***
Струится с неба несказанный свет,
И ничего-то нет дороже света.
«Поэт в России – больше, чем поэт».
Я не хочу быть больше, чем поэтом.
Осенний дождик кончит моросить –
В ответ ему ни криков, ни оваций.
Мне ни к чему в стихах своих просить,
Чтоб Ленина убрали с ассигнаций.
Я сделал выбор. С лунной тишиной
Остался, с лучезарною волной,
Не в ваших закулисных кривотолках.
Не станут комиссары надо мной
Склоняться в пыльных шлемах и в бейсболках.
Уж лучше спать тяжелым русским сном
В бревенчатой избе на русской печке,
Чем быть продажным клоуном, вруном,
Бесплатно не промолвившим словечка.
Не ваш я, бодрячки и рифмачи,
Не вашей гуттаперчевой команды
Игрок, и не таскаю кирпичи
На храм и хлам казенной пропаганды.
Но я не враг вам. Никому не враг.
Живу среди барыг и доходяг
В родимой мукомольне и давильне,
И мне милее зубчатый овраг
Всей вашей меркантильной говорильни.
Не дай мне Бог стать громче камыша,
Отважней лягушонка на болоте
И говорливей камня-голыша.
Мне жить бы только, глубоко дыша,
И видеть на ромашке мураша
Да облако в закатной позолоте.
К чему ж пугать, что кану в Никуда?
Всё к лучшему, и горе – не беда,
Когда ты был правдив перед народом.
…Я – лучик солнца, талая вода.
Я стану водородом, кислородом.
***
Осенний день пугал дождливой мглой
И небосвод от горя накренился.
Навстречу мне таджик с бензопилой
И с четырьмя канистрами тащился.
И вспомнил я Некрасова. Ему
Запомнился б не лес, не ежевика,
Стихи бы посвящались одному –
Печальной доле бедного таджика.
Гремел за рощей обветшалый гром
И ветер гладил хилые вершины.
Я только дачник, вылезший с ведром
Из наспех припаркованной машины.
«Ты, дяденька, скажи – работа нет?» -
Спросил таджик. Не знаю сам, мой свет,
Какую предложить тебе работу.
Вся жизнь моя – подобье чепухи.
Блуждание по лесу да стихи
Про шум травы, скрипение ольхи
Да облаков закатных позолоту.
Здесь точит баба косу – бжиг да бжиг,
Здесь пьяный неотесанный мужик
О собственном мечтает самолёте,
И для деревни нашей твой таджик
Стал органичней утки на болоте.
Мы – разные. Кто совесть за вино
Продаст, кто украинское зерно
Засыпать хочет в полые карманы.
Но смотрят звёзды вечные на нас,
А в это время в сумеречный час
По полю бродят Ваньки да Равшаны.
И я уже нисколько не боюсь,
Что в сумеречной дымке растворюсь –
Жизнь не была обманом и ошибкой.
Ведь я давно на «ты» с осенней мглой,
А рядом лес, родимый перегной
Да этот вот таджик с бензопилой
С фальшивой виноватою улыбкой…
***
Он покинуть совсем не жалел
Ни закат, что так долго алел,
Ни тебя, обветшалая пашня.
Уходить в безъязыкую тьму
Так, без друга, совсем одному,
Было вовсе не больно, не страшно.
И жену он покинуть был рад,
И любовницу Любу, и сад
С огородом, и сельские дали.
Даже книги – и те потерять
Не боялся. Ему ль не понять -
В многих знаниях – много печали.
Раньше, позже ли – что за беда!
Снегом был, а сегодня – вода.
Жизнь – комедия, грязная драма.
Но однажды он вспомнил о том,
Как мальчишкой играл в бадминтон,
Как купила волан ему мама.
И заплакал он, словно дитя,
Вспоминая, как жил он, шутя,
Наплевав на судьбу-профурсетку,
В захудалом советском раю.
Вспомнил школу, и маму свою,
Долгожданный волан и ракетку.
Там гусиные перышки в ряд
О свободе своей говорят,
Неразгаданной тайне полета.
Есть ли в мире Божественный План?
Без сомненья – ракетка, волан.
В этом есть запредельное что-то.
Боже, как он был счастлив тогда!
Из фонтанчиков била вода,
Тлело небо в лиловых накрапах.
Не пятёркой в его дневнике,
Не синицей в озябшей руке –
Счастье было – резиновый запах.
***
Сосняк и пружинист, и колок,
И строен, что твой звукоряд.
И столько прилипло иголок
К коричневым шляпкам маслят!
И столько листочков прилипло
Ольховых, что просто беда!
Кукушка устало и сипло
Считает в чащобе года.
Родное моё бездорожье!
Залётных стрекозок слюда!
Однажды пред Ангелом Божьим
Предстану, и скажет тогда
Мне Ангел, что в век озверевший
Барыг и безумных вождей
Не грех, что сосняк побуревший
Я больше любил, чем людей.
Поэтому с чувством ребенка
Я вижу сплетенье корней
И трогаю шляпку масленка,
Сухие иголки на ней.
***
Зимой на даче тихо, как в гробу.
Скребется мышка за облезлой печкой.
А сиплый снег не ропщет на судьбу
И на вишневых веток худобу,
Да знай валит над полем да над речкой.
Себя ты уговаривать горазд,
Что жизнь твоя не так уж и громоздка,
Хоть вся она давно как тонкий наст,
Хрустящий под ногою, как известка.
А этот снег - безбашенный, больной,
Стучит по крыше старенького дома.
И ты сидишь, придавлен тишиной
Под впалой, обветшалою луной -
Как жертва постковидного синдрома.
И с этим миром все слабее связь.
Опилками сорит Небесный Плотник
И строк твоих причудливая вязь
Им непонятна - то ли дело грязь
Родных дорог да сбитый беспилотник.
И, уходя в безропотную тьму,
К таинственному Божьему Ковчегу
Я ничего отсюда не возьму -
Лишь чувство сопричастности к нему -
К безродному, беспамятному снегу.
***
Таможня солнца, веточек возня,
Портняжная стрижиная резня
Тех крыльев, что острее стеклореза
И мартовская льдистая лыжня
Напомнят мне, что я богаче Креза.
Среди сокровищ – мокрые стволы,
Стук электрички, звук бензопилы,
Водою талой полные канавы.
Внимание к детали – это клад
Для всех поэтов. Кто ему не рад!
И тот стократ, кто пишет не для славы.
Какая слава! Русский ротозей
Тупее зубра в Беловежской пуще.
…Ревел Политехнический музей,
Встречая рифмачей своих орущих.
Теперь там даже листик не дрожит.
Их криками никто не дорожит,
А вирши не сравнятся с пеньем птичьим.
Кто в тихом Переделкине лежит,
Кто на помпезном спит Новодевичьем.
Поставлю свечки им за упокой –
Прости им, Боже, маленький такой
Грех многоглаголанья, словоблудья.
В России всё непросто, видит Бог!
Среди политиканов и пройдох
Мы только потерпевшие, не судьи.
Не судьи мы – ответчики скорей.
Не важно, кто ты – чукча ли, еврей,
Ты за стихи ответишь пред законом -
Не знаменем, но пламенем влеком,
Берёзовым прозрачным языком
И цинковым синичьим перезвоном.
ШЁЛОКША
Здесь белая церковь на склоне
Заветную тайну хранит,
Пасутся печальные кони
Под сенью плакучих ракит.
А рядом - пугливей мышонка,
Лелея родные края,
Кугою шуршит Шёлокшонка –
Притихшая речка моя.
Гниёт на мели плоскодонка
И ёршики плавают там.
Я снова с тобой, Шёлокшонка!
Уж я-то тебя не предам.
Когда же глухая тетеря
Вопит, в том не видя греха,
Что любит Россию – не верю!
Я знаю – Россия тиха.
***
Здесь тишина, как стражник на часах
У вечности – о крупном и о малом
Не размышляет, ибо время – прах.
Сидит всю ночь с опущенным забралом.
Здесь тишина такая, что слова
Бессмысленны, и тщетны разговоры,
Здесь слышно, как весенняя трава
Сквозь земляные проползает поры.
И каждая травинка – словно меч,
Пронзающий стреноженное время.
И ты себя не сможешь уберечь –
Уйдёшь как все – не с этими, так с теми.
Здесь всех других ловчее и живей,
И всех бодрей, и зря не суетится
Наш среднерусский рыжий муравей –
Ни жизни он, ни смерти не боится.
А жизнь права, и смерть права – они
В гармонии своей равновелики,
И равнодушны к нам, как эти пни,
Как заросли садовой повилики.
DÉJÀ VU
Вот она, лета нежнейшая милость –
Лезет сквозь землю шальная трава.
Не от росы ли коса затупилась?
Лишь одуванчики косит едва.
Может, и к лучшему? Мне от пореза
Дальше б держаться, не быть дурачком.
Рухнут цветы, и покроются срезы
Детским каким-то смешным молочком.
Всё это, кажется, было когда-то.
Солнечный луч, на травинках роса.
Зеленоглазый такой, конопатый
Худенький мальчик смотрел в небеса.
Не был в Шанхае он, не был в Париже,
Доллар не видел, не трогал юань.
Был почему-то понятней и ближе
Город с названием Тмутаракань.
Ел по утрам он овсяную кашу
И, шелковистую гладя траву,
Знать не хотел про политику вашу.
… Желтая пижма. Полынь. Déjàvu.
***
Как римлянка, до шелковой туники
Охочая, Ветлуга любит лен,
И заросли пахучей земляники,
И синий, в мелких крапинках, паслен.
И сосен величавые громады,
И комаров вопящую орду.
Безумные, шальные снегопады
Не двадцать, так по десять раз в году.
Как русская, что может ради шубки
Любого нувориша ублажить,
Хрустальные предпочитает кубки
С чистейшим льдом, и весело пожить
Ей нравится, она не любит слезы –
Ведь жизнь ее не так уж и плоха –
Под Новый год вся в серебре берёза,
А в октябре вся в золоте ольха.
***
Ах, как много дельцов и воришек,
Алексашек, Отрепьевых Гришек
Развелось на замшелой Руси!
Притаилась красавица Мнишек,
С нею свора вельможных парнишек.
Ты пощады у ней не проси!
Очи карие, длинная чёлка –
Активистка она, комсомолка,
Знает тайное дело свое.
Ножка узкая, бледная кожа.
И, конечно, «от можа до можа»
Протянулась держава её.
Как боятся её недобитки!
Дай ей волю –за крепкие нитки
Будет дергать боярских сынков.
А захочет – нальёт полстакана
И по-царски пошлет дурака на…
Жизнь вольготна среди дураков!
Здесь по-польски никто не стебает,
Но гордячке решать подобает,
Кто там новый московский царёк -
Князь косожский, варяг или галич,
Краснорожий Борис Нелакаич
Иль кудрявый какой пуделек?
Но в медвежьей стране, бездорожной,
У тебя-то, у светловельможной,
Весь умишко – на два волоска.
Это вам не какому-то Гришке,
Карьеристу, скоту, хвастунишке,
Показать половину соска.
Сколько в ней и притворства, и лоска,
Вероломства, греха – MatkaBoska!
Как сафьяновый крут сапожок!
…Дай шепну тебе, Гриша, словечко –
Место бабы на кухне, у печки.
Не давай ты ей воли, дружок!
***
То, как ящерка, время бежит,
То ползёт по-улиточьи тихо.
Что за куст у забора дрожит?
Облепила забор облепиха.
Удивительно всё же просты,
Незатейливы девичьи вкусы –
Серебристые эти листы,
Жёлтых ягод браслеты и бусы.
А когда золотая заря
На верхушке куста полыхает,
Проступает Музей Янтаря –
Так, что сам Кенигсберг отдыхает.
Нас учила посконная жизнь,
Всех, вкусивших хоть капельку лиха –
От начальства подальше держись –
Проживёшь, как твоя облепиха.
Ей-то что! Ведь жила при князьях,
На советский не злясь муравейник,
Был пырей да цикорий в друзьях,
А в подписчиках – серый репейник.
Как нам хрупкая жизнь дорога!
Даже если по пояс снега
Или спать не даёт лихорадка.
Потому-то и в дождь, и в жару
Всё дрожит на бесхозном ветру
Серебристая нежная прядка.
***
В чуткий час, когда замолкнут птицы,
Но в саду по-прежнему тепло,
В окна бьются бабочки-ночницы,
Бьются головами о стекло.
Как ты непонятно, мирозданье!
Кто нам может точный дать ответ,
Почему мучнистые созданья
Всё летят, летят на яркий свет?
Может, электрического тока
Притяженье тайное жестоко?
Или света гибельны лучи?
Может быть, им слишком одиноко
В русской опредмеченной ночи?
Может, их просторные рубахи
Не вмещают жуткой тишины?
Мучают безудержные страхи
Под магнитным оловом луны?
Однодневки жалкие не знают,
Что к холодной осени растают,
Не узнав про русские снега.
Что ж они так головы теряют?
Или просто жизнь не дорога?
Пляшут их весёлые сестрицы -
Бражники, капустницы, репницы
В византийский полдень на лугу.
Всё не могут жизнью насладиться.
Ну, а я постигнуть не могу –
Почему в июне и в июле,
Бросив комариные рои,
Словно зажигательные пули,
Бьются в стекла смертницы мои.
***
Вот если бы вторую жизнь прожить
Вот здесь, за этим сонным полустанком,
Репницей мягкокрылой прокружить
По разноцветным войлочным полянкам!
Ужом желтоворотым в закуток
Скорей вползти, чтобы брюшком – в болото,
И кислорода свежего глоток
Вдруг ощутить, как вдох перед полетом.
Вторая жизнь была бы хороша,
Когда бы в ней ни боли и ни дрожи,
Когда б всегда светла была душа,
Когда б она, сверкая и шурша,
На первую была бы не похожа.
А если вновь велят ходить в строю
Под кваканье не чищенного горна,
Писать в стихах, что ты живешь в раю,
Чтоб получить за это горсть попкорна?
И, как пластинка, тупо повторять,
Что дважды два, конечно, будет пять,
Годами лицезреть врата Аида,
Перед скотом навытяжку стоять
И надевать намордник от ковида?
Опять среди тотального вранья
Прожить всю жизнь, мечтая о наркозе?
Нет, не хочу!.. Но вспомню муравья,
Ползущего по сломанной берёзе…