Диана КАН
ДО НЕВЕДОМЫХ ШИРОТ
О Геннадии Петренко и его русских стихах
Автор сборника стихотворений «На восьми ветрах» Геннадий Петренко– уроженец не какой-то абстрактно русской глубинки, но именно глубинки воронежской, через которую веками шёл кровавый путь западных цивилизаторов в Россию. Веками выплавившийся и выковавшийся на многострадальной земле воронежской народ обладает совершенно особым характером, что ясно сказывается в творчестве Петренко. Засечная Богатырская черта, первой принимавшая на себя направленные на Россию с запада удары, конечно же, живёт в характере тамошнего народа – стоическом, но при этом очень душевном и лирическом. Геннадий Петренко – поэт состоявшийся, отнюдь не из числа «подающих надежды», со своим не заёмным и совершенно самобытным голосом и интонацией. Со своим взглядом на Россию, на современность, на историю, на землю и небо:
Высветил месяц высь:
небо темнее сна,
звёзды перевелись...
Хоть бы взошла одна!
Туча над головой
виснет – черней беды!..
Тихий собачий вой
путнику сбил следы.
Но среди всех тревог
месяц осветит путь.
Месяц – он тоже Бог,
если с земли взглянуть.
Стихи поэта, живущего на своей земле, хранящего непререкаемую связь с родовым древом, стремящегося к чистоте родной речи... Сегодня, в пору мутного многословного потока сознания, частенько выдаваемого за стихи, это редкость. Петренко – поэт штучный, со своим негромким, но отчётливо русским голосом, со своей болью за отчизну, вверенную ему предками. Со своим лирическим восхищением родной землёй, поистине сыновним восхищением:
Первый снег, морозом скованный,
хруст капустный под ступнёй,
тёмный омут заколдованный
под замёрзшею рекой...
Вот в саду просторном яблоня
держит жухлую листву…
Торжествуешь ли, ты, зяблая,
или плачешь в синеву?
А под небом тропка свежая
от заветренных ворот
вдаль уходит, непроезжая,
до неведомых широт.
Творчество Геннадия Петренко созвучно классическим традициям русской поэзии с её любовью к малому и умением видеть в этом малом большое. Со способностью художественно животворить текст большой и малой «кистью»:
Спасаю бедолагу-воробья,
вредителя моих незрелых вишен:
в трубу попал – то ль в поисках жилья,
то ль в увлеченье прыгая по крыше...
Не дался в руки, мигом упорхнул,
лишь приоткрылась грубая заслонка...
Чирик-чирик! – не страшен ветра гул!..
Взялась откуда в крылышках силёнка?
У крохотной пичуги – воробья
второе открывается дыханье...
И мысленно душа летит моя
за трепетною тайной мирозданья.
И есть ещё одно немаловажное качество творчества этого поэта. Читая его стихи, ясно и зримо ощущаешь: это поэт именно с Дона, имеющий свою родовую тему, пришедший сказать своё веское слово о родной земле, слово неповторимое и проникновенное. Его стихи – не цветы на асфальте, но выросшие на просторах России, напитанные соками русских глубин чада русской многострадальной глубинки:
В курятнике проснулись петухи –
горластые будильники рассвета –
с висячими серёжками ольхи
и с хохолками солнечного лета.
Не вытравлено детство из души...
Хотя пастух не выгоняет стадо,
ты хоронить деревню не спеши,
а ей самой – погибели не надо.
Завёлся трактор с утренней зарёй...
И с колокольным ранним перезвоном
пахнуло жизнью над большой землёй
и над широким батюшкою-Доном.
Геннадий ПЕТРЕНКО
КОЛОДЕЦ
***
От славянских смут – до славянских братств.
Обожжённый путь – до открытых врат.
У родимых душ и родных могил –
степь черна, и сушь, и по ветру пыль.
И от века в век не прозрел народ.
От великих рек – лишь в болото брод...
***
Пахнет печка древней Русью.
Невесомый дым с трубы
веет бабушкиной грустью
прожито́й уже судьбы...
Куличи с большой горбушкой
сладко стынут на столе,
и лампадочка в избушке
чуть коптит на фитиле.
Вот и яйца расписные –
Пасха, Пасха на дворе!..
Корни наши родовые –
в алой утренней заре.
***
Высоким уровнем воды
гладь поднята на тихой речке.
Деревьев стройные ряды
в моём затопленном местечке...
От ветра голову пригну –
а он от края и до края
взбивает пенную волну
и в берега её толкает.
Раздольем здесь весна полна
и половодьем бесконечным!..
И потому волна вольна
запечатлеть себя навечно.
НА БЕРЕГУ
Прошлогодний камыш
скошен намертво режущим ветром,
из уложенных стрел –
горы мусора на берегу...
Что же нового здесь,
в позабытом краю неприметном,
в зеленеющих тропах
на просторном весеннем лугу?
Те же воды текут
и впадают в моря-океаны,
то же солнце вверху
греет спины проснувшихся рыб.
И в низины заходят,
облаками движимы, туманы –
мимо белых берёз
к старым ивам в затонный изгиб.
А крапива – ещё
ниже маленьких сочных травинок–
тянет вверх бахрому,
пелену нежным листьям прядёт...
Но, свидетель дорог,
шаткий мост из дубовых жердинок
растревожено скрипнет –
и в сердце печаль снизойдёт.
* * *
Бежим по путаной судьбе
без остановки.
Как в русской зрелищной игре –
нужна сноровка.
Там мяч до неба, как мечта:
чем выше – лучше.
Неприхотливая лапта,
но нам не скучно...
И набираются очки
на перебежках.
А каждый промах на пути
грозит: не мешкай!..
Вот так и мчимся во всю прыть
с душой открытой.
Ах, лишь бы сердце не разбить,
как мячик битой!
* * *
Душа по строгости спросила
за разговоры по душам:
что потаённое хранила –
то в очернении – на срам...
Толпа с усмешкою ехидной
приклеила мильон «наград»...
И за себя душе обидно,
и я за душу виноват.
* * *
Прощальный взмах осеннего листа,
полёт по ветру в бездну... Приземленье.
Здесь от печали нет нам избавленья –
лишь скорби след, да неба пустота,
да мокрый след осеннего листа...
* * *
Обнажились вороньи жилища,
понависли на голых суках...
Их жильцы пропитание ищут
на заросших полях и лугах.
Здесь, в глубинке им – воля-раздолье
на дорожных густых полосах!
Гулы ветра пронзительно-больно
обвивают тропинки в лесах.
Всё одно: темноватая осень,
чёрствый след – и парит вороньё.
И меня, может, кто-нибудь спросит:
«Здесь ли было жилище твоё?..».
* * *
Я не видел той церкви купол:
разобрали на кирпичи.
Понял позже: то было глупо,
расхристосовы палачи!..
Бабка рано крестилась в небо
и на угол святых икон:
чтобы каждому – корка хлеба,
внукам-правнукам – сладкий сон...
Нет уж бабки, ушла в покои.
Церковь новая – крест в зенит!
Жизнь ломает, чтоб снова строить
то, что память для нас хранит.
* * *
Зажав узлом четыре уха,
я в тряпке осень унесу –
рыжеволосая старуха
ещё не сбросила красу:
плащом помахивает рваным,
заплаты дождь к асфальту бьёт...
Но в продырявленном кармане
не удержать Вселенной ход.
И я сменю четыре уха
на одноногий инструмент,
чтоб белоснежные краюхи
сгребать – до новых перемен.
КОЛОДЕЦ
Предчувствуя слепое невезенье
и горькие превратности судьбы,
сильней, как цепь, натягиваю звенья
в процессе добывания воды.
В святом глотке оттягиваю время,
укореняясь прочно на земле,
зачерпывая тайны исцеленья
Вселенной, потянувшейся ко мне.
* * *
Много прежних друзей откололось по половинкам:
кто в начальство ушёл, кто в погонах звездистых завис.
Ну, а я прошагал в тишину по весенним дождинкам –
под прижатый судьбой камышовый просевший карниз.
Как за дальнюю даль –
посмотрел в родниковый колодец –
там увидел луну в отраженье холодных глубин...
И поверил: я сам – тот наивнейший первопроходец
средь полей и небес у огромных зимующий льдин.
Нет, из старых друзей всё же есть и такие, и круче –
я их видел и знал: по одной пробирались тропе.
А других не заметил – застряли в потрёпанной туче
и скатились во тьму в заскорузлой своей скорлупе.
Может, Бог им судья? Но обычно они неподсудны,
от единой земли рвут зубами серебряный куш.
Что ж, отряды стоящих за правду – немноголюдны
в единении чистых, распахнутых праведных душ.