ЖИЗНЬ КОРОТКА… НО ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ?

***

Ах, август, август, мастер светотени,

не ты ль был первый импрессионист?

Прожилки света вкраплены в ступени,

и спуск к воде узорчат и пятнист.

Разложен свет на составные части

и кистью нанесён на полотно,

и жизни все, все счастья и несчастья

как будто в нём сливаются в одно.

Плывут по небу профили и фасы,

и тени по земле бегут рысцой,

и переменной облачности фазы

смягчают мира скорбное лицо.

И кажется, что всё ещё возможно,

что лучшие настанут времена,

и в тишине светло и осторожно

ложатся на траву полутона.

ЛЕВИТАН

Художник известный наш

прожил всего сорок лет,

писал в основном пейзаж,

почти не писал портрет.

А если б – богатых дам,

барыш бы имел большой,

но он, хоть еврей, к деньгам

совсем не лежал душой.

Вставал он обычно в пять

и шёл к реке на обрыв,

чтоб до ночи там стоять,

глаза широко открыв.

Не брал он с собой мольберт

и кисти с собой не брал –

он мир, как письмо в конверт,

в себя целиком вбирал.

И всю эту синь и грусть,

в дому запершись один,

выплёскивал наизусть

в полотна своих картин.

И холст оживал: цвёл куст,

и свет на листе дрожал –

как будто из первых уст

он истину выражал.

И в каждом его мазке

таился солнечный блик,

и в роще, реке, цветке

просвечивал Божий лик.

ПЕРЕРБУРГСКИЙ АНГЕЛ

Измайловский сад.

Аромат сладковатый левкоя.

Немыслимо ясное небо над Санкт-Петербургом.

Кругом тишина. Не бывало такого покоя

со дня сотворения мира. Рука Демиурга

трудиться устала, и фартук повешен на спинку

ближайшего облака. Тонкое пенье москита,

пчела, присосавшись к цветку, опыляет тычинку,

по рёбрам скамейки ползёт муравей деловито.

А рядом на лавке,

под зонтиком бледно-лиловым,

стеснительно вниз опустив угловатые плечи,

читающий книгу, вникающий в каждое слово

сидит тихий ангел – творение рук человечьих.

Он сделан из бронзы,

но в нём будто сердце живое,

на шляпе пыльца

с городской перемешана пылью,

и мы, как к родному

склонялись к нему головою

и трогали нежно его обнажённые крылья.

Давнишнее фото.

Теперь этот ангел уставший

стихов не читает, сидит с опечаленным видом

и, кажется, плачет. А скульптор, его изваявший,

безвременно умер в двадцатом году от ковида…

И сад облетает, и рябью покрылась Фонтанка,

и ёжится ангел на лавочке с самого края…

Не надо, мой милый, не плачь –

это жизни изнанка,

что делать, дружок, к сожалению, мы умираем.

А люди идут и идут, люди просят удачи

и трогают за нос его – исполненья взыскуют

заветных желаний, они ведь не могут иначе…

А что, если смерти

действительно не существует?

***

Как ты звала неодолимо…

Среди толпы, среди хулы

я видел плечи херувима,

которым крылья тяжелы.

О, тихий ангел мой усталый,

где взять нам силы на полёт?

Так мало встреч, любви так мало,

зато печали – от щедрот.

А жизнь – всё мимо, мимо, мимо,

и сквозь наплывы серой мглы

белеют плечи херувима,

которым крылья тяжелы…

***

Неразделённой радости печаль –

когда рукой к тебе не прикоснуться,

губами не притронуться к плечам,

как в омут с головой не окунуться.

Когда под роспись выданные дни

сжимаются шагреневою кожей,

спешат, бегут – попробуй, догони,

свиданья скоротечные итожа.

И расставанья строгая печать

как тень лежит на лицах у влюблённых…

Ах, безответной радости печаль

убийственней любви неразделённой.

А там, сквозь дым, какие-то слова,

и вторит флейта нежному гобою,

и боль, и бред, и палая листва,

и жизнь, не разделённая с тобою…

ЛЮБОВЬ В ОНЛАЙНЕ

Они не встречались подолгу –

бывало, полгода и боле,

и каждому было от этого

горько, тоскливо и больно,

но так уж их жизни сложились –

два непересекшихся круга,

они ничего не просили,

а просто любили друг друга.

Но было заветное время:

во вторник, в одиннадцать тридцать,

когда они одновременно

ко скайпу могли подключиться:

экран зажигался, и в нём

возникало лицо дорогое,

и в эти минуты казалось,

что в мире нет смерти и горя.

Она улыбалась и долго

в глаза его молча глядела,

как будто ещё привыкая

к реальности жизни без тела,

он трогал рукой её волосы –

пальцы касались экрана,

и всё в ней внутри отзывалось,

что было и сладко, и странно…

А после они говорили

взахлёб, щебетали, как птицы,

и в космос летели фотоны,

пространства раздвинув границы,

за тысячу сто километров

меж ними, смущёнными крайне,

как может огромная эта

любовь умещаться в онлайне.

***

Играй же, музыкант, что выстрадано – свято,

откинув прядь со лба, глаза слегка прикрыв,

ещё один аккорд, последнее стаккато,

и время – на излёт, и сердце – на разрыв!

Ты помнишь эту ночь? И на небе Плеяды

так хорошо видны, и так горят глаза –

гармония любви, основа звукоряда,

семь нот и Семь Сестёр в созвездии Тельца.

И больше ничего от жизни мне не надо,

и нет тому примет, и нет тому мерил,

но пусть мерцает свет в Плеядах, как в лампадах,

что ты дарила мне, что я тебе дарил…

***

День стеклянный повис над ветвями,

как прозрачный светящийся шар,

разгорается синее пламя

обжигающих небо Стожар.

Только листья уже отгорели,

как румянец на бледной щеке…

Замещает ноябрь акварели

темперой на яичном желтке.

Всё рельефнее лип силуэты,

всё графичней осенний пейзаж.

В голых парках гуляют поэты,

взяв предчувствие на карандаш.

И колючего ветра иголки

до костей протыкают меня,

и брожу, подбирая осколки

золотого разбитого дня.

***

Ну, что, мой пёс, какая нам печаль?

Что смотришь так, как будто понимаешь?

Концов начала и концы начал

переплелись, смешались… Ты ведь знаешь,

я никогда не вешал с горя нос,

но старость, старость… Это ли не повод

для грусти? Впрочем, это не вопрос,

а утвержденье. Засыпает город.

Ты мудр, дружище, судя по лицу,

в тебе природа явлена без фальши –

не то беда, что всё придёт к концу,

а в том, что всё зайдёт гораздо дальше.

Мой добрый пёс, такие, брат, дела:

дел – никаких, но в этом-то и дело…