Ангельский хлеб
«Хлеб ангельский станет
хлебом человеческим…»
В суматохе, на тротуаре,
под гирляндой из золотых роз
предрождественское благословенье:
средь толпы появился Христос…
Подошёл к перевёрнутой шляпе
музыканта, который был слеп,
тихо звёздным сияньем окутал.
Человек себе купит хлеб!
И в огромной вселенной оглохшей
Зазвучит старой скрипки песнь.
Все застынут, молитву услышав,
словно взятые в ангельский плен.
Мне до боли ладонь сжимает
мой внучок. Или боль левей?
И молитва: пока не стемнело,
человек себе купит хлеб!
Суета. Пред витринами – люди…
Лёгкий, тихий падает снег.
Будто чья-то рука роняет
ангельский хлеб...
Перевод Евгения Шарова
Мои глаза
Ужас в зрачках не погас... Тучи теснятся.
На высоту моих глаз сможешь подняться?
Глянешь, и станет темно. Лучше не надо!
Просто тебе не дано выдержать взгляда.
Может лишь горный орел взмыть над вершиной.
Ты ж высоте предпочел ужас мышиный...
К солнцу хотел, но завис над перелеском.
Вниз, испугавшийся, вниз – в свете нерезком.
Нет высоты на двоих... Крылья сгорели.
Ты не рожден для моих солнечных трелей.
Тех, что вконец ослепят, взмыть заставляя.
Прочь, возвращайся назад, я – не земная.
Вечно страшись высоты рядом со мною:
Гляну – покатишься ты черной слезою.
Мамины глаза
Поздней осенью мама прозрела, к ней вернулся потерянный свет.
А с небес, озорно и несмело, папа мой улыбнулся в ответ.
Так похожи на звездные шрамы те фиалки, что ночью и днем
Рисовал в небесах он для мамы несгорающим звездным огнем.
Поздней осенью мама прозрела, сразу вспомнив мирские дела.
И поправила скатерть несмело…И раскрытую книгу взяла.
Этот голос ее одинокий всё сливался с мелодией строк.
И шептались любимые строки… И был голос совсем одинок…
Потому что мы обе – в неволе, потому что – хочу-не хочу! —
Плачет белое облако боли и дождинки скользят по плечу.
Потому что сквозь боль и морозы, как бы я ни была далека,
Всё сливаются мамины слезы и печальная эта строка.
Слезы капали… Мама запела… Я не помню тех песенных слов.
Мама пела о том, что прозрела, а прозренье дала ей любовь.
Мчат года… Я не сплю до рассвета. И всё явственней вижу сейчас
Это белое облако света в небе плачущих маминых глаз.
Переводы Анатолия Аврутина
Галюцинации
«Свеча горела на столе...
Свеча горела...»
Пастернак
Когда не жду — меня находит
Сначала мрак.
А вслед за ним ко мне приходит
сам Пастернак.
Он видит свечки свет на стенах
Сквозь тьмы покровы.
И то, как жадно пляшут тени
Огня слепого.
А может, снег ещё он чует
что к окнам близко.
И хлеб. И ангельское чувство.
И сладкий привкус.
В его глазах ночных растаю.
Мгновенье зимнее.
Когда стихи его читаю
Зовёт по имени.
Я сплю или нет. Какая разница?
Ведь яви нет уже….
А снег идет. И даль бескрайняя
Звенит монетами.
А небо с мелочью расправится
Как ростовщик
Беззвучно шепчет он и плавится
Весь воск свечи.
В мир опоздала. Бесполезно
Мне слёзы лить.
А снег идёт по всей вселенной.
Косая нить...
Мы разошлись. В душе морозно.
Всем окнам — плакать..
А снег идёт и строчки мёрзнут
Без Пастернака.
Перевод Максима Замшева
Нежданная примета
Памяти Ларисы Васильевой
Нежданно заплакало небо, Лариса.
Свинцовая туча над нами нависла.
Ты перешагнула земные границы,
Небесные перелистнула страницы,
Где дали безбрежны. И с этого мига
Тобой создаётся нетленная книга.
Вдруг ливень во всю свою мощь разразился
И в воспоминанье о нас перелился.
Гром грянул. Душа покидает обитель.
Лариса, над нами – Господь-избавитель!
Тот дождь для меня по трагичным приметам
Не отождествился с последним приветом.
Излился тот дождь, обнимая твой стих.
Стал радугой воспоминаний, и стих.
Сверчок
Не молчи, сверчок полночный,
У любимого в груди –
Грозы рушат дом непрочный –
Ты запой, и мир порочный
Во спасенье разбуди!
Как над брошенной деревней,
Над землей навис молчок.
Ты запой, сказитель древний,
Растревожь народ, сверчок!
Натяни потужи струны
Луговых июньских трав.
Вспомни дедовские руны,
Сострадающих собрав.
Вот уже июль на небо
Взвился со звездой во лбу,
Вот уже и август немо
Сеет ноты на лету.
Не молчи, сверчок любезный,
Пой пронзительно в тиши;
Вестью обнадежь небесной
Во спасение души.
Тебе пуговку к рубашке
Богородица пришьёт.
Думы Матушкины тяжки,
Больно сердцу за народ.
Пой, сверчок, во избавленье
Сирых и скорбящих душ.
Скоро, скоро дождь осенний
Явится со стадом туч.
Помнишь, парень на откосе
Песню спел мне, став судьбой?
Песня старая, но в грозы
Ты смахни с глаз неба слёзы,
Чистые, как наши грёзы,
И в ночи мотив напой.
Мой сверчок, ты понимаешь –
Жизнь по-дьявольски кратка.
Ты башмак в пути теряешь,
Позабыв припев, хромаешь,
Но с молитвою шагаешь
Прямиком, без башмака.
Перевод Владимира Бояринова
Армянские глаза
Любовь моя детская... Смутное воспоминанье
Проснулось в мелодии вальса, знакомой до боли,
Душа моя - клетка, свобода - всё то же изгнанье,
И клавиши плакали, что-то шептали бемоли.
Он был музыкантом - мечтательный мальчик, подросток,
И всё не решался сказать что-то важное очень.
В печальных глазах его чёрных читалось всё просто,
Он что-то шептал мне и был, словно вальс, непорочен.
Глаза его – чёрные клавиши на фортепьяно,
Печаль в них такая – совсем как стенанья бемолей.
Пьянящая музыка, странное это признанье...
Из запертой клетки душа моя рвалась на волю.
А вальс всё безумствовал, в кости мои пробираясь.
Планета вращалась. А в мыслях – последний автобус.
Всё в вальсе кружилось, вселенная мнилась мне раем,
Мы – дети, подростки, и мне по душе твоя робость.
Мелодия вальса мне нравилась больше признанья.
Прости меня, мальчик, я музыку больше любила.
Вращалась планета. Иллюзией были страданья.
Чайковский ушёл за кулисы, и клавиши приуныли.
В армянских глазах было столько тоски и печали!
А день был так ясен, он тоже был весел и молод.
А ноты всё капали с неба, светились в тени и молчали,
Вращалась планета, и надвое день был расколот.
Перевод Гургена Баренца.