическое бытие спящего разума, ужас прижизненного забвения, утраты собственной личности, чье существование сводится к простым физиологическим реакциям. «Cпит, чтоб вечно просыпаться», то есть забытье не вечно и забвение не окончательно; в каждую переходную эпоху, когда заново обозначается «грань веков», мы обращаемся к его опыту.
Лучшее, что он написал, - это элегии, без которых немыслимы были бы пушкинские упражнения в этом жанре.
О нем все твердо знают только то, что он сошел с ума. Но в русской поэзии его место не исчерпывается местом «безумца бедного» где-то на подступах к Золотому веку русской словесности. Он, тонкий лирик и философ с чуткой душой, легким дарованием и трагическим мироощущением, не ужился с этим веком, не вместился в него – и выломился из него в вечность.
Опасения поэта не были напрасны: во власти безумия ему предстоит прожить еще долгих 22 года. 7 июля 1855 года в возрасте 68 лет его не стало.
В Симферополе на фасаде здания бывшего трактира (ул. Курчатова/Ефремова, 24/12), установлена памятная доска. На ней начертано:
В этом доме в 1822-1823 гг.
жил известный русский поэт
Константин Николаевич Батюшков
(1787-1855)
Итак, подведем итоги.
Поэзия Батюшкова по существу погружает нас в глубины индивидуального сознания. Предметом ее изображения является душевная жизнь человека – не как «малая» часть большого мира, а как мерило ценности этого мира.
Батюшков сформулировал для себя «пиитическую диэтику» - предписания особого образа жизни для поэта: «Первое правило сей науки должно быть: живи как пишешь, и пиши как живешь… Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы». А второе правило – отказ от мирской суеты ради внутренней свободы.
Впервые в русской поэзии Батюшковым был создан «лирический герой». Любовь лирического героя (на что обратил внимание еще Белинский) овеяна ореолом духовности. В ней «много нежности, а иногда много грусти и страдания».
Античность была для Батюшкова идеалом гармонических взаимоотношений между человеком и миром. Вот почему так велико в его поэзии значение античной темы. Особенность поэзии Батюшкова – в переплетении иллюзорного и действительного.
Мысленно устремляясь в полулегендарную Тавриду, нетронутый, по убеждению поэта, осколок античной гармонии как «древнего отечества», Батюшков в 1815 году пишет:
Друг милый, ангел мой! сокроемся туда,
Где волны кроткие Тавриду омывают,
И Фебовы лучи с любовью озаряют
Им древней Греции священные места.
Мы там, отверженные роком,
Равны несчастием, любовию равны,
Под небом сладостным полуденной страны
Забудем слезы лить о жребии жестоком…
«Таврида» Батюшкова задала русской литературе образ Крыма романтичного, сказочного, светлого Элизиума, воображаемой страны воображаемо счастливых влюбленных и поэтов, места «последних даров фортуны благосклонной».
Поэзия Батюшкова сложна, многослойна и полисемантична, насыщена книжными, историко-культурными ассоциациями.
Его стихи уникальны в русской поэзии по богатству чисто языковой – фонетической и синтаксической – выразительности. Уже современники отмечали «сладкогласие», «благозвучие», «гармонию» его стихов.
Батюшков – фигура во многом характерная для своего переходного времени. «Божественная высь! - Божественная грусть!», как сказала Цветаева:
Я берег покидал туманный Альбиона:
Казалось, он в волнах свинцовых утопал.
За кораблем вилася Гальциона,
И тихий глас ее пловцов увеселял.
О, память сердца! Ты сильней
Рассудка памяти печальной
И часто сладостью твоей
Меня в стране пленяешь дальной…
Его жизнь вошла в историю российской литературы как одна из самых ее ярких и великолепных страниц. Батюшков был не только «предтечей Пушкина», его поэтическая традиция присутствует в лирике Е.Баратынского, Ф.Тютчева, А.Фета, А.Майкова, И.Анненского, А.Ахматовой, О.Мандельштама и других знаменитых русских поэтов.
Мы призваны связать воедино исторические эпохи и вернуться к пониманию той простой истины, что Россия началась не с 1917-го и не с 1991 года, что у нас единая, неразрывная история, опираясь на которую мы обретаем внутреннюю силу и смысл национального развития, скрепленные русским языком и русской культурой.