***
Моя реальность – это связи,
Что зримы, как лица черты
Иль завитки славянской вязи
В соединеньи «я» и «ты»;
Переплетенье улиц старых,
И закоулков торжество,
И сквозняков по рёбрам арок
Неподтверждённое родство;
И Тот, Кто дышит там, где хочет,
И тот, кто надо мной хохочет,
И тот, кто, словно новый Ной,
В ночи склонился надо мной
Наперекор судьбе, пространству
И времени непостоянству.
Ладоней хризантемный запах
Или полыни полевой...
У снов непрочных в тёмных лапах
Томится голос светлый Твой.
А мой пропал. Глухонемая!
Улавливая смыслы дней,
Я, тьмы своей не принимая,
Безвольно думаю о ней.
Кривляясь, выхожу на сцену,
Где каждый платит жизни цену,
Актёрка – вечно травести.
Прости, помилуй, отпусти
В сад, где по воле ветра кисти
Случайного слетают листья.
Хочется жить у моря
Знаешь, хочется жить у моря –
Живу в тумане.
И тоскую – мало мне горя! –
О новом лете.
Там, в Тамани, парус белеет
И бурю манит.
Где пропала? Пишу, болея,
Не о балете.
У Моне в Этрета, Онфлёре,
Трувиль-сюр-Мэре
Всё во свете и лёгком флёре –
И ткань, и снасти.
Не зову я и не жалею…
По нашей вере
Мастер-Слово солнца елеем
Врачует страсти.
Ты не думай, что дело в споре,
Как в том романе.
Просто хочется на просторе,
Не в интернете
Видеть: ветер грот то лелеет,
То рвёт и ранит,
Кадмий чинит лимонным клеем
Лоскутья эти.
Не рассказывай мне историй
О страшном звере!
Говоришь: жутко жить у моря
Стозевной пасти,
Но любовь от тоски мелеет
В какой-то мере…
Только сделать меня смелее
В твоей ли власти?
Слова на песке
У Вечности на берегу,
Над пропастью во ржи
Леплю – души не берегу –
Песочные коржи.
Могу ль жить миру вопреки
И не нажить врагов?
Не хочет из моей руки –
Песочных пирогов!
И гибнет дом мой – на песке –
Торопит бабий век.
И сыплет мне в глаза песок
Песочный человек.
Богатство
Выну добро своё и разложу на колене.
Вот оно: тусклое стёклышко зависти, лоскут лени,
Клочья тоски, гнева уголь, отчаяния верёвка…
Пёстрая бусина радости – я воровка!
Времени рвань – ночи, минуты, века.
С фонарём среди бела дня ищу человека
В себе. А нахожу (видно, напрасен труд)
Камень тяжёлый – боль свою – изумруд.
И не смотри так сочувственно. Мне доныне
В памяти плоть вонзается гвоздь гордыни.
Знаешь, ладонь от тяжести лишь окрепла.
Что там? Любовь моя – горстка пепла.
***
Тучи-гунны колонной идут на заспанную Анапу,
Сжимают море в кулак могучей лапой,
Выдавливают в небо смерч, тянут тёмные тягуны.
«Смерти нет, но купайтесь осторожно!» – врут лгуны.
У меня сегодня день ангела – мученицы Ирины.
А вокруг мучаются дети. Праздную именины.
«Слеза ребёнка», – говорите? Да тут их море!
Чёрное. Господи, это ропот. Sorry.
Протестую. Не хочу, чтобы было это:
О горы горя разбиваются волны света.
Вот она я, Боже, – посреди брызг и пены,
Жду Твоего ответа и перемены
Судьбы. Но ведь и так часто её меняла!
И всегда щедро обманывали менялы.
Счастье – мелочь – просыпалось. Всё короче
Пальцы времени – дни и ночи.
Купание в Чёрном море
Волны подлизываются, под ноги стелются и песка барьеры
Обтекают. Им поверишь – по каналу спинного мозга
Мразом протянет так, что клеточки-гондольеры
Застынут, скорчившись, как рабы – от розги.
И всё же швыряю тело в аквамарина лёгкое колыханье.
Холод вонзается в кожу сотней острейших вилок.
Лазурь заливает горло, перехватывает дыханье.
Боль такая, будто заноза впилась в затылок.
Но, устав яростно загребать руками, словно по трамплину
Скользишь в волнах, захлёбываясь в бакланьем оре.
Ловко поворачиваешь свой корабль на спину.
Благословенно купание в октябрьском Чёрном море.
Я жила у моря
Я жила у моря, в мире ином,
Полоскала вены красным вином,
Хоронила время в рыхлом песке,
Я была от счастья на волоске.
Берега полоска – краешек мой…
Уходила в волны, словно домой.
Родина-чужбина… Памятью – вспять.
Берегись: волненье баллов на пять.
Шторм. Взбивают воды ангел и бес.
Кто задёрнул шторы – шторы небес?
Нет конца бескрайней стылой тоске.
Я была от счастья на волоске.
***
Шуршанье листвы:
Кто-то прошёл за окном.
Глянула – лето.
Возле Лермонтова
На склонах гор аллеек горстка.
Паров земных вдыхая мякоть,
Тону в тумане Пятигорска.
Хурмы оранжевая слякоть
Под языком. А в горле пламя.
Тушу кавказским виноградом,
Сухим вином (ни слова маме!).
Подруга рядом.
И Лермонтов. Но я поэта
В его местах не навестила.
Там, где гуляли сливки света,
Сегодня ряженка от силы.
Как книжку, время приоткрою,
Но сквозняком захлопнет двери.
За ними он, его герои.
И зонтик Мэри.
***
И Батюшкова мне противна спесь:
«Который час?» – его спросили здесь,
А он ответил любопытным: «вечность».
Осип Мандельштам
– Который час?
– Так вечность на дворе!
Смотри же, как блаженно детворе:
Играют в мяч, часов не замечая,
Горланят, их не дозовёшься к чаю.
А мы живём во времени – оно
Проносится, как модное кино.
И следуют мгновениям покорно
Те, кто не видит смысла без попкорна.
Сеанс последний – дрогнула губа, –
Кончается искусство… и судьба.
Свет гаснет. Бьёт в глаза и обличает!
И Батюшков нам «вечность!» отвечает.
***
Наконец-то! Ветер подул – начал справляться с жаром,
Долгожданным и непосильным, – не тем ли вечно душа томима?
В десять солнце висело алой планетой, багровым шаром:
Белые ночи стелились серы от злого дыма.
Лето. Тело с душой не ладит – она-то полна прелюдий,
А ему легко только в озере, только в воде – «по крышку».
Она симфонии слышит, фуги, в ней – люди, люди,
Которых любит, молится о которых, знает не понаслышке,
Что они хороши. Хороши, и всё тут. Любить их просто.
На веранде чай с вареньем вместе пить и с печеньем...
Счастье – это состояние, в котором ангелов густо – «до ста»,
Ощущенье, которому с наслаждением придаёшь значенье.
Жара
Крылья чаек накрахмалены, белоснежны,
словно воротнички сорочек чужого мужа.
Бессильный ветер воздух шевелит нежно,
жуки над вялою жимолостью кружат.
Отутюжено, как в лучших домах Парижа,
небо – ни складочки, ни морщинки: на постели
простыни, выцветшие на солнце. Ниже
озеро скатерть вылинявшую стелет.
Плоть подвижная теплее моего тела.
В его отраженьях жить – вот была бы квартира!
Миру нет до меня никакого дела.
Мне – до мира.
Завтрак
Жизнь не позволяет быть безмятежной –
то по щекам отхлещет, то поцелует нежно.
Да что же это такое! Засвеченной смертной сенью,
так хочется мне покоя и… потрясенья!
Житьё дачное движется чередом. Травы,
убитые жаром (как вера – сомнений слепых отравой),
дыбом – поутру, ветром ерошатся на земном затылке.
Завтракаю: сосиска барахтается на вилке,
Кофе горечью обволакивает язык. Сладко –
ириской – тает мысль о друге любимом. Складка
шторы – по-серовски – мир драпирует,
натюрморт, в котором сейчас пируем.
Свет – повсюду – играет со мной, играет,
тени густые сиеной кладёт, касаясь края
тарелки, в наследство оставленной нам Текусой.
Завтракаю. Со вкусом.
***
Святые мысль свою свободную добровольно держали в Боге.
А моя – преступница – кандалами ржавыми прикована к человеку.
К одному – ведь болеет: «Господи, воздвигни его от одра болезни!»
К другому – потому что обидел: «Боже, пить поношение очень горько!»
К третьему – поскольку кажется, без него не можешь: «Пусть… со мною!»
Четвёртой приходит время «быти мати»: «Даруй ей силу благополучно
Разрешиться от бремени своего, сохрани сию и младенца от духов злобы!»
Бешено шестого гонишь из сердца:
«Не приведи, Господи!» – вдруг полюбишь…
Так и живёшь – мыслишь, любить пытаешься – пленником глупых страхов.
Рабски боишься боли, лжи и предательства, равнодушия, смерти близких.
Трусишь – если хватает смелости, мужества и отваги, чтобы думать,
Честно признаваться, что не способен доверять Спасителю безусловно,
Смиренно, с благодарностью из рук Его принимать скорбь и радость.
А святые мысль свою свободную добровольно, крепко держали в Боге,
Поэтому всех любили без страха и без оглядки… на себя – самоотреченно.
Как Отец Сына Распятого, как Христос распинающих, как… не умею.
***
Тучи ходят бестолково, словно дикие звери в клетке.
Водят с солнцем безумные хороводы.
Ливнями тычутся в земли лиственную жилетку.
Пьяно валятся в озеро – глубже, чем небеса, воды.
Ветер утирает дожди слепые радугой, в назиданье.
Тучи разнять пытается безуспешно: лбами бьются,
Громыхают (то ли хохот сдержать не в силах, то ль рыданья),
Зло ломают сверкающие на сколах блюдца –
Кулачищами молнии выбивают из глаз друг другу.
Это во мне грозно думы сшибаются, строй за строем.
Это мне Ангел светлый с мечом блистающим тянет руку:
«Держись!» – кричит. Я стараюсь. Но падает даже Троя.
Данайцев письмами аввы Дорофея разоблачаю,
Только они хитрее: с дарами – в двери…
Приглашаю за стол вежливо, наливаю чаю,
Вру, что ни им, ни героям, ни даже себе не верю,
Только жизни. Воля Божья – в обстоятельствах и Писанье.
Ничего сама не решаю. Времени своему чужая.
Обещаю Творцу честно следовать расписанью
Судеб. Но события мыслью опережаю.
Бытие с настоящим не совпадает. И вот морока:
Futur simple – «будущее простое» – слишком пошло.
Futur dans le passé – вечно не устраивает пророков.
Будущее моё всегда оказывается в прошлом.
В прошлом – старость и немощь, забвенье имени, чёрный клобук,
Там – тоска потерявшей щенков волчицы.
В прошлом – смерть, шаг её страшный обманчиво тих, робок,
И «люблю», завтра сказанное, в память уже стучится.
Песни лета
I
Мне не говорят самые важные на свете слова.
Если и говорят, я им не верю.
А когда верю, оказывается, что напрасно.
II
Я откладывала жизнь до лучших времён,
Как одежду, которую некуда надевать…
Платье вышло из моды,
Стало не по размеру,
Выйти в нём по-прежнему некуда,
Время вышло.
III
Самая лучшая музыка – тишина.
Особенно дачная, наполненная песнями лета:
Слышно, как – adagio – растут травы,
Машет шелками,
аплодируя расцветающему клеверу, мотылёк,
Шершавое облако скребёт макушку сосны.
А вот и ветер – искуснейший дирижёр –
предлагает новую тему:
Её подхватили ветки боярышника, акации, бузины.
Всплеснули листьями и затрепетали crescendo.
Симфония!
Почему я не могу так? Просто.
IV
Для смеха мне нужна причина.
Для радости – повод.
Для грусти – воспоминание.
Для того, чтобы быть услышанной, – молитва.
Для счастья – … не знаю.
Для тоски – ничего...
***
Часы – сердце моей квартиры, моего мира –
Гонят время по жизни, иссохшим венам,
Словно ждут, когда кликнут имя чужое: «Ира!»
Время тенью стекает по мёртвым стенам.
Тесно. Гость незваный покажется из-за шторы,
Станет хозяйничать в духе моём, в теле.
Мысли-льдины мчатся, ползут, громоздя заторы,
Крушат мосты – сознание на пределе:
Ледоход…
Часы дирижируют сердцем. Жутко.
Вот и рвётся из этого наважденья,
Вслушиваясь в гул за пределами промежутка
От рождения до... рожденья.
Там, я знаю, музыка – вечная литургия…
Альт возлюбленной вторит виолончели...
Не-печаль светлая... Утешены дорогие,
Оплаканные ветром Гии Канчели.
***
Пылкий ветер ластится, жаром облизывает мне кожу.
Свиристель автоматной очередью строчит – быть может,
В войнушку играет? Как я – с собой. Или с другими?
Господи, запомни, пожалуйста, моё имя.
Нас так много – ласточек, чаек, людей, соловьёв, их песен.
И мой клёкот тоже, наверное, кому-нибудь интересен.
Слаб. Но не могу сказать честно, дескать, без ответа.
Ты услышал. Твой ответ, Господи, – это лето;
Этот ветер, тайны рассветов нашёптывающий в ухо;
Озеро, благословлённое во имя Отца, Сына, Святого Духа:
Вода под рукой перекатывается, как во рту «Барбарис» конфета,
Или как – дуэтом – язык с языком разговаривают про это…
Облако качается кругом надувным. Не плаваю – летаю.
Есть дар – любить, рифмой подробности и вечность переплетая.
Вросла в необещанный берег Сергеляха. Частью стала
Согнутого ствола шершавой сосны усталой.
В мыслях-ветках гнёзда перелётные свили птицы –
Осенью на крыло. В дупле рой ос отчаянно веселится.
Цепляюсь корнями за время, за ветер, за боль отчасти.
Это моё счастье.
***
Не думай обо мне так громко –
Разбудишь! Вот, уже проснулась.
Восхода розовая кромка
Шелками неба не коснулась.
В углу паук танцует польку,
Ну словно нет на свете лиха.
Я слышу мысль твою и только.
Как тихо, Господи! Как тихо.
***
Возьми меня. Раскрой меня. Прочти.
Я – книга, что дописана почти
Собой, тобой, и дьяволом, и Богом
Скупым, хромым, корявым, нервным слогом,
Так, как ложилась на листочки речь.
Когда б их вырвать можно было! Сжечь!
И памяти изрезать багряницу…
Но мне гореть за каждую страницу.
***
Как тесен мир мой – узкая кровать,
Её собой люблю я укрывать.
Стол и компьютер, стул совсем не нужен.
Окно – пустой глазницей. Скромный ужин.
Литавры – дверь, кларнет – водопровод.
Друзей любимых скорый хоровод.
Весёлый хохот в трубку у виска…
Во всём, как стон, вселенская тоска.
И только дача, как преддверье рая:
Дорожка от веранды до сарая.
Ночь. Нимб луны над деревом дрожит,
Унынье тенью вспугнутой бежит.
Акаций шелестит густая куща –
Прапамять там беседует с грядущим –
И знаменно с берёзовым листом
Пророчит путь весёлый, за Христом.
***
Это всего лишь я – слушаю песни сов.
Это всего лишь дверь – заперта на засов.
Это всего лишь дом – вымытый, но пустой.
Это всего лишь дождь – просится на постой.
Глухо стучит в стекло – требует: «Отвори!»
Некому – о долгах даже не говори.
Травам не должен дождь – просто с небес вода.
Я не должна тебе – в этом моя беда.
***
Мой маленький Concerto grosso –
любви попытка –
он птицам брошенное просо,
и казнь, и пытка
мелодии – нет, не плохая –
как шутка, плоская.
Иной гармонии вдыхаю
я отголоски.
В ней ливни звуков струнных, странных,
рвет вихрь в аккорды.
В ней хаоса сквозные раны
открыты гордо.
На берегу затихнет пена
(«Купанье Будды»)…
Я постепенно, постепенно
его забуду.
***
О чём просить, когда всё есть? Есть имя.
Есть Ты – мой Бог Отец – моя Отчизна.
Есть мамины любовь и укоризны.
Есть сыновья, что рождены другими,
Но вымолены мною. Так бывает,
Когда семья – друзья. С меня довольно.
Есть Божьей милостью – не очень больно…
Есть тот, кто далеко – не забывает.
Когда есть всё: я слышу! – серенада
Для зимней ночи вьюжной в до-мажоре.
Я помню! Помнишь? – в гости к дяде Жоре…
Я вижу! – синь сгустилась над Канадой.
Всё есть – я есть, лучей Твоих скрещенье
В ажуре листьев, обожжённых ленью…
И женских рифм (почти) преодоленье.
О чём просить? О многом – о прощенье.
***
«Жаждет душа моя Бога живаго…»
Ищет и жаждет – и знать не желает.
В путь отправляется доктор Живаго –
В самый последний – в вонючем трамвае.
Всё перемешано – видишь, прохожий,
Катят вагоны по книжной странице –
Вымысел, больше на правду похожий, –
Скрежет сознания режет границы.
Бег от себя – за собою погоня.
Где мои храбрость, решимость, отвага?
Еду я в том же трамвайном вагоне.
Иго Твоё не легко и не благо!
Я Тебе верю, я верю, но что же
Делать, когда остановлено время?
Время – проститься? Прости меня, Боже!
Ах, как легко Твоё иго и бремя…