***
Проснуться ночью. Пить на кухне кофе.
Смотреть в огонь. Очнуться. Закурить.
Потом на доморощенной Голгофе
себя распять – судить! Жалеть, корить…
Потом вздохнуть, посуду убирая,
и кран открыть, и долго чашку мыть…
Потом Тебе, лишающему рая,
сказать «Прости…» Но можно ли простить?
Потом молчать, и глядя безучастно
в окно, внезапно вспомнить про дела…
Потом подумать: «Жизнь прошла напрасно».
И задохнуться… Боже… жизнь прошла!..
***
В городе южном,
где мы с тобою были,
в небе жемчужном,
в облаке теплой пыли,
в том, не по средствам
тратящем ароматы,
городе детства –
старом и странноватом…
В том непорочном,
пахнущем лебедою,
влажном, проточном,
с чайкою над водою,
где полнолуньями
спать не дают цикады,
и с поцелуями
нет никакого сладу…
Я бы прошел
по асфальтам твоим горячим,
я бы нашел,
даже, если бы был незрячим,
чуть рыжеватый,
в дворике тополином
дом, где жила ты
в детстве,
счастливом, длинном…
Скверы. Фонтаны.
Камни. Воды журчанье.
Фата-морганный,
данный,
как обещанье,
где от начала
быть мне с тобою надо,
странный, песчаный
пригород Волгограда…
НА ОЗЕРЕ
Еще на лугах жемчугами лежала роса,
и где-то за облаком спал не родившийся день,
и шепот травы, и шуршанье по ней колеса,
и мир – как набросок, эскиз, акварель, светотень,
где мы пребывали, как будто в начале времен,
искали Эдем… И дарован был нам за труды
поросший хвощами к библейскому озеру склон,
лиловая гладь и поляна у самой воды.
Мы рядом стояли. И локон твой был золотист,
девичий румянец, зардевшись, коснулся чела,
и падал, змеясь, на траву невесомый батист,
и, томно жужжа, над плечом зависала пчела.
А после по доскам сходили в бездонную глубь,
не зная еще, что способны ступать по водам,
и только по ямкам в углах раскрывавшихся губ
предчувствуя счастье прогулок по райским садам…
***
По утрам она пьет на балконе кофе,
на седьмом этаже в старинном доме
с очень высокими потолками –
в доме на набережной двух Невок.
Она живёт там вдвоем с мужчиной,
таким же, как и она, одиноким,
старым, просоленным морским волком,
старшим механиком теплохода.
Он в ста морях побывал. Под флагом
сорока двух стран на судах ходил он.
А теперь он болен. И временами
бывает беспомощен, как ребенок...
Где они встретились, как – не важно,
и – какая жизнь у них за плечами...
Сейчас лишь то имеет значенье,
что они очень нужны друг другу.
Она помогает ему с ремонтом,
на стенах у них – в три ряда картины,
а окна – без форточек и без створок,
чтоб в них целиком помещалось небо.
Она на балконе сейчас пьет кофе,
в слиянье двух Невок – Большой и Малой –
ее приветствуют крики чаек,
ей волосы треплет холодный ветер...
ТАРУСА
О, сердцу родное, песочно-речное… Таруса!
Где виды с откоса, как будто с вершины Эльбруса,
где местная речка, не зная ни сна, ни покоя,
притоком сливается с голубоокой Окою.
А где-то в верховьях ее – перекаты и плесы,
плотины бобровьи и таволги влажной покосы,
где вяз исполинский, ракитник колючий, неброский,
и омут Ильинский, где рыбу удил Паустовский…
О, чудное, нежное, сонное… Где ты, Таруса?
Как будто рассыпались по полу мамины бусы,
как в детстве – ты помнишь? Она их потом обыскалась.
Одна запропала куда-то, и вдруг – отыскалась!
Так наша с тобою мечта отыскалась в Тарусе.
Здесь дом был когда-то старинный, в купеческом вкусе –
колонны у входа, ступени, по стенам лепнина –
с семьею на лето cюда приезжала Марина.
Бродила по саду девчонкой и девушкой юной
(тогда уж звучали в душе громогласные струны)
босыми ногами по травам, песку, повилике,
«крупнее и слаще кладбищенской нет земляники»…
И солнце вставало над лесом, и ангелы пели,
а мы погружались на дно родниковой купели,
и храм на горе Воскресенья Христа Иисуса
звонил и звонил… Ах, Марина, Марина… Таруса…
***
Дней точеная рукоять,
золотое цевье…
Положи меня, как печать,
на сердце твое.
И, прекрасная, как Шираз,
что воспел Хафиз –
положи меня, как алмаз,
на подолы риз.
Я – на пальце твоем кольцо,
на руке браслет,
мой, куда ни глянь – налицо
вездесущий след:
как персидский ковер к ногам
упаду, лозой
буду виться по берегам
за тобой, босой,
прикасаться речным песком
к влажной коже плеч,
спрячусь капелькой под соском,
чтобы рядом лечь,
не на землю, не на кровать,
а на Млечный путь –
целовать, целовать, целовать,
не давать уснуть!
Закружился, упав на гладь,
лист ольхи…
Ты меня напиши в тетрадь,
как стихи.
ИЮНЬ
Словно блюдо приправами
накануне банкета –
не цветами, а травами
пахнет раннее лето.
Скрипнет пол половицею,
и порой тополиной
задохнется душицею
все пространство гостиной.
Наступают каникулы,
созревает клубника,
и с блаженными ликами
от мала до велика
дрыхнем утром, как пьяные,
мы в объятьях Морфея
под мелодии пряные
чабреца и шалфея…
Но уже за околицу
звон скликает широко
славить светлую Троицу
у Илии Пророка.
***
Вот и опять мне, к хлопотам праздным –
трефы да черви…
Свете мой Тихий, Свете мой Ясный,
Свет Невечерний,
стих мой неброский, в ветхих обносках
и без названья –
ты не отыщешь даже и в сносках
упоминанья...
Я не взыскую, Свете, ни лавров,
ни дифирамбов,
мне не по чину грохот литавров,
царственность ямбов,
мне, имяреку, думать негоже
про вдохновенья –
только терпенья, Господи Боже,
только терпенья.
Ну, и конечно, Святый мой Боже,
мы ничесоже
в этой юдоли без твоей воли
делать не можем,
ждёт нас, похоже, одно и то же,
значит, тем боле,
если возможно,
если не сложно –
чтобы без боли...
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Мария молилась в тени олив,
смиренно кудри покрыв платком,
горяч был шепот ее молитв
и поднимался до облаков.
Она молилась. Потом спала.
А утром, лишь стало чуть-чуть видней,
мелькнули в воздухе два крыла,
и божий ангел предстал пред ней.
– Возрадуйся, дева, Господь с тобой –
сказал ей ангел, благовестя.
– Зачнешь во чреве, и Дух Святой
найдет на тебя, и родишь дитя,
и наречешь его Иисус.
Се – Бога Всевышнего будет Сын.
– Но как случится сие? Боюсь…
Я мужа не знаю… Но, господин,
раба я божья и все приму –
по слову да будет мне твоему.
И он отошел от нее. И днесь,
во все концы и до всех времен
распространилась Благая весть,
что Бог будет девой земной рожден,
что даст она ему плоть и кровь,
и каждый уверует до конца…
И Бог сей будет – сама любовь,
что в Сыне явит черты Отца.
НИКОДИМ И ХРИСТОС
Чернее сажи ночная мгла,
безлюден Иерусалим,
давно остыла в печах зола –
к Христу идет Никодим.
Он хочет спросить у него: – Равви,
творишь ты повсюду то,
что без Господней к нему любви
не может творить никто.
В постах и молитвах я прожил век,
но я не могу понять,
как, будучи стар, иной человек
родиться может опять?
В утробу матери вновь войти?..
И молвил ему Господь:
– От Духа к духу ведут пути,
а плоть порождает плоть.
Не удивляйся моим словам,
ты после поймешь их вес:
от Духа должно родиться вам,
чтоб в Царство войти Небес.
Ибо, где хочет, там дышит Он,
и вдруг – на тебя найдет…
и слышишь, не зная, с каких сторон
приходит, куда уйдет.