***
Мне такая приснилась картина -
Дождь картавый, парижский бульвар,
Обветшалых годов паутина,
Ходасевич, Берберова Нина,
Эмигрантский столикий кошмар.
Большевистские пули со свистом
Прерывают обугленный стих.
Брось поэзию, стань журналистом,
Нигилистом, дружок, пофигистом,
Мой кастрюлю одну на двоих.
И суши свои простыни рядом
С простынями парижских бродяг,
Пей абсент под сквозным листопадом
За Поэзию, мать твою так…
Крошки стряхивай с ветхих матрасов,
Но не смей ни кривиться, ни ныть!
Ведь сказал же однажды Некрасов,
Что поэтом ты можешь не быть.
Сиплый ветер задует мне в спину,
Вспомню дождь и соборных химер,
Владислава я встречу и Нину
На бульваре desFilles-du-Calvaire.
Расскажу, как жестки и суровы
Стали люди от бед и труда.
За высокое русское слово
Предложу я им выпить тогда.
За издания «Гиперборея»,
Царскосельских пугливых бельчат,
За детей, что растут всё быстрее,
Тех, которые ямб от хорея
Через тысячу лет отличат.
***
Запах теплых степей волгоградских –
Половецких, сарматских степей,
Силуэты палаток рыбацких,
Белый донник, татарник, репей.
У коричневой старой запруды
Словно свечки, грустят камыши.
Что ни отмель – то новое чудо,
Что ни берег – бальзам для души.
Удивляться никак не устану
Низкорослым ветрам продувным.
Если правда, что прахом я стану –
Стать хотел бы я прахом степным.
И тогда – маргинал, беззаконник,
Потерявший и зренье, и слух,
Буду с вами, татарник и донник,
Сизый клевер, пушистый лопух!
***
Смерть тупа, как бухая шалава.
Пыль земная скользит по лучу.
Быть осинкой дрожащей, корявой
Никогда не хотел, не хочу.
Той осинкой, что вечно боится
Утомительных бед и невзгод,
Что давно ни к чему не стремится,
И в бескрайнее небо глядится,
Ожидая, что ей повезет.
Сиплый ветер – надмирный, летейский
Не развеет тупую тоску.
Надоедливый дождик плебейский
Спозаранку стучит по виску.
И бессмысленней нет поединка,
Чем с космической русской судьбой.
… Не трясись над откосом, осинка,
Чёрной ночью и в день голубой.
***
Свет проходит сквозь кожу опечаленных век.
До чего же тревожен ты, чудак-человек!
Как привык ты цепляться за поруганный свет!
И с улыбкой паяца тихо сходишь на нет.
В мире волчьего сыска и бездонной пурги
Смерть страшней василиска и беззубой Яги.
Это девушка в белом, мир слепых тубероз,
Это иней несмелый, субдуральный наркоз,
Исключительно долгий – навсегда, навсегда.
…Словно вечер на Волге, где тускнеет вода.
***
Хрустальным холодом пугает нас зима.
Среди тотального, мучительного мрака
Под капюшонами скрываются дома,
Дрожит у мусорки бездомная собака.
Давно не здорово всё это разгребать,
Дружить с лопатою и с ломом окаянным.
И всё-то кажется, что нам несдобровать
С продрогшей вишнею, с амбаром деревянным.
Я в кущи райские едва ли попаду –
Пред светлым ангелом я слишком виноватый.
Порой мне кажется, что я давно в Аду –
В высоких валенках, с лопатою щербатой.
И с лобовухи след причудливого льда
С плебейским рвением подранка
Стираю бережно, как будто навсегда
Зелёной карточкой Сбербанка.
А рядом бомж сидит по прозвищу Харон
И на мою глядит расстроенную лиру.
Забыл он начисто про Стикс и Ахерон –
И лодку отняли, и продали квартиру.
Забыл про ваучер, чеченскую войну.
Беззубой челюстью дошкольников пугая,
Сидит на коврике и воет на луну:
«Страна родимая, ментовка дорогая..»
***
Тёплый ветер, мокрые палатки,
Своеволье непослушной прядки
В волосах подруги из Ухты.
Я не помню, Оля или Лена.
Помню только – море по колено
Было нам действительно, и ты
Мог идти вперед по часу с лишним
По песчаной отмели, и та
Оля-Лена, чьи глаза как вишни,
Мне шептала: «Что за красота!»
Вещих звёзд слепые отраженья
Коченели в море без движенья,
И спросила девушка меня:
«Что там впереди, не знаешь, Женя?»
Прядкой непослушною маня.
Что там впереди? Как эфемерно
Наше счастье…И тогда безмерной
Жизнь казалась. Где её края?
«Впереди Румыния, наверно», -
Южной ночью ей ответил я.
Здесь рыбак закидывает леску,
Ну а там – товарищ Чаушеску
Свой народ сгибал в бараний рог.
Книжный мальчик с логикою дружен
Был всегда, но в жизни безоружен –
Как и все поэты, видит Бог.
Девушка была не слишком строгой –
Лишь купальник бежевый под тогой
Белого халата был порой.
Но ходила чаще без халата,
Хоть в медпункте лагеря дощатом
Числилась заштатной медсестрой.
Ей плевать на наши интересы.
Это не бухие поэтессы!
Что ей мир очкариков-лохов!
Говорила мне про мерседесы,
Про богатых южных женихов.
Звёздной ночи как мы были рады!
Восставали сонные Плеяды
Там, в нерукотворных небесах.
Было всё и сказочно, и сладко.
Где же ты, причудливая прядка
В непослушных чёрных волосах?
Где вы, склоны вкрадчивого юга,
Ветра туапсинского потуги?
Знаю, времена уже не те.
…Где ты, длинноногая подруга?
Неужели всё еще в Ухте?
КОСТЯ ТРЕПЛЕВ
«Люди, львы, орлы и куропатки…»
Убежать хотелось без оглядки
В те непостижимые края,
Где трава растёт по самый пояс,
В те края, где жить не беспокоясь
Ты бы смог, желанья не тая.
Вечный сын Гармонии Небесной
Припадал бы к заросли древесной,
К вечному кастальскому ключу.
И смотрел на горы и на нивы,
На соцветья яблони и сливы,
Там ты был и сильный, и счастливый,
Там любое дело по плечу.
От греха спаси его, Создатель.
У него такой печальный вид.
Костя вдруг решил, что он – писатель.
Мастер сцены, русский Еврипид.
Кто сказал, что будешь ты в анналах?
Призраки маячат в зеркалах.
Пьесы не печатают в журналах,
Горничные шепчутся в углах.
От пастозных, сиволапых танек
Словно нутряной исходит ток:
«Подари целковый или пряник,
Балахнинский, с кружевом, платок.
Девушка не станет на халяву,
Нужен ей конкретный интерес».
Там, в сенях, не думают про славу,
Не читают квелых поэтесс.
Грубый мир осмыслить не пытайся,
Всех своих обидчиков прости.
…Костя Треплев, только не стреляйся!
На Руси романтики в чести.
***
Там утки плавали, и вкрадчивый камыш
Под ветром кланялся, и к осени всё ниже,
Там рыла норку полевая мышь
И запах ивняка был явственней и ближе.
И мир причудливый пред взором возникал –
Песчинки, камешки, доверчивые травы,
И сногсшибательный лягушечий вокал
Под вечер долетал до сумрачной дубравы.
Там тайны жуткие вода открыла мне –
И я расписку дал об их неразглашенье –
О ямах глинистых, песочной глубине,
Об узаконенной болотной тишине.
На сходку плавунцов я принял приглашенье.
Я понял – не сносить мне буйной головы,
Когда узнают ямы, буераки,
Что тайный заговор заносчивой плотвы
Раскрыли бдительные раки.
Они шептали мне: «Кругом враги воды,
Изгадить всё хотят, и каждый враг опасен!»
Но я-то понимал, что нет у нас беды -
С водой мы заодно, и Божий мир прекрасен.
Там утки плавали, и холмики стогов
На поле брошенном, неприбранном, стояли.
Я всем сказать хочу, что нет у нас врагов,
Что всех троцкистов мы в сердцах насочиняли,
Придумали, и вся-то недолга –
Вот сломанный клинок, вот зеркала осколок.
Ты погляди в него – увидишь в нём врага?
Но войны всё идут, и вечен мартиролог.
Зачем же ты, вода, открыла мне секрет,
Доверила свои таинственные коды?
И кто я для тебя? Какой такой поэт?
Я вечный твой должник, поверенный природы.
***
В траве земляника алеет,
Чихает хозяйственный еж,
И облако в небе белеет,
А в поле лоснится и зреет,
Полнеет красавица-рожь.
Глубокого неба колодцы
Двухвостые режут стрижи,
И в узеньком темном болотце
Смешные резвятся ужи.
И каждый свернувшийся ужик,
Что весел, отважен и лих
Болотную тину утюжит
В сообществе юрких ужих.
Там кочка мягка, как подушка,
И средь узаконенной мглы
Скучает царевна-лягушка
В предчувствии острой стрелы.
***
Нет, вечной не надо – устанешь смотреть
На Божьего мира дары и щедроты,
На белые лилии – те, что на треть
Заполнили нынче родное болото.
От плюшевых мишек родного угла
До веток слепой слабогрудой китайки,
Скажу без утайки – ты яркой была,
Была вдохновенной – скажу без утайки.
Мы видели сполохи первой грозы,
Москву мы видали, видали Париж мы,
Мы видели крылья стальной стрекозы,
Застывшей на жёлтых лепёшечках пижмы.
И вишню видали, что зреет в тиши,
Видали на круче терновник колючий,
Слыхали, как тихо шуршат камыши,
Совсем не страшась пустоты неминучей.
Теперь мы уже на другом вираже,
И заспанной мухи не в силах обидеть,
Но всё же так грустно, что скоро уже
Терновник разросшийся нам не увидеть.
А там – пустота, нескончаемый мрак,
Пора разложенья, гниенья эпоха.
…А может быть, всё это вовсе не так?
Быть может, и вечная – тоже неплохо?
***
Не бежит, как раньше, дрожь по коже,
И уже понять не в силах я –
Неужели больше не тревожит
Подростковый страх небытия?
Снова вижу голубой цикорий
И большие пышные стога,
И картина русских плоскогорий
Мне как в детстве, снова дорога.
Дороги кувшинка на болоте,
Лягушонка выпученный глаз,
Небо в предзакатной позолоте.
…Почему же на привычной ноте
Ты свой стих не кончишь в этот раз?
Потому, что время исчезает
И летит в беззубый кавардак,
Потому что время уползает
Из стеклянной колбочки во мрак.
И безумный лет слепых песчинок
Не прервать умелою рукой.
…Вот и кончен с жизнью поединок.
Пустота. Забвение. Покой.
***
У весны, бездомной замарашки,
Весь в грязи матерчатый подол,
Жуткий нрав, плебейские замашки.
Про её бухие обнимашки
Знают и пырей, и суходол.
Про её бандитские проказы
Изо всех газет узнали мы –
Как сосулек льдистые алмазы
Лихо отжимает у зимы.
Вероломна юная зазноба!
Вроде бы проста, да смотрит в оба,
Как чекистка в узких галифе,
Нагло реквизирует сугробы –
Крупные сокровища РФ.
Строит охренительные рожи.
Солнце натирает докрасна.
Нет тебя и краше, и дороже,
Русская весёлая весна.