– Слушай, он отличный мужик! – убеждал Вадька. – Муся, это именно то, что тебе надо. Гопник, конечно, но у него бизнес развивающийся, я же не даю кредиты кому попало… ты знаешь, у меня нюх… – и Вадик Слипченко принялся нахваливать себя и свой банк.
Лариска, жена, презрительно кривила надутые гиалуроном губы: все в банке, от завотделами до последней уборщицы, знали, что Вадик – зиц-председатель Фунт, а истинный владелец «Кубаньсельхозпродуктбанка» – всесильный Ларискин папа, посадивший зятя в директорское кресло на случай непредвиденных осложнений. Впрочем, «великого и ужасного» Вениамина Григорьевича тоже нельзя было назвать «self-made-man»’ом: начальный капитал, а главное, связи в верхах бывший замминистра сельского хозяйства РСФСР приобрёл с развалом страны.
Когда-то они, с первого курса неразлучная троица – Вадим, Лариса, Марина, – учились в МИСиСе, Московском институте стали и сплавов. В девяносто восьмом Марина (друзья звали её Мусей) защищала диплом на кафедре теоретической физики. Распределений давно не было, и «физик-теоретик» наверняка бы подох с голоду, особенно после разразившегося в августе кризиса, но спасибо друзьям – взяли к себе в банк простой операционисткой. Там Марина и познакомилась с будущим мужем – системным администратором. Он сначала ушёл из «Кубаньсельхозпродукта», а потом и от Марины. И вот друзья в который раз пытаются устроить Мусенькину судьбу…
По словам Вадика один из клиентов, некто Олег Дымов, влюбился в Марину, случайно увидев её в окошечке, предложил Вадиму совместный отдых на четверых и уже заказал «люксы» в пансионате в Абхазии…
– Нашёл куда приглашать, – цедила Лариска, топыря и без того выпяченную нижнюю губу, – чего я там забыла?!
– Так он же из Сочи, – оправдывался Вадик.
– Вот в Сочи бы и приглашал…
– В Сочи нельзя, – Вадька сделал паузу. – Людишек много. И потом… Олежек говорит: надо поддержать абхазов, они никак после войны не оправятся.
– Всю жизнь мечтала! – скривилась Ларка. – И что, для полноты картины ты предлагаешь Муське переехать в Сочи?
– Зачем?! У Дымова дом в Подмосковье, не в Барвихе, конечно, а в этой… как её, чёрт… в Загорянке…
– Это по Ярославской дороге, – вспомнила Марина, – но ведь он, кажется, старый…
– Кто? Олежка Дымов?! Ты что?! Полтинник всего, разведён давно, сын-компьютерщик в Штатах, похоже, больше папаши зарабатывает… Чего тебе ещё?
Марина потупилась.
– «Старый!» – передразнила Ларка. – А сама-то? Тридцать семь старой кляче! Тебе уже ботоксом пора подколоться…
«От клячи слышу!» – подумала Марина, но говорить ничего не стала. Подруга крайне болезненно относилась к своему виду и, наверно, понимала, что Марина и без ботокса не хуже неё, если не лучше…
– Я бы тебя повысила давно, если б ты выглядела прилично! – Лариска продолжала злиться. – Наши «вип»-клиенты с такой как ты плебейской бабой и стоять рядом не станут…
«Плебейка физик-теоретик» – вздохнула про себя Марина, а вслух сказала:
– Да мне мужики вообще не нужны. Вот если б ребёнка…
– Ну и роди!
– Господи, от кого?
– Да хоть от этого! – Лариска указала на мужа. – Если он ещё на что-то способен.
– Солнышко, я очень даже ничего, можешь проверить, – принуждённо заулыбался Вадик, а Марина деликатно отвела глаза.
Заведующая валютным отделом Лариса Вениаминовна беспрестанно меняла пассий из числа молодых специалистов, но зорко следила за мужем, в самом корне пресекая любые его попытки хоть с кем-то, хоть изредка…
– А-а! – махнула Лариска. – Мёртвому припарки! Она опять кочевряжиться начнёт, помнишь, как с тем академиком, только банк опозорит.
Марина покраснела. Под «тем академиком» Ларка подразумевала Ивана Алексеевича, тоже их клиента и тоже не «вип». Помимо бизнес-званий на визитке Ивана Алексеевича значилось «доктор культурологии», а также «действительный и почётный член» многих академий: Нью-Йоркской, Мельбурнской, Монреальской… «О чём с ним говорить?» – терзалась Марина. «Не ляпни про лженауку!» – предупредила Лариска. Действительно, пару месяцев до этого на корпоративе заговорили о культурологии – дочь одной из сотрудниц сдавала экзамен. Марина недоумевала: «Что за наука такая? История культуры? Но есть же просто история, искусствоведение, религиоведение… зачем изобретать гибрид? Да наука ли это?»
О науках говорить не пришлось. Сделав заказ, Иван Алексеевич быстро и очень напористо повёл речь о том, что устал от продажных девок-моделей, он хочет женщину в возрасте, опытную, страстную, и только он, будучи человеком науки, способен такую женщину понять и по достоинству оценить. Был он на полголовы ниже Марины, яйцевидный животик его странно сочетался с орлиным профилем, большим острым кадыком и свисающими до плеч косицами жидких и жирных чёрно-седых волос. Речь академика лилась без пауз, сплошным потоком. Когда принесли вино, он, продолжая говорить, проследил, чтобы Марина выпила бокал, придвинулся, положил руку ей на колено и больно его сдавил.
– Вы же интеллигентный человек! – Марина с усилием сбросила с колена внезапно ставшую потной руку. – Как вы можете… в первый день знакомства…
– Я интеллигентный человек, – произнёс культуролог раздельно и так громко, что лощёные господа, сидевшие с девицами за дальним столиком, заинтересованно повернули головы. – Я интеллигентный человек, а ты дура. Сороковник бабе… корчит из себя… Наташа Ростова, первый бал… тьфу! Да кому ты на… нужна!
– Вы низкий человек! – прошептала Марина, встала, вынула из сумочки, скомкав, бросила на стол тысячерублёвую купюру и ушла под гогот академика и прысканье холёных девиц, забыв на спинке стула зонтик.
Зонтика было особенно жаль, Марина купила его во Флоренции. Через несколько дней она всё же спросила Ксюшу, секретаршу, не оставлял ли Иван Алексеевич для неё… чего-нибудь… Зараза Ксюха, пригасив злорадную улыбочку и потупив востренькие бегающие глазки, притворно-сочувственно промурлыкала: «Сожалею, Марина Валентиновна» и на весь зал отчеканила: «Ни-че-го!»
Летели до Адлера. Дымов встречал их в аэропорту на своём серебристом «лэнд-крузере». Большой, бритоголовый – ни дать, ни взять «браток», разве что без перстней и золотой цепи – шумно приветствовал: «Дима, Ларочка!..» Марину покоробило: «Дима». Студенческий друг всегда был Вадькой, Вадиком. Знакомясь с Мариной, Дымов схватил её руку обеими загорелыми светло-волосатыми ручищами и аж задохнулся: «Ма-а-риночка!» Сам вёл машину, трубно кричал об окрестностях, то и дело с восхищением оглядывался на Марину. «Олежка, на дорогу смотри!» – похохатывал Вадька.
– Что это?! – испуганно спросила Марина, когда в яркой зелени антрацитом засверкали остовы сгоревших домов. Примолкший Дымов нехотя выдавил: «Война».
Ларка высокомерно молчала и только на «ресепшине», когда Дымов, продолжая кричать и распоряжаться, отбежал в сторону, не стесняясь дежурной, изрекла: «Ну и отстой!» Марине пансионат понравился.
На другой день Дымов повёз их в Новый Афон. У подножия монастыря под раскидистым грецким орехом сидел на цепи бурый медведь. Рядом стоял хозяин – худой, дочерна загорелый абхазец. Дымов, пыхтя, полез по лестнице в гору – договориться об экскурсии.
– Он мне напоминает породистого жеребца. Арабский скакун! – довольно громко сказала Лариса, откровенно любуясь широкими плечами и тонкой талией абхазца.
– Кажется, не твоя возрастная группа, – Марина почувствовала что-то похожее на ревность.
– Да, староват, тридцатник, не меньше, – Ларка не заметила иронии. – А жаль, наши офисные мальчики – та-акой отстой… Представляешь, Кирка уже наел себе брюхо!
Двадцатидвухлетний Кирилл был последним фаворитом Ларисы Вениаминовны.
– Что, девки, губищи раскатали? – ввернул Вадик. – На нём же пахать можно, а он тут со своим скотом бабам глазки строит…
Абхазец, сильно хромая, подошёл к лежащему поодаль рюкзаку. Достал банку сгущёнки, привычно пробил ножом два отверстия, кинул медведю. Тот ловко, не уронив ни капли, поймал обеими лапами, заурчал, зачмокал… С горы спустились экскурсанты.
– Можно фотографировать, – глухим, бесцветным голосом сказал абхазец, – пятьдесят рублей.
Никто, однако, не подходил. Полная блондинка в белых лосинах, с обнажённым обгоревшим пупом из-за спины мужа щёлкнула «мыльницей».
– Мне не для себя, его кормить деньги нужны, – так же тихо и внятно произнёс абхазец.
– Я хочу сфотографироваться с медведем! – объявила Марина. – Олег! Где Олег?
Дымов уже бежал по лестнице, топоча как стадо бизонов и трубя во всю глотку:
– Мариночка, отличный кадр! Супер! Ларочка, девчонки, становитесь!
– Ещё чего! – фыркнула Лариса.
Марина храбро шагнула к медведю. Зверь отшвырнул пустую банку и заворчал.
– Сейчас! – абхазец вынул ещё одну «сгущёнку», пробил дырки, бросил медведю. – Теперь становитесь, можно ближе, только не трогайте!
– Мариночка! Какой кадр! – суетился Дымов. – Мариночка и медведь! Сказка! Мариночка, можно я буду твоим медведем?
Марина слушала медвежье урчание, смотрела на вздыбленный загривок, вдыхала исходивший от зверя крепкий мужской запах, напомнивший аромат хорошего, дорогого виски…
Поднялись в храм. Дымов, ставший вдруг очень серьёзным, подошёл к аналою, трижды перекрестился, поклонился, коснувшись пола рукой, приложился к иконе. Вадим двинулся было за ним, оглянулся на презрительно улыбающуюся жену и остался на месте. Марина подошла к иконе и, подражая Дымову, перекрестилась, поклонилась, коснулась губами и лбом. «Матерь Божия! – проговорила неслышно. – Богородица-матушка! Пошли мне ребёнка…»
Вечером Дымов постучал к ней в номер. Принёс виноград и бутылку красного вина «Чегем». Пока Марина пила и лениво щипала виноград, бормотал дежурные пошлости о её глазах, волосах, ресницах… Полез целоваться. От него пахло медведем. Марине не было неприятно, но – неинтересно. Вяло отпихивалась: «Ну, хватит, прекрати…» и вдруг – «Ай!» – что-то больно кольнуло в грудь. Олег испуганно отпрянул. Рубашка на нём расстегнулась: на простом кожаном шнурке болтался не сразу заметный в завитках золотистых волос тёмный, тусклый, то ли медный, то ли серебряный крест.
– Мариночка, как же это я… прости, милая… – он попытался прильнуть губами к месту укола.
– Не хочу! Отстань! Уходи!
Он уходил понуро, жалко оглядываясь. Марина подошла запереть дверь и расслышала из конца коридора глумливый хохоток Вадика: «Что, Олежка? Облом?» – «И чего злорадствует? Сам же меня сватал…» – Марина прижгла крохотную ранку перекисью и сердито заснула.
К завтраку Дымов не пришёл.
– Ну и где твой сельхозник? – протянула Лариска.
– Наверно, напился с горя, – захихикал Вадька, – его Мусенька вчера бортанула…
– Ну и дура! Он, конечно, то ещё быдло, но тебе в самый раз.
День на пляже прошёл скучно. Вадик уныло хохмил, Лариска молчала и кривила губы, а Марине, разморенной полудённым зноем, всё грезился тонкий стан абхазца, медвежий загривок, беспомощные глаза Дымова…
На «ресепшине» сказали, что Олег Васильевич уехал ещё вчера вечером, сказал: «на день-другой, дела». Вещи оставил, значит, вернётся.
Она лежала в постели, когда в дверь постучали. Радостно крикнула: «Войдите!», чуть приспустила с плеча простыню, поправила волосы… На пороге стоял Вадим. Он был красен и, кажется, пьян.
– Вадик, ты? А я уже сплю… – она приподнялась, подтянула простыню к подбородку, облокотилась на подушку. – Что случилось? Опять?
Он быстро повернул защёлку, бросился к Марине и уткнулся головой ей в колени:
– Муся, я не могу, не могу… Ты знаешь, я давно ни на что не претендую, но зачем унижать… при посторонних… Муся, за что?..
Марине показалось, что он плачет. Рассеянно гладила по голове, машинально повторяя сотни раз говоренное:
– Вадик, миленький, не переживай так… она тебя любит… по-своему… что поделаешь… у вас дочь… двадцать лет вместе…
– Двадцать лет? – он поднял голову. – Да будь они прокляты! Я тебя любил, Муська, тебя, с первого курса… но ты ж из Владимира, я харьковский, а тут москвичка, дом на Котельнической, папаша-банкир…
Он вдруг ужом вполз на Марину, распластал, вжал в кровать:
– Муська, давай, а? Какие наши годы…
– Вадька, ты что?! Не смей! Мы же друзья…
Он ещё сильнее вжимался, елозил, сбивая, вытягивал разделяющую их тела простыню, ёрзал, вкручивался, дышал в лицо медвежьим запахом виски:
– Ну, Муська, ну!..
У неё сладко заныло внизу живота, перед глазами поплыли разноцветные круги, в помутившемся сознании завертелись медведь, абхазец, Дымов…
Когда она очнулась, он, застёгиваясь, шёл к двери. Опасливо выглянул в коридор, трусливо-торжествующе оглянулся и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Она долго стояла под душем, бессмысленно глядя на сбегающие по ногам светлые струи. Легла на самый краешек двуспальной кровати, подальше от «того» места. Лежала на спине, уставив бесслёзные глаза в потолок.
Всё было кончено. Она сама только что растоптала, погубила свою жизнь. Не только свою – их жизнь, всё прекрасное, чистое, светлое, радостное, грустное, смешное, накопленное за двадцать лет, понимаемое с полуслова… Лариска сразу обо всём догадается… да что там! Он сам ей расскажет, расколется при малейшем нажиме, наверное, уже хвастает, как «поимел нашу недотрогу Муську». Ларка поднимет брови, скажет протяжно: «А ты, оказывается, небезнадёжен. Кто бы мог подумать!» А когда Марина вернётся в Москву, на её столе будет лежать приказ об увольнении с аккуратной подписью «В. Слипченко». Куда ей деваться? Она не работала нигде, кроме этого банка. Учить детей физике? Пожалуй, у неё получилось бы, но возьмут ли без педстажа? И хоть бы она закончила педагогический, а не этот никому не нужный МИСиС…
Едва забрезжил рассвет, она собрала вещи, тихо спустилась в холл. Дежурная не спала: «Уезжаете? Не понравилось у нас?» – «Понравилось, но… – голос задрожал, она резко оборвала: – Извините, прощайте!»
На улице в одной из машин, уронив черноволосую голову на руль, дремал таксист. «Мне надо в Москву, то есть в Сочи или в Адлер… на вокзал или в аэропорт…» Он молча завёл мотор.
На выезде из города Марина заметила магазинчик «24 часа»: «Остановите!» Купила двадцать банок сгущёнки, пряников, печенья… «Надо заехать в Новый Афон!»
Под грецким орехом никого не было. «Что это я? Полседьмого утра…» Потащила пакеты к лестнице, банки больно били по ногам. Водитель тускло смотрел вслед.
Церковь была открыта. У свечного прилавка возилась женщина.
– Вы не могли бы передать… – Марина запнулась, – здесь внизу мужчина с медведем… я им купила… покушать… я уезжаю…
Женщина не удивилась:
– Передам, конечно. Только их вчера не было, странно, всё лето каждый день тут… но я передам, передам… а не появятся, так детишкам в приют, не беспокойтесь, не пропадёт…
Марина поблагодарила и пошла вниз. Ободранные ноги саднили. В голове и на душе было пусто.
Около такси стоял серебристый «лэнд-крузер» и Дымов, опираясь на открытую дверцу машины, говорил с таксистом. Она подошла.
– Мариночка, родная, не уезжай…
Она молча села на заднее сиденье такси. Водитель вопросительно посмотрел на Дымова.
– Мариночка, позволь я сам тебя отвезу…
Она молчала. Олег плюхнулся рядом с ней:
– Я провожу!
Долго ехали молча. Он несмело заговорил: «Мариночка, давай встретимся в Москве…» и вдруг выкрикнул: «Шеф, стой!» Марина видела, как он совал деньги сидевшей у калитки одетой в чёрное горбоносой старухе. Старуха сердито качала головой, потом ушла в сад и через несколько минут вынесла огромный букет полураскрывшихся роз. Олег положил цветы Марине на колени. На туго свёрнутых алебастровых белых, кремовых, розовых, алых бутонах дрожали крупные капли росы.
– С таким букетищем в самолёт не пустят! – Марина впервые улыбнулась.
– А ты поездом! – повеселевший Олег сел в машину. – Целое купе тебе возьмём, поместишься… поехали, дорогой!
– Сэйчас, уважаэмый, одну минуту, – шофёр вышел из машины и открыл капот.
– Я был в пансионате, мне сказали ты уехала… – забормотал Олег, помогая Марине укладывать розы под заднее стекло, – я почему-то почувствовал, что ты к ним заедешь… а я забрал их вчера… нет, позавчера… Мишке вредно непрерывно сгущёнку жрать, зубы выпадут… я его в школьный зверинец определил, там у нас енот живёт, лисицы, кролики разные… Они у меня пока дома побудут, а к сентябрю мишке вольеру построят… Георгий при зверях смотрителем будет, его подлечить не мешало бы, врачам показать… нога усыхает, у меня одноклассник хирург…
– А его семья?
– Нет никого. Убиты.
Они надолго замолчали. Вдоль дороги проносились сожжённые дома. Марина спросила:
– Как его зовут?
Олег взглянул недоумённо:
– Георгий. Званба.
– Да нет… зверя…
– Так и зовут: Мишка, Миша.
– Ты в этой школе учился?
– И учился, и учил. Я, Мариночка, учитель истории. В двадцать семь директором стал, а тут эта… не к ночи будь помянута… перестройка… Эх, Мариночка, мне бы детей воспитывать, а не постным маслом торговать…
– Каким маслом?
– Подсолнечным. Постным его бабушка называла, она у меня из староверов… а может, оставить всю эту… чепуху на постном масле, – невесело усмехнулся, – и опять в школу?
– Когда станешь директором, возьмёшь меня учителем физики?
Он улыбнулся шутке:
– Да разве ты бросишь свой банк?
– Уже бросила, – Марина ощутила на губах влагу и соль. Слёзы текли давно медленными светлыми ручьями, а Олег всё это время смотрел вперёд.
…Уткнувшись ему в плечо, она плакала долго, беззвучно, не плакала, слёзы сами лились и лились. «Брат, пойди покури…» – услышала над головой, в сторону тихий голос Олега. «Нэ курю». – «Ну, погуляй…» – «Хаспэк мэня зовут». – «Иди, Хаспек, иди…»
…Так она плакала, а Олег обнимал её за плечи и осторожно касался губами волос:
– Плачь, Мариночка, плачь… бедная моя девочка… плачь… а потом посмеёшься… вместе будем смеяться… с прошлым надо расставаться, смеясь… ты у меня директором будешь, физмат школу организуем… хочешь, здесь, в Сочи, хочешь, у вас в Загорянке… ты плачь, милая, плачь…
Так шептал он, а слёзы всё текли и текли, и ровно половина рубашки Олега давно была мокрой – хоть выжми.
Когда слёзы иссякли и она, оторвавшись от плеча Олега, выглянула в окно, солнце стояло высоко и освещало дом, сад, забор, Хаспека и старуху, беседующих у калитки на непонятном языке. У ног старухи стояла корзина с виноградом. На светящихся зелёных, прозрачных аметистовых, тусклых чёрных ягодах тоже лежало солнце. Увидев, что Марина смотрит, старуха приветливо закивала, Хаспек подхватил корзину, протянул Марине в окно: «Тэбэ». Олег встрепенулся, полез в мокрый карман…
– Нэт! – армянин выбросил вперёд скрещенные руки. – Тётя Гоар не возьмёт, сказала «подарок».
Поехали. Старая армянка ласково кивала вслед. Олег обнимал Марину за плечи. Молчали. Показался сочинский пограничный пункт.
– Вокзал, аэропорт? – спросил Хаспек, не оборачиваясь.
– Куда, Мариночка?
– Я… я хочу к Мише! – и уткнулась в родное, пахнущее медведем плечо.
– Ма-а-риночка! – он задохнулся как в первый день и тут же с размаху хлопнул себя по лбу:
– Ах, я кретин! Я же паспорт оставил в машине!
– А вещи в пансионате, – подсказала Марина.
– Да шут с ними, с вещами, потом пришлю кого-нибудь, вот Хаспек съездит… но без паспорта через границу не пустят!
– Не надо никого посылать, – Марина не без удивления расслышала в своём голосе повелительные, «директорские» нотки. – Заедем за вещами, потом Хаспек отвезёт нас на Афон, а оттуда ты повезёшь меня к Мише…
– Слушаюсь, мой генерал! – закричал Олег. – Хаспек, в пансионат!
Армянин развернул машину. Марина и Олег разом зажмурились от ударившего в глаза солнца. Открыли глаза, посмотрели друг на друга, в зеркало – на широко улыбающегося Хаспека – и засмеялись.