«Редко способна истина угнаться за легендой».
Стефан Цвейг
Я познакомился с Владимиром Высоцким в 1962 году в театральном общежитии на Трифоновской улице, 45 «Б». В тот год меня переполняло счастье, я стал первокурсником театрального училища им. Б.В. Щукина. Мало того, мне выделили место в этом знаменитом общежитии. Неподалеку от нашей комнаты, жили мои сокурсницы: Земфира Цахилова, Оксана Осипенко, Эра Зиганшина, через комнату – студенты студии МХАТа Валерия Заклунная, чуть дальше Борис Химичев… Жили мы на Трифоновке большой коммуной, ходили, друг к другу в гости и, конечно, дружили.
Однажды, в субботу, моя сокурсница, высокая и неотразимая красавица Нила Животова, громко постучала в комнату. Взволнованным голосом сообщила: «Валера, давай быстрей к нам! К нам в гости пришёл Высоцкий!» Признаюсь, но на тот момент я этого имени не знал. Однако волнение Нилы, странным образом, передалось и мне. Мы заглянули к нашей сокурснице Эре Зиганшиной – ныне народной артистке РФ, и пригласили и её на эту встречу.
В тот день, я впервые увидел своего будущего соратника по театру на Таганке. Он сидел, глубоко провалившись на одной из коек, вплотную к нему был придвинут небольшой журнальный столик. Ничего, кроме початой бутылки вина и стаканов на столике не было. Запомнил зеленую наклейку на бутылке. Кажется, это был «Рислинг». Мы познакомились, пожали друг другу руки, перебросились обычными для такого знакомства приветствиями.
Высоцкий неторопливо пригубливая вино, принялся хрипловатым голосом с нами разговаривать. О чем? Помню смутно! Но то, что ему не нравилось наше общежитие, помню. Особенно он ругал коридоры – вечно неубранные, пыльные и плохо освещенные. (Студенты часто таскали лампочки из коридоров в свои комнаты.) Он застенчиво улыбался, но при этом говорил с видимым удовольствием, во время общения губы у него чуть сдвигались набок, тем самым подчеркивалась хорошая дикция. Он был в хорошем настроении, но вполне трезвый. Видно было, что ему очень нравится наша Нила, он то и дело останавливал на ней тяжелый, ласковый взгляд. Я еще подумал: небольшой, «с комочек» человек, а глазеет орлом и голос, как прорвавшаяся труба. Минут через пятнадцать сокурсница Нила на правах хозяйки стала просить Володю спеть. Высоцкий встал: он был невысоким, но складным, одет простовато, но опрятно. Что я запомнил хорошо: под светлой рубашкой у него была тельняшка, а к гитаре был приделан электрический шнур. Подстроив гитару, он стал петь свои песни. Через минуту нас всех странным образом «затрясло». Во - первых, голосовая волна летела в полутора метрах от нас и била фронтально, как током. Но, главное, видно было, как он выкладывается. Сидел один человек, а встал и начал петь, как «человек – вулкан». Казалось, под ним пол ходуном ходит. Все присутствующие были студентами одного из лучших театральных вузов страны, к этому времени накопили немало разных, в том числе и «гениальных» амбиций, но вдруг все, как мышки «притихли», пришибленные необычным даром этого неожиданного гостя. Эта была наша с ним первая встреча, и то, как Володя пел в этот день – врезалось мне надолго, на всю жизнь. Он был практически мой ровесник – на шесть лет всего лишь старше - и, тем не менее, безоговорочно заставил меня изумиться. В молодости, как у многих молодых актеров, у меня было немало гонора, но тут меня просто сшибло. «Как же здорово он поет, - подумал я, - да еще на свои стихи!» Поглядывая на Нилу, он пел:
В тот вечер я не пил, не пел,
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети, как смотрят дети,
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит.
И тот, кто раньше с нею был, -
Он мне грубил, он мне грозил, -
А я все помню, я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: - Не спеши! -
Она сказала: - Не спеши,
Ведь слишком рано.
Конечно, и в помине не было таких, поздних, растиражированных оценок разных «близких друзей» – «мол, сразу почувствовал, что передо мной гений» и тому подобное. Нет, родилось другое: восхищение и… благодарность! Каждый из нас присутствующих на этом импровизированном концерте понял: так способен выкладываться только большой артист. Он пел свои ранние, «дворовые» песни. От песни к песне мы все больше и больше шалели! В маленькой комнате бушевала такая разудалость, вольница, обжигающий темперамент… Он буквально весь искрился. Пел он где-то минут сорок – причём пел «на пределе», вкладывая себя в каждую песню. Когда он спел:
Город уши заткнул и уснуть захотел,
И все граждане спрятались в норы.
А у меня в этот час еще тысяча дел, -
Задерни шторы...
Тут все вспомнили, что «уже поздно» и что действительно «пора задернуть «шторы». Чтобы не раздражать администрацию общежития, решили: «На сегодня – хватит!» Но чтобы Владимиру не возвращаться домой по ночной Москве, предложили ему заночевать у нас в общежитии. Я повёл его в свою комнату, где кроме меня проживали ещё Владимир Насонов и Борис Хмельницкий. В это время как раз была одна свободная койка: одному из наших сокурсников пришлось на время срочно уехать. Вот так Владимир остался у нас на ночёвку. Но самое интересное случилось утром: мы его начали с зарядки. Я был в прошлом боксёр, поэтому вместо обычной гимнастики практиковал боксёрские упражнения: «бой с тенью» и разные другие. Высоцкий посмотрел на мою разминку и тоже зажегся. В результате у нас получился вполне жёсткий, до пота, тренировочный бой. Кстати, в будущем этот спарринг нам обоим пригодился. Но об этом чуть позже.
После этого я Владимира долго не видел. Но через четыре года меня пригласили работать в Театр на Таганке. Это был 1966 год. Высоцкий к этому времени уже два года работал в этом театре. Однажды, на одном из собраний труппы Володя, видимо помня наши спортивные с ним баталии, предложил утвердить меня «ответственным за физкультурно-массовую работу», то есть «спортивным лидером театра». К моему удивлению, коллеги с ним в этом вопросе согласились. По моему настоянию театр закупил штанги, гантели. В это время мы как раз приступили к постановке драматической поэмы С. Есенина «Пугачёв». Репетировали по пояс голыми, естественно все хотели выглядеть фактурно и впечатляюще. Тут моя инициатива пришлась всем по вкусу: накачивали мышцы, «тягались на руку», словом получилась вполне пугачевская команда. Кстати, у Высоцкого была чуть ли не самая лучшая физическая подготовка: он был крепышом – жилистым и сбитым. Легко отжимался от пола 40 раз, даже мог сделать стойку на одной руке – что далеко не каждому спортсмену под силу! Актерский состав в это время в театре был не только даровитым, но и головастым. «Айкью» - коэффициент интеллекта одного Филатова чего только стоил! В коллективе любили пофилософствовать, покритиковать «партию и правительство», увлекались шахматами. Одним из мероприятий, которое я в это время предложил, был сеанс одновременной игры с чемпионом мира по шахматам Анатолием Карповым.
Помню, в буфете театра собралось целых 16 участников турнира. Между прочим, театр имел довольно сильную команду своих шахматистов! Одним из лучших был Александр Вилькин. Сеанс одновременной игры проводил лично чемпион мира. Сражались мы с Карповым эмоционально, сдавались постепенно, но в двух партиях удалось вырвать у Карпова ничью. Среди героев дня значились Вениамин Смехов и автор этих строк. Высоцкий в этом мероприятии не принимал участие, но был среди болельщиков, часто дефилируя за спинами участников «исторического турнира».
У Высоцкого был непростой характер. С одной стороны, он был для многих недосягаем, после роли Галилея быстро стал ведущим артистом, с другой - если он какого-нибудь человека принимал, то тогда становился доступным, сердечным и внимательным. Однако перечисленные достоинства были видимыми чертами Владимира Семеновича, другие - мне нравились больше. Меня всегда покоряло в нем мужское поведение, умение ухаживать за женщинами (длительная осада, если все не удавалось сразу), выдержка, какая-то скрытая, но ощутимая «боксерская стойка» и, конечно, умение не предавать значение бытовым мелочам и досадным неприятностям. Конечно, в нем были и другие качества, позже так непомерно растиражированные: благородство, человеческая щедрость, способность дружить, жертвуя в отношениях своими личными интересами! (Самым благородным, если уж на то пошло, в театре был Юрий Любимов, прощавший Володе то, чего не прощалось никому). Сегодня, когда давно уже нет Высоцкого и нет, ушедшего сравнительно недавно, доведенного до отчаяния Любимова, пристало признаться, что мы – «таганцы», находясь рядом с ними, глядели на них, как на солнечные протуберанцы, «зажмуренными» глазами! Многие из нас не умели, а иные и не хотели оценивать их по достоинству, оставляя себе право быть на равных и вести себя нередко непростительно и даже по-хамски. В этом смысле прав Марк Твен: «Гений — не может быть открыт своими близкими, они слишком близки к нему и поэтому видят его не в фокусе, не в состоянии, верно, оценить его пропорции, не могут заметить, насколько его размеры превышают их собственные». Володи давно нет с нами, сегодня он наречен гением, а ведь тогда – многие лицом к лицу не видели что это за явление. Соловьев-Седой в «Комсомолке» попытался «недостаток вдохновения компенсировать завистью». Получился очень непристойный пасквиль на Высоцкого, написанный, кстати, одним из лучших композиторов своего времени.
А как поступили с Любимовым? Когда есть, что терять, надо терять только там, где можно найти, а что в театре на Таганке в результате приобрели – «семь пядей в лобке». Однако вернемся к Высоцкому.
Помню один случай, у Володи появилась новая голубого цвета машина «Ауди», вызвавшая немалую зависть у доброй половины труппы. В это время актриса театра Наталья Сайко – замечательная Офелия и популярная киноактриса, только-только получившая водительские права, разворачиваясь на своих «Жигулях», случайно задела и поцарапала эту машину.
Весь коллектив «взмок» от любопытства и предстоящей расправы над виновницей. Сайко тоже не на шутку испугалась: видимо подумала – «вот, сейчас выйдет Высоцкий, устроит скандал и что тогда делать?». Все, затаив дыхание ждали развязки. И вот появился Высоцкий. Он молниеносно понял, что все жаждут расправы или хотя бы громкого скандала. Володя неторопливо закурил, выдержал, глядя исподлобья, долгую паузу, потом осмотрел машину и, увидев заплаканные глаза начинающей «шофёрки», обнял её, и, не сказав ни единого слова, сел в машину. Наташа бросилась к открытому окну кабины, что-то на ходу лепеча в извинение. Перекрывая шум включенного двигателя, Высоцкий громко сказал: «Прекрати истерику! Ерунда!…Не волнуйся – залепим!»
У нас сравнительно долго шел спектакль «Пугачёв». Однажды так совпало, что на выезде, мы сыграли спектакль в день моего тридцатилетия - 16 декабря. И вдруг, после окончания спектакля, Володя выходит на авансцену и говорит абсолютно неожиданную и проникновенную речь, посвящённую мне. Далее, он вызывался подвезти меня до дома. По дороге его белое «Рено» останавливали несколько раз. Нет, он не нарушал правил. Просто милиция передавала по связи, что едет Высоцкий, и все хотели, хоть и без правил, с ним пообщаться. А когда подъехали к моему дому, он вытащил из багажника целый ящик коньяку. Вот такой он мне приготовил – царский, для того времени, подарок. Меня дома ждали гости. Мы поднялись с коньяком на второй этаж, и он сердечно приветствовал всех, ожидавших меня после спектакля. Мои друзья, изрядно уже выпившие, стали просить его спеть, но он очень умело, без обид, извинился, еще раз поздравил меня с тридцатилетием и, распрощавшись, уехал. Я этот день рождения помню до сих пор. К нему невозможно было относиться только как к коллеге, вольно или невольно он начинал присутствовать в твоей жизни. Господь дал ему не только дар, но и исключительный характер, и он предоставленными возможностями воспользовался. Высоцкий был способен совершать поступки, большинство из которых складывались в легенды.
Это история приключилась на гастролях театра в Вильнюсе. В этот день я был свободен. Утренние «Десять дней, которые потрясли мир», где мы в очередь были Керенскими, играл Высоцкий. Вдруг в районе одиннадцати мне в номер звонит Любимов. «Валерий, немедленно приезжай в театр, Володя не в форме». Я хватаю такси и - на всех парах еду во «Дворец профсоюзов», где шли гастроли театра на Таганке.
Действительно, видно было, по первой сцене, где Керенскому по ходу спектакля приходилось стоять на плечах пантомимиста, что Володю качает. Любимов дал команду, чтобы дальше играл я. Я надел свой костюм и без настроения отыграл оставшиеся сцены. Отыграл, переоделся, выхожу – смотрю, стоит Володя Высоцкий: глаза воспалённые, красные. Ждёт, видимо, меня. Спрашиваю: «Что случилось?» Он в ответ: «Можешь поехать со мной на драку? А то мне одному несподручно, а в паре я хорошо работаю! Я к кому из наших не обращался – все трусят. Помоги!». (Видимо он через много лет вспомнил о нашем спарринге в общежитии на Трифоновке). Говорю: «Конечно…» Подходим к его машине, вижу: уж больно тяжело Володя идёт. Помню, у меня в тот момент мелькнула единственная мысль - куда садится: вперёд или назад? Где больше гарантий, что мы доедем, и драка состоится? А он как сел – сразу дал газ! Я по дороге спрашиваю: «Куда хоть едем, кого бить будем?». Он мне рассказывает, что с вечера ухаживал за одной девушкой, игравшей на барабане в оркестре гостиницы «Интернационал». (Сегодня гостиница переименована). Она ему очень понравилась. Позже, когда девушка освободилась, они долго сидели с ней в баре гостиницы, вместе выпивали, а потом, как сказал Володя, «пошептались» и ушли к нему в номер. А рано утром девушка позвонила Высоцкому в номер и, еле ворочая языком, рассказала, что её молодой человек, тоже барабанщик, но в другом оркестре, её приревновал и избил так, что она теперь в больнице. Володя признался, что с самого утра на нервах и из-за большого возбуждения «добавил» на старые дрожжи. Он гнал машину «за сто» и по ходу рассказывал план наших действий: « Мы едем сейчас в бар «Эрфурт», где работает этот мерзавец, поднявший руку на такую красивую женщину! Я узнал: у них как раз там сейчас идёт репетиция!»
Заходим с главного входа. Володя прет, как танк, впереди. Встречает нас литовец, по-русски говорит с акцентом: «Ви к-куда? Ссюдаа ннельзя!» В ответ Володя хмуро отрезал: «Я – Высоцкий!» Но на нашего визави это не произвело никакого впечатления: «Я нне знаааю, каккой таккой Весоттске!» «У тебя есть деньги?» - спрашивает меня Высоцкий. Я достаю пять рублей, пытаюсь всунуть в «лапу» незнакомца. Тот отнекивается: нет, мол, нельзя здесь проходить – идите в обход, там есть дверь на сцену. Мы отправляемся в указанное место, идем рядом, молча, настраиваемся на бой. Оба в черных, тогда модных, кожаных куртках и оба зло сопим в «носокрутки». Обошли здание, входим по винтовой лестнице сзади. Видим, и, правда, идёт репетиция оркестра. Ну и как там было не заметить барабанщика: он у них один был! Я предложил: «Давай я пойду первым, вызову его на разговор…». Но не успел я договорить: Высоцкий буквально проскочил мимо меня, выбежал на пятачок, перед всем оркестром прокричал что-то очень нелитературное, и бросился – буквально ввалился в этот оркестр и напрямик с кулаками к этому барабанщику! Оказывается у него при «возбуждении» такая черта была – не любил «ходить вокруг да около», действовал напрямик, почти напролом! А в тот раз, прыгнув на сцену, за что-то там зацепился и, не удержавшись, упал, повалился прямо «в ноги» оркестра! Ну и, конечно, его тут же разгневанные оркестранты стали мутузить со всех сторон. Причем, совсем бессовестно – ногами! Я поспешил на помощь, успел даже крепко заехать жениху - барабанщику, который и впрямь пылал гневом. Позже, анализирую эту ситуацию, на ум пришел старый дамский афоризм: «Свадьба свадьбой, а невесте еще надо все блюда перепробовать».
Но это было позже, а тогда мне тут же полетели удары со всех сторон: руками, ногами. Я схватил Володю, кое-как нам удалось подняться и бежать по этой винтовой лестнице! А за нами погоня – человек восемь, с криками неслись в след. Подбегаем к машине, понимаем, что не успеем сесть, завести, чтобы уехать. Снова готовимся к бою, трезво оценивая свои шансы. И тут, прямо к машине Володи, подъезжают два такси, из которых выскакивают наши ребята: Хмельницкий, Шаповалов, Дыховичный и Бортник. Тут уж мы разворачиваемся в боевом порядке, а наши преследователи останавливаются – стоят напряжённо, «зыркают» зло, но уже трусливо. Дыховичный (он в это время был зятем члена Политбюро Д. Полянского) тихо говорит: «Ребята, никакого боя – скандал же будет просто жуткий!» Мы постояли, постояли – сели в машины и уехали…
Я играл вместе с Высоцким на одной сцене первые двенадцать лет. Одно время мы находились с ним в одной гримерной. Лучшей театральной работой Высоцкого, на мой взгляд, была роль Хлопуши. В этой роли, на короткое мгновение монолога, у него была невероятная концентрация его природных данных: темперамента, эмоциональности, харизмы и, главное, чувство ответственности перед другим - гениальным поэтом Сергеем Есениным. Гамлет был хорош – бесспорно! Но встреча с Есениным была для него не только провидением, но и указанием. Вот почему, все выше перечисленное, производило потрясающее впечатление. Прямо скажем, запредельное! Я во время монологов Хлопуши находился рядом: играл Бурнова и Торнова – держал и бросал его на цепи. Я помню эту мощь, эти вспухшие жилы на шее Высоцкого, эти его слёзы, эту почти откровенную актерскую «агонию», забыть которую невозможно:
Но озлобленное сердце никогда не заблудится,
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красноше́рстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное, корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощённым векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека
Как это совпадает с тем, как читал этот монолог С. Есенин. «В монологе Хлопуши, пишет О. Краснощёков, он поднимался до трагического пафоса, а заключительные слова поэмы читал голосом, сжатым горловыми спазмами: Дорогие мои... дорогие... хор-рошие...»
С моей точки зрения игру Высоцкого отличала подлинность. В его актерском даре была не только страсть к перевоплощению, а кипел какой-то глубинный, «мясистый драматизм», через который отчетливо видна была его измученная душа.
Юрий Петрович Любимов относился к артистам так, как и полагается художественному руководителю – он актеров любил. Если актер работал ответственно, полностью выкладывался, и еще при этом умел самостоятельно работать над ролью, готовиться к спектаклю – то он к такому мастеру относился просто замечательно. Правда при этом, на одну роль нередко назначались четыре исполнителя, и Любимов, не смотря на прежние заслуги, несмотря на ранги и звания, что всегда было важно в театре! – выбирал лучшего для данной роли. В этом смысле его трудно было упрекнуть, у него была безупречно выстроенная справедливость по отношению к актёрам и их работам.
С Высоцким Любимов иногда поступал очень жёстко. Помню, было какое-то собрание – Владимир Высоцкий в очередной раз провинился. Любимов стал ему выговаривать, причём по- своему справедливо и страстно: «Но что вас заносит, Владимир?! Ну, сочинили три-четыре хороших песни, и что – это повод так возвышенно себя воспринимать?! В такую впадать грандоманию?» Это всё происходило в буфете, наверху. Высоцкий тогда вскочил, убежал вниз. Позже, мы с Валерием Золотухином нашли его в гримёрной. В ответ он начал ругать Любимова. Мол, «сочиняет Любимов поэзию. А какую?!» Ну и «прошёлся» по поэтическим талантам Худрука.
С годами, понимая насколько значима, насколько велика и объёмна стала деятельность Высоцкого, Любимов начал всё больше говорить о том, какой Володя замечательный поэт. И как он вырос за эти годы, как артист. А главное (и к счастью обоих), Любимов терпел и прощал Высоцкому очень многое, за что другие, за меньшие проступки давно бы потеряли место в труппе.
Даже в сценической, относительно стабильной стороне своей жизни, Высоцкий жил, как по лезвию бритвы. Что касается его «клинических смертей», то здесь правда перемежается с вымыслом. Есть даже свидетельство самого Высоцкого о своей клинической смерти. Правда, это свидетельство в изложении актрисы Аллы Демидовой: «После первой клинической смерти я спросила у Высоцкого, какие ощущения у него были, когда он возвращался к жизни. «Сначала темнота, потом ощущение коридора, я несусь в этом коридоре, вернее меня несёт к какому-то просвету, свет ближе, ближе, превращается в светлое пятно, потом боль во всём теле, я открываю глаза – надо мной склонившееся лицо Марины».
Я был свидетелем случая, когда Высоцкий и впрямь был в шаге от смерти. Это было во время репетиций «Гамлета». В этот день мы репетировали сцену «похороны Офелии». Гроб Офелии выносили (если смотреть из зала) слева. Справа, за кулисами, готовясь выбежать на истерику Лаэрта, находился Высоцкий. В ногах у гроба были король Клавдий (В. Смехов) и Лаэрт (В. Иванов - Таганский). За королем шла королева – А. Демидова. Началась музыкальная тема композитора Ю. Буцко, похоронная процессия двинулась вперед, и вдруг алюминиевый круг, державший под куполом сцены занавес, валится левой частью в сторону актеров, несущих гроб, а потом срывается в другую сторону и со страшным грохотом плашмя падает на сцену. И в этой гробовой тишине раздается голос Любимова: «Кого убило?» В этот день всем повезло! Повезло и Высоцкому. Если бы он свой выход не задержал на секунду, железный круг накрыл бы его с головой. Володя тотчас сел в машину и, не говоря ни с кем, уехал с репетиции.
И хоть Сенека сказал, «смерть лучшее изобретение природы», но, к счастью, Володя прожил после этого до1980 года. Хоронили его в дни Олимпиады, но это уже другая тема. В утешении напомню один афоризм: «После смерти злой ангел спрашивает: "Как он жил?", а милосердный Создатель спрашивает: "Как он умер?" Творец берёт последнюю слезу умирающего и погашает ею все грехи, записанные на его жизненной таблице». Сегодня все грехи Высоцкого списаны, да и были ли они?
Мне грустно смотреть, что из года в год идут примерно одинаковые телевизионные передачи посвященные Владимиру Высоцкому. Звучит один и тот же подбор песен, одна и та же биографическая справка. А главное, некоторые исполнители (в том числе, очень известные!) – так уж пытаются «реветь» на сцене, «под Высоцкого», так уж из кожи лезут «переиродить Ирода», что просто диву даёшься такой безвкусице.
При этом невооруженным взглядом видно, что концерт не выстроен, песни звучат неубедительно, поверхностно. Такое «священнодействие» - это игра на потребу невзыскательным вкусам публики. Почему бы, помимо исполнения песен, не пригласить тех, кто знал Высоцкого близко, такие люди еще живы, пригласить его коллег по театру (не автора этих строк имею ввиду) или тех, кто сумеет ярко и умело проанализировать его театральные работы, поделится наблюдениями о его характере, об отношении к друзьям и недругам, а, главное, расскажут о его поэтическом творчестве! Петь подряд его песни, нередко в плохом исполнении – никак не добавляет любви к этому замечательному поэту и актеру.
Надо не забывать, что сочинение стихов и их исполнение ближе к богослужению, чем обычно полагают. Не случайно последними строками последнего стихотворения Высоцкого, были: «Мне есть что спеть представ перед Всевышним, мне есть, чем оправдаться перед ним». В апостольском зачале оправдываются только верою во Христа, а не делами закона.