ЛЮБОВЬ НЕ ПРОХОДИТ, НЕТ
Я люблю её. Обожаю белые шершавые бока, встречное тепло изнутри, отблески пламени в сумраке избы... За узорчатыми стёклами низеньких окошек бушует снежная метель, укрывая дома по крыши, аж до труб печных, а здесь – Ташкент!
Помню, как первый раз переночевал на русской печи. Её только натопили, закрыли вьюшку. Из-под тоненькой подстилки все члены так и обжигает печным жаром. Сверху накинули коротенькое детское одеяльце: то ли ноги укрыть, то ли нос. Печь будет медленно остывать аж до следующего вечера, а низ избы, откуда печь поднимается на второй этаж и выше, где и моя лежанка с подогревом, к утру покрывается инеем – такой вот контраст.
Снизу жарко, сверху, под тощим коротеньким одеяльцем, зябко, даже холодный сквознячок гуляет. Видать, от разности температур. С непривычки в такой многослойной воздушно-каменной ванне так и не удается уснуть, ворочаюсь до утра. На следующую ночь прошу мне постелить вверху, на железной кровати.
– А мы подумали, что южному растению привычнее будет на жаркой печке.
– Спасибо за заботу, я привык спать в холодке. У нас там в глинобитных домах круглый год так.
Потом, освоившись, я понял в чём дело. Дом был старый, лет сто ему. Низ каменный, верх – бревенчатый. Кое-где каменные стены трещинами пошли, их кое-как замазали, а деревянный верх – труха, что тебе решето в крупную ячейку. Только добротно сложенная печка и спасает. Так что внизу, в горнице, только за столом сидели, гостей принимали, а спали и время проводили в долгие зимы в верху (вятские так и говорят – «в верху») – всё тепло поднималось туда.
Ещё помню свои опыты использовать русскую печь, как тандыр. Русская печь – сооружение универсальное. Одна топка работает и на отопление, и на плиту для приготовления пищи, а в центре, за плитой, – огромный камин (зев, горнило). Его нагревают готовыми углями из нижней топки – это если хотят там что-то приготовить. А если нужен серьёзный жар и надолго, то топят прямо там, потом убирают все угли вниз, в топку. Я научился «ловить» тепло и, разложив в противнях, печь самсу и лепешки. Вкуснятина!
Традиционно в русских деревнях к зиме откармливают хрюшек, которых закалывают к морозам. Потом в холодном чулане висят мерзлые туши и куски сала (по секрету скажу: я любил нырять туда, отрезав ножом кусочек нежнейшего, не замерзшего ещё сала, положить на горбушку чёрного хлеба и смаковать по дороге на работу). А вечерами всей семьёй лепили пельмени впрок, которые на фанерных листах раскладывали на чердаке.
Я и тут нарушил устоявшийся порядок. В самом начале поселения в деревне я начал разводить овец романовской породы – тебе и мясо, и шкура, и шерсть на вязание. Прялку даже купил электрическую. Овечек на мясо у нас режут в любое время года, как только захотелось свежего мяса. Там, в деревне, холодильника нет, привычки содержать ледник – тоже. Да, роль холодильника выполнял колодец, но туда целую тушу не спустишь. Так что летом мясо могло запросто пропасть. И я решил заготовить тушёнку. Мясо укладываю в стеклянные банки, заправляю чёрным перцем в горошек, лавровым листом, солю в меру, верхним слоем – кусочки жира. Прикрываю жестяными крышечками, предварительно убрав резиновые прокладочки. Печь к тому времени нагревается. Противни с каре банок отправляю в зев печки и на ночь закрываю. Утром просыпаемся от аппетитного запаха по всей избе. Спускаюсь вниз, достаю банки, вставляю обратно резиновые прокладочки и закатываю: простоят не один год! В любое время, как захотел, например, жареной картошечки с мясом, пожалуйста, открывай любую банку или баночку, которая тебе улыбнётся!
Вообще-то семейным заготовителем мясной тушёнки я стал по необходимости. В начале мая из Самарканда в вятскую деревню привёз маму. Зимние запасы продуктов на исходе, до нового урожая ещё далеко. Не буду же маму кормить чем попало! Она, как истая южанка, любила мясо, особенно мозговые кости. Не по возрасту крепкие зубы не знали, что такое кариес. Чтобы всегда было свежее мясо, я и придумал каждый раз резать очередную овечку, а излишки превращать в тушенку.
…Помню и печку в избушке в уральских лесах, когда я служил в армии сверхсрочно. Домик бревенчатый стоял на краю болота, на четыре квартиры – квадратов по двадцать на семью. Четвертинку на две части делила обычная, но добротная печь. В те годы на Урале были жуткие морозы – до минус пятидесяти семи доходило. Минус 35-40 – обычное явление. А нам с детишками возле нашей печки было тепло и уютно. В каменную печку была встроена и внушительных размеров духовка – мы там пекли всякие вкусности. Видимо, печник был хороший: – пару-тройку полешек – и тепло держалось долго. Мы любили сидеть возле печки с открытой дверцей и смотреть, как трещат берёзовые поленья. Берёзовые и сосновые дрова колются легко именно в морозы. В лёгкий морозец я брал в руки колун и в одной гимнастерке играючи за какой-то час поднимал у порога целую гору из дров. Потом их с таким же удовольствием складывал в аккуратную поленницу. Последнюю охапку вместе с порцией морозного воздуха вносил в жарко натопленный дом. Вы понимаете, какое это счастье?!
В трескучие морозы на улице мангал не поставишь, а мы, военные, из разных концов Союза, это дело любили. Я и тут приспособился. Как только прогорят дрова, на угли ставил рамку из толстой проволоки с ножками, расставлял шампуры с мясом и ненадолго закрывал дверцу. Внутри жар равномерный – мясо не горело, образовывалась вкусная корочка, внутри которой нежнейшая сочная мякоть! Этот прием я потом использовал на своей даче под Туапсе.
Когда после завершения службы пришлось переезжать обратно на юг, мне совершенно не жаль было расставаться с временным жильём на Урале. Только оставил часть себя вместе с той печкой, которая нас обогревала в суровые зимы и так вкусно кормила.
***
В первую самаркандскую зиму мы ужасно мёрзли. После уральских морозов градусы, конечно, были смешные, но дом сам по себе был холодный, печка чадила и почти не грела. Кто знает, тот меня поймет: сухие морозы переносятся легче, чем влажная хрень. Зима – не зима, и не осень. Чтобы не застудить, я годовалую дочку ночами укладывал спать к себе на грудь: она мизинчиком правой ручки забавно цеплялась за папины кудри, а большой пальчик – в ротик. Так и засыпала. Потом, даже когда спала отдельно, так же сосала большой пальчик, а мизинчик держала крючком. Не просто было отучить её от этой привычки.
К следующей зиме я разломал старую печку и сложил новую. Она больше напоминала маленький паровоз, и гудела как паровоз. Как и в уральскую печку, достаточно было кинуть в топку пару дровишек – и солнечное лето в дом! Тот дом пошел под снос, а нам дали городскую квартиру. Я потом долго, пока не снесли, ходил в свой старый дом, подтапливал любимую печку и в раскрытую дверцу любовался пляской огня...
ПОЧЕМУ ВОЖАК ОТПУСТИЛ МАЛЬЧИКА?
Заря начала окрашивать край небосвода в розовый цвет. Но внизу, в котловане, ещё темно. Посередине молчаливое кольцо бродячих собак. Большинство из них, даже сидя, смотрит сверху вниз на мальчика, который застыл в центре круга. Молчит стая, молчит мальчик. Лишь раздуваются звериные ноздри, вдыхая дразнящий запах свежего мяса с кровью.
За спиной мальчика тяжелая котомка, низ которой темнеет бурым пятном. Собаки голодные – хочется броситься на эту котомку, впиться клыками и урвать кусок. Но что-то держит стаю от первого броска, она не спешит: маленький человечек не помеха. Носы и уши не чуют и других помех. В такие ранние часы люди спят, в этом котловане и вокруг него шум и грохот начнутся много позже, когда солнце будет жарить вовсю и стая попрячется по разным потайным местам, которых здесь много. А сейчас она здесь хозяйка. Мальчик вот-вот сам бросит свою ношу и побежит. Тогда...
Мальчик не побежал. Он долго смотрел в глаза огромного лохматого пса и, не моргая, не спеша, уверенно, будто хозяин, пошёл прямо на него. Пса это почему-то не удивило. Он молча посторонился и пропустил мальчика. С ношей, аппетитно капающей свежей кровью, которая неудержимо потянула за собой чуткий нос вожака. За ним так же молча последовала вся стая.
Мальчик не оглядывался. В тощие плечики больно впились лямки, хотелось хоть ненадолго прижаться котомкой к бетонному столбу или обломку. Но мальчик шёл, стараясь унять дрожь в коленках…Через какое-то время он понял, что сзади никого нет. Украдкой оглянулся: да, собак не видно. Может, спрятались за кучами строительного мусора, поджидают впереди?
Перешагнул через рельсы железной дороги, которая проходила у самой калитки их дома – никого! Только встречный радостный лай Арслана. И тут полились слезы. Он обнял любимого Арслана и заревел. Навзрыд...
Место действия – стройплощадка нынешних микрорайонов «А» и «Б» на месте садов кишлака Дамарык под Самаркандом. Ноша – семейная доля от свежезарезанного бычка, которой нагрузила жена дяди Барота: «Ничего, до начала дневной жары донесешь!». Мальчик (10 лет) – это я.
До сих пор не знаю: как я угадал вожака и почему он меня отпустил.