ДО ШЕСТНАДЦАТИ
Звёздочки эротики и грации.
Полумрак экрана, полусвет.
Что такое «детям до шестнадцати»,
коль тебе уже пятнадцать лет?
Коли никакого нет терпения
принимать при входе взрослый вид,
коли всё твоё мировоззрение,
будто бочка с порохом, дымит.
Билетёрша. Улица родная.
Летний вечер в розовой заре.
Всё равно любая псина знает,
что тебе шестнадцать – в октябре.
Мягкие огни иллюминации
в окнах издевательски горят.
Что такое «детям до шестнадцати»,
коль в палате всем за шестьдесят?
Стёкла-окна зверь белёсый лижет,
значит надвигается туман.
Подплывай к окошечку поближе,
пятнадцатилетний капитан.
Проведи корабль сквозь сумрак серый.
Расскажи, что нынче за окном.
Как там в синем море флибустьеры?
Перешли ли с водочки на ром?
МАРШАЛЫ МОДЫ
Кутюрам не ставят в вину
брильянты на пальчиках сытых.
Кутюр не берут на войну.
Кутюр уважают бандиты.
К кутюрам министры идут,
нижайшие шлют им поклоны.
С кутюрами водочку пьют
гэбешники, блин, и шпиёны.
Кутюрам богатство – не в счёт
и слава без дела – никчемность.
И любит их бедный народ
за странный талант и богемность.
За то, что, канонам не в лад,
творят совершенства иные.
За то, что порою горят
и пашут всю ночь, как портные.
За то, что, как птички, легки,
вне поиска хлеба и супа.
И окна их так высоки,
что даже заглядывать глупо...
БЕРИ БАРАБАН И НЕ БОЙСЯ…
Мой тёплый крестик – символ веры,
но я, как старый баламут,
бреду обратно в пионеры...
Авось и с крестиком возьмут.
В церквушке двери не закроют,
и синь останется чиста.
А вдруг мой галстук цвета крови
впитал в себя и кровь Христа?
Земля почти не внемлет Богу,
хотя церквами обросла.
Но барабанщик бьёт тревогу,
когда молчат колокола.
О, это люди не простые!
Они не прячутся в закут,
те барабанщики седые,
что нас на улицу зовут.
И люд выходит Бога ради
на смерть, на слёзы и на боль.
И грешники, на небо глядя,
выносят ангелам хлеб-соль.
И дух святой, объемля сферы,
льёт старикам нетленный свет.
А стариков – не пионеров –
прости, Господь, – в Самаре нет...
КЕФИРИАДА
Плетусь не в горочку, а с горочки,
зато дорога дорогá.
А до «Магнита» и «Пятерочки»,
как и до неба, два шага.
Иду размеренно и бдительно,
у светофора долго жду.
Мне эта медленность простительна
(хотя б за то, что я иду)
и не ругаю наше-ваше
и целый мир (и по частям),
и улыбаюсь, как папаша,
полузнакомым воробьям.
Не хмурьтесь, слесари-афони,
не горбьтесь, гордые мосты,
не плачь, везущий деток пони
(я тоже вёз их, как и ты).
Я примирился с целым миром,
назло жестокому, ему.
И эту булочку с кефиром
уже не должен никому.