ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИНЖЕНЕРА. Повесть

            Автор выражает благодарность ветерану алмазодобывающей промышленности Годуну Константину Викторовичу.

            Мирный

Вода поднялась выше колен. Свет в тоннеле давно погас и в темноте были видны только метавшиеся по каменному потолку лучи аккумуляторных фонарей. Нина шла следом за здоровенным парнем, и страх вползал в сердце. Он повернулся, осветил ее, потом взял за руку и потащил за собой. Она послушно пошла. Прошло еще немного времени, и вода поднялась уже по пояс. «Плохо дело», - сказал мужик и потащил ее еще быстрее. Вода проникла под одежду, стало невыносимо холодно. Но она понимала, что надо обязательно идти и, поворачиваясь вправо-влево, настойчиво раздвигала   корпусом черную жидкость. Свет на каске у попутчика погас, а вода поднялась уже по грудь. Её руку отпустили, и она осталась в темноте одна. Нина почему-то вспомнила сегодняшнее утро, как она, не вылезая из постели, потрепала Юркину голову и с блаженством ощутила, какой он тёплый. Тёплый… Как ей хотелось сейчас тепла, стоя в этой страшной воде…

Меня зовут Юра Васильев. Я родился в столице алмазного края городе Мирном 12 апреля 1961 года. В день полета Гагарина в космос. Было странным, если бы меня назвали другим именем. Словосочетание «алмазный край» знакомо мне с детского садика. К каждому празднику нас заставляли заучивать по несколько строчек, которые в коллективном исполнении превращались в стихотворение, посвященное Мирному.  Клише «столица алмазного края» перекочевало со мной из раннего детства в  начальные классы, а дальше в средние и старшие.

Сколько их было, этих торжественных «последних» линеек в нашей школе! Линеек, на которых первоклашки провожали во взрослую жизнь долговязых десятиклассников и вдруг ставших очень красивыми в своих новых нарядах десятиклассниц. Вот и сейчас малыши бодро призывали нас, новое трудовое поколение «столицы алмазного края», смело вступать в жизнь. Честно говоря, мало кто из нас знал, как это делать.

Своим названием наш город обязан открытию в 1955 году кимберлитовой трубки «Мир». В пятьдесят девятом Мирный получил статус города. За последующие годы население в разы увеличилось, карьер стал глубже, а дома выше. Рядом с почерневшими от времени деревянными строениями выросли разноцветные девятиэтажки. Куда-то стали пропадать знакомые двухэтажки с покосившимися общественными уборными во дворе. Конечно же, это происходило постепенно. Но неуклонно.

В этом городе мне знакомы каждый дом и каждая труба центрального отопления, которые здесь не закапывают в землю из-за вечной мерзлоты. Они живут отдельной жизнью, укутанные стекловатой в деревянных коробах.

Родители мои приехали в Мирный в 1959 году. Папа из Сунтар, а мама из Краснодарского края. Оба по комсомольским путевкам. Папа, якут, работал водителем карьерного самосвала. Мама же, дочка донских казаков, сначала трудилась в столовой, а потом стала воспитательницей первого детского сада. Они познакомились у мамы на работе, в столовой рудника «Мирный», и поняли, что жить друг без друга не смогут. Через год состоялась их комсомольско-молодежная свадьба, а еще через год родился я.

Город начинался с больших армейских утепленных палаток на несколько семей каждая. Рассказывают, что там от каждой семьи назначались дневальные, чтобы поддерживать тепло в двух железных печках.  Детворе, наверное, было весело жить в таком таборе.  Думаю, что мы были первым поколением мирнинцев.  Молодые люди со всей страны быстро знакомились, женились и рожали детей.  Вероятно, они подсознательно стремились  быстрее создать семьи, которые их  согревали и придавали смысл  существованию в экстремальных условиях. Во всяком случае, я никогда не слышал от родителей, чтобы  их ровесники  разводились. Найдя друг друга в тяжелейших условиях,  люди  не спешили расставаться.

Одним из первых капитальных объектов стала двухэтажная деревянная больница. В ней я и родился. Здание это стоит до сих пор. И детский садик, куда меня возили на санках, тоже сохранился. Маленькая хибарка недалеко от дома. Почему-то с каждым годом  она кажется всё меньше. А может, это я вместе с друзьями и подругами, сидевшими в своё время на соседних горшках,  росли всё быстрее и быстрее.

Иногда мы ездили на родину папы в Сунтар. Родственники в обратную дорогу нагружали нас продуктами. Это были здоровенные куски  мяса, замороженные круги молока, кирпичики домашнего масла и звенящие на морозе караси. Мне было пять  лет и я помню, как встречали нас соседи по бараку. Нельзя сказать, что снабжение в Мирном было скудным, но  сельские дары вызывали у всех восторженную реакцию.  Мама всегда вручала соседкам деревенские гостинцы и, по-моему, со временем они даже привыкли к этому. Коридор в общежитии представлялся мне  продолжением нашей комнатки. Все двери были открыты,   и детвора перемещалась из помещения в помещение, никого не смущаясь и ни перед чем не останавливаясь. Вспоминая то время, я осознаю, что люди жили одной семьей. Наверное потому, что делить им было нечего.

В один из наших  приездов в село бабушка подарила мне хомус и научила извлекать из него звуки. С годами в доме их появилось целых три штуки, звучащих каждый на свой лад. С детства у меня вошло в привычку таскать один из них в кармане и играть по поводу и без.  Бабушка говорила: «Если не знаешь, что делать, поиграй на хомусе, и всё встанет на место». Со мной она разговаривала в основном по-якутски. Дома, в Мирном, звучала русская речь. Благодаря бабушке и, в какой-то степени, папе, я говорил по-якутски с детства. Это облегчало мне жизнь, особенно при общении с ровесниками в деревне.

Как-то так сложилось, что в город стали постепенно подтягиваться родственники из Сунтарского района и с Кубани. Приехали два младших маминых брата и три племянника папы. К тому времени мы получили  квартиру в одном из первых каменных домов в Мирном.  У меня появилась младшая сестренка Аня и жить в тесной комнатке деревянного барака стало тесно. То был небольшой двухэтажный дом, который в народе почему-то звали бухенвальдом. Его строили бывшие заключенные, которых привезли  из разных районов республики.  После сталинской амнистии часть из них осталась жить в Якутии, потому как на материке многие потеряли всё. В общем, прижились. 

 В квартире были две маленькие комнатки, кухня, теплый туалет и ванная с электрическим бойлером, который назывался титаном. Здесь    мы и принимали на первых порах нашу многочисленную родню. Потом ребята осваивались, начинали работать и уходили в общежитие. Все они, как и  мои родители,  вскоре находили в Мирном свою половинку и становились семейными людьми. Во всяком случае, когда я заканчивал среднюю школу, в праздники родственники еле помещались за столом.

 В семидесятых годах в Мирном провозгласили новую  строительную политику. Все дома должны были быть не ниже девяти этажей. И нашей семье в одной из таких девятиэтажек дали трехкомнатную квартиру.

Я и мои ровесники не представляли себе жизни в другом месте. У многих она была связана или с карьером «Мир», или с алмазодобывающей фабрикой. Почти у всех родственники работали там.

Но и еще по одной  причине в городе было жить интересно. С комсомольским набором  появились сотни молодых  людей из Ленинграда и Москвы. Как правило, это были инженерно-технические работники, немало среди них приехало и высококвалифицированных рабочих.  По проекту инженеров  с берегов Невы стал возводиться Ленинградский проспект.

Эти ребята   привезли в город  и свои интересы. В доме культуры открывались различные кружки. Возникло литературное объединение «Кимберлит». В Мирном стали проводиться различные республиканские соревнования и конкурсы. «Столица алмазного края» становилась столицей творческой молодёжи.

Когда после десятого класса пришла пора выбирать специальность, я подал заявление в Московский институт стали и сплавов.  В город прибыли представители МИСиСа и стали на месте набирать абитуриентов.  Я точно знал, где буду работать. Там же, где и мои родители. Это не стало неожиданностью для  близких. В семьях дядек и тёток почти все были алмазодобытчиками.

Перед отъездом в Москву я поехал к бабушке в гости. К тому времени она из Сунтар переехала в Кюндяе ( солнечное место – якутск.), небольшое село в 30 километрах от райцентра.  Моя тётя после смерти  отца  взяла маму,  мою бабушку, к себе в деревню. Это было хорошее место. Я всего раз  был здесь, но запомнилась поездка навсегда. Дом старшей сестры папы стоял на сухом песчаном пригорке у опушки леса. Огромные лиственницы окружали обширную ограду хозяйства,  где  бродили пузатые якутские лошадки. Муж тёти, лесной инспектор, всё время пропадал в тайге. Их дети, двое сыновей и двое дочерей,  выросли и   разъехались.     

   Отец дал мне свою боевую «Ниву» в многочисленных царапинах после вылазок в тайгу, и я, загруженный мирнинскими гостинцами, поехал в деревню. Стоял солнечный жаркий день.

 Подъезжая, на пригорке я увидел тётушкин дом, переключился на третью скорость и бодро подрулил к крыльцу. Бабушка Варвара Семеновна сидела рядом на лавочке и, щуря от солнца глаза, всматривалась в стекла машины. Я вышел, подошёл  и сел рядом. И она, как делала всегда в детстве, притянула мою голову обеими руками и понюхала волосы.

- Приехал, хороший мальчик, - тихо сказала она, и провела рукой по моему затылку. – Ты, наверное, устал этим летом. Покушай и отдохни.

На пороге появилась тётя и бросилась обниматься.

Вечером мы с бабушкой сидели на её скамейке и смотрели, как  летнее  солнце не хотело опускаться за лес. Потом она сказала:

-У тебя всё будет хорошо. Только всегда думай о доме и о всех нас. И еще, твоим женщинам не нужны алмазы.

Я ничего не понял, но, чтобы её не обидеть, переспрашивать не стал.

Никогда не думал, что годы учёбы в Москве пролетят так быстро. Приезжая на каникулы, всегда  гостил у бабушки. Потом, потусовавшись с одноклассниками, устраивался в Мирном куда-нибудь подработать. Надо сказать, что встречали меня, как старого знакомого. Слесарь и сварщик требовался везде и всегда. Корочки по этим специальностям я получил еще в школе, ну, а дома был самый главный учитель – папа.  После третьего курса начались летние практики. Они у меня проходили всегда на драге или на  одной из фабрик. За работу неплохо платили, и в Москву я возвращался с приличными, по студенческим меркам, деньгами.

 В Москве было интересно. Не только учиться, но и  проводить время. Я открыл для себя театры, музеи, выставки. Почти рядом с институтом, на Крымском Валу, был Дом художника, и мне понравилось бывать там.  Учёба же не представляла для меня сложности, особенно после третьего курса, когда начались занятия по специальным предметам. Добыча руды, её обогащение, устройство фабрики были знакомы с детства по рассказам родственников, да и во время моих каникулярных подработок. Я жил и воспитывался в среде горняков и обогатителей, и это был для меня хорошо знакомый мир.

В начале восьмидесятых в столице появилось много нового. Макдональдс, блестящие иномарки, иностранные шмотки. Когда после занятий мы спускались по Крымскому Валу к Парку культуры им. Горького, то напротив входа всегда видели несколько блестящих иностранных автомобилей. Ходили туда мы в «автопоилку» - скопище пивных автоматов, расположившихся при входе в парк. Потягивая из пластмассовых стаканчиков жидковатое пиво, мы развлекались, рассматривая эти машины. Однокурсники-москвичи, как правило, начинали «гонять понты».

- Запомните, крестьяне, - начинал один, – вон стоит мерседес. Это самая крутая тачка.

- А лучше мерседеса может быть только другой мерседес, - добавлял второй.

 Я же под такие комментарии учился различать шильдики на капотах иномарок. Вообще-то парни они оказались нормальные. Мы же, провинциалы, быстро обжились в столице, и вешать нам лапшу на уши становилось всё труднее. К пятому курсу мы сдружились. Со многими поддерживаю связь и сейчас.

 Почему я вспомнил эту присказку про мерседесы? Наверное потому, что по аналогии считаю, что лучше профессии инженера может быть только работа инженера. Наш преподаватель по курсу проектирования обогатительных фабрик, старенький такой дедушка Сергей Захарович Вязин, часто говорил: «Ребята, запомните, что каждая развитая цивилизация опирается на плечи инженеров. Без них ни пирамиду Хеопса не построили бы, ни Эйфелеву башню. Так что на обогатительной фабрике замполиту делать нечего».

 До сих пор удивляюсь, с какой скоростью пролетели студенческие годы. Глазом не успевал  моргнуть, как наступала очередная летняя сессия. Поездка в Мирный на практику и снова Москва. Нравился мне в те годы этот город.

И вот с дипломом МИСиСа я вернулся домой. На этом мое вдохновенное настроение улетучилось. В отделе кадров рудника «Мирный» кадровик , отец моего школьного приятеля, скептически посмотрел на мою синюю корочку и выписал направление на работу слесарем в цех обогащения алмазодобывающей фабрики. Я вышел из его кабинета, еще раз прочитал  бумажку с печатью  и подумал, что эту работёнку я мог бы получить, не уезжая ни в какую Москву.

Все предприятия в районе входили в единую производственную систему. Раньше добыча алмазов управлялась Трестом, потом название изменилось на производственно-научное Объединение. И я, выпускник Московского института стали и сплавов, получил в этом огромном коллективе самую востребованную и почетную должность – слесаря.  Почти три года я «героически» сгибал и разгибал на фабрике железяки, латал сваркой прохудившиеся  емкости, а в особо знаменательные дни просто убирал строительный мусор. Потом в голове что-то щелкнуло, я пришёл к начальнику отдела кадров и сказал, что собираюсь увольняться. У почётного экскаваторщика, посаженного на эту должность, чтобы спокойно отдохнуть перед пенсией, мой демарш вызвал справедливое возмущение. Одернув пиджак с орденской планкой, он начал издалека. Сначала рассказал мне о новом поколении, представителем коего я являюсь. Поколения, которое хочет всё и сразу.  Потом перешел к пороху, который надо сначала понюхать, чтобы делать карьеру. Закончил ветеран тем, что много лет знает моих родителей и ни от кого из них не услышал бы подобного – вот так взять и уйти с передовой трудового фронта.  Мне должно было  стать стыдно. Но почему-то это чувство не наступало. Сын кадровика окончил электротехнический институт на год позже меня и уже трудился в управлении «Алмазавтоматики» инженером. Как-то за кружкой пива он похвастался, что через месячишко будет начальником отдела. Это я орденоносцу озвучивать не стал. Не люблю выяснять отношения и качать права. И вообще мне больше нравится разбираться с железяками, чем с людьми. Но заявление об увольнении я оставил, закрыл за собой дверь и ушёл.

Вечером дома раздался звонок. Отец поднял трубку, выслушал, потом удивленно покачал головой и позвал меня. Знакомый голос поздоровался и пригласил меня завтра к десяти утра подойти к нему в кабинет. Я  некоторое время соображал: кто же звонил?

- Это же директор Рудника, - сказал папа.

На следующий день я был в кабинете начальника.  За приставным столиком с прокурорским видом сидел кадровик. Директор, симпатичный упитанный дяденька в очках с толстыми стеклами, взял быка за рога.

- Мы инженерно-техническими кадрами дорожим. Поедешь работать в Удачный?

Вопрос застал меня врасплох. Предложение срываться за Полярный круг было неожиданным.

- Чего молчишь, дорогой?

Минут через пять я ответил.

- Поехать могу, но у меня есть невеста. Мне нужна хотя бы комната в общежитии.

- Это не вопрос.

Директор нажал кнопку деривокса (прямая связь между подразделениями Объединения) и соединился с директором Удачнинского горнообогатительного комбината, который находился в шестистах километрах от нас.

- Анатолий Александрович, есть хороший парень. Выпускник МИСиСа. Возьмешь его к себе инженером обогатителем? Нужна только комнатка в общежитии, он жениться собирается.

Деривокс хорош тем, что ответ абонента слышен даже в коридоре.

- Инженера возьму, а комнаты у меня нет. Забыл, что ли, у меня же пусковая стройка. Пусть подождет полгодика, а там посмотрим.

Посмотрев на меня, директор спросил: «Подождешь полгодика?»

Вероятно, по моему лицу он понял, что ждать я не собираюсь.

Орденоносец смотрел на меня как комиссар на бойца, отказавшегося вылезать из окопа.

Я ехал в автобусе на фабрику и уныло представлял глаза Нины. Если бы она узнала, что  на столь высоком уровне я назвал её своей невестой, точно её голубые глаза стали бы ледяными.

Минут через тридцать я добрался до работы, прошмыгнул через проходную и побрел в раздевалку. А после обеда ко мне подошёл заместитель директора  фабрики Александр Самуилович и, как ни в чём не бывало, сказал: «Завтра выходишь  и.о. мастера в цех обогащения».

Вечером за ужином отец произнёс: «Я же тебе говорил, они не сволочи. Они просто про тебя забыли. Сидел бы дальше с тряпочкой во рту, точно на пенсию слесарем ушёл. С высшим образованием».

Нину я впервые увидел в Алмазной Долине. Так называлась горнолыжная база. Объединение за свой счёт расчистило и оборудовало место для скоростного спуска на лыжах  километрах в пятнадцати от Мирного. Место это самолично выбрал начальник управления капитального строительства Николай Абрамович Фатеев. Горнолыжник в прошлом, он стал инициатором создания Алмазной Долины, которая  сразу стала пользоваться популярностью.  Был обустроен подъемник для лыжников. На горе срубили просторное деревянное кафе и склад, где хранились горные лыжи, ботинки и другой инвентарь. Всё  выдавалось напрокат.

В то мартовское воскресенье   от площади Ленина трогались несколько автобусов. Транспорт для горожан бесплатно выделяло городское пассажирское автохозяйство. Многие приезжали в Алмазную Долину на своих автомобилях. Мы с фабричными мужиками решили съездить и посмотреть на эту забаву.  В автобусе сидели парни и девушки из проектного института. Видно было, что они, одетые в разноцветные лыжные костюмы и фасонистые горнолыжные перчатки и шапочки, не впервой отправлялись в долину.  Тогда я впервые увидел Нину. Выше среднего роста, худенькая, с очень светлыми волосами, которые выбивались из-под забавной шапочки с красным помпоном. Она сидела у окна передо мной. Городок у нас небольшой, но раньше я её не видел.

-Здравствуйте, у вас красивый костюм.

- Спасибо.

- Часто ездите в Алмазную Долину?

-Каждое воскресенье. А вы, наверное, собрались там только в кафе посидеть? -  улыбнулась она и кивнула на мою зимнюю куртку.

- Ну, может, на санках покатаюсь. Или на ледянке.

Она еще раз улыбнулась и повернулась к окну.

- Какие у нее голубые глаза, - подумал я.

Перед прокатом сразу выстроилась очередь. Она встала вместе со своими и лукаво посмотрела на меня. Девушка из институтской компании, которая  оказалась первой  у стойки выдачи лыж, повернулась и крикнула:

-Нина, у тебя же ботинки тридцать седьмой?

- Да.

-Тогда я беру и на тебя.

Нина. Понятно. Нас было четверо и мы взяли ледянки - выгнутые алюминиевые диски с широкой каймой по окружности, напоминающие карикатуру на неопознанные летающие объекты.

Я сразу потерял Нину из вида, потому что мы, как настоящие спортсмены, сначала зашли в кафе и взяли пива.  Потом был спуск на алюминиевой тарелке по ледяному желобу. Развлечение оказалось экстремальным. Приятель мой, Коля Семёнов, поскользнулся, упал на задницу и покатился вниз, держа на вытянутых руках своё НЛО.  Я кое-как пристроился на свою железяку, шлёпнулся на неё и тоже полетел вниз. Скорость была приличная. Меня несколько раз развернуло на финише, тарелка  куда-то улетела,  я перевернулся на живот и головой въехал в сугроб.

Из динамиков  над Алмазной Долиной разносилась песенка любимой всеми четвёрки  АВВА. Я перевернулся на спину и зажмурился от яркого солнца и такого же синего неба. Вверху качались верхушки сосен. Как же здорово! Давно я не был на природе этой зимой. Я вдохнул полной грудью и поразился,  каким вкусным оказался воздух.

-  Смотрите, не засните на снегу.

Она стояла  надо мной, опершись на лыжные палки, и смеялась. Очень красиво, надо сказать,  смеялась. Глаза у неё были как небо.

- Что делать, я не умею кататься даже на этом НЛО.

- Пойдемте, я вас научу, - сказала она и покатила к подъемнику.

Я взял в прокате   свой сорок третий размер, Нина помогла мне защелкнуть крепления на ботинках, и мы двинулись к началу спуска. На горных лыжах я стоял впервые, но мне было  приятно слушать своего тренера. Она объясняла просто. «Главное, нужно правильно использовать металлические ранты, которые окаймляют лыжу с обеих сторон. Переставляешь ногу, поворачиваешь и тормозишь этими уголками. Катишься поперек трассы, потом опять поворачиваешь,  понял?»  Она  медленно ехала впереди меня, меняла направление  и змейкой спускалась вниз. Я повторял её движения и с удивлением почувствовал, что у меня получается. Мы петляли на коротком участке трассы для детей, а потом плавно спустились к подножью горы.

- А ты молодец,- сказала она. - Поездишь сюда пару воскресений и будешь нормально кататься.

- Спасибо, что научила.

Мы  несколько раз поднимались на канатке и скатывались вниз.  Когда сдавали лыжи, Нина сняла правый ботинок, поморщилась и сказала: «Кажется, я отморозила большой палец. Тесный ботинок попался.» Я  встал на колено, взял  ногу в ладони и стал дыханием согревать её  пальцы через шерстяной носок. Потом  Нина сказала «спасибо» и провела ладонью по моей щеке.

Музыка из динамика прекратилась. Заведующий отделом спорта горисполкома Юра Проминский  объявил, что автобусы отправляются в город в шестнадцать часов.

На обратном пути мы сидели вместе. Она рассказала, что  в прошлом году окончила химический факультет Иркутского университета и теперь работает   специалистом  в отделе подземных горных работ института. Нина тоже родилась в Мирном и была младше меня на три года. Мы поудивлялись,  что раньше нигде не встречались, и решили во вторник сходить в кино.

А через несколько дней в кабинете директора Рудника я объявил её своей невестой.  Уезжать в Удачный мне не хотелось, и аргумент с невестой появился сам по себе.  А если бы директор Удачнинского ГОКА сказал, пусть едет, комнату предоставим?  Самое интересное, что позже я об этом рассказал Нине как хохму. Она улыбнулась, а потом посмотрела на меня серьёзно и сказала: «А я бы с тобой поехала».  Наверное, это стало для меня  уроком в общении с ней. Она отличалась от многих.   Мы шутили, смеялись, промывали косточки общим знакомым, но иногда она ставила меня в тупик. Некоторые вещи она воспринимала серьёзно.

Мне было с ней и просто, и сложно. Треплом я, по-моему, не был, но весомости слов вряд ли тогда придавал много значения.  Может потому, что в жизни моей до сих пор не происходило ничего особо трагического. Ну, а после того, как меня сделали мастером цеха и в жизни появилась Нина, окружающий мир стал почти розовым. Единственным огорчением были поражения московского «Динамо». Болеть за этот клуб меня сагитировал сосед по даче начальник городской милиции Егор Филиппович Канаев.

Мне было двадцать пять. Нине двадцать два. Мы уже не могли ограничиваться невинными поцелуйчиками.  Долгие стояния в подъезде становились всё жарче и жарче. Надо было что-то делать.

В нашей трехкомнатной квартире на четвертом этаже девятиэтажки, казавшейся после бухенвальда хоромами, теперь мы жили впятером. Сестричка Аня  вышла замуж и родила дочку. С мужем Саней и крохотной  дочкой их разместили в моей комнате. Родители остались в своей спальне, а я ночевал в гостиной на диван-кровати.

Нина со своими родителями жила на другом конце Мирного в двухкомнатной квартирке такой же девятиэтажки.  

Иногда нам везло. Кто-то из друзей давал ключи от квартиры или дачи. А иногда допоздна стояли в подъезде.

Зятёк Саня хороший парень. Так же, как и папа, водил в карьере большегрузный самосвал. Благодаря отцу он познакомился с сестрой. Поэтому, когда речь зашла о свадьбе, решение, где молодые будут жить, пришло само собой.  Аня к тому времени была беременна, а у Сани, кроме койки в общаге и прав на вождение 180-тонного самосвала, за душой ничего не было.  Так и стали жить как сельди в бочке, а вернее, как многие мирнинцы.

И все-таки  восемьдесят шестой год  я считаю удачным. Во-первых, меня  сделали мастером цеха, во-вторых, я встретил Нину и, в-третьих, Сане, наконец, дали квартиру.  Однокомнатную, но со всеми удобствами.

 Отец,  обычно  немногословный, тогда сказал: «Ты бы хоть привел свою-то  в гости.  Под утро являешься, а на работе, наверное, с ног валишься. Вон Анькина комната теперь пустая, - посмотрел на маму и добавил, - мы вроде не против.»  Так я с  Ниной ещё до свадьбы поселился у родителей.

Мне всегда казалось, что городок наш самое уютное и спокойное место. Наверное потому, что семья, фабрика, родители, родственники, друзья, спорт, дача и многое другое были в моем сознании чем-то единым и незыблемым.

Свадьбу мы сыграли под Новый год. 

В Москве объявили перестройку. По телевизору стали показывать очереди за куревом и водкой. Но для нас это было чем-то вроде параллельного мира. В Мирном снабжение оставалось ведомственным. Хотя и по талонам, но можно было в достатке купить и мясо, и водку. Овощи и фрукты как раньше. Сигареты тоже спокойно лежали на магазинных полках. Ещё через несколько лет   на экране  замелькали митинги, штурм Белого дома, какие-то люди, для чего-то укладывающиеся в центре Москвы под танки. Знакомые со студенчества улицы заполнили толпы с транспарантами и флагами. У одних в руках были красные знамена, у других новые трехцветные флаги России. Заполошные репортажи казались чем-то далеким и нереальным.

По вечерам, после работы, прожёвывая на кухне котлету, я привычно глядел в аквариум телевизора. Там люди с флагами и автоматами напоминали разноцветных рыбок, которые выясняли отношения из-за горсти корма.

С тех пор, как меня на фабрике «вспомнили», прошло несколько лет. У племянницы моей уже братик подрастает. На работе вроде бы тоже всё нормально.  Разглядели, будто протёрли запотевшее стекло в бане. Через год назначили старшим мастером, потом начальником участка доводки. Периодически приходилось исполнять обязанности главного инженера. Нам с Ниной выделили двухкомнатную квартиру. Не за горами маячило моё тридцатилетие. На фабрике выдвинули депутатом городского совета. Короче, получил весь премиальный кейс.

Нина с первых же дней поладила с моими родителями. Во всяком случае, когда мы переезжали на новую квартиру, у неё и у мамы глаза были на мокром месте. Моя худенькая жёнушка между тем собиралась защищать кандидатскую диссертацию на очень нужную и злободневную для алмазников тему.  Драгоценные камни со временем стали добывать не только на карьере, но и в шахте. Кстати, из шахты они появлялись на белый свет в основном хорошего качества, потому что не деформировались, как на вскрыше после взрывов породы. Только подземные выработки нужно было укреплять. Они заполнялись  смесью цемента с различными наполнителями.  Горное сооружение в зоне вечной мерзлоты – криолитозоне - это не угольная шахта на тёплом Донбассе.   Диссертация  Нины так и называлась: «Технология закладки выработанного пространства при разработке кимберлитовых трубок в  криолитозоне».  Эти «закладки», их надежность и устойчивость к оттайке, а также сопротивление большим объёмам солёной воды, обеспечивали надежность шахты и безопасность проходчиков. Лаборатория, в которой работала моя жена,  постоянно занималась этой проблемой.

Родители не раз нам намекали, что ждут  появления внуков.  В пример ставили младшую сестру, которая уже родила  двоих. Мы с Ниной дружно кивали головами, улыбались, а сами знали, что наследника подарим старикам после защиты её диссертации.

 Вскоре я почувствовал, что в городе задул ветер перемен. Началось с того, что в канун первомайской демонстрации кто-то бросил в памятник Ленина трёхлитровую банку с масляной краской. Бежевого цвета.  Такой же, какой мы недавно покрасили стены на кухне. Надо сказать, что памятник этот был своеобразным. На мощном постаменте стояла отрезанная голова. Она была огромная, круглая, чугунная и серая. Сразу вспоминался фильм по фантастическому роману  Беляева «Голова профессора Доуэля».  Мирнинцы  на кухне в шутку называли её чупа-чупсом. Тем не менее, поставленный в 1977 году, бюст вождя постепенно вошёл в нашу жизнь как часть привычного интерьера главной площади. На ней располагались городской комитет партии с горисполкомом, Дворец культуры и строящаяся гостиница. По замыслу творца, скульптура, не обремененная излишествами, должна была подчеркнуть современность и технократизм города. Я с юности привык к этой голове, потому что минимум два раза в день проходил мимо. Ленин, похожий на Чингисхана, строго смотрел в перспективу Ленинградского проспекта, словно пытаясь разглядеть завод на Неве, где его отлили.

Позже сосед по даче, начальник милиции, рассказал мне, что звонок от граждан о хулиганском акте раздался в дежурной части городского отдела внутренних дел под утро первого мая. Дежурный Ковальчук отправил к памятнику экипаж патрульно-постовой службы, затем, неуверенно посмотрев на телефон, набрал начальника милиции. Дом шефа находился метрах в двухстах от площади. Поэтому полковник, сполоснув под краном лицо, водрузил на голову фуражку, накинул шинель и побежал через дворы к памятнику.

Лоб вождя был бежевого цвета, а оставшаяся краска стекала на левый глаз и нос. Брызги её оросили подножие пьедестала. Начальник указательным пальцем макнул в липкую лужицу, понюхал и сказал: «Нужен ацетон, но и бензин подойдёт».  Посмотрел на часы. 5 часов 45 минут. Бросил стоявшему рядом водителю милицейского Уазика «Сливай бензин из бака». Потом подошёл к машине, взял трубку рации и дал Ковальчуку команду  вызвать на площадь «пожарку». Через несколько минут по сонному проспекту пролетел, разливаясь сиреной и сияя люстрой с синими и красными огоньками, пожарный Зил. Макушка вождя пролетарской революции возвышалась над площадью на четыре с половиной метра. Пришлось поднимать лестницу. Боец в брезентовой робе стал неуклюже размазывать по лбу бюста краску. Постепенно она стала покрывать лицо. Часы показывали шесть десять. Скоро, несмотря на воскресный день, появятся первые прохожие.

- Слезай, косолапый, - крикнул начальник. Сбросил шинель  на руки милиционера  и, как был  в трико и милицейской фуражке,  самолично взял ведро с бензином. Водитель Уазика подал ему тряпки, которые вытащил из кондея,  и  начальник, задевая ступеньки упругим животиком, полез наверх.

В 6.30. последние следы краски были стёрты, хотя лоб и половина лица от бензина потемнели. В 10.00, как и многие годы, первомайские колонны алмазодобытчиков промаршировали мимо умытого Ильича. Утреннюю процедура чупа-чупса потом за праздничными столами обсуждал весь город.

На первую сессию нового городского совета Нина заставила меня надеть белую рубашку и галстук.

В зале были сплошь знакомые лица. Со многими я учился, работал и выпивал. Председателем избрали Сашу Новоселова, научного сотрудника из института и члена сборной республики по баскетболу. У всех было приподнятое и радостное настроение. Однако вскоре оно сменилось любопытством. Поднялась крашеная блондинка лет пятидесяти в дымчатых очках. Это была юрист Якутнипроалмаза Антонина Заржецкая. Она заявила, что имеет замечания по ведению собрания. Это было необычно и непривычно. Как правило, сессия горсовета начиналась и катилась по своей колее. Судя по всему, блондинка накануне провела агитационную работу, потому как четверть сидящих в зале сразу её поддержали. Мобилизованные Заржецкой  депутаты стали горячо обсуждать  кандидатуры членов президиума, повестку дня и регламент. Кое-кто из старой гвардии с возмущением отреагировал на процедурные препоны, чем подлил масла в огонь. Начался гвалт, в котором можно было разобрать отдельные лозунги:

-Привыкли, коммунисты, заседать по старым порядкам. Здесь вам не застой. Здесь девяностые!

- Что, «Огонька» начитался?

- Не твоё дело. Теперь всё будет не так. Демократия! Слышал про такую?

-Господа, успокойтесь, давайте работать. Есть же повестка.

-Нашёл господ! Либерал недоделанный!

Крашеная гордо крутила головкой, и глаза её за дымчатыми стеклами ликовали.

Наблюдать было весело и непривычно. Но поскольку аргументы приводились   однообразные, типа «коммуняка - сам такой», к концу дня это стало надоедать. Невысокий взъерошенный мужичок, председатель районного общества инвалидов Гена Веревкин, успел в обед где-то поддать. Он сидел на ступеньках у выхода из зала, опустив голову. Изредка поднимал её и громко вставлял, перебивая выступающего: «Неправильно говорит! Он инвалидов не любит! Свободу свободе слова!»  В зале поворачивались в сторону Веревкина, но, боясь «наступить на гласность», замечания делать опасались. Потом стали посматривать на начальника милиции Егора Филипповича Канаева, который тоже был депутатом. Он напряженно  молчал, устремив вопросительный взгляд на председателя городского совета. Председатель делал вид, что не замечает выкриков лидера инвалидов. Гена же, почувствовав социальную поддержку, начал петь.

Когда на транспортере в цехе рудоподготовки попадается кусок, мешающий породе ползти вверх, его поправляют ломом. Простое производственное решение. И поскольку я сидел рядом, то встал, подошёл к Гене, взял его за шиворот, вывел из зала и закрыл дверь за защелку. В зале установилась тишина. Через минуту выступление продолжилось.  С пьяными у нас в городе всегда поступали так. Казалось бы, ничего не значащий эпизод, но либеральное крыло горсовета запомнило его хорошо.

«Ответка» прилетела через месяц на следующей сессии. Выступала Заржецкая.  Мне постучали по плечу  и протянули записку.  Развернул и прочитал: «Юра, мельницы встали». Я посмотрел на дверь.  Приоткрыв её и делая страшные  глаза, мне жестикулировал начальник смены Ваня Лунин. Я со своего места помахал рукой председательствующему.  Но Саша уткнулся в лист бумаги и что-то на нём рисовал. Пришлось просто встать, пробраться между креслами и выйти.

Лето в том году было очень жаркое. С детства такого не помню. По дороге Ваня успел рассказать, что  расплавились опорные подшипники на обеих бесшаровых мельницах. Это огромные пятиметровые барабаны, в которых куски кимберлитовой руды под влиянием вращения и воды ударялись друг о друга и превращались в зернистую массу. Сейчас барабаны стояли. Что это означало? Лучше не рассказывать. Все процессы обогащения замерли. Летел к чёрту выход на-гора основного продукта – алмазов.

Стали смотреть. Из-за высокой температуры воздуха снизилась плотность масла в системе охлаждения подшипников. Они расплавились, и их нужно было менять. Требовалась также замена приборов контроля и автоматики.

Демонтаж начали через пару часов. Одновременно пришлось организовывать доставку запасных частей и выход в ночь ремонтной бригады.    Домой я приехал в десятом часу вечера. К часу ночи снова был на фабрике. Утром первая мельница, будто нехотя, стала вращаться. Вторая – к двенадцати дня.

Мы «стояли на ушах» в течение всего жаркого июля. Вышеперечисленные манипуляции проделывались еще несколько раз, пока погода не переменилась. В августе похолодало и всё стабилизировалось.

Оказывается, после моего бегства на сессии вспыхнули шекспировские страсти. Заржецкая в финале своего выступления заявила, что некоторые депутаты игнорируют городской совет. Самовольно уходят с заседания и вообще высокомерны и грубы. Они позволяют себе применять силу к беспомощным инвалидам, которые, кстати, тоже депутаты. От имени мирнинского городского совета она предлагала внести положение о лишении статуса депутата народного совета за такие и аналогичные грехи в республиканский «Закон о выборах». В заключение она повернулась к Веревкину и спросила: «Геннадий Степанович, надеюсь, вы обратились в медицинское учреждение для фиксации нанесенных вам побоев?»

На этот раз председатель общества инвалидов был хоть и выпивши, но не сильно. Он почесал лохматую голову и произнес:

- Да пошла ты со своими фиксациями.  С Юркой этим, инженером фабричным, я сам разберусь. А сейчас претензиев к ему не имею.

Так у городских либералов, вслед за коммунистами, появился еще один враг – инвалид  детства Гена Веревкин. Мы с ним после этого всегда при встрече заговорщицки перемигивались. Жаль только, что через несколько месяцев его убили. Он поехал в Якутск за инвалидными колясками. В какой-то пивнухе познакомился с двадцатилетним парнишкой, который назвался бездомным круглым сиротой. Гена его пожалел и позвал к себе в гостиницу продолжить праздник. Как показало следствие, парнишка этот, когда народный депутат заснул, перерезал ему горло, взял сумку с районным фондом инвалидной организации и ушёл в якутскую ночь. Задержали его в  той же забегаловке и с той же сумкой через сутки.

Прошёл год. Это было обыкновенное летнее утро. Мы позавтракали и собирались на работу. Нина сегодня планировала ехать на шахту. Она часто рассказывала мне о своей работе. На этот раз она должна была снять показания  приборов.  При разработке кимберлитовой трубки  происходят перепады температур, просачивание  высокоминерализованных агрессивных подземных вод, да и многое другое, что нуждалось в постоянном мониторинге. Этим и занимались сотрудники её лаборатории.  Конечно, не женское дело лазить по подземным лабиринтам на полукилометровой глубине. Но если так говорить, то вообще горнорудное дело не для слабого пола.  Правда, никто не знает, что будет, если всех женщин убрать из карьеров,  фабрик, шахт и  институтов.

С годами отец стал использовал «Ниву» только для поездок в тайгу и к родственникам. Машину отдал мне, и я на верном драндулете гонял по городу и на работу.  В этот раз я отвез Нину на шахту, поцеловал её в щечку, развернулся и поехал на фабрику. 

О том, что на шахте авария, я случайно услышал после обеда от начальника фабрики. В связи с запуском нового агрегата он, как всегда, собрал для краткого инструктажа всех начальников цехов. Но начал он не с агрегата, а с того, что только что ему позвонили из  управления и сказали, что на шахте крупная авария.  Там началась эвакуация шахтёров.

В голове вспыхнуло: «Нина!» Одновременно раздался вопрос начальника: «Юрий, твоя  Нина сегодня там?»  Я кивнул головой и бросился к выходу. Мирный, несмотря на то, что был городом с девятиэтажками и  аэропортом, в отношениях между  людьми оставался  деревней.  И то, что жена моя Нина  бывает в шахте, знали все.

Когда я подлетел к копру, возвышавшемуся над всем окружающим, всё свободное парковочное пространство было забито машинами. Это были «Уралы» из горноспасательного отряда, пожарные машины и «буханки» скорой помощи. На свободных местах   приткнулись частные автомашины.

Я бросил «Ниву» на обочине  и побежал к входу в забой.  Некоторые шахтеры были уже на поверхности. Я хватал их за рукава спецовок, тряс и спрашивал, где Нина. Некоторые её даже не знали. Среди шахтеров было много мужиков, приехавших   из Средней Азии, Донбасса и Татарстана. Наконец я увидел знакомое лицо. Это был депутат горсовета Саша Фирсов, он же главный инженер шахты.

- Саша, - крикнул я, - где Нина?

Судя по его измазанному  лицу, он только  поднялся на поверхность.

- Не знаю. Я никого не видел. Я только из шахты. Спускался туда с горноспасателями.

И тут я понял, что он меня не узнаёт.

- Саша, это я, Юра Васильев с фабрики? Где Нина? Что, чёрт побери,  случилось?

Я схватил его за плечи и стал трясти. Сильнее и сильнее. Кто-то обхватил меня сзади за пояс и пытался оттащить. Я вырывался и пытался пробиться к копру. Уже двое или трое держали меня за руки и оттаскивали в сторону. Потом я почувствовал, будто из меня выпустили пар. Я сел на землю и продолжал смотреть на копёр.

- Юра, я тебя узнал, - будто издалека я услышал голос Фирсова. Потом его стало слышно лучше:

- Из шахты вышли последние. Ниже 400-го горизонта всё затоплено. Прорвало  подземную линзу с водой. Мы о ней не знали.

Я вскочил и побежал к копру, мне казалось, что они ничего не знают и надо просто сесть в горную клеть и спуститься за Ниной. У самого копра меня снова схватили, оттащили и посадили на какой-то деревянный поддон. Прошло несколько часов. Начался монтаж насосов для откачки воды из шахты.  Я услышал голос отца:

- Вставай, сынок, это я. Сейчас ничего не сделаешь, пока не откачают воду.

Через три дня из шахты откачали воду. Тело Нины нашли на 421-м горизонте. Все эти дни я был там. Изредка дремал в  припаркованной у обочины машине. Отец, мама, сестра и зять по очереди сидели со мной и уговаривали поехать домой. Помню, я что-то ел и пил и при удобном случае рвался вниз на помощь горноспасателям.  Только через три дня я увидел её лежащей на носилках. С открытыми глазами.

Я плохо помню похороны и  связанные с этим разговоры.  Я перестал чувствовать жажду и голод и не понимал, хочу ли я спать или нет. Жизнь переменилась окончательно и бесповоротно. Она стала неинтересной и какой-то чёрно-белой.

Через некоторое время я снова пошёл на работу. По-моему, начальство поняло,  что в таком состоянии я становлюсь просто опасен в цехе среди работающих агрегатов, высоковольтных проводов, пульповодов и ленточных транспортёров  с потоками зернистой массы.  Вскоре  был издан приказ о моём переводе в контору Рудника, чтобы исполнять обязанности главного обогатителя.  Мне было совершенно всё равно, где и кем работать.  Я молча засел в кабинетике, набитом папками с документами.

 Единственной отдушиной в моей жизни стало общение с племянниками. Я не мог оставаться в нашей с Ниной квартире один и почти каждый вечер приходил к родителям или сестре.  Вскоре я настоял, чтобы Аня с детьми и мужем из своей однокомнатной квартиры переехали в мою двухкомнатную. Я же поселился в их тесной квартирке и, наконец, стал более или менее спокойно спать.

Однажды вечером перед Новым Годом, я пришёл к сестре поужинать. Племянница-пятиклассница подошла ко мне с контурными картами. Занятие это меня увлекло. И хотя задание было раскрасить только Европу, мы плавно перешли к оконтуриванию и оживлению Африки. Не думал тогда, что через какое-то время это увлекательное занятие обретёт для меня другую реальность.

                                                     

«Минейра»

На следующий день в моём кабинетике затрещал телефон.  Звонил Лев Алексеевич, генеральный директор Объединения.

- Юрий Викторович, ты бы не смог зайти ко мне? Есть разговор.

- Буду через пятнадцать минут.

Генерального я уважал. Он работал директором фабрики, когда я ещё ходил в школу. Потом руководил на разных серьезных должностях, пока не возглавил Объединение. Генеральный директор в нашем моногороде была должность не только управленческая и инженерно-техническая, но и хозяйственная, а в последнее время политическая. Службы и подразделения Объединения отвечали в районе почти за всё. От добычи алмазов до  снабжения, медицины, жилищно-коммунального хозяйства и культуры.

Лев Алексеевич также был депутатом мирнинского городского совета. И любая полемика между коммунистами и демократами всегда заканчивалась обращением к нему. Ничего не поделаешь, в основе всех споров в итоге стояли   вопросы финансирования благих пожеланий.  Во время сессий горсовета я с восхищением наблюдал, как этот человек, оставаясь совершенно спокойным и уравновешенным, аргументированно отвечал на разнообразнейшие вопросы. Как правило, его точка зрения всегда успокаивала разгоряченных оппонентов. Генеральный демонстрировал настоящее искусство убеждения, компромисса и логики. Про себя я сравнивал его с Талейраном.

- Как работается, Юрий? – спросил генеральный.

- Спасибо, всё нормально, - ответил я и попытался представить, о чём он может меня спросить. Хотя я и был инженером с приличным опытом работы, но сейчас чувствовал себя как на экзамене.

- Да ладно, расслабься, - улыбнулся он. – Нет желания сменить род деятельности?

- Вы хотите предложить мне должность дворника?

- Ишь ты! Дворником и я бы пошёл. Никаких забот и минимум ответственности. Это мечта! Ну, а тебе предлагаю поработать над проектом «Минейра». Слышал что-нибудь о нём?

- Слышал. Это в Африке?

- В Африке, где живут львы и носороги, и добрый доктор Айболит.

- ….

- Юрий Викторович, я предлагаю тебе работу над проектом «Минейра», который мы собираемся реализовать в одной из провинций Анголы, - уже серьёзно закончил Генеральный и поправил очки.

Я вспомнил, как вчера, высунув язык, племянница старательно закрашивала на карте территорию Анголы в зелёный цвет.

С одной стороны в родном городке меня уже ничего не держало. Наоборот, всё напоминало о Нине. С другой, за границей я нигде не работал. Наверное, в последнее время я подсознательно ждал подобного предложения, поэтому ответил:

- Я согласен, когда приступать?

 Лев Алексеевич снял очки, положил их на стол и сказал:

- Юрий, я знаю твою ситуацию. Тебе давно пора сменить обстановку. В ближайшее время придётся разруливать вопросы ангольского Рудника здесь, но потом нужно будет ехать туда. Так что сейчас передавай свои дела, потом иди оформляться в отдел кадров. А после Нового года выходи на новую работу.

Когда я вышел из кабинета, внутренний голос сварливо забубнил: «А чего же не спросил, в чём работёнка-то заключается? Про зарплату тоже не спросил. С кем работать придётся? Когда в Африку поедешь?»  Голос ещё что-то нудил, но я шёл по морозной улице и мне было жарко.

Вскоре я стал понемногу узнавать о «Минейре».

Еще в восьмидесятых велись переговоры с правительством Анголы об участии Объединения в освоении кимберлитового месторождения «Минейра» (рудник - португ). Там не первый год шла гражданская война между МПЛА (народным движением за освобождение Анголы), УНИТА (ангольской центристской политической партией) и ФНЛА (армией национального спасения Анголы).

В своё время руководители этих движений дружно радовались избавлению страны от португальских колонизаторов. Однако они искренне считали, что только лично каждый из них должен вести народ к светлому будущему. Мирная дискуссия не получилась, и «отцы народа» взялись за оружие. Поскольку МПЛА провозгласила, что ей близка марксистская идеология, то она получила поддержку СССР и Кубы.  И, как это было всегда, УНИТУ и ФНЛА стали вооружать американцы.

Во время очередного шаткого перемирия начались переговоры Объединения с ангольской алмазодобывающей компанией «Эндиама». Переговоры зашли настолько далеко, что мирнинскому институту были поручены разработка и технико-экономическое   обоснование (ТЭО)  проекта нового горнорудного предприятия.

Через какое-то время ТЭО и Контракт были готовы. Группа специалистов Объединения вылетела в Анголу. Однако в африканской стране стали происходить серьезные изменения в законодательстве, касающиеся экономики. Нашим вместо статуса подрядной организации предложили создать с «Эндиамой» совместное предприятие. Это было интересно и по-современному. Мы становились равноправными акционерами и в будущем получали значительную прибыль от совместной добычи алмазов. Но для этого разработанные с таким старанием документы нужно было в корне переделывать. В соответствии с новой реальностью.

Третьим акционером стала бразильская компания «Одебрешт». Фирма имела богатый опыт работы в Анголе. Она должна была обеспечить решение административных проблем, с которыми мы в чужой стране вряд ли справились бы. В «Одебреште» от директора и, естественно, до последнего водителя все говорили на португальском. Наши, на первых порах, без знания языка находились в положении жюльверновского Паганеля.

От Санкт-Петербурга до Луанды алмазодобывающую фабрику планировалось доставить теплоходом. Потом в Сауримо, вблизи которого находилась кимберлитовая  трубка, - авиацией. И это на территории, где под каждым баобабом вокруг взлётно-посадочной полосы  могли сидеть боевики со стингерами. Джунгли же вокруг «Минейры» были наводнены вооруженными  гаримпейрос ( дикими старателями) и повстанцами УНИТА.

Это еще не всё.  Наряду с вопросами безопасности необходимо было выправлять визы, налаживать отношения с таможней при поставке технических грузов, организовать наём местных ИТР и рабочих. Нужно  организовать проживание и питание специалистов Объединения. Было смутное представление и о том, как во время гражданской войны обеспечивать безопасность геолого-изыскательских работ и строительства фабрики.

Будущее показало, что ребята из «Одебрешта» худо или бедно с этим справились.

 Новые ТЭО и Контракт с ангольцами уже составили каркас проекта. И теперь каждый раздел его надо было наполнить заказами, договорами, лицензиями и межправительственными соглашениями.

Этим я и начал заниматься в Мирном сразу после Нового года. Завел  на каждую из многочисленных подрядных организаций папки, в которых находились заказы на оборудование и график исполнения. Часами общался по межгороду с производителями обогатительного оборудования и агрегатов. Обговаривал технические условия и логистику поставок. Постепенно я стал жить заботами далекого африканского рудника. Дома, в однушке сестры, меня никто не ждал, поэтому уходил я с работы, как правило, в десятом часу вечера. За день   уставал и отсутствие Нины  не ощущалось так остро. Как ни странно, я начал по ночам спать. Вставал около семи и уже   в восемь сидел в кабинете.

Ко всему прочему добавились  командировки в разные уголки страны и в ближнее зарубежье на предприятия, где «ковалось железо» для будущей фабрики. Каждый раз, взирая из иллюминатора самолёта на очередной  аэропорт, я в душе благодарил Льва Алексеевича за то, что он выдернул меня из самовольного заточения последних месяцев. Поездки и перелеты, общение с людьми занимало основное время, и мне стало не так невыносимо жить.

Год пролетел быстро. Вокруг всё тоже двигалось и изменялось. Объединение вошло в состав учрежденной акционерной Компании. Возникали новые отделы и подразделения, но для меня пока всё было по- прежнему. Мой Генеральный директор стал первым вице-президентом Компании. Президент же сидел в Москве.

 Часто свободными вечерами я бывал у сестры, в нашей старой с Ниной квартире. Никогда не думал, что мне будет так интересно возиться с племянниками, Димой и Дашей.

Как-то Даша сказала:

- А мы с классом ходили на экскурсию в музей Компании, и нам  показали фотографии джунглей, где будет строиться твоя фабрика.

- Юра, а ведь тебя там может лев укусить, - жизнерадостно вставил семилетний Димка.

- Я буду осторожно там ходить, не бойся.

Сестра не  говорила ничего, но я видел, что она с тревогой думает о моей возможной поездке в Африку.

- Юра, так вот, нам в музее показали большие алмазы. Сказали, что они не настоящие, а сделаны из хрусталя. Называются стразы. Настоящие лежат где-то в хранилище. И еще сказали, что каждый такой алмаз имеет своё название. В общем, ему дают имя какого-нибудь знаменитого человека или события.

- Ну, и какой ты видела самый большой?

 - Он называется имени двадцать шестого съезда КПСС. Сказали, что алмаз весит 342 с половиной карата. А добыли его на нашей трубке «Мир».  Вдруг и на вашей «Минейре» такие же найдутся?

- Он, наверное, очень дорогой, - добавил Димка. – Тебя долго не будет?

Я сгреб деток в охапку и вдохнул родной запах их головок.

- Ребята, во-первых, я буду всё время вам звонить. Во-вторых, сфотографирую всё самое интересное, что увижу в Африке.  И если там вдруг попадётся большой алмаз, который местные назовут именным, я постараюсь сделать его фотку.

Март в Мирном солнечный и голубой. Месяц, в котором я познакомился с Ниной.   В выходные с немалыми усилиями я завёл нашу «Ниву» и поставил её на ночь в гараж отдела милиции по охране объектов алмазодобывающей промышленности, который приткнулся рядом с фабрикой. Пришлось об этом попросить главного  милиционера Егора Филипповича. Утром я завёл машину и поехал на Верхний посёлок, где находилось городское кладбище. Захватил лопату и веник. Могилку Нины, как и всё кладбище, основательно занесло снегом.  Пришлось около часа помахать лопатой, чтобы расчистить дорожку и памятник с прямоугольной клумбой. С портрета она смотрела на меня с легкой улыбкой. Как тогда на горнолыжной базе.

Потом я поехал в Алмазную Долину и немного побродил среди толпы лыжников. Вернулся в город и долго колесил по улицам. Через день я улетал.

 В Москве предстояло «зависнуть» в офисе Компании, потому как теперь вся документация и переписка по Проекту стекались туда.  Но главное, необходимо было оформить и отправить в Анголу пионерную группу специалистов по инженерной геологии, геофизике, топографии и бурению. Это были наши мирнинские мужики, которые согласились поработать на «Минейре». Спустя несколько недель, вслед за ними вылетала вторая группа  инженеров по строительному, транспортному и горному оборудованию. Вместе с ними отправлялся и я.

Основной нашей задачей было проведение изысканий и привязка строительных площадок фабрики, электроподстанции, ремонтных мастерских, подъездных путей, хвостохранилища и вообще всей инфраструктуры Проекта к местности.

После морозного Мирного и пронизывающего мартовского ветерка в Москве аэропорт Луанды прямо на трапе жарко дохнул в лицо. Я почувствовал десятки новых запахов и не мог определить, что они напоминают. То ли лес, то ли море, то ли сладковатый аромат каких-то плодов.

Нас встречал директор совместного горнодобывающего Общества. Юрий Петрович уже год жил в Луанде и в машине рассказал нам о дальнейших планах. Они были просты. Сначала предстояла небольшая акклиматизация. Потом разбираемся с командировочными документами и другими бумагами, проходим небольшой медицинский осмотр и через несколько дней вылетаем в Сауримо.

 Говорят, каждый человек проживает несколько разных жизней.  Прибыв в Анголу, я почувствовал, что и в моей наступил новый этап.  В Сауримо мы летели на небольшом двухмоторном самолёте. Встречали представители «Одебрешта», они же  отвезли нас к новому месту жительства, которое красиво называлось  вилла Анжелики.  По сути, это был небольшой коттеджный посёлок, огороженный кирпичным забором. Нас разместили в  обшарпанном доме рядом с кухней. Откуда-то слышался стук бензинового генератора. Кроме света, в доме были канализация и душ, правда, холодный. Ребята, вылетевшие  неделей раньше, уже обжились в посёлке и выглядели довольно веселыми. Здесь было прохладнее, чем в Луанде. Нас постоянно будут охранять шесть человек из бразильского спецназа (сигуранца) и взвод ангольских солдат во главе с полковником Лакрау.

Проснулся я от пения петухов, и мне показалось, что я в деревне у бабушки. Потом зазвонил колокол на костеле, который накануне мы видели по пути. Все это создавало мирную рабочую атмосферу.

Уже через неделю я лазил с солдатами по заросшим лианами и экзотическими кустарниками маршрутам.  Прорубая просеку, я представлял на ней будущие корпуса. Честно говоря, это была та работа, о которой я мечтал, дрейфуя больше года в бумажном море. В голову стала закрадываться вольтерьянская мысль – остаться здесь. Конечно, кто-то должен в Москве контролировать поставки оборудования, оформлять лицензии, «окучивать» для продвижения дела больших и маленьких чиновников.  Но каким же это казалось далёким  здесь, в джунглях…

И все-таки через три месяца я вернулся в Москву и вплотную занялся получением лицензии Центрального банка на вывоз товарного кредита.

Руководство Компании приняло решение предоставить горнорудному Обществу (ГРО) «Минейра» кредит в размере 57 миллионов долларов. Семнадцать миллионов из них предназначались для закупки оборудования и металлических конструкций фабрики. Организацией этого я и занимался.

 Вскоре, как это бывает при реализации крупных проектов, остро встала проблема нехватки средств. После долгих подсчетов и согласований выяснилось, что нужно еще 25 миллионов долларов. Доли учредителей в совместном горнорудном Обществе распределялись так: у Компании - 40 процентов, «Эндиамы» - 40, «Одебрешта» - 20. До сих пор российские предприятия, будь они акционерные или государственные, не имели опыта совместной деятельности с иностранными партнерами. Я подозреваю, что   руководство   Компании   весьма смутно представляло себе выгоду доходов от имеющихся акций. На всех уровнях звучали лишь тревожные рассуждения: «Вернут ли кредит вообще?» 

Кстати, он был полностью возвращен с процентами через два года.

Если бы Компания выкупила у партнеров акции на необходимые 25 миллионов долларов, то сразу бы стала обладателем контрольного пакета.  Однако заниматься этим не захотели. Причину назвать трудно. Скорее всего, наши  с «крестьянской» осмотрительностью побоялись отдавать деньги куда-то в Африку. А ведь обладатель контрольного пакета акций «Минейры» мог в разы повысить свою прибыль от реализации алмазов. Помимо этого, возникала возможность реально управлять продажами драгоценного сырья, финансами и кадрами горно-обогатительного Общества. При таком раскладе оборудование, запасные части и строительные материалы для фабрики на долгую перспективу могли бы приобретаться не где-нибудь, а в России. Вместо этого «капитаны»  Компании приняли решение о привлечении средств  частных инвесторов. Был объявлен тендер, и одна израильская фирма предоставила наиболее выгодные условия.  Она приобрела за 25 миллионов долларов 18 процентов акций ГРО «Минейра». Теперь у Компании и «Эндиамы» оставалось по 32,8 процента, а у «Одебрешта» - 16, 4.

Проблема решилась просто, а простота, как известно, хуже воровства.

Через несколько лет наш бывший соотечественник, а ныне владелец этой израильской компании, перепродал акции «Минейры» китайскому миллиардеру в двадцать раз дороже.

Вернувшись после своей первой командировки в Анголу, я сразу с головой окунулся в работу. Много времени уходило на необходимость обивать пороги кабинетов в Госкомимуществе,  министерствах иностранных дел, экономики, финансов, других бюрократических конторах, собирая подписи для разрешения вывоза оборудования фабрики в Анголу. Была середина девяностых.  Люди в этих учреждениях откровенно ничего не желали делать и всем своим видом давали знать, что и пальцем не пошевелят без личного интереса.

Особенно обнаглели ребята из ведомства, возглавляемого рыжим «любимцем народа». Начальник одного из подразделений поставил условие, чтобы за его «добро», точнее подпись,  Компания передала аффилированной ему фирме комплекс зданий в столице одной из европейских стран.  В других кабинетах вели себя попроще, однако без подарочного набора виски с тобой никто не хотел разговаривать.

Мне удалось на неделю вырваться в Мирный к своим.  Но краткосрочная побывка быстро закончилась.

В администрации Компании начались какие-то непонятные процессы. Отправлялись на пенсию или просто увольнялись выходцы из Мирного – заслуженные и опытнейшие специалисты. На их место приходили ребята московского разлива, которые вели себя уверенно и безграмотно. Заинтересованность нашим Проектом угасала, а меня на самом высоком уровне стали спрашивать, чем я занимаюсь.

Однажды, проснувшись в постылой московской гостинице, я понял, что с меня хватит. Сел за стол и написал на имя президента Компании заявление об увольнении. Только после этого пошёл в душ. Нельзя сказать, что поступок этот был спонтанным.  Перед моим отъездом из Луанды генеральный директор горно-обогатительного Общества на прощание сказал: «Если надоест в Москве протирать штаны, давай сразу к нам. Заявление на работу от тебя приму по факсу».

И вот я снова в Луанде. Всё здесь было знакомым и понятным, хотя в отличие от Казачьего переулка, где находится московский офис Компании, вокруг говорили не на русском, а на португальском.  

В начале сентября мы ожидали теплоход с пятью тысячами тонн груза – столько весила наша фабрика. Больше года я вплотную работал с Санкт-петербургской инженерной фирмой.   «Лотта», так она называлась, принимала поступающее из регионов оборудование, комплектовала его и загружала на судно. Поскольку ответственным за всё это «железо» был я, так как собирал его по всей стране, то мне и положено было встречать морской корабль, обогнувший Европу и половину Африки.

Бои между правительственными войсками и УНИТА возобновились с новой силой.  От Луанды война шла относительно далеко, а вот в Сауримо активно постреливали. Но самыми неприятными были сообщения, что там усилились обстрелы самолетов из переносных зенитно-ракетных комплексов. Несколько дней назад был сбит двухмоторный   Бичкрафт с семью американскими туристами, которые хотели посетить алмазную трубку.

Мы разработали целую логистическую схему переброски оборудования. Пришедшее из Санкт-Петербурга морское судно прошло таможенный досмотр, и его сразу же начали разгружать. Портовые краны ставили многотонные конструкции на прицепы – тралы, которые тягачи отвозили в аэропорт Луанды.  Там, на специально выделенной площадке, названной промежуточным складом, оборудование размещалось в строгом порядке.  Склад этот находился рядом со стоянкой, где парковались военно-транспортные ИЛ-76.   Размеры конструкций и агрегатов, а также их вес   учитывались заранее.  Поэтому порядок загрузки строго зависел от номенклатуры груза. Нередко тягачи сразу подруливали к откинутым трапам-рампам, и металлоконструкции сходу ныряли в недра транспортников. И здесь нужен был глаз да глаз. Я эту работу не мог доверить никому.

По расчётам «Илюшины» должны были сделать 100 рейсов. На каждый уходило от полутора до двух часов, в зависимости от метеоусловий и военной обстановки. Я сопровождал самолёты с первого дня, потому как разгрузка и складирование проходили, на первых порах, тоже под моим контролем. И все-таки первый полёт заставил поволноваться.

Командир предупредил, что в районе взлетно-посадочной полосы  Сауримо активизировались боевики с ПЗРКа.   И это несмотря на то, что в течение двух недель правительственные армейские подразделения прочёсывали окрестные джунгли. Американцы оснастили боевиков Савимби (вождя УНИТА) стингерами и теперь с интересом наблюдали за своими военными играми.

Самолёт пошёл на снижение, и в иллюминатор я увидел, как у нас из-под крыла вырвался целый фейерверк. То же самое отстреливалось с левого борта и прямо по курсу транспортника.  Инфракрасные тепловые ловушки должны были притянуть к себе возможную ракету, выпущенную из переносной ракетной системы. Самолет сделал несколько отвлекающих виражей и по низкой глиссаде пошёл на посадку.

Открывается рампа, разгрузка, взлет. В день два рейса. И так в течение двух с лишним месяцев.

Вероятно, судьба моя в то время была жить на два дома. В Луанде это был городок иностранных специалистов, в Сауримо - вилла Анжелика.

Даже в разгар транспортной экспедиции, когда, казалось бы, все финансовые и логистические вопросы  утрясены, нет – нет да и раздавались голоса о нецелесообразности Проекта.  Строительство «Минейры» проходило в условиях жёстких информационных атак со стороны южноафриканского «Де Бирса». Да и не удивительно. Прямо из-под носа самой большой алмазодобывающей компании мира российские конкуренты «увели» одно из крупнейших современных месторождений.  Дебирсовцы как могли тормозили начало освоения «Минейры». Одним из главных аргументов было заявление, что российская Компания в своём технико-экономическом обосновании заложила завышенные данные по содержанию и средней цене карата алмазов в месторождении.  В конкурентной борьбе «Де Бирс» даже предоставил ангольцам пакет проектных документов со своими расчётами.

Специалисты южноафриканской алмазодобывающей компании, якобы с экскурсионными целями, несколько раз прилетали на «Минейру» и наблюдали за нашей работой.  Нам повезло, что в тот роковой день сбитый американский Бичкрафт вёз на своём борту не представителей «Де Бирса», а компанию скучающих богачей. Представляю, какой бы поднялся шум и гам, если бы погибли наши конкуренты.

Вокруг «Минейры», находящейся в сорока километрах от Сауримо, ангольским правительством были созданы несколько рубежей обороны. Все наши передвижения осуществлялись в сопровождении вооруженной охраны. Долгие годы гражданской войны наложили отпечаток на мирную жизнь. Это проявлялось во всём.  Как-то, подъезжая после рабочего дня домой, я обратил внимание на маленького, лет пяти, чумазого мальчишку. На веревочке он тащил по пыльной дороге какую-то железяку. Приглядевшись, я понял, что это был грязный и ржавый автомат Калашникова. Мальчонка волочил за ремень автомат и с удивлением посмотрел на бородатого иностранца, пялившегося на него из окна джипа. По вечерам же начиналась «дискотека». Над Сауримо, основательно разрушенным, поздним вечером начиналась стрельба практически из всех видов оружия. Канонада раздавалась до утра. В первую же ночь нам сказали, что это не боевые действия, а простое развлечение жизнерадостных вооруженных горожан.

В этот приезд город понравился мне больше. Медленно, но неуклонно он отстраивался. На улицах стало меньше мусора.  В центре в большинстве домов уже были вставлены окна.  Кругом копошились строители, которые ремонтировали пострадавшие здания. В свободное время мы гуляли по городу и чувствовали к себе довольно доброжелательное отношение. Единственное, о чём нас предупредили, - не болтать лишнего на русском языке. Оказывается, некоторые ангольцы понимают его, потому как учились в России.

Пока я воевал в Москве с чиновниками, мои товарищи успели проделать большую работу. Был разработан подробный, так называемый мобилизационный, план размещения объектов на территории.

Утром выезд на работу напоминал военную операцию. Из виллы Анжелики выдвигалась кавалькада из четырёх машин. Это надо было видеть!  В первой восседал полковник Лакрау со своими солдатами.  Во второй - двое бразильцев из сигуранцы, нас трое плюс ангольский геолог Бонифаций.   Также в кузове нашего трака размещались ещё пятеро солдат. Бонифаций - симпатичный, доброжелательный парень.  Он учился в России и даже привез оттуда жену. Третья машина укомплектована как наша. В  четвёртой - только солдаты и спецназовцы. Охрана превосходила нас по численности в три с лишним раза. Все вооружены автоматами, пулемётами и гранатомётами.

Дорога асфальтированная, но впереди был разбитый мост через реку Шикапу.  Его приходилось объезжать и делать крюк в шестнадцать километров.  Такая процессия передвигалась туда и обратно дважды в сутки.

На «Минейре» Общество заканчивало строительство взлетно-посадочной полосы. На самом месторождении планировалось построить из щитовых домиков поселок для строителей, геологов и эксплуатационников фабрики.

Кругом расстилалась классическая саванна с высокой травой, зонтичными акациями и другими незнакомыми деревьями.  Еще немного и открывался вид на трубку. Она представляла собой огромную котловину более километра в поперечнике.  В ней копошилась масса людей.  Говорили, в иные дни их количество достигает семи тысяч человек. Здесь их называли гаримпейрос. Снизу доносился шум от лопат и кирок.  Полуголые африканцы долбили, копали и промывали породу. У многих за спинами были перекинуты автоматы, такие же ржавые, какой я видел у сауримского гавроша.

Якутскими геологами на этом самом месте были установлены запасы в 190 миллионов тонн алмазосодержащей руды, из которой может быть извлечено до 125 миллионов карат драгоценных камней стоимостью около восьми миллиардов долларов. Гаримпейрос этого не знали. Но чувствовалось, что от иностранных ребят, лазивших здесь с теодолитами, нивелирами и маркшейдерскими рейками, они ничего хорошего не ждали.

Подземные ходы, которые гаримпейрос выкапывали, чтобы добраться до пластов алмазной породы, были без креплений. Инженер из местных рассказывал, что эти кротовые норы часто обрушивались и засыпали людей. Но никого это не останавливало и, главное, не волновало. Меня на первых порах поразило, что здесь же стояли перекупщики с пачками денег, которые  на месте рассчитывались с работягами за драгоценные камушки. Лакрау нам рассказывал, что у абсолютного большинства гаримпейрос удачи не бывает. Добытого им хватает только на жизнь.

Как и год назад, я ощущал на себе вопросительные  взгляды  африканцев.  Что же, им было о чем волноваться. Пройдёт еще немного времени, и солдаты вытурят их из котлована. Но пока, чтобы не накалять обстановку, и они, и мы делали вид, что каждый поглощен своими заботами.

Как-то утром нам объявили, что мы никуда не едем. Оказывается, разминируют мост, по которому мы до этого много раз проезжали. Все, кроме нас, давно знали, что этот мост заминирован. С тех пор как здесь проходили боевые действия.  Фронт отодвинулся, но мост разминировать не стали. Из взрывных устройств вывернули только детонаторы. А чего напрягаться, вдруг противник вернётся?  Но вот в нашем горнорудном Обществе появился новый начальник службы безопасности.  Раньше, говорят, он служил в разведывательном управлении генштаба ангольской армии. Офицер потребовал незамедлительно разминировать мост. В противном случае служба безопасности Общества накладывает запрет на все работы. Аргумент был убедительный. По мосту вот-вот начнут из аэропорта возить огромные металлические конструкции. Весьма дорогие. До этого жизнь сотен людей, шмыгающих по мосту туда и обратно, в расчёт не принимали. На сей раз победила экономика.

Доставка оборудования шла строго по графику. В этом нашим пилотам не откажешь. Первый рейс из Луанды вылетал в пять утра. Возвращался и снова уходил на Сауримо уже после обеда. На утренний рейс самолёт загружался с вечера. Два раза в день сорок тонн металлоконструкций взмывали в выцветшее африканское небо и летели в сторону одного из богатейших в мире месторождений алмазов.

Но воскресенье и в Африке воскресенье. Я встал позже обычного и решил сходить посмотреть службу в католическом костёле, чей колокол будил по утрам. Храм был очень красивый и нарядный. Ангольцы очень набожный народ и, когда служба закончилась, люди еще долго не покидали божью обитель. Особенно мне понравился хор девочек в белых платьях. Неожиданно я вспомнил Нину, и мне показалась, что она стоит рядом в костёле. Я повернул голову, но никого не было. И все-таки её присутствие я ощущал. В последние месяцы я, к своему стыду, редко возвращался мыслями к ней. «Аве Мария…» - старательно выводили чернокожие девочки и я, не понимая ни слова, растворялся в  мелодии. Нина была рядом. Ничего, что я её не видел. Я до мельчайших подробностей помнил её лицо, руки, глаза, волосы, но не знал, как она относится к тому,  что   я так далеко улетел от неё.  В голове моей  наступили покой и равновесие. «Прости меня», - вдруг вырвалось у меня. «Всё будет хорошо», - прошелестело в ответ.

Я вышел из костёла и побрёл домой.  Несмотря на последствия гражданской войны, справа и слева раскинулись красивые, не поврежденные пулями и снарядами виллы. За их заборами виднелись усыпанные плодами апельсиновые, вишнёвые, кокосовые деревья. Рядом ютились глинобитные домики, возле которых росли по несколько кустов кукурузы и маниоки. Вспомнил, как в Мирном на даче мы Ниной обихаживали помидоры и огурцы в нашей тепличке. А один раз там же у нас вырос маленький арбузик. После костёла, где   я поговорил с Ниной, мне стало спокойно. И какая-то болезненная щепка, привычно колющая в сердце при воспоминании о жене, исчезла.

Первым малярией заболел руководитель наших геологов Фёдор. Вечером он жаловался на ломоту в теле. Утром же температура у него поднялась до 38 градусов.  Командир бразильских спецназовцев повёз его в городской госпиталь, а мы отправились в котлован.

Дни стояли хорошие, без дождей.  Размечая территорию, приходилось продираться через высокую траву. Сзади обычно топал солдат с автоматом. Но вскоре такие самостоятельные «прогулки» отменили. Оказывается, окружающая территория густо нашпигована противопехотными минами.

Тысячи километров отделяют меня от постылого московского бытия, от бюрократического болота, где самыми большими неприятностями были лишь мерцавшие в кабинетах министерств и ведомств алчные глаза чиновников. А тут на тебе, пожалуйста, полный набор приключений.  Малярия, мины, угрюмые взоры чернокожих копателей, реальность того, что каждый взлет и посадка самолёта могут стать последними.

Я периодически пытался вести дневник. Вот некоторые записи:

«Вечером, когда вернулись на виллу, увидели, что Феде совсем плохо. Завтра по результатам исследования крови будет принято решение о его госпитализации. А сейчас у бедолаги температура уже под сорок. Лежит он с нами в одной комнате. Ничего не ест, его сильно рвёт.  Командир бразильского спецназа Вентури выдал ему хинин и ещё какое-то лекарство. Становится страшно за мужика. В Мирном мы даже понятия не имели, что такое малярия. Какой-то комарик, букашка противная, а ужас творит. На ночь намазались антикомарином.

Утром принесли анализ Фёдора. Малярия. Его увезли в госпиталь, но через сутки мы его забрали домой. Страшно оставлять его там в чужой обстановке. Даём лекарства сами.»

«Нам выделили бульдозер, чтобы он ехал впереди с опущенным отвалом и детонировал мины. Как-то мне показалось, что мы на долю градуса изменили направление. Я выскочил вперёд и попытался расчистить обзор от травы, заслонившей вбитый маркшейдером колышек. Стал выдергивать её справа и слева от него, потом показал бульдозеристу нужное направление. Отошёл в сторонку. Громадный металлический отвал зацарапал землю в нужном направлении, а на том месте, где я только что гарцевал, раздался хлопок. Как от петарды. Солдат указал пальцем на пороховой дымок и что-то произнёс по-португальски. Бульдозерист высунулся в окно и сквозь рёв двигателя по-русски крикнул: «Мина». Я почувствовал, что колени мои ослабли.  Мгновение назад мог в лучшем случае лишиться ноги, а в худшем… Подошли наши. Постояли, поохали, да и продолжили работу».

«День выдался жаркий, хотя накануне ночью прошёл дождь. К вечеру вернулись на виллу. Там новые неприятности, сгорел генератор. Суп во дворе нам варят на костре, а курицу жарят на решётке.

После ужина моя очередь говорить по Эмерсату – каналу спутниковой связи с Мирным. Каждый имеет право на десятиминутный звонок раз в неделю.  Всегда удивляла отличная слышимость. В прошлый раз я говорил с родителями, в этот набрал номер телефона сестры. Её голос раздавался так чётко, будто она находилась рядом. Дома всё нормально. Дети здоровы и скучают по дядьке. Племяшка сразу спросила, не нашли ли мы ещё большой алмаз. Напомнила, чтобы я его сразу сфотографировал. Племянник Димка поинтересовался, много ли змей на меня нападало? А потом в трубке осталось лишь потрескивание эфира. Как быстро проходят эти минуты».

«Утром я вылетел в Луанду. Под давлением Организации Объединенных Наций в Анголе наступило временное перемирие.  Правительством страны и оппозиционной УНИТА было достигнуто временное соглашение о восстановлении автомобильного сообщения между столицей и центрами провинций. Силами инженерного батальона ООН, присланного в страну из Европы, понемногу были восстановлены мосты и дороги.  До   Сауримо, центра провинции Лунда Сул, уже пробились несколько автомобильных колонн с продовольствием, медицинским оборудованием и прочей гуманитарной помощью.»

«У нас оставалась  наиболее сложная часть логистического проекта – доставка крупногабаритного тяжёлого оборудования. Такие названия как мельница, скруббер-бутара, классификатор неспециалисту мало что говорят. Скажу, что без этих громадин фабрика никогда не заработает. Вождям УНИТА пришлось долго на дипломатическом уровне растолковывать, что наши конструкции не представляют военной опасности. Для решения этой проблемы, ставшей политической, потребовалось даже вмешательство российского посольства.

Накануне в аэропорту Сауримо мы подготовили агрегаты для транспортировки. Большие-то они большие, но всё, сделанное инженерами, разбирается. Мельницы из барабанов превратились в две лунообразные половинки, скруббер-бутара была разделена на два здоровенных цилиндра. Под классификаторы, напоминающие шнеки гигантской мясорубки, выделялось по отдельному автомобильному тралу.

Двое суток шла погрузка на полуприцепы родимых «Уралов». Еще раз проверили надёжность креплений. Первая колонна отправилась в путь, который протянется более чем на тысячу километров. Через неделю тягачи вернутся и повторят маршрут. Я же помахал рукой габаритным огням и поспешил к транспортнику, готовившемуся к вылету.

График поставки металлоконструкций надо было соблюдать неукоснительно. В июле завершалась укладка фундамента. В ноябре планировали начать монтажные работы.»

«По прилёту я поспешил на виллу Анжелики. Мысль о Федоре иголкой сидела в голове.  Войдя в комнату, я увидел его сидящим на кровати. Бледного, исхудавшего, но улыбающегося. Температура у Федора была 38 градусов, но врач из госпиталя сказал, что кризис уже прошёл.

Мы сидели с мужиками на веранде, потягивали баночное пиво и каждый примерял ситуацию на себя. Подхватить заразу можно в любую минуту и не заметить. Инкубационный период у малярии около двух недель. Единственный выход, в виде профилактики, глотать таблетки хинина».

Дневник этот я вёл от случая к случаю, частенько за делами забывая о его существовании.  Позже, перелистывая, обнаружил много интересного.

А жизнь продолжалась. С новыми заботами, проблемами и встречами.

В Сауримо стояло подразделение ООН, так называемых голубых касок. Каково же было наше удивление, когда мы узнали, что командиром батальона у них служит россиянин Витя Сардаров. В один из вечеров этот Витя пришёл к нам и позвал в гости. Их лагерь располагался недалеко от нашего посёлка. Мы взяли водку, пиво и пошли знакомиться. Лагерь «ооновцев» производил приятное впечатление. Аккуратно припаркованы красивые машины с эмблемами ООН, кремовые палатки расположились симметрично, как яйца в упаковке. Территория сияла чистотой.

У Виктора была своя палатка, оборудованная электричеством и телефоном. Парень оказался из Подмосковья. Служил в международных войсках уже три года. Недавно его подразделение дислоцировалось в ЮАР, где происходили беспорядки на этнической почве. В боевых действиях его команда участия на принимала. Однако само их присутствие сдерживало накал противостояния между местной полицией и жителями гетто.

Выпили мы в тот вечер хорошо. Как здорово встретить далеко от родины земляка!  Много интересного рассказал этот парень.  Их батальон периодически выезжал в провинции, где начинались военные столкновения. Они соблюдали приказ максимально избегать применения оружия. Однако это удавалось не всегда.  В подразделении уже имелись потери ранеными.  Виктор рассказал, что в ЮАР было спокойнее, там у населения оружия нет. Здесь иначе. Вооружены даже дети.

Мы рассказывали Виктору о строительстве фабрики и о том, что опасаемся заболеть малярией. Закончилось тем, что я вытащил хомус и начал играть. Через несколько минут края палатки распахнулись, и нас стали разглядывать улыбающиеся лица. Они с удивлением взирали на меня и на хомус, потом пропадали и на их месте появлялись другие.

Засиделись мы допоздна, но расходиться не хотелось. После очередного тоста я подарил хомус Сардарову и научил извлекать из него звуки. Когда мы, наконец, встали, Виктор снял с крючка на брезентовой стенке коричневую шляпу с тремя характерными вмятинами на тулье.

 -Юра, - сказал он, - это тебе на память. Шляпа называется Федора. Полезная штука. Такие носили американские гангстеры и еще, ха-ха, Индиана Джонс.

Я надел шляпу, и она показалась мне очень удобной.

- Пусть шляпа хранит твою голову от дождя, солнца и всего плохого, что может в неё прилететь, - напутствовал он.

К началу ноября в Луанду должна прибыть бригада из якутского предприятия «Востоксантехмонтаж». Около тридцати человек. Надо было их встретить, помочь обжиться на новом месте.

 Не лишним было и подсказать парням несколько иностранных слов.

Из-за незнания португальского языка на первых порах происходило много забавных ситуаций.  На складской площадке в Луанде находился наш отечественный автокран. Дизельный, на гусеничном ходу и с огромнейшей стрелой. Поэтому на сборку его и погрузку на тягач вместе с крановщиком отправились монтажники. С ними, по своим делам, прилетел и я.  За завтраком в ресторанчике наш крановщик Алексей Иванович решил показать класс и попросил по-португальски принести хлеб.  «Па», - произнес он и улыбнулся официантке. Девушка в недоумении замерла и уставилась на Алексея Ивановича.  «Па»,- повторил он с умоляющими нотками. Поскольку к русским в Анголе относились нормально, то старались выполнить любую просьбу. Девушка вышла на крыльцо и кому-то громко крикнула. Вскоре появился садовник с лопатой в руке. Официантка показала на нашего крановщика. Садовник подошёл, облокотил лопату на столик и вышел. Общее недоумение сменилось жизнерадостным смехом. Оказывается, «па» - это лопата, а хлеб - «пау». Для русского эти слова звучат, а тем более произносятся,  одинаково.

Тем временем на кимберлитовой трубке изменилась ситуация. В одно прекрасное утро солдаты оцепили котлован и никого туда не пропускали. Выпускали же копателей за пределы этой территории свободно. Если техническим языком: заработал обратный клапан. Поскольку люди работали семьями, то многие оказались отрезанными от родственников. В яму не давали занести не то, что лопаты, а питьевую воду и продукты. На первых порах это вызвало бурю возмущения. Люди стояли перед оцеплением и потрясали перед солдатами кулаками. Но длящаяся долгие годы гражданская война научила местных быть осторожными. В любой момент военные могли предположить, что им угрожает опасность, и открыть огонь.

Через трое суток котлован опустел.

 Наступил сезон дождей. Всё оборудование, включая большегрузы, было доставлено на рудник без потерь и вовремя. Монтажники, наконец, появились в конце октября. К тому времени на «Минейре» уже построили несколько домиков. Партнёры из «Одебрешта» опять не подвели.

Парни из «Востоктехмонтажа» удивили всех. Они спокойно и организованно обустроились в своём новом жилище, а утром 1 ноября вышли на работу. Для ангольцев и бразильцев такой энергичный старт был удивителен. Ребята познакомились с технической документацией, а затем с нашей помощью изучили складскую площадку с металлоконструкциями. Проверили автокраны. После обеда была уже поднята и закреплена первая колонна - многотонная шестиметровая двутавровая балка. Сотни таких колонн должны в ближайшее время вырасти на фундаментах и стать «скелетом» алмазодобывающей фабрики.

Прошли дожди, вернее, настоящие ливни. Северянам нелегко  привыкнуть к местному климату. Казалось, что кто-то в облаках открывает кран и потоки воды устремляются на землю. Минут через сорок этот поток перекрывают, включают солнце, пение птиц и тому подобное. Вот здесь-то подаренная мне Федора и проявила себя.  Плотная фетровая шляпа, опоясанная вокруг тульи чёрной атласной лентой, не пропускала воду. Не давала она дождю  проникнуть и за шкирку. Когда же появлялось солнце, голову не пекло, и  волосы не притягивали жар. В общем, шляпой я остался доволен и снимал её только вечером после работы.

Якутяне из «Востоктехмонтажа» к концу первой недели полностью освоились на стройке и вошли в свой привычный темп, который местным казался диким. Колонны фабрики усеяли уже весь фундамент. Между ними сразу же собирались и устанавливались огромные мельницы, цилиндрические скуббер – бутары,  классификаторы.  Монтировались трубопроводы, насосы, многочисленные перегрузочные желоба, отсадочные машины, рентгеновские, гидравлические, магнитные, электростатические сепараторы.

Контроль и руководство осуществлял производственно-технический сектор горнорудного Общества.  Помимо меня, в него входили еще семеро специалистов-мирнинцев.  У каждого было своё направление работ, связанных с обогащением, оборудованием, строительством, наладкой электротехнического оборудования, геологией. Дневник свой я давно забросил, да и бриться практически перестал.

 Через полтора месяца, ближе к Новому году, стали вырисовываться второй и третий этажи фабрики. А само сооружение начало походить на огромную этажерку. Только вместо книг и сувениров на ней устанавливались, скручивались, сваривались сотни приборов, транспортёров, металлических переходов, электрических проводов, подъемных механизмов и ещё чёртова уйма приспособлений.

Вскоре директору Общества поступила жалоба от бразильцев. Они не успевали на своих участках подготовить объем работы для наших монтажников. А их вроде бы  шутливое  заявление, что один русский работает как десять бразильцев, вскоре стало реальностью. Они не привыкли к такому темпу и вскоре стали допускать ошибки. Впервые это проявилось на северном участке фабрики. Отвечающие за заливку фундамента партнёры не успели сделать отмостку под бетонными монолитами. Крыши над стройкой ещё не было. Из-за проливных дождей незащищённый фундамент осел. Работы притормозили.

В «Одебреште» к этому отнеслись серьёзно. Прозевавшие укладку отмостки заокеанские специалисты куда-то сразу исчезли. Потом ребята сказали, что их оштрафовали и отправили домой.

С просевшей частью фабрики нужно было что-то делать. Было принято решение в этом месте разобрать фундамент, залить его снова и поставить новые закладные (металлические детали, на которые крепились колонны). Но сначала нужно было демонтировать уже установленные конструкции и оборудование. С этими переделками мы, грубо говоря, колупались около трёх месяцев. Только к февралю «работа над ошибками» была закончена. Какие убытки из-за этого понесло Общество, я не знаю, да и не интересовался. По горло было своих дел.

 Ниже экватора времена года наоборот. Заканчивалось ангольское лето и приближалась зима. В апреле.  Первый месяц сухого сезона - май - выдался солнечным. Из виллы Анжелики мы давно переехали в посёлок рядом с трубкой и жили теперь вместе с монтажниками. Общество всё-таки закончило строительство взлетно-посадочной полосы, и самолёты заходили на посадку  прямо на нашими головами. Точно, как в Мирном.

Уже несколько месяцев мы работали как слаженный механизм и «косяки», типа осевшего фундамента, остались в прошлом. Поэтому выбило из колеи утреннее сообщение руководителя службы безопасности о том, что рабочий день отменяется. Оказалось, что, по данным разведки военных, на «Минейру» из Конго двигаются отряды боевиков. На первых порах никто не знал, что это за люди. По одной информации это были войска УНИТА, которой, вероятно, надоело перемирие. По другой - наступала объединенная армия всех оппозиционеров, конголезцев и взявшихся за оружие обиженных гаримпейрос. Правительство Конго в то время поддерживало проамериканского главаря УНИТА  генерала Жонаша Савимби.

Со стороны только построенной ВПП раздался рёв двигателей, и над нашими головами взлетело звено МИГов. Через минуту ещё одно. Истребители взяли курс на север. К обеду со стороны джунглей послышалась стрельба и отдельные взрывы.

Показался автобус. Это приехали из Сауримо специалисты «Одебрешта». Они сказали, что по дороге обогнали двигавшиеся в нашем направлении автомашины с солдатами и артиллерией.

Война войной, но я всё-таки решил сходить на участок рудоподготовки. Там на днях установили мельницу мокрого самоизмельчения породы. Хотелось еще раз проверить герметичность швов и соединений. Конечно, позже всё это будет испытываться водой, однако у меня уже вошло в привычку с утра осматривать вчерашнюю работу.

Стрельбу и взрывы я услышал почти рядом.  Крыши над фабрикой ещё не было, поэтому особенно впечатлял свист снарядов, пролетающих над головой.  Но у меня создавалась иллюзия какой-то защищённости, наверное, потому, что кругом был металл.

 Через полтора часа я вернулся в посёлок. Около пяти дня ощутил усталость. Ближе к вечеру мне стало холодно. Появился озноб и стала кружиться голова. Я лёг в кровать и накинул одеяло. Потом стало ломить в спине. С грустью начал осознавать, что у меня появились симптомы малярии. Ребята дали градусник, и он показал 39,5.

Я шёл по земляной дороге. С одной стороны был лес, с другой алас, покрытый густой травой. Было очень светло и жарко. Страшно хотелось пить. Я шёл и шёл, потому что знал – там, за поворотом дороги, за лесом должен быть бабушкин дом. Но поворот всё не приближался и мне подумалось, что я никогда не дойду до него. Вдруг на повороте я увидел женскую фигуру. Я ускорил шаг, но ничего не изменилось. Я топтался на месте. «Это меня ждёт Нина», - подумал я. Но потом вспомнил, что Нины нет. Внезапно дорога оборвалась, и я очутился на берегу котлована, где далеко внизу копошились люди с кирками и лопатами. Поднял голову и на другом берегу котлована снова увидел женскую фигуру. Я хотел спуститься вниз, но впереди стояли солдаты с оружием и направляли его на меня. Один из них подошёл и положил мне тяжёлую руку на плечо.

Я открыл глаза, надо мной склонился бородатый мужик. Вскоре я сообразил, что это Денис, наш мирнинский парень, который жил со мною в одной комнате. Он еще раз потрепал меня за плечо и спросил: «Юр, как ты?»

Я хотел ответить, но не смог сказать. В горле пересохло и жгло.  Денис дал мне кружку с водой, и я стал пить. Я даже представить не мог, что вода может быть такой долгожданной и вкусной.

- Ты вчера, как пришёл, сразу отрубился, а потом всю ночь бредил.

- Я что-то говорил?

- Неразборчиво.  Говорил что-то про котлован, а потом по-якутски. Вроде женщину какую-то звал.

Денис мне сказал, что заболел ещё один из монтажников Гена Савушкин. Было принято решение везти нас в Сауримо. Дорога вроде с утра не обстреливалась, поэтому решили выезжать после завтрака, который я не мог взять в рот. В машине, хотя и чувствовал себя хреново, краем глаза следил за дорогой. Навстречу шло много грузовиков с солдатами. К моему удивлению, до Сауримо мы добрались всего за полтора часа. Приехали на старое пристанище – виллу Анжелика.

 Ночь прошла тяжело. Бросало то в жар, то в холод. Утром приехала медсестра и взяла анализ крови. Потом появился помощник директора Общества и сказал, что в посёлке ещё трое заболевших и скоро их тоже привезут сюда.

 На следующее утро я почувствовал себя лучше. Но в ушах шумело и слегка подташнивало. Ощущение было будто после сильного перепоя. Решил побриться и увидел, что лицо изменилось. Кожа обтянула скулы и сильно побледнела. А волосы торчали пучками. Выглядел я как больной бомж.

Днём привезли ещё десяток заболевших.

В госпитале работала русская медсестра Таня. Она приезжала к нам на виллу делать забор крови для анализа на малярию. Таня сказала, что у меня показатель 1000 плазмодиев (малярийных одноклеточных организмов) в микролитре крови, то есть в крохотной такой капле. Не очень хороший показатель, но всё же не самый плохой.  Федор говорил, что у него показатель зашкаливал за 3000.   У Гены в крови тоже обнаружили 1000 единиц этой гадости.

Я вспомнил свой сон в малярийной горячке, и мне вдруг стало тоскливо. Захотелось к бабушке в деревню, где нет малярийных комаров, войны, изнурительной жары и влажности. В деревню, где всё ясно и понятно, где живут тётушка и её муж лесник. Дальше мечты стали шире. А что, если построить рядом с ними свой дом? Купить хорошую машину, прогуливаться по лесу на лошади.  Зимой топить печь, кормить больших собак и слушать по вечерам бабушку. Когда родители привозили нас с сестрёнкой в деревню, мы садились с Аней на бабушкину постель и слушали её.  Она всё время, что-нибудь делая на кухне, рассказывала нам. Обо всём, что было вокруг. Как будто пела олонхо. О том, как мужчины ездят на реку заготавливать лёд для питьевой воды, который потом большими брусками возят домой.  Как женщины зимой по утрам гонят к реке на водопой коров, и как те толкаются вокруг очищенной от наледи лунки. О том, как на островах на Вилюе в августе собирают дикий лук и засаливают его до весны. О том, как охотники кладут в костёр оладьи и задабривают лесного духа Байаная. Бабушка говорила бесконечно, а мы слушали её и одетые засыпали на  ватном одеяле. Как тогда было тепло и уютно!

Через десять дней мы с Геной вернулись на «Минейру». Иногда у обоих наступала слабость и головокружение, но валяться на вилле мы уже не могли.

Нам рассказали, что, пока  мы болели, у северной части котлована были выставлены десяток артиллерийских орудий. Говорят, что грохот пушек раздавался несколько суток. Судя по всему, это сыграло свою роль. Боевиков, пришедших со стороны Конго, отбросили за государственную границу, а в джунглях и саванне солдаты прочёсывали квадрат за квадратом. Иногда мимо посёлка конвоировали группы оборванных и уставших людей. Солдаты из нашей охраны говорили, что это пленные.

Через месяц всё стихло. О близости войны мы не забыли, но как-то перестали о ней думать. Главное, сейчас нужно было разобраться с демонтажом фундамента.

На финальном этапе строительства руководство Общества закупило в Южно-Африканской республике электрические кабели и провода. Это получалось значительно дешевле, чем везти из России. Однако их доставка затягивалась и обстановка на стройке становилась нервозная.

После того, как лапы малярии разжались на моей шее, я начал, как и раньше, совершать деловые поездки в Сауримо. Однажды на утреннем совещании в кабинете технического директора раздался телефонный звонок. Шеф ответил, и лицо его приобрело озадаченное выражение. Он положил трубку и сказал, что звонили из правительственного департамента горных ресурсов.  Просят встретить самолет с какой-то важной персоной, пожелавшей ознакомиться со строительством фабрики. Причём по дороге, чтобы не терять зря времени, нужно кратко ввести гостя в курс дела. Если потребуется, ответить на его вопросы.

- Юра, - техдиректор посмотрел на меня, - ты всё равно собираешься обратно в посёлок. Так что давай сейчас в аэропорт, а потом сопроводишь эту шишку на «Минейру».  Язык у тебя подвешен, вот и будешь по дороге типа гида.  Отвечать будешь только на технические вопросы. О политике ни слова. Да, и сказали, что переводчик не нужен. Наверное, своего привезут.

Ну мне-то что. Через полчаса я был в аэропорту. Первое, что бросилось в глаза, это с десяток автомашин, выстроившихся вдоль полосы. В отдалении от них стояли боевая машина пехоты и здоровенный черный Рендж Ровер.

Вскоре в небе появились две маленькие точки. Они быстро выросли и превратились в МИГи. Через мгновение под крыльями у каждого выстрелили тепловые ловушки.  МИГи низко прошли над ВПП, развернулись и полетели встречным курсом. Снова возникли отвлекающие фейерверки. Потом истребители взмыли вверх, и мы увидели неожиданно появившийся самолётик. В окружении всей этой сверкающей противоракетной гирлянды двухмоторный Cessna 404 аккуратно коснулся колёсиками бетонной полосы, немного пробежал и остановился. Автомашины с солдатами вырулили и встали вокруг самолётика. Рендж Ровер и БМП подъехали к поднятой   двери. С группой встречающих я тоже подошёл к трапу.

Из прямоугольного люка выглянула худенькая девушка, похожая на подростка. Стройная фигурка в белой блузке и джинсах легко сбежала по лесенке.

Рядом со мной стоял ангольский исполнительный директор Общества и на мой вопрос: «Кто это?» -  поднял к небу указательный палец, потом закатил огромные белки глаз вверх. На его лице это выглядело выразительно.

Среди встречающих был мэр Сауримо.  Он поклонился гостье, поцеловал ей руку и пригласил следовать в боевую машину пехоты.  Она удивленно взглянула на БМП, отрицательно покачала головой и направилась к джипу. Начальник охраны легонько подтолкнул меня к этой же машине и по-английски огорченно сказал: «Не захотела, как мы планировали.» Потом добавил: «Джип хоть и бронированный, но БМП надежнее».

Девушка села на заднее сиденье, я же забрался туда с другой стороны. Дверцы ровера с тяжёлым чавканьем захлопнулись. Сразу началось движение. Впереди поехали машины со спецназом, а за нами пристроились отвергнутый броневичок и остальная кавалькада.

- Привет, чувак! Как дела? – сказала она мелодичным голосом с легким акцентом и рассмеялась. Увидев моё вытянутое лицо, продолжила: – Не удивляйся. Я наполовину русская, вот только говорить на этом языке приходится редко. Меня зовут Элиза, а тебя, мне сказали, Юрий. Извини за чувака. Просто это слово я услышала в Лондоне от одного приятеля, русского студента, и оно мне очень понравилось. Такое ёмкое и смешное. Но если тебе не нравится, я не буду тебя так называть.

При ближайшем рассмотрении у неё были весёлые зелёные глаза. Она была очень симпатичная и немного смуглая. И ещё салон наполнился запахом каких-то прекрасных духов. Вот от чего за месяцы в саванне я действительно отвык.

 Наш кортеж ехал со средней скоростью километров восемьдесят.

- Ну, рассказывай.

И я начал. Почему-то с родного Мирного, где рядом с городом стоит такая же фабрика. Она слушала серьёзно и не перебивала. Иногда поднимала на меня свои зелёные глаза. Умная девчонка, знала себе цену. Понимала, что если переспросит, то я точно собьюсь.

Я старался, не углубляясь в технические подробности, рассказать о принципах работы фабрики и о том, что мы успели сделать. Когда начал про этапы технологического процесса и классификацию алмазов, то увидел по её лицу, что говорю о понятных для неё вещах.

- Юра, а что вы успели смонтировать?

- Практически всё, - ответил я и стал перечислять установленные машины и приборы.

Мы приближались к мосту через Шикапу. Слева шумел водопад, на возвышенности виднелось недостроенное португальцами здание гидроэлектростанции. Её сооружение забросили сразу, как только началась гражданская война.

- Говорят, раньше этот мост был заминирован? – спросила Элиза.

- Да, - успел ответить я.

В это мгновение под передним левым колесом раздался взрыв. Машину слегка подбросило и она завалилась налево. По бронированным стёклам и кузову застучали пули. Я рванул ручку двери, и она осталась поднятой. Хотя по звуку замок сработал. В голове мелькнуло, что взрывом повело кузов и от этого дверь заклинило. Откинувшись на колени Элиз, я обеими ногами ударил по зажатой двери, и она распахнулась.

Пулемётный огонь прекратился. Я схватил Элизу за руку и рванулся наружу. Мы выпали на дорогу. Обхватив её за талию, вторым рывком бросился в придорожную канаву напротив. Мы утонули в толстом слое пыли и я, пригнул её голову, навалился сверху. Снова раздалась стрельба и ещё один взрыв. Поднял голову и увидел, что новым взрывом разнесло заднюю часть Рендж Ровера. Там, где мы только что сидели. Возможно, стреляли из гранатомёта. В это время свистнуло, и моя шляпа улетела куда-то назад. Там, где я только что рассказывал Элиз о классификации алмазов, всё горело.

 Как мне потом сказал командир спецназа  Вентури, это была засада на другом берегу речки. Стрельбу, почти одновременно, открыли два гранатомётчика и пулемётчик. Ответным огнём охраны они были уничтожены. А вот уж как они оказались на нашем маршруте, будут теперь разбираться.

 На Элиз, говорят, не было ни царапины. Однако чувствовалось, что она испугалась. Солдаты подбежали почти сразу. Я откатился в сторону. Девушку подхватили и на руках внесли в боевую машину пехоты, которая, перекрыв линию огня, стояла перед нашей канавой. Захлопнулись люки, БМП развернулась и помчалась обратно в Сауримо.

Нападение выбило меня из колеи. Я сидел на своей койке в щитовом домике и тупо пытался заклеить скотчем шляпу.  Тулью моей Федоры украшали входное и выходное пулевые отверстия. Вскоре в домике появились офицеры ангольской контрразведки, которые с помощью переводчика допрашивали меня до глубокой ночи. Читал, что с наружной стороны кольца царя Соломона было написано: «Всё проходит…», а с внутренней – «И это тоже пройдёт». Этим и успокаивался, пока сначала в Сауримо, а потом в Луанде  я снова и снова рассказывал следователям о каждой детали нападения. Наконец, поняв,  что я ничего нового уже не сообщу,  они  оставили меня в покое.

В начале июня, в разгар ангольской зимы, мы стали опробовать работу   механизмов. На фабрике круглые сутки стоял производственный шум. Включались-выключались электромоторы, вращались на холостом ходу агрегаты. Шаг за шагом тестировалась вся цепочка оборудования.

31 июля 1997 года фабрика была запущена! Через девять месяцев после установки первой колонны. По транспортёрам поползла измельчённая кимберлитовая масса и мне снова показалось, что я нахожусь в цехе обогащения мирнинской фабрики. А к обеду из отсека, который пока заменял цех окончательной доводки, нам сообщили о получении первых алмазов. Они были не крупные. Но их количество, в пересчёте на объём переработанной руды, подтверждало прогнозы наших геологов о впечатляющих запасах «Минейры».

На запуск фабрики из Луанды прибыла правительственная делегация. Под открытым небом состоялся митинг, на котором звучали поздравления и взаимные благодарности. Потом всех пригласили на площадку, заставленную праздничными столами. Многие из нас были в рабочей одежде, поэтому на первых порах царила общая скованность. Чернокожие официанты, разносившие шампанское и блюда с деликатесами, в своих смокингах выглядели рядом с нами великолепно. Но вскоре, разглядев на столах более мужские напитки, мы перестали смущаться.

Меня кто-то легонько тронул за локоть. Я оглянулся и увидел женщину с рыжими волосами и очень знакомыми зелёными глазами. С большой натяжкой ей можно было дать чуть за сорок.

-Юрий, здравствуйте, - негромко по-русски сказала она.  Голос её мне тоже кого-то напомнил. – Меня зовут Наталья. Я мать Элизы. Хотела поблагодарить вас за то, что вы спасли мою дочь.

Я молча уставился на неё. Это было неожиданно, и я не знал, что мне ответить.

- Юрий, я давно хотела познакомиться с вами.

- Очень приятно. Ваша дочь похожа на вас.

- Спасибо. Скажите, как бы я смогла отблагодарить вас. Наша семья вам очень обязана.

- Наталья, я в машине действовал автоматически и, честно говоря, ничего не осознавал. Я и сам испугался. Вы мне ничем не обязаны.

- Я русская. В семидесятых в Баку познакомилась с будущим мужем, который там скрывался от преследования старых властей. Элиза тоже родилась в этом городе. Потом она училась в Лондоне. Сейчас очень интересуется алмазодобычей. Кстати, мне сказали, что инженеров-алмазников из Якутии на «Минейре» высоко ценят.

 Потом она посмотрела на меня своими зелёными глазами и спросила:

- У вас есть дети?

- Своих нет. Зато есть племянники, мальчик и девочка.

- Вы часто с ними общаетесь?

- К сожалению, редко. Только когда разговариваю по телефону. Племянник меня про африканских животных спрашивает, а сестричка его всё про  ангольские именные алмазы просит рассказать.

- Дети, они всегда очень любопытные, - как о чём-то своём сказала Наталья. - Спасибо вам ещё раз. Я думаю, что мы еще увидимся.

- До свидания.

Удивительная женщина повернулась и пошла к своей делегации.

- Ну ты олень! – раздалось у меня за спиной. Это был монтажник Костя Говоров. Он стоял рядом и держал в руке бутылку джина.

- Ты хоть знаешь, кто эта тётя? Мог бы у неё мильён попросить.

- Сам ты олень, - ответил я и протянул опустевший бокал.

К первому сентябрю я уже собирался в Мирный. Фабрика запущена, командировка закончена. Но когда я приехал в офис, директор Общества обратился ко мне с конкретным предложением.

- Понимаешь, Юрий Викторович, - сказал он, - нужно подучить местных.  Производство набирает обороты и нужна грамотная бесперебойная эксплуатация.  На первых порах её могут обеспечить только мирнинские. Если что-то выйдет из строя, скажем так, накроется, то без профессионалов технологический цикл полетит ко всем чертям. Нужно здесь ещё с полгодика поработать, пока не подрастёт, так сказать, смена. Многие наши согласились остаться. Я предлагаю и тебе. Недели на раздумья хватит?

Честно говоря, я ожидал чего-то подобного. Рабочих, да и ангольских инженерно-технических работников нужно ещё обучать и контролировать. Хотя в первую минуту сомнения и нахлынули. Родителей, бабушку, сестру и племянников теперь предстоит увидеть только через несколько месяцев. И в этот раз первого сентября Даша и Димка будут без меня. И в Новый год… Правда, есть небольшое утешение: еще полгода буду получать в валюте очень достойную зарплату.  Ну и, конечно же, тоскливо возвращаться в одинокую квартиру, где так же одиноко на стене висит портрет Нины.

Я позвонил в Мирный и всё выложил сестре. Она работала на фабрике в цехе окончательной доводки, поэтому поняла меня сразу. Ей не надо было объяснять, что начинает твориться в цехах во время аварий.  Даже на таком отлаженном производстве, как наша мирнинская фабрика.  Короче, Аня поддержала меня. Переговоры с родителями она взяла на себя.

Один за другим тянулись оставшиеся месяцы на «Минейре». Горно-обогатительный комбинат - это производство, где механизмы постоянно подвергаются агрессивному воздействию породы. В руде содержится до пяти процентов минералов тяжёлой фракции, увеличивающей износ металла. В процессе обогащения появляется всё больше твёрдых гранатов, пиропов, цирконов и других минералов. Так называемых алюмосиликатов.  Они действуют как наждак, убивающий оборудование. Надо всегда быть готовым к аварийной ситуации. Предвидеть её и предотвратить.

К  декабрю фабрика стала стабильно выдавать ожидаемое количество драгоценного сырья. Были сбои, но аварии быстро купировались. Ангольские рабочие и инженерно-технические работники всё увереннее справлялись с работой. Не зря весь предыдущий год они трудились с нами на строительстве и запуске фабрики. Главное, нам удалось обучить большое количество местных ребят, которые позже пополнили ремонтно-механическую службу.

Месторождение оправдывало прогнозы наших геологов. В основной массе драгоценного сырья стали попадаться крупные высококачественные алмазы.  В канун Нового года из цеха окончательной доводки сообщили, что получили кристалл чистой воды весом 75 карат.

В начале марта я отправлялся в аэропорт. Вспомнился вчерашний приём на роскошной вилле у родителей Элизы. Я познакомился с её женихом и отцом.  Оказывается, Элиза активно занимается бизнесом и является   топ- менеджером в нескольких крупных компаниях. Вместе с будущим мужем она собирается участвовать в торговле алмазным сырьем.

Я стоял со своим бокалом шампанского, а Элиз с горящими глазами стала говорить о нашей поездке на «Минейру».  Надо отдать должное, рассказывать она умела. Наше приключение на мосту над Шикапой превратилось в настоящий голливудский сюжет.

На прощание мне вручили большой белый пакет с государственным гербом страны.

Самолет взял курс на Шереметьево. Я положил свою Федору на полку, заказал у стюардессы виски и подумал о том, как быстро пролетели эти четыре года. Четыре года с тех пор, как я услышал о «Минейре». Потом стал перебирать содержимое пакета. Там находилось благодарственное письмо от родителей Элизы и статья обо мне в центральной газете страны «Agora». Здесь же была большая цветная фотография прозрачного совершенного октаэдра. Свидетельство из того же пакета гласило, что данный алмаз именной и добыт 31 декабря 1996 года. Ему присвоено название «Инженер Юрий Васильев».

 Теперь я понял, что первое я покажу своим племянникам.

 

  Кровавые алмазы

  По приезду в Мирный я зашёл в Рудник, и в отделе кадров мне предложили поработать начальником цеха. Ну, а чего не поработать, если здесь я знаю каждый болт.  В кадрах я сказал, что беру до лета тайм-аут.

 Родители немного постарели, зато племянники вытянулись как тепличные огурчики.  Дмитрию я привёз мобильный телефон, а Даше глянцевый альбом с изображениями крупных алмазов.

 Снимок именного алмаза «Инженер Юрий Васильев» произвёл впечатление не только на любимую племянницу, но и на весь город. Через несколько дней после моего приезда в «Мирнинском рабочем» появилась статья на эту тему. Знакомые, друзья и даже малознакомые люди приглашали в гости.  И если бы я не притормозил, то не знаю, чем бы закончились многочисленные застолья. Помогала отговорка, что пить мне нельзя, так как после малярии пострадала печень.

Прошла неделя, и в однокомнатной квартирке мне снова стало невыносимо. Я захотел к бабушке. Целый день мы с отцом пытались оживить замёрзшую после зимы,  Ниву.  Когда она, наконец, завелась, я перегнал её  в тёплый гараж к однокласснику, а с утра двинул в деревню.

В  Кюндяе в конце марта было холодно. Днём ещё ничего, а ночью на градуснике под тридцать мороза. И всё-таки под мартовским солнышком посидеть хочется. Мы с бабушкой устроились на её скамейке. Я закончил свой рассказ про «Минейру». Она молчала.  Да я и не ждал скорого ответа. Просто смотрел на привязанную к крыльцу дядюшкину лошадку, запряженную в сани, на воробьёв, которые прыгают и чирикают вокруг кучи навоза, на лиственничный жёлтый дядюшкин дом, с крыши которого уже началась капель.  Смотрел и вспоминал «Март» Левитана. Это картину я помнил ещё со времён студенческих походов в Третьяковку. Тогда   я купил сувенир – маленький, с ладонь, холстик, водружённый на крохотный  мольберт. Картинка мне напомнила дядин дом.  Потом я везде возил её с собой. Слава богу, места в чемодане она не занимала.  На каких только гостиничных тумбочках не стоял этот мольбертик, пока надолго не осел у моей койки в домике на «Минейре». Иногда картинка попадала на глаза ангольским ребятам. Они с удивлением разглядывали снег, березки и спрашивали, показывая на сани: «Что это такое?»

- Бедный мальчик, - сказала бабушка, - ты устал в этой Африке. И, наверное, болел.

О том, что у меня была малярия, я никому из близких не говорил.

- Откуда ты знаешь, что я болел?

Она легонько взяла меня за ухо, потянула к себе и понюхала мои волосы. Она всегда так делала, когда видела меня. Еще ребёнком, когда меня привозили в деревню, я сразу бежал к бабушке. Поговорить. У нас это так называлось. Она всегда что-то делала, а я находил себе местечко рядом и рассказывал ей всё, что произошло в моей маленькой жизни. И про садик, и про пришлую собаку во дворе, которая меня чуть не укусила и которую потом я стал кормить.  И про большую девчонку на улице, которая огрела меня сеткой с хлебом, а потом убежала. Бабушка слушала меня как взрослого, кивала головой, улыбалась и всегда говорила учугэй.

Брали меня в деревню нечасто, поэтому перед поездкой я загибал пальцы и пытался запомнить, что не забыть рассказать бабушке. Она оставалась такой же, а я рос как гриб. Прошло время, и  я стал выше её. А потом ещё выше. Вот тогда, когда она хотела приласкать меня, стала легонько брать за ухо и притягивать  голову.  А я при встрече не умолкал.  Рассказывал и про институт, и про фабрику, и про горсовет, и про Нину.  Эти разговоры с бабушкой всегда снимали с сердца какой-то груз. Жизнь  становилась простой и ясной.

- Я знала, что ты болел, - повторила она. -  Я это поняла, когда ты по телефону хвастался, что у тебя всё хорошо. Ты мне, Юра, никогда не врал, а тогда соврал.

Мы ещё посидели и помолчали. Дядя вышел из дома, распряг лошадку, шлёпнул её по крупу, и она послушно побрела в загон. Там на снегу были разбросаны пучки соломы, и лошадка потянулась к ним.

- Пора в дом, - сказала бабушка. - Долго уже сидим, ничего не делаем. Холодно.

Дядя Иннокентий похлопал меня по плечу и сказал: «Поговорить надо кое о чём».

Тётя Вера уже накрывала на стол. Она поставила передо мной большую тарелку с жирным супом из жеребятины. Потом налила бабушке и дяде.

Только сейчас я почувствовал, что замёрз на скамеечке. Горячий суп с мясом вливал в желудок тепло.

- Юра, ты сразу-то, как обычно, не уезжай, - сказала бабушка.

- Правильно,- поддакнул дядя.

- Тебе надо побыть у нас, - сказала тётя.

Я любил этих простых немногословных людей. Они жили в каком-то другом мире. Неторопливом и понятном.

- Юра, - начала бабушка, – тебе нужен свой дом.

Я удивленно переспросил: «Какой дом?»

- Дом и семья у тебя должны быть, - подхватила тётя. – Тебе скоро сорок лет.

-Только тридцать семь в апреле будет.

Дядя, обычно немногословный, сказал:

- Сегодня был в Сунтарах в управлении лесного хозяйства. Только приехал, ты сам видел. Мне выделили деляну лиственниц. Там около шестидесяти деревьев. Если их валить, а потом распиливать, получится больше ста шестиметровых бревен. На хороший дом должно хватить.

Я посмотрел на дядю, потом на тётю с бабушкой и выдавил:

-  А зачем мне дом?

У дяди Иннокентия и тётушки были два взрослых сына. Мои двоюродные братья.   Харлампий, медик, с семьей жил в Якутске. Он работал в областной больнице урологом и уезжать из города никуда не собирался. Второй мой двоюродный брат Сашка, журналист, корреспондент  молодежной республиканской газеты. Не женат, но, по-моему, женским вниманием не обделён. Всё время пристаёт ко мне, чтобы рассказал ему на диктофон про «Минейру» и вообще про Африку. Братья дали понять родителям, что возвращаться в деревню не собираются. Старикам это было грустно, но со временем  они смирились.

- Юра, - снова сказала бабушка, - мы хотим, чтобы ты рядом построил свой дом.  До нас из Мирного всего-то три часа езды. Ты можешь приезжать сюда раз в месяц и жить здесь, как в городе говорят, на даче. Родителей будешь привозить и Аню с семьёй. Детям в деревне хорошо. А вдруг хозяйку себе здесь найдёшь, которая не алмазами занимается, а хозяйством.

Дядя вопросительно посмотрел на жену, она кивнула. Вышел в сени и вернулся с бутылкой водки. Я понял, что дорогие мои родственники обсуждали эту тему давно.

Через два дня мы погрузились в сани, и лошадка повезла нас в лес. Деляна располагалась недалеко, километрах в шести от деревни. Лиственницы на ней росли действительно красивые. Одна к одной как на подбор.  Мы взяли моток верёвки и стали обвязывать стволы.

-Ну вот, - сказал дядя Иннокентий, - вроде все пометили.

Когда мы ехали обратно, затея эта уже не казалась мне смешной. Я вспоминал об этих деревьях и представлял, какой из них может получиться сруб.

- В общем, завтра мы поедем в поссовет, потом в лесхоз. Оплатим порубочный билет и начнём.

К обеду следующего дня мы были в Сунтарах.

Порубочный билет в руках. Что дальше? Если честно, раньше я деревья никогда не валил. Упражнения в джунглях с мачете не в счет. Но это оказалось довольно просто. Через день я на равных с дядей управлялся  с  бензопилой. Меньше чем за неделю мы спилили пятьдесят лиственниц. Обрезали сучья, нарезали на брёвна. Потом приехал старенький «Беларусь» и за пару дней перетаскал брёвна в деревню.

- Будут здесь до июня лежать, потом мы их почистим от коры, - сказал дядя, подправляя  ломом  последнюю лесину.

Я возвращался из Кюндяе в Мирный  без особой  радости. Да, будет снова фабрика, потом ночь в однушке с Нининым портретом. Потом снова фабрика. Можно, конечно, переселиться к родителям, но  мне стало казаться, что они постоянно чего-то хотят от меня.   Но больше всего, чувствовал я, они боялись, что я снова рвану в Африку.

 И ещё я видел, что у всех свои дела. Сестра после работы хлопотала по дому. Санёк её постоянно в выходные дни что-то мастерил. Подросшие племяши пропадали - одна в балетной студии, другой во Дворце спорта на тхэквондо. Все были заняты. Только я, как неприкаянный, болтался   у всех под ногами.  У друзей и одноклассников  были такие же семьи и такие же хлопоты. Может, сдуру,  но мне стало казаться, что родные и знакомые общаются со мной просто из жалости к моему одиночеству. Где-то читал, что одиночество даёт чувство свободы. Но зачем мне эта свобода, я не знал.

Как-то я заглянул в офис. В приемной директора лежали свежие номера «Вестника Компании». Пухленькая  газетка, форматом с «Молодежь Якутии», издавалась в Москве раз в месяц.  Очередным авиабортом ее «закидывали» в Мирный, а потом она летела в Удачный и Айхал. Раньше, просмотрев несколько номеров, я отметил, что ребята там работают толковые. Свежие новости алмазного мира соседствовали с материалами о новых технических проектах в горнодобывающей промышленности.  Размещались   там как серьезные материалы,  так и мировые сплетни про алмазное сообщество.  На последней странице еженедельника публиковались кадровые и светские новости. Здесь-то я увидел заметку про то, как руководитель алмазного бизнеса Анголы, прекрасная  Элиз, наконец-то обвенчалась в главном костеле Луанды со своим женихом.

  Как-то вечером, прервав мои философские размышления об одиночестве, раздался телефонный звонок. На другом конце провода послышался вежливый голос. Звонивший представился помощником Валерия Владимировича, того  самого начальника  Рудника, в кабинете у которого сто лет назад рассматривалось моё заявление об увольнении.  Поинтересовавшись моим здоровьем, он сказал, что по просьбе шефа передаёт мне предложение поработать в составе группы специалистов московской горнорудной компании в Намибии.  Детали я могу узнать у руководителя этой компании, которого зовут Борис Матвеевич, его номер телефона мне тут же и дали.

Интересная штука жизнь и круговорот людей в ней. Еще когда я работал в Мирном, руководитель Рудника уехал в Москву. Занимал он там  довольно серьёзные должности, пока не возглавил Гохран.  Я его хорошо помню, но  на то он и большой начальник.  Но вот как он помнит меня, одного из тысяч алмазников,   в голове у меня не укладывалось.

На следующий день, ближе к мирнинскому вечеру, я позвонил в Москву. Трубку поднял, судя по голосу, пожилой человек. В отличие от многих людей в преклонном возрасте, он был конкретен и лаконичен.  Борис Матвеевич сказал, что Валерий Владимирович высоко отзывался обо мне как о специалисте-обогатителе. Компания частная, занимается оценкой запасов полезных ископаемых по всему миру. В настоящее время создаётся группа для работы в Намибии. Стоит задача разведки и оценки запасов аллювиальных алмазов в долине реки Оранжевой. Помимо меня, из Мирного приглашены еще несколько специалистов, геологов, производственников, механиков и поисковиков. Финансовая часть предложения также была озвучена сразу. Время на размышления - до конца недели.

Ночью мне снилась Намибия, Берег Скелетов и будто я это не я, а капитан Сорвиголова. Я во весь опор скачу вдоль Оранжевой с каким-то пакетом, а вокруг раздаются выстрелы английских колонизаторов.

Давно не просыпался по утрам с таким хорошим и весёлым настроением. Я очень любил в детстве эту книжку про приключения юного француза Жана Грандье, прозванного бурскими повстанцами капитаном Сорвиголова. Настроение оставалось на высоте в течении всего дня. А часам к пяти дня мне из Москвы позвонил бывший начальник производственного отдела Компании Игорь Викторович. Сейчас он жил в столице и работал на какой-то должности в московском офисе.

- Привет, дорогой, ну что, поедешь в Намибию?

- Добрый день, Игорь Викторович, пока не знаю. Не решил ещё.

- Давай решай, ты же ещё молодой.  А я дал согласие. У тебя в Мирном  хоть конкретная работа, а мне чего здесь в Москве баклуши бить? Кстати, команда набирается в основном из мирнинских. Валерий Владимирович постарался. В общем, не отказывайся. Борис Матвеевич проверенный человек. Фронтовик, между прочим. Был заместителем министра геологии, а сейчас стоит во главе московской горнорудной компании. У него везде, начиная от Новой Земли и заканчивая Намибией, бригады геологоразведчиков работают.

Игоря я уважал, хотя вместе мы не работали. Он был отличный специалист и скромный человек. А ведь имя его отца в Мирном знал каждый школьник. Виктор Илларионович был первым управляющим Треста.  Он руководил строительством рудников Мирный, Айхал, прииска Ирелях, Ленского речного порта, города Мирного. Герой Социалистического труда, дважды кавалер ордена Ленина - это был человек-легенда. Внешне Игорь очень походил на своего отца, но никогда, сколько я его помню, не использовал этого.  Он не стремился сделать карьеру. Честно начинал с инженера и дорос до начальника производственного отдела Компании. Потом переехал в Москву. А сейчас, судя по всему, решил тряхнуть стариной и съездить поработать в Африку. Когда я утром брился и вглядывался в своё лицо, даже загордился, что меня пригласили в одну команду с таким человеком.

Через день я позвонил директору горнорудной компании и дал согласие. Борис Матвеевич воспринял это как должное  и сказал, что в августе мы должны быть на полигоне в Намибии. За месяц до этого срока нужно прибыть в Москву, чтобы оформить документы и сделать многочисленные прививки.

В конце мая стал ходить паром через Вилюй, и я поехал к бабушке. Я  не предупреждал о своём приезде и поэтому был очень удивлен, когда за километр до дядюшкиного дома на обочине  увидел бабушку.  Она сидела на поваленной сосне и, приставив ладонь к глазам, смотрела на дорогу.

Я остановил машину, выскочил и побежал к ней. Сел на сосну рядом с ней и прижался к её щеке.

 В детстве у меня была ветрянка, и лицо сильно зудело от многочисленных болячек.  Мама смазывала их зелёнкой, но всё равно щипало и чесалось. Так продолжалось много дней.  А потом в Мирный приехала бабушка. Обняла меня и прижалась своей мягкой щекой к моему горевшему лицу. На всю жизнь я запомнил это прикосновение. Случилось чудо, кожа на моём лице успокоилось.

- Ты долго ехал. Я уж думала, что улетишь и не повидаемся.

- Бабушка, я никому не говорил, что улетаю. Откуда ты узнала?

- Мне это приснилось. И сердце сразу ныть начало. А потом я стала тебя ждать, внучек. Сегодня поняла, что ты едешь, вот и пришла сюда.

На следующий день с утра мы шкурили брёвна, сложенные во дворе. Перед отъездом в село я купил две штыковые лопаты, болгаркой обрезал их наконечники, а потом тщательно заточил. Получились два скребка на длинных ручках. Дяде они понравились. Так что шкурили мы споро. Через три дня уже аккуратно укладывали первые брёвна на толстые поперечины, лежащие на земле. Каждые десять брёвен мы перекладывали досками. Подошли два соседских мужика, и  мы дружно сложили штабель в десять рядов.

- Я пристрою над этой кучей небольшой навес, а следующим летом начнём строить, - сказал дядя Иннокентий и с удовольствием похлопал смолянистый  бок верхнего бревна.

- Дядя, извини, что сразу не сказал.  Я через месяц опять еду в Африку.

Он сел на стоящую рядом чурку, закурил папиросу и спокойно сказал:

- Бабушка нам об этом сказала. Ну ничего, когда приедешь, построим. Чем дольше наша поленница пролежит, тем суше брёвна будут.

***

В столице Намибии мы поселились в   районе «Кляйн Виндхук». В благоустроенном доме со всеми удобствами.  Виндхук оказался довольно зелёным городом, расположенным на высоте около двух тысяч метров над уровнем моря. По ночам здесь было по-настоящему прохладно. Вокруг теснились горы.

 Обжившись на новом месте, мы стали разрабатывать планы обустройства месторождения, на котором собирались работать. Но сначала мы должны были закупить оборудование. И ближайшим местом для этого  была  Южно-Африканская республика. Нам выправили визы, и мы вылетели в Йоханнесбург.  Не буду долго рассказывать обо всех коммерческих перипетиях, скажу только, что южноафриканцы заломили непомерную цену.  Значительно дешевле, почти в два раза, всё «железо» можно было купить в США.  Поэтому через неделю мы вылетели в штат Юта и заключили там контракт. Через месяц долгожданное оборудование приплыло из-за океана. Теперь можно было выезжать на место работы.

От Виндхука мы добирались до своего лагеря около шестнадцати часов. Дороги, надо сказать, были грунтовые, но отличного качества, позволявшие ехать с любой скоростью. Только в городках Мариенталь и  Китмансхуп, где мы останавливались заправиться бензином и перекусить, надо было держаться в пределах 90 километров в час. Наш путь пересекали многочисленные высохшие русла. Только через реку Фиш-ривер, по сухому дну которой протекал небольшой ручей, был сооружён бетонный мост длиной около ста метров.

Наконец мы приехали в город Нордовер, что в переводе с голландского означало Северный берег. Напротив, через реку, была уже Южно-Африканская республика.

Долина реки Оранжевой находилась в широком каньоне, по обеим сторонам которого возвышались голые и дикие горы. Такие, как показывали в анимационных фильмах про  Луну. На берегах реки пробивался  вперемешку с кустарником невысокий лес.  Изредка на песчаных проплешинах  попадались островки вельвичии - странного растения, корень которого на несколько метров уходил вертикально в землю. Ствола у вельвичии не было, если не считать невысокий, сантиметров тридцати, пенёк. От него раскидывались широкие длинные и жёсткие листья.   Утренняя роса собиралась на их поверхности и питала корни. Это растение напоминало мне морского хищника, поджидающего жертву. Говорят, ученые с помощью радиоуглеродного анализа установили, что вельвичия живёт до двух тысяч лет. Всё это вместе с горами создавало впечатление, будто мы высадились в долине  другой планеты,  которая была очень непохожа на нашу  якутскую Туймааду.

Часа через три езды от Нордовера  мы в тучах пыли прибыли в небольшой посёлочек  на берегу Оранжевой.  Фирма-заказчик соорудила это жильё перед нашим приездом. Американское оборудование на трейлерах  со стороны океанского порта тоже прибыло вовремя. Обогатительная установка мощностью 50 тонн руды в час   включала в себя  многочисленные  агрегаты от вибропитателя до отсадочных машин. Всё находилось под открытым небом. Конечно же, с масштабами «Минейры»  это сравнивать было нельзя,  но и  задача  стояла другая.

Берег Оранжевой с нашей стороны был довольно равномерно нарезан руслами высохших рек и речушек. Пространство между ними геологи называли аллювиальными блоками. В горах, на месте континентального разлома, находилась алмазоносная дайка (кимберлитовая трубка), которую миллионы лет размывали дожди. Периодически речушки наполнялись и несли к  Оранжевой в своих мутных потоках песок, содержащий аллювиальные алмазы. Часть из них оседала тут же на берегу реки, а часть   выносило в Атлантический  океан.  Компания Де Бирс давно оккупировала этот регион. В море плавали платформы-фабрики, где довольно успешно промывались  миллионы тонн гальки, содержащей драгоценные камни. Блоки же между речушками правительство Намибии отдавало в аренду небольшим алмазодобывающим компаниям. Рукотворные террасы на берегах Оранжевой говорили о том, что ещё до нас люди многие годы искали здесь алмазы. Впрочем, надо сказать, что драгоценного сырья хватало всем. На один из таких блоков намибийская фирма и подрядила московскую горнорудную кампанию для оценки запасов.

Всего в щитовом  посёлочке  обитало 35-40 душ. Нас десять человек, пара южноафриканских инженеров и местные бульдозеристы, рабочие и водители.

Кроме американской обогатительной установки фирма привезла и взятую в аренду южноафриканскую мощностью 10 кубических метров в час.  

 Работа была привычная и нехитрая. На промприбор подавались пески, глинистая пыль и вода.  В полученном растворе тяжёлая фракция с алмазами оседала на дно и перемещалась на отсадочную машину. Там она еще раз отделялась от лёгкой фракции, в результате получался алмазный концентрат. Несколько циклов - и уже становится возможным различить отдельные алмазики. В общем, результаты были неплохие.

Время бежит в зависимости от того, насколько ты занят. Во всяком случае, первый год в Намибии прошёл довольно быстро.

В шестидесяти километрах от нас находился посёлок Рош Пина.  В его районе геологи разведали залежи свинцово-цинковой руды с высоким содержанием серебра. В Рош Пине  была своя инфраструктура. Имелась даже взлетно-посадочная полоса для небольших самолётов. Обитатели нашего становища ездили туда раз в неделю, чтобы пополнить запасы продуктов и необходимых в быту мелочей. Дорога пересекала многочисленные высохшие русла без мостов. Да и зачем они? Проще пролететь на траке по высохшей глине.  Тем более, что, по словам местных жителей, дожди здесь бывали раз в несколько десятков лет. 

Как-то в феврале, в начале намибийской осени, мы с Игорем Викторовичем решили съездить в магазин. Я сидел за рулём трака, за час с лишним мы доехали до Рош Пины.  Когда к обеду собирались обратно, небо над горами начало хмуриться. Редкое в здешних местах явление.

- Не нравится мне погода, - сказал Викторович.

- А чего бояться, ведь говорят, здесь дождей почти не бывает, - не очень уверенно ответил я.

- Давай все-таки рванём домой побыстрее.

Мы поехали на юг по знакомой дороге. Через несколько минут заморосил дождь. Потом дождинки на ветровом стекле сменились бодрой дробью крупных капель. К своему удивлению, проезжая по первому некогда сухому руслу, мы пересекли довольно бодрый ручеёк грязной воды.  Дождь прибил пыль к земле, но видимость всё равно была плохая. Минут через тридцать мы заметили свет фар приближающегося автомобиля. Остановившись, увидели, что в кабине находятся хозяин супермаркета и его жена.  У них был так называемый туристический вариант джипа: на  настиле, закрепленном на крыше машины, размещалась в сложенном виде двухместная палатка. Несколько движений, и палатка превращалась в небольшое жилище, на высоте двух метров защищенное от змей, насекомых и диких животных. Помимо этого, в багажнике джипа находился неприкосновенный запас воды, мангал, верёвки и сигнальные ракеты.   Эта машина принадлежала  хозяину магазина, но точно такие  «упакованные» транспортные средства  можно было взять напрокат в любом населенном пункте.

Следующая речка представляла собой уже стремительный красно-бурый поток.  В верховье она, возможно, размывала участки поверхности с высоким содержанием железной руды.  Шёл уже настоящий ливень, который в своё время я видел только в Анголе.

Еще две переправы мы проехали в потоках воды, перехлёстывающих капот. В одном месте дорога шла вдоль речки, которая стала полноводной и напомнила мне  весенний  Вилюй.  Вода затопила часть дороги и не было видно, куда дальше по ней ехать. Вода поднималась на глазах. Уклон террасы слева был  градусов тридцать. Я взглянул на Игоря Викторовича, и он, поняв мой замысел, кивнул головой. Я включил оба моста, дал полный газ и направил машину в гору. Под наклоном вдоль воды мы пролетели метров сто и снова выскочили на трассу. На следующей переправе машину  пару раз поднимало потоком воды. Однако, нагруженная до верха продуктами и двумя девяностокилограммовыми газовыми баллонами, она каким-то чудом «хватала» грунт колесами. Мой товарищ выдохнул воздух и выкрикнул: «Как в цирке!»

Вода отвоёвывала участки дороги на глазах. Наконец, мы подъехали к последнему препятствию на нашем пути, речке Бум-Ривер. Трасса скрывалась под грязными водами, несущимися по некогда сухому руслу к Оранжевой. Мы решили взять левее, где была небольшая долина. Здесь река разлилась на большом пространстве, однако сильного течения уже не было. Выглядывали многочисленные островки незатопленной земли. Между ними глубина не превышала   тридцати сантиметров. Я закатал брюки и пошёл вброд. Практически  через несколько минут  дошел почти до другого берега. Путь мне преградила вымоина шириной около пяти метров. Её пришлось преодолевать вплавь.  До лагеря оставалось чуть больше километра, и я  рысцой побежал по идущей вверх дороге.

Обратно я ехал на бульдозере, который вёл намибиец   Абайел. План был простой. Засыпать грунтом промоину и проскочить через неё  на машине.  Абайел опустил отвал бульдозера и стал толкать грунт, отсыпая переправу. Через час глубина промоины уменьшилась до двадцати сантиметров.

Я побрел к джипу, где меня ждал Викторович.

- Попробуем?

- Давай. Только  не сбрасывай скорость.

Бульдозерист столкнул в воду последнюю кучу грунта.  Я отъехал задним ходом метров на двадцать и, набирая скорость, помчался по воде.  Эти последние метры машина проскочила играючи.  Возможно, если бы мы хоть на миг увязли, то результат был другим.

Дожди лили второй месяц. Уровень воды в Оранжевой поднялся больше чем на десять метров. Наглядно это продемонстрировала наша банька, которую мы устроили на берегу.  Сооружение выглядело забавным, так как у нас не доходили руки обрезать шестиметровую трубу, торчавшую из крыши домика. Постепенно баня вместе со своей нестандартной трубой полностью скрылась под водой.

Но посёлку и промприборам  наводнение  не угрожало.  Они находились на одной из террас в тридцати метрах над уровнем реки.

 Затопленная баня произвела впечатление на рабочих, которые   собрали свои вещи и сказали, что возвращаются в своё селение. Обещали вернуться, когда закончится дождь. С нами остались только с десяток работяг. Итак, с севера мы были отрезаны от внешнего мира безжизненными намибийскими скалами, а с юга, востока и запада - взбесившимися реками.

Игорь Викторович по спутниковому телефону сообщил о ситуации в Виндхук  и добавил, что продуктов осталось на неделю.

Мы продолжали промывку песков, правда, уже не в том темпе. Вскоре нам сообщили, что от Нордовера  подойдёт катер.  Через пару дней  судно, оснащенное двумя мощными подвесными моторами,  пришло. Вместе с ветчиной, галетами и овощами нам привезли целую кипу газет и журналов.

После работы я  на веранде своего домика развалился в шезлонге и  стал просматривать почту.  В одной из газеток, издаваемой на английском языке, вновь промелькнуло сообщение об Элизе. Оказывается, теперь она не только топ-менеджер крупной  фирмы по продаже алмазов, но и  представитель   правительства Анголы в одном из комитетов ООН.   Для консультации с ней в Луанду прилетел канадский  дипломат Роберт Фаулер.

  С интересом я стал читать дальше. Речь шла о кровавых или конфликтных алмазах, добываемых на территориях, где шли военные действия. Деньги от их продажи направлялись на финансирование повстанческого движения и деятельности полевых командиров.  Образ «запачканных детской кровью бриллиантов» стал нарицательным в средствах массовой информации. Термин «кровавые алмазы», как правило, применялся в отношении африканских стран. И если здесь, в Намибии, всё было спокойно, то в Анголе, где жила Элиз, они долгие годы были большой проблемой.

Я вспомнил тысячи гаримпейрос,  гнувших спины на «Минейре». Добытые драгоценные камешки они продавали не государству, а мужикам с бандитскими рожами, которые покупали их здесь же в котловане. То же самое происходило и на других алмазоносных приисках страны, охваченной гражданской войной.   

Военные  группировки похищали  людей и вербовали в свою армию детей. Полевые командиры, используя крайние формы насилия, принуждали местных жителей добывать драгоценные камни.  В период с 1992 по 1998 год УНИТА продала алмазов почти на 4 миллиарда долларов. Это была лишь  часть незаконной торговли, которая царила в Либерии, Сьерра-Леоне, Кот-д- Ивуаре, Демократической Республике Конго, Республике Конго и Зимбабве. Кровавые алмазы отсюда широким потоком поступали на мировые рынки.

Руководство Организации Объединенных Наций поручило своему уполномоченному сотруднику, канадскому дипломату Роберту Фаулеру      найти источники нелегального сбыта алмазов. В итоге скрупулёзной работы он представил отчёт, в котором были указаны страны, организации и люди, причастные к незаконной торговле. Выводы  дипломата связали  конфликтные алмазы с войнами и переворотами в странах третьего мира.

 Конечно, Фаулер в одиночку не справился бы с этой задачей. Правительства ряда стран, в том числе Анголы, назначили своих представителей ему в помощь. В южноафриканском городе Кимберли состоялась международная конференция, на которой было предложено разработать схему сертификации алмазов.  А название города легло в основу созданной организации - Процесс Кимберли.  Семидесяти пяти государствам, членам этой организации, вменялось всячески препятствовать транспортировке и торговле незаконными алмазами.  Схема предусматривала контроль за алмазами, который начинался от источника их происхождения до поступления на биржу. В этих странах вводилась уголовная ответственность за контрабанду конфликтных алмазов.

Насколько я понял из статьи, изящная ручка Элизы была среди тех, кто наложил табу на сотни тысяч карат, добываемых на территориях с диктаторскими режимами.

Мне вдруг захотелось услышать её голос. Прошло больше года со времени нашей последней встречи.   Обрадуется ли она мне?  Я пошёл к Игорю Викторовичу и попросил у него спутниковый телефон.

Когда она узнала меня, то закричала так, что чувствительный динамик телефона меня оглушил.

- Чувак, это ты? Привет! Ты куда пропал? Очень рада тебя услышать. Как ты поживаешь в своей Якутии?

- Нормально. Только я в Намибии. Недалеко от тебя. Мою алмазы на берегу Оранжевой.

- Чтобы сделать коммунистическую революцию в Африке?

- Нет, чтобы заработать денег на дом и машину.

- Очень рада. Мы должны увидеться. На какую фирму тебя подрядили? Я сейчас во Франкфурте, а послезавтра буду в Луанде. К концу недели могу прилететь в Виндхук. Там у меня дела.  Ты как?

- С радостью бы увиделся, но я сам себе не хозяин.

- Ничего, постараемся всё устроить. Будь здоров, чувак.  До встречи!

Среди монотонной жизни нашего посёлка и льющихся со всех сторон потоков воды разговор с Элиз напомнил о существовании другого мира.

Через два дня   пришла телефонограмма, в которой меня вызывали в Виндхук для месячного отчёта о проделанной работе. Учёт добытых алмазов и так вёлся строжайший, а количество заброшенных в бочку промприбора кубометров песка ни для кого не было тайной. Более смешной причины для командировки придумать было нельзя.

Пришедший с утра катер доставил меня к сухому участку дороги с другой стороны моста через Фиш Ривер. Потом на попутке я доехал до Рош Пины.  А ещё через четыре часа я сидел в салоне почтового Бичкрафта и летел в Виндхук.

 В аэропорту меня встретил высокий смуглый парень в строгом чёрном костюме. Он представился Майклом и сказал, что работает помощником Элиз.  Я заикнулся, что мне нужно побывать в офисе нашей фирмы, но Майкл ответил, что этот вопрос решён и мне там появляться необязательно. В Виндхуке машин на улицах было немного, и за двадцать минут мы добрались до Центрального отеля. Здесь остановилась Элиз. Поднявшись на скоростном лифте на крышу, я увидел настоящий сад. Где-то раздавалось журчание фонтана или небольшого водопада. Из-за деревьев вышла Элиз и протянула мне обе руки.

- Здравствуй, Юрий. Сколько же мы не виделись?

- Примерно год. Как поживают твои родители?

-Спасибо, хорошо. Папа в Луанде. У него скоро выборы. Я его неделями не вижу. А мама сейчас в Италии. Встречается с читателями на презентации своей новой книги. Она у нас писательница. Ну да ладно, как ты?

- Нормально. Видишь, я снова в Африке.

- Многие мои друзья хотят познакомиться с человеком, который спас мне жизнь. Как у тебя дела на родине, как племянники?

Еще  когда мы с Элиз ехали в рендж ровере из Сауримо,  меня удивило, как эта девушка просто и доверительно общается. Будто мы с ней знакомы чуть ли не с детства. Вот и сейчас, взяв меня за руку, она по-хозяйски потянула   за собой. Около пышного куста рододендрона я увидел накрытый стол. Подошёл официант и предложил холодные напитки. Потом был обед, многие из блюд я пробовал впервые. После робинзоновского быта всё это казалось непривычным. Но потом    мы с Элиз стали болтать, как близкие знакомые, которые здорово соскучились друг по другу.

- Значит, в газетке прочитал про Кимберлийский процесс?

- Совершенно случайно.

- Семья давно решила, что мне нужно заниматься алмазами.  По мнению отца, добыча драгоценных камней - одна из основ нашей экономики. Я и на «Минейру» поехала, чтобы реально увидеть строительство алмазодобывающей фабрики.  Два года назад я окончила факультет науки о Земле Оксфордского университета.  Специализировалась по минералогии. Практику проходила в британской государственной геммологической лаборатории.

- А сама делала вид, что  слушаешь меня как школьница.

- Да брось. Ты интересно рассказывал, - засмеялась она. -  Сейчас я курирую в правительстве продажу  алмазов.  Ну и, как ты вычитал в газете, являюсь членом руководства Кимберлийского процесса.

Потом я рассказывал Элиз о своей жизни. О Нине, о  бабушке, о том, как заготовил лиственницу для строительства дома,  да не удержался и сорвался в Намибию.   Между мной и Элиз  была социальная пропасть, но я видел , что она слушает меня с интересом.  И в её глазах я видел сопереживание, когда речь шла о Нине.

- Знаешь, - сказала она, - у нашей семьи всегда было много врагов. А с тех пор, как я стала заниматься  Кимберлийским процессом, их стало ещё больше.  Весь   бандитско-революционный мир Западной Африки хочет со мной расправиться.  Однако, несмотря ни на что, Кимберлийский процесс набирает силу. Через  два-три года  даст свои результаты  схема сертификации.  Уже нигде в мире не смогут просто так продать конфликтные алмазы.  Сейчас львиную долю от их выручки забирают  себе вожди типа Савимби и другие. Вот они и в бешенстве.

Мы сидели и разговаривали допоздна. Элиз вышла замуж за своего жениха, сына арабского шейха, и очень его любит. Муж  увлекается сёрфингом на океанских волнах и ищет их по всему миру. Элиз это беспокоит, так как волны эти далеко не безобидны.

Подошёл Майкл, наклонился  и что–то сказал ей на ухо. Она рассмеялась и спросила меня:

- Хочешь поучаствовать в интервью? Я обещала телевизионщикам уделить тридцать минут.  Они приехали и ждут. Майкл, - позвала она, не дожидаясь моего ответа, - приглашай  ребят.

В сад зашли несколько человек.
Это была группа с намибийского телевидения. Девушка-режиссёр, телеоператор, звукооператор, молодой парень-репортёр и двое долговязых осветителей с огромным прожектором и штативом. В считанные минуты всё было установлено. Режиссера полностью удовлетворил наш столик и то, как мы за ним сидим. С перечнем вопросов  Элизу уже ознакомил незаменимый Майкл. Перехватив взгляд режиссера на меня, Элиза сказала: «Я сама представлю моего гостя.»

- Вы, возможно, узнали этого человека, - уверенно улыбнулась в объектив девушка. - Сегодня у меня в гостях Юрий Васильев, инженер из России.  Это человек, который спас мне жизнь. Сейчас он работает здесь в Намибии. Я очень рада его увидеть в Виндхуке.

В основном вопросы были к Элиз, но парочку задали и мне про деятельность россиян на берегу Оранжевой. В основном репортёр  интересовался  кровавыми алмазами и ролью Намибии в Кимберлийском процессе. Девушка отвечала уверенно и  держалась как человек, для которого интервью - это часть работы. Ровно через тридцать минут телевизионщики стали закругляться.

Когда мы снова остались одни, она сказала:

-  Завтра я встречаюсь с президентом Намибии. Он обещал дать согласие на вступление страны в нашу организацию. Сразу после этого я улетаю в Луанду. А у тебя какие планы?

- Понимаешь, Элиз, я с детства мечтал побывать на Берегу Скелетов и на реке Оранжевой. На реке я теперь живу, а вот Берега Скелетов ещё не видел. Я специально попросил шефа, чтобы он дал мне несколько дней отпуска.

- И правильно делаешь. Когда я бываю за границей, то, если позволяет время, всегда пытаюсь посмотреть достопримечательности. Только в национальном парке Этоши можно увидеть всё разнообразие животного мира Африки. А вот в  Береге Скелетов некоторые не находят ничего особенного. Но  это  те, у кого нет воображения. Там погибло много животных, людей и кораблей. Можешь взять напрокат машину и съездить туда.

Вскоре мы попрощались, и я пошёл в номер, который, оказывается, был забронирован для меня в этой же гостинице.  

 Ночью мне приснилась Нина. За её спиной были ворота с надписью «Берег Скелетов». Она стояла на пути, раскинув руки, и не пускала меня дальше.

Утром портье принёс мне открытку, в которой Элиз благодарила за встречу и сообщала, что Майкл  заказал мне в городке на берегу океана гида и номер в отеле. Я вышел на балкон. Виндхук расстилался на зелёных холмах. Как интересно в жизни происходит! Ждёшь чего-нибудь и, наконец, это наступает. А потом  быстро становится прошлым.

Прокат туристических автомобилей находился рядом с гостиницей.  Я выбрал пикап,  Toyota Ленд Крузер c полным приводом. Менеджер помог мне проверить укомплектованность  джипа и на дорожку  сунул  в руки путеводитель с картой.

Итак, мой  путь лежит на север. Через городки Окаханджа, Очиваронго, Отави в райское место – национальный парк  Этоша.  Далее я поворачиваю к  Атлантическому океану в город Свакопмунд.   Были варианты преодолеть дорогу другими способами. От Виндхука туда летают самолёты, отправляются поезда и автобусы. Но всё это не даёт возможности посмотреть настоящую Африку. Разумеется, в первую очередь глазами моих племянников. Неплохой фотоаппарат с телеобъективом лежал у меня под рукой на пассажирском сидении.

Я ехал по намибийской пустыне. Лунный пейзаж сменялся живописными каньонами, по дну которых текли реки. В Этошу я добрался ближе к вечеру. Почти сразу за забором национального парка справа и слева от дороги стали попадаться  животные. По их поведению было видно, что они непуганые.  Через некоторое время пришлось  сбросить скорость со ста километров в час до двадцати, а потом вообще остановиться. Несколько жирафов, не обращая внимания на машину, спокойно шли по шоссе. Когда они освободили дорогу, впереди справа я увидел стадо слонов.  Я их видел только в зоопарке, поэтому, свернув на обочину, несколько минут щёлкал своим «никоном».  Постепенно глаз привыкал к  этим новым для меня животным. Позже я проехал мимо  парочки львов, которые, глядя на машину, равнодушно зевали.  По саванне бродили стада антилоп и пощипывали  кустики какой-то растительности. Да уж, мчаться здесь   из точки А  до точки В и пытаться   одновременно глазеть по сторонам и фотографировать невозможно.  

Устроился я   в  туристическом отеле под травяной крышей с душем и телевизором.  С террасы можно было всю ночь наблюдать, как животные идут на водопой. Травоядные и хищники, стаями и стадами, в одиночку и небольшими группами  мирно толпились вокруг озера. И никто ни на кого не нападал. «А ведь Киплинг не врал», - подумал я, засыпая под утро.

В Свакопмунд я приехал только поздним вечером  через два дня. Поселившись в кэмпинге, позвонил своему гиду. Договорились, что он подъедет ко мне в восемь утра.

После завтрака я увидел, как  во дворике  припарковался здоровенный джип с полуспущенными колёсами. Стоявший рядом крепкий мужчина, лет шестидесяти, приветливо помахал мне рукой. Мы познакомились. Его звали Ханс-Питер. Он и был моим провожатым по этим местам.  Ханс-Питер немец, родился в Свакопмунде, всю жизнь прослужил в полиции, а на пенсии подрабатывал гидом.

Въезд в национальный парк «Берег Скелетов» отвечал его названию. Створки больших ворот, подвешенные на массивных столбах из дикого камня, были украшены изображениями человеческих черепов. Справа и слева ворота осенялись огромными   китовыми рёбрами. Я вспомнил свой сон в Виндхуке.

Ханс-Питер уверенно крутил баранку и неспеша рассказывал. Песчаное  побережье  тянулось на север до самой Анголы.  Ездить здесь можно только на шинах с низким давлением, при наличии у автомобиля полного привода и навыка у водителя. Песок может моментально затянуть колёса. Мы проедем вдоль побережья около ста километров, переночуем в палатке и на следующий день отправимся обратно. Пустыня Намиб граничит с океаном и постоянно наступает на него. Жаркий ветер с берега встречается в этом месте с ледяным бризом Атлантики, из-за чего нередко образуется густой туман. Он стал причиной многих происшествий. Корабли сбивались с курса и садились на мель. И никакая сила не могла вытащить их обратно. Мелкое песчаное дно засасывало судно намертво.

- Посмотри, - показал Ханс-Питер. – Этот корабль называется «Эдуард Болен».

 Я увидел приближающиеся ржавые железные конструкции. Вскоре они обрели вид разрушенного судна, почти полностью засыпанного песком.

– Он сел здесь на мель в 1909 году, - продолжал гид. - Сбился с курса в тумане.  Пароход вёз в Кейптаун оборудование для алмазных приисков. Отсюда на сотни километров не было никакого жилья. Весь экипаж погиб от жажды и голода. А сейчас «Эдуард Болен» находится в полукилометре от воды. Так с тех пор пустыня продвинулась к морю.

Мы проехали ещё с десяток километров и рядом с дорогой я увидел огромные белый череп и  рёбра.

- Это скелет гладкого южного кита. Они водятся в этом районе Атлантики. Акватория  кишит рыбой, и киты, увлёкшись добычей,  тоже заплывают на мели. Так же, как корабли, они остаются здесь навечно.  Благодаря рыбе, тут в большом количестве обитают южноафриканские морские котики. Их громадные стада расположились по всему побережью. Немало под песком и человеческих скелетов.  Были истории, когда суда бросали якорь, и часть экипажа на лодках отплывала на берег. Здесь такой сильный прибой, что гребная лодка не может выбраться обратно. Представляешь, моряки наблюдали в бинокль, как их товарищи погибают на песчаном пляже от жажды, и ничего не могут для них сделать.

Ханс-Питер привычно рассказывал мне эти жуткие истории, но не забывал наблюдать за дорогой.  Мы ещё несколько раз выходили из джипа, чтобы осмотреть кости морских млекопитающих и остовы погибших кораблей. Вечерело, и мы остановились на привал. Я помог Хансу-Питеру разгрузить багажник, и вскоре в костре и на мангале разгорелись взятые с собой дрова. Вытаскивая кастрюлю с маринованным мясом, я услышал шум двигателя.  Фары осветили наш бивак, и рядом припарковался тёмный минивэн на вездеходных арочных колёсах. Их него вышла пожилая пара африканцев. Мужчина был невысокий, пузатенький и в очках, а его жена - плотная немолодая женщина с седыми волосами. Эти люди вежливо поздоровались и сказали, что они туристы из Южной Африки и сбились в темноте с дороги. Не будем ли мы против, если они разобьют рядом свой бивак. Ханс-Питер  кивнул головой и повернулся к мангалу. Я  же широким жестом пригласил их к костру. Потом снова отошёл к багажнику. Вдруг меня что-то ужалило в шею, и я обернулся к гостям. Они молча стояли и смотрели на меня. Я хотел им что-то сказать, но язык распух и не шевелился. Вскоре онемели руки и через мгновение я свалился на песок. Я всё видел и слышал, но лежал у распахнутого багажника и не мог пошевелиться. По глухому звуку  у мангала понял, что это упал Ханс-Питер.

Вскоре тёмные лица супругов склонились надо мной. Когда они меня поднимали, запомнилась струйка пота, стекавшая по лбу мужчины.  Меня подхватили и, как куль картошки, перевалили вовнутрь минивэна.

 Я лежал на полу и видел сквозь застеклённые люки на крыше огромные африканские звезды.  Потом  почувствовал, что мы тронулись.

Это было странное сочетание полного осознания себя и полного бессилия. Я лежал на металлическом полу, но не было ни неудобства, ни боли. Супруги о чём-то тихо разговаривали на португальском и не обращали на меня внимания. Где-то через несколько часов в руках и ногах началось покалывание, а потом я понемногу стал ощущать свои конечности и спину. Несмотря на ночь, гнали они по песчаному берегу очень быстро. Я попытался сесть, но не смог этого сделать. Левая рука и правая нога были   прикованы наручниками к  скобам на полу. Получилось, что меня почти распяли. На особо больших кочках голова ударялась о пол и вскоре начала шуметь. Я  крикнул этой парочке, что мне плохо, но они даже не повернулись.

Мы ехали очень долго, хотелось пить и в туалет. Я снова стал кричать, используя английские и португальские слова. Светало.  По тому,  как перестала колотиться об пол моя голова, я понял, что мы уже на шоссе. Наконец, они остановились. Похитители вышли на дорогу, открыли заднюю дверь и женщина   отстегнула наручники. Мужчина в очках стоял напротив и держал в руках пистолет. Он кивнул головой, и я, расстегнув штаны, здесь же стал мочиться. Потом он указал пальцем на пол, я лег, и чернокожая тётка снова меня приковала. Она сунула мне в свободную руку пластиковую бутылку с водой и захлопнула дверь. Мы снова поехали.

Я сделал несколько глотков и, расслабившись, стал размышлять. Однако ничего в голову не приходило. Мы ехали уже несколько часов, и солнце уже вовсю било через крышу в мою голову. Очень хотелось есть, но парочка забыла о моём существовании. Мужик остановил машину, и они стали, судя по запаху, есть курицу. Я снова закричал, но никакой реакции не последовало.

Меня ещё раз вывели в туалет и дали полбутылки воды.  Я понял, что для этих людей я был простым скотом, который перевозили с одного места на другое.

Я заметил, что солнце утром начинало светить в окна слева по ходу машины, потом перешло в зенит, а сейчас оно  опускалось с правого борта. Получается,  мы едем  на север. А на севере граница Анголы.

- Мы едем в Анголу? – крикнул я.

Наконец на меня обратили внимание. Женщина повернулась и сказала по-английски:

- Если не заткнешься, я накрою тебя сверху брезентом.

В такой жаре это была неприятная перспектива. Мы едем в Анголу, в которой почти весь юг занят войсками генерала Савимби. Значит, меня похитили его люди. Для чего? И вдруг пронзила мысль: «А ведь меня видели по телевизору вмести с Элиз. Элиз, которую, по её словам, люто ненавидят вожди повстанцев и, в первую очередь,  сам Савимби.  Я хотел спросить, так ли это, но вовремя остановился. Тогда меня точно прикроют палаткой, под которой я благополучно задохнусь.

Наступил вечер. Мы были в дороге почти сутки. Машина свернула с трассы и начала подпрыгивать на просёлке. Вскоре мы остановились. Вероятно, эти мерзавцы решили отдохнуть.

На крыше  стали раскладывать палатку, а с левого борта, я определил по бликам огня на потолке, разожгли костёр. Дверь снова открылась,  я вышел под конвоем на оправку, потом вернулся на место, и женщина сунула мне в свободную руку кусок лепешки.

 Перепады температуры в горной местности были значительными. Ночью, на металлическом полу, я замерз как собака. Невыносимо ныли затёкшие руки. Заснуть я не мог, поэтому продолжал размышлять. Итак, меня везут в Анголу. Освободиться под дулом пистолета во время туалета невозможно. Остаётся надеяться, что случится чудо, и мне придут на помощь. Я уловил, несмотря на мои скудные знания португальского, что пару раз мужчина сказал: «Нас ждут в Рунду».   Рунду - городок у самой границы с Анголой. Меня могут обнаружить пограничники или таможенники. Однако, при царящих здесь порядках, это вряд ли возможно. Попытался вспомнить карту Намибии. Мы, если считать по времени, проехали около пятисот километров, уже больше половины пути. Засыпая, я решил - будь, что будет, но, если услышу голоса людей, начну кричать.

Мне приснилась бабушка. Она сидела рядом со мной в салоне минивэна, потом прижалась ко мне своей мягкой щекой и сказала: «Потерпи, Юра».

С утра показалось, что мои похитители нервничают. Меня вывели на пару минут, но я успел разглядеть, что машина стоит в  рощице под какими-то раскидистыми деревьями. Загудел грузовик, и я понял, что трасса совсем рядом.  Меня снова приковали  и, казалось, забыли.

Мужик с бабой кричали друг на друга. Сквозь стенки машины доносились отдельные слова.  Я понял, что речь идёт о каком-то вертолёте. Она настаивала ехать сейчас же, он же хотел ночью.  Если они говорят о вертолёте, значит, вероятно, видели его.  Почему же я ничего не слышал? Наверное, под утро просто отключился после бессонной ночи. Мои сомнения минут через двадцать рассеял звук винтокрылой машины. Она довольно медленно летела  над землёй, потому как был слышен даже свист лопастей, рассекавших воздух.

Меня наверняка начали искать. Кричать бесполезно, а когда услышат, могут пристрелить.  Если спасатели подняли вертолёт, то и на дороге должны усилиться меры безопасности. Автопатрули, ну что там ещё, дополнительные полицейские посты, может быть. Но, главное, я уверен, что меня ищут.

Из ругани похитителей я понял, что закончился бензин и недалеко заправка.  Очкастый стащил с крыши палатку и бросил на меня. Сразу стало душно и жарко. Потом захлопнулись дверцы, и автомобиль стал разворачиваться. Перестало трясти, и я понял, что мы выехали на трассу. Через  полчаса, свернув налево, остановились. Загромыхал о горловину бензобака заправочный пистолет. Я уловил  запах бензина.

После заправки мы снова долго ехали, и я понял, что умираю под плотной тканью палатки. Вдруг над головой что-то застрекотало. Шум становился всё сильнее. Вскоре я услышал сверху  настоящий рёв.

Водитель и пассажирка  орали друг на друга, а машина стала выписывать зигзаги. Вдруг я услышал её пронзительный      крик: «Шипы! Дурак!»  Под днищем что-то хлопнуло, и машина потеряла управление.  Минивэн упал на правый борт, потом перевернулся на крышу и замер. Я сильно ударился грудью о стойку кресла. Сильно запахло бензином. Раздались резкие голоса и выстрелы. Потом с меня сдёрнули палатку. Я увидел свет, черное лицо в каске и потерял сознание.

Когда носилки грузили в вертолёт, я пришёл в себя. Надо мной склонилось смуглое женское лицо.  Улыбнувшись, женщина легонько похлопала меня по щеке и протёрла моё лицо  мокрой губкой.

- Мы летим?- спросил я, и произнесенные слова отозвались острой болью в боку.

- Да, в город, - сказала она. - Лежи и не говори.

 Тихо, работает кондиционер, по палате бесшумно снуёт девушка в белом.  Её зовут Адела, она медицинская сестра в государственной больнице имени Катутура.  Здесь я уже третий день.  На груди плотная повязка.   Рука и нога, которые сковывали наручники, перебинтованы в районе запястья и щиколотки. Я лежу на спине и смотрю на прозрачную жидкость в капельнице. Вскоре Адела вынула иглу   и заклеила сгиб руки пластырем.

- Доктор Сильвер передал, что скоро к вам придут гости.

Этого доктора я увидел несколько дней назад. Невысокий и худенький, он напоминал студента в белом халате. Однако позже я рассмотрел морщинки в уголках его глаз и понял, что ему около сорока. Сильвер сказал, что  у меня сломано правое ребро, стерты,  практически до кости, рука и нога и сильно обезвожен организм. Но опасности для здоровья нет и через неделю я смогу ходить.  Я  должен много спать, и он мне в этом поможет. Вероятно, в капельницу было добавлено что-то снотворное и успокаивающее. Я не чувствовал боли и почти всё время в эти дни проваливался в сон.

В дверь постучали. Адель открыла и сделала шаг назад. Первым я увидел Майкла. Он катил инвалидную коляску, в которой сидела улыбающаяся Элиз. Вслед за ними вошли Игорь Викторович и Жозе Марель, пожилой, с большой плешью на голове, руководитель нашей фирмы.  Элиз выглядела так же, как по дороге на «Минейру». На ней были  белая блузка и джинсы. Правая нога у моей подруги была в гипсе. Уловив мой недоумённый взгляд, она сказала:

- Как только мне сообщили о том, что тебя похитили, я помчалась в аэропорт. На ступеньках офиса каблук туфли попал в канализационную решётку, я споткнулась и покатилась по ступенькам.  В итоге, слава богу, всего лишь сильный ушиб.   Так что сюда я прилетела с запозданием. Но ты был в отключке, поэтому раньше  общаться было бесполезно.

- Я так рад тебя видеть! Хотя действительно, у меня голова начала соображать только сегодня. Сейчас всё нормально.

- Значит, традиционный вопрос о самочувствии излишен, - засмеялась она.

Мужчины по очереди пожали мне здоровую руку.

- Я бы хотела, чтобы ты узнал все обстоятельства твоего похищения, - произнесла Элиз  виноватым тоном. Мне кажется, она почувствовала, что я очень хотел пить, поэтому кивнула Майклу. Он взял с тумбочки стакан воды и поднес мне к губам. Я сделал несколько глотков, Майкл поставил стакан и вопросительно посмотрел на своего шефа. Она снова кивнула головой, и Майкл начал:

- Дорогой Юрий, с разрешения Элиз, я хочу изложить вам все детали происшедшего, - произнес он голосом диктора, читающего военные сводки. – Три дня назад в Министерство внутренних дел Намибии поступило сообщение из Свакопмунда.  В полицию  города по спутниковому телефону позвонил бывший их сотрудник пенсионер Ханс-Питер, который  работает гидом в заповеднике. Он  поведал, что на стоянке  в национальном парке «Берег Скелетов» они вместе с русским инженером Юрием Васильевым подверглись нападению.  К ним подъехала на минивэне Nissan Caravan  пара пожилых африканцев. Супруги сказали, что сбились с дороги, и попросились провести ночь у нашего костра. Ханс-Питер сказал, что ничего против не имеет и занялся розжигом  мангала.  Вдруг он почувствовал легкий укол через воротник своей рубашки. Почти сразу у него стали неметь руки и ноги, потом спина, и он упал на песок.  Обездвиженный, зрение и слух бывший полицейский не потерял, он увидел, как парочка взяла русского за руки и за ноги и бросила его в свою машину.  Потом Ниссан уехал. Говорили  похитители по-португальски.

Накануне намибийское телевидение показывало интервью с Элиз и её спасителем Васильевым. В Министерстве внутренних дел сразу же связали похищение Васильева с событиями годовой давности под «Минейрой». Позвонили Элизе в Луанду, и, поскольку она считалась в Западной Африке значительной персоной, сразу доложили руководству страны.  Узнав о похищении, Элиз лично позвонила президенту Намибии, с которым была хорошо знакома.

На третьи сутки минивэн с полицейского вертолёта был обнаружен на полпути к границе Ангольской провинции Куандо Кубанго, находящейся под контролем войск повстанцев.  На трассе были усилены полицейские посты и вскоре на одном из них увидели мчащийся Nissan. Автомобиль  пытались остановить. Однако водитель не подчинился требованиям полиции и продолжал мчаться на север. На следующем посту полицейские на дороге раскатали металлическую ленту с дорожными шипами. На скорости 120 километров в час минивэн наехал на ленту и, с распоротыми шинами, вылетел с трассы, потом несколько раз перевернулся. Произошло это в районе городка Хруфонтейн. Женщина-пассажирка погибла сразу. Водитель жив, находится в тюремном госпитале под охраной и уже допрошен.

Майкл перевёл дух и продолжил.

- Когда вскрыли перевёрнутый минивен, то обнаружили господина Васильева, удерживаемого, благодаря наручникам,  в перевёрнутой машине над потолком. Вероятно, они и спасли ему жизнь.  По словам полицейских, вы, господин Васильев,  напоминали   распятого Христа.

- Есть что-то о похитителях? – спросила Элиз.

- При допросе оставшегося в живых Клименто Нунеса выяснилось, что они с женой постоянно проживали в городе Уолфиш Бей, что в  километрах в тридцати от Свакопмунда. Супруги Нунесы осели в городе давно и являлись, по сути, агентами  УНИТА. Они отвечали за поток контрабандного оружия, который шёл в Анголу из США и ЮАР через океанский порт. В порту работало много мигрантов из  Анголы.  Нунесы  руководили   земляками при погрузке и разгрузке оружия и отвечали за его отправку в Анголу. Этим сейчас начали заниматься сотрудники государственной безопасности Намибии.

По телефону  из Джамбы, столицы повстанцев УНИТА, они получили задание выкрасть господина Васильева. Машину русского инженера агенты Савимби встретили и отследили у въезда в заповедник. Нунес сетует, что у них, практически, не было времени на подготовку похищения. Поэтому операция проходила спонтанно и сорвалась

Ханс-Питер пришёл в себя через полтора часа. Отравленный дротик, выпущенный из духовой трубки, застрял в воротнике его рубашки и лишь слегка оцарапал шею. Поэтому ему досталась лишь крохотная доза парализующего вещества. При обыске вещей Нунеса были найдены две духовые трубки и флакон с миорелаксантом природного происхождения. Такое оружие используют бушмены при охоте на крупных животных.

Элиз  кивнула в сторону Майкла, подмигнула мне и весело спросила:

- Ну, как работа?

- Если б не рука, я бы зааплодировал!

- Мы считаем, - продолжил Майкл, - что руководство УНИТА  рассматривало похищение близкого друга госпожи Элиз, как предмет для  шантажа при её работе в  Процессе Кимберли.

- А где у нас гарантия, что такое  не повторится? – озабоченно произнёс Игорь Викторович.- Все действующие персонажи еще на сцене. Других  исполнителей найти будет нетрудно.

- Мы думали об этом. Наверное, Юра, тебе пора уезжать домой. Хотя и звучит это не очень гостеприимно.

- Но позвольте, - вскинулся Жозе Морель. Кожа под его плешью покраснела. - А как же контракт?

- Думаю, мы всё отрегулируем, - с грустной улыбкой промолвила Элиз.

Майкл подошёл к моей кровати и положил на тумбочку любимую Федору.

***                                                  

Я ехал на своём пикапе из Сунтара в Кюндяе  при включённом кондиционере. В кабине был прохладно. Июльская жара, конечно, не как в Африке, но всё равно от неё  хотелось спрятаться.

Уже неделя как я прилетел из Москвы.  Погостил  в Мирном, а потом нестерпимо захотелось в деревню.  Как часто мне снились эта местность, это круглое  озеро рядом с селом и, конечно, бабушка. По телефону Иннокентий сказал, что она сильно болела в  апреле. Как раз в то время, когда меня захватили в плен. Почти ничего не ела. Хотели её даже в Мирный везти, но она отказалась. В начале мая ей стало легче, а потом она и вовсе встал на ноги. 

В мае отец вместе с зятем Саньком съездили во Владивосток за машинами. Деньги я выслал им ещё в январе. Купили семейный вездеход Мицубиси Делику Саньку и пикап Ленд Крузер мне.  Машины почти новые, трёхлетки. Правда, обе праворукие, но в Якутии почти все иномарки такие. Если за ними более или менее следить, а не гарцевать по тайге и бездорожью, то прослужат  долго. Ну, а привыкать к машине мне даже не пришлось , так как в Намибии всё движение правостороннее.

И опять бабушка, опираясь на палочку, шла по дороге навстречу. И опять я остановился и бросился к ней, и опять прижался к её щеке. Она посмотрела на меня сказала:

- Я в апреле видела тебя во сне. В очень плохом сне. Ты как будто летел, раскинув руки, и я очень боялась, что ты упадёшь и разобьёшься. Если бы ты разбился, то я бы тоже умерла.

- Видишь, я живой.

- Да, живой, но больше так не делай.

Я взял её под руку, и мы пошли домой.  Только сейчас  увидел большой сруб под крышей. Даже окна были уже вставлены.

- Ты же оставил деньги, и Иннокентий нанял мужиков. Начали строить в майские праздники. А теперь вот. Новый дом для тебя почти готов.

В доме пахло лиственницей и смолой. С одной  стороны  окна глядели на тайгу, а с другой - на наше круглое озеро. Я ходил от одного окна к другому, смотрел то на лес, то на воду и   внутри  появилось такое же благостное чувство, как несколько лет назад в костеле. Мне не нужно никуда ехать и никуда торопиться. Потому что рядом люди, которые любят меня и которых любл

                                                                                                 * * *

Исх. Almazvasiljev.@mail.ru

20 марта 2005 г.

Здравствуй, Элиз! Мой дорогой друг! Я прочитал письмо, где ты предлагаешь мне должность генерального директора горнорудного Общества «Минейра». Я понимаю, что это стало возможным после гибели генерала Савимби три года назад и победы вашего правительства над войсками УНИТА.  Здорово, что моей жизни уже ничего не угрожает на территории Анголы и других африканских стран. Во многом это произошло благодаря тебе и твоей семье. Спасибо ещё раз. Мне всё время кажется, что ты пытаешься вернуть  свой долг, хотя ещё раз повторяю, что никогда не считал тебя должницей.

Очень рад, что у тебя всё складывается удачно.

После долгих лет, посвященных добыче алмазов, я наконец-то нашел свой.  Это моя жена Кюндюнэ.  Её имя переводится как сияющая и драгоценная. Мы женаты уже пятый год и воспитываем троих детей, двух мальчиков и девочку. Кюндюнэ врач.

Я работаю директором алмазодобывающей фабрики в Мирном. На фотографии, которую ты видишь на экране компьютера, мой дом из лиственницы, жена, дети и бабушка. В свободное время мы приезжаем сюда из Мирного.

Теперь ты понимаешь, что теперь уехать отсюда я никогда не смогу.

Ты удивительный человек и настоящий друг и наверняка понимаешь, что настоящее приключение инженера Васильева происходит здесь и сейчас.

                                                                                                                                                                                                            Юра.