МОЛИТВА АНГЕЛА
В купе кроме меня ехал еще монах с Валаамского монастыря, рядом с ним сидел пожилой ветеран в пиджаке, завешанном медалями и значками. Последним в купе вошел сравнительно молодой, немного подвыпивший, похожий на современного бизнесмена мужчина.
— Что, отец, — дружелюбно спросил он у ветерана. — Наверно, на праздник Победы в Москву снарядился?
— Можно и так сказать... — ответил тот. — Съездить решил, поскольку скоро уже не с кем из наших поговорить будет. Совсем мало фронтовиков осталось...
— А вы долго на фронте были? — поинтересовался я.
— Так если по календарю считать, то почти четыре года и выйдет... Ну, а если по передку-то меньше. Шесть дней всего.
— Не много... — разочарованно сказал мужчина.
— А, по-моему, так очень даже много для пехоты... — сказал я. — Мой отец на войне ротой командовал и вот я посчитал по справкам, что он всего три дня на передовой провел. Выдвигается его рота на передок, потом сразу — атака, а дальше — ранение и полгода в госпиталях. Потом переформирование, снова наступление, снова ранение и снова госпиталь. Теперь уже на год...
— Да... — согласился со мной фронтовик. — На передке долго не жили. Только вот я вам что скажу: кому смерть назначена была, тот и в тылу от нее укрыться не мог…
Он помолчал не много, оглядывая нас, а потом приступил к рассказу...
1.
Помню, тогда наш батальон с формирования шел, но до линии фронта еще не близко было.
Встали мы на ночевку в селе.
Только какое это село? Одни печные трубы да воронки.
Те несколько домов, которые целы были, начальство заняло, а нам, понятное дело, у костров располагаться пришлось. Наше отделение тоже костерок себе смастерило. Ящиков каких-то натаскали, полуобгоревших бревен, в общем соорудили костер не хуже, чем у других.
Хотя, надо сказать, что бывалых солдат и не значилось у нас. Все отделение из тыловой обслуги было сформировано.
Как уж я к ним после выписки из госпиталя попал, не знаю, только я совсем чужаком себя чувствовал.
И вот сидим мы у костра, греемся, и я тоже сижу тут…
Только чуть в сторонке…
Помню, очень мне тогда помолиться захотелось, вот и притворился я, что задремал, а про себя читаю молитвы, которые знал.
Но недолго молился я, слышу, зовут меня к самому командиру батальона.
Ну, коли зовут, надо идти.
Пошел...
А там, в избе, настоящее заседание по мою душу устроено.
Только вошел я, замполит объявляет, дескать, сигнал от бойцов нашего отделения поступил насчет религиозного уклона, в котором я замечен. Все отделение, понимаешь ли, бумагу подписало.
Ну, коли так, чего же отпираться, признаваться надо и кару принимать.
Замполит, услышав мое признание, чуть из штанов не выпрыгнул.
— Как так! — закричал. — Ты советский солдат, ты к медали, понимаешь ли, представлен, а в бабкины сказки веришь! Да еще бойцов из своего отделения разлагаешь небылицами поповскими! Тебе не медаль надо, а под суд! В штрафбат захотел?
— Нет… — говорю. — Охоты нет в штрафбат идти, товарищ старший лейтенант. Могу и в нашем батальоне дальше службу нести… Только к вере моей это отношения не имеет!
Что замполит мне сказать собирался, не знаю, но тут взрыв прогремел.
— Что такое?! — командир батальона закричал. — Немедленно разобраться и доложить!
А замполит тем временем еще сильнее меня стращать стал. Он уже и особиста к моему делу приладил, но тут прибегает ординарец, докладывает командиру, а сам на меня смотрит.
— Костер, — говорит, — наши тыловики развели... А там в земле снаряд неразорвавшийся оказался! В общем все отделение кроме него… — и он на меня кивает, — насмерть поубивало…
2.
Фронтовик замолчал и размашисто, так что зазвенели значки и медали, осенил себя крестным знаменем.
— А командир-то чего тебе сказал? — хрипловато спросил похожий на бизнесмена мужчина.
— Да ничего он не говорил… — вздохнул ветеран. — Перекрестился я тогда прямо перед ними, а следом за мною и товарищ из особого отдела тоже не то паутину стряхивал, не то крестом себя обмахнул.
У замполита лицо пятнами пошло, рот сам собой открывается, а сказать ничего не выходит.
Ну, а командир ругаться не стал.
— Какие штрафбаты, — говорит, — если утром все на передке будем. Со всеми нами там разберутся, кому чего положено!».
Отпустил он меня.
Ну и правильно все сказал…
Наутро прибыли мы на передок и сразу наш батальон отправили железнодорожную станцию брать…
Чего мы там взяли, не знаю, сам я уже в госпитале очнулся...
3.
Фронтовик замолчал, вспоминая, должно быть, тот бой и ту атаку…
— Поразительно… — сказал я, вторгаясь в его фронтовые видения. — С кем из фронтовиков не поговоришь, и каждый обязательно расскажет про чудо, которое его на фронте спасло…
— Ну, а как же иначе… — вздохнул ветеран. — Так и было! С кем не случилось чуда, все там, на войне, и остались. Никто не вернулся.
— Что же? — спросил похожий на бизнесмена мужчина. — Без чудес и не воевали, получается?
— Получается, что не воевали… — сказал ветеран. — Очень уж война страшенная была.
— Так ведь и мы сейчас не живем без чудес, если подумать… — вступил в разговор валаамский монах. — Вот вы сами-то… — он повернулся к похожему на бизнесмена мужчине. — Неужели с вами ничего не происходило такого, когда вы погибнуть могли…
— Отчего же? — пожал плечами мужчина. — Бывало, конечно, всякое…
— Ну вот, а вы удивляетесь, что на фронте молитва людей спасала?
— Ну, так это у него молитва! — сказал мужчина. — Между прочим, я тоже в церкви бываю, знаю, что молитва помогает… Но со мной-то разные чудеса происходили, когда я и не молился совсем.
— Это плохо! — сказал монах. — Только ведь ваш ангел хранитель все равно за вас молится… Это тем, которые и не крестились, тяжелее... Это за них и помолиться некому, кроме близких.
И он перекрестился.
Перекрестились следом за ним и мы.
И крепкий, похожий на бизнесмена мужчина, и зазвеневший своими медалями и значками ветеран…
Стучали колеса.
Наш поезд мчался сквозь ночь, опустившуюся над нашей Родиной.
ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ
Когда жена в автокатастрофе погибла, Сергей два года отойти не мог, будто омертвел сам.
Днем он вроде бы привыкал к мысли, что теперь один, но ночью забывал во сне о свершившемся несчастье, и утром, вспоминая, что жены нет, содрогался от боли, как в тот первый раз, когда услышал страшную весть…
И хотя и ходил на работу и с сослуживцами общался, но все это как будто и не он был, а кто-то другой.
1.
Только в церкви становилось легче.
Здесь, возле икон, слушая произносимые молитвы, Сергей молился и сам и вспоминал при этом покойную жену, причем вспоминал не какие-то отдельные эпизоды, а всю свою недолгую семейную жизнь целиком. От того самого первого знакомства, когда после отпуста подошел он за просфорой.
Просфоры тогда ему не хватило, и почему-то это очень огорчило его, и тогда она — они как-то сразу узнали друг друга! — протянула ему булочку.
— Это же не просфора… — сказал он.
— А я ее и не выдаю за просфору, — сказала она. — Просто мне хочется, чтобы вы взяли эту булочку.
И он взял, понимая, что это не простая булочка, и, действительно, через два месяца они поженились и так счастливо, так радостно прожили шесть месяцев и четыре дня, пока он не поцеловал ее, думая, что прощается до вечера, а оказалось, что навсегда…
И было это уже два года назад …
Иногда во сне, Сергей ловил себя на мысли, что он и не молится совсем, а думает о прошедшей жизни, и, понимая, что это не хорошо, он все равно не понимал, о чем ему следует молиться, если жены уже нет в живых…
Обычно он просыпался от этой мысли и всегда, вспоминая, что жены нет, содрогался от боли, как в тот первый раз, когда услышал страшную весть, но сегодня сон не завершился пробуждением.
— Отчего же не хорошо? — услышал Сергей женский голос. — Отчего же не молиться?
Он повернулся на голос и разглядел среди икон пожилую женщину в красной кофте и зеленой юбке
Женщину эту Сергей, как это бывает только во сне, сразу узнал.
Нынешним летом знакомые ездили в Петербург и привезли ему книжку про Блаженную Ксению Петербургскую.
Книжку Сергей взял, и хотя и не понял, зачем ему это, но дома прочитал, удивляясь судьбе святой…
И вот теперь узнал Сергей свою собеседницу, и хотя и исчезла она куда-то, но Сергей увидел себя в Петербурге, в часовне блаженной Ксении. Он стоял там один, и никто ничего и не говорил ему, но Сергей твердо знал, что сейчас свою жену встретит.
2.
Так явственно этот сон запомнился, что вечером — как раз пятница была! — пошел Сергей на вокзал и купил билет в Петербург.
И в поезде снова сон про часовню повторился.
— Встретишь-встретишь жену первую! — непонятно сказала ему пожилая женщина в красной кофте и зеленой юбке. — Не сомневайся даже…
— А как я узнаю ее?
— Узнаешь…
С вокзала Сергей сразу поехал на Смоленское кладбище, зашел в часовню Ксении Блаженной, постоял там, как будто в своем сне, но ничего не произошло и Сергей, вздохнув, вышел из часовни.
Уходя с кладбища, он все-таки решил зайти в церковь.
Литургия уже кончилась, возле канона собирались на панихиду прихожане.
Сергей тоже написал на бумажке имя жены и с пятисотрублевой купюрой протянул священнику.
Молодая женщина появилась уже в конце панихиды.
В руках у нее был пакет с булочками, и она начала раздавать их.
Сергей почувствовал, что его охватывает такое же, как во сне, волнение и, не зная, что делать он подошел благословиться к священнику, завершившему панихиду.
И тут и подошла к ним женщина с булочками.
— А это вам, батюшка… — сказала она и вытащила из пакета булочку, потом посмотрела на Сергея, заглянула в свой пакет и вытащила еще одну.
— А это вам… — проговорила она дрогнувшим голосом.
3.
Уже давно ушел в алтарь священник, уже разошлись прихожане, поминавшие близких, а они стояли напротив друг друга в опустевшей церкви, и Сергей не знал, как ему сказать то, что он хотел сказать.
— Меня Сергеем зовут… — сказал он. — А вы… замужем?
— Я? — переспросила женщина. — А зачем вам, Сергей..
И замолчала, оборвав фразу.
— Нет… — сказала она. — Я не замужем, Сергей…
— А как зовут вас?
— Лиза!
— Лиза… — повторил Сергей. — Наверное. я не так все делаю, Лиза… Но я предложить хотел…
— Что, предложить? — строго спросила Лиза.
— Замуж за меня выйти…
Странно и как-то нелепо — Сергей даже испугался немного — прозвучали эти слова в опустевшей церкви, возле канона, на котором догорала последняя свеча, но Лиза не испугалась. Чуть наклонив голову, она внимательно смотрела на него и полные губы ее готовые раздвинуться в улыбке, чуть приоткрылись.
Но она не улыбнулась.
— Вы… Вы это серьезно?
— Абсолютно серьезно… Я понимаю, что все это выглядит очень странно, но я все равно прошу вас выйти за меня замуж…
— Но вы даже не знаете меня…
— Знаю… — сказал Сергей и так сказал, что она внимательно смотревшая на него, опустила свои большие серые глаза и чуть улыбнулась.
— Я согласна… — тихо сказала она. — Только скажи, Сережа, когда ты успел узнать меня?
— Я сон видел, что будущую жену встречу, — сказал Сергей. — Поэтому и приехал сюда из Москвы… А узнал я тебя, потому что, когда мы с моей покойной женой познакомились, она мне булку дала вместо просфоры. Я потом тебе об этом расскажу… А ты… Ты почему согласилась?
— Так я ведь тебе булочку дала, которой у меня не было… — сказала Лиза. — Я шесть булочек купила и пять штук раздала, а шестую священнику отдала… А тут ты… Стоишь и на меня смотришь, ждешь, чтобы я тебе тоже дала… Я руку в пустой пакет сунула, а там еще одна булочка… Может, я обсчиталась?
— Нет! — сказал Сергей и осторожно обнял Лизу. — Я, уверен, что ты не обсчиталась…
— Ты, действительно, так думаешь?
— Действительно… — сказал Сергей и поцеловал Лизу…
В просторном храме почему-то никого не было сейчас кроме них.
Только в стороне прошла пожилая женщина в красной кофте и зеленой юбке, но и она скрылась возле икон…
ЗАБЫТОЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Лет пятнадцать назад соседка Наталья ездила в Оптину пустынь и там — о, как мы завидовали ей! — умудрилась поговорить со старцем Илией.
— Отче! — спросила она. — Я работаю на Скорой помощи и могу отгулы зарабатывать. Благословите, отче, чтобы я в монастырь ездила и там помогала им… Это ведь для моего спасения полезно будет.
— Дочка… — сказал старец. — Чего тебе по монастырям спасаться, если ты с больной матерью и дряхлым отцом живешь? Они — твой монастырь, в нем и живи, в нем и спасешься.
Такой вот совет соседка получила у старца.
— И знаете, чего я жалею больше всего, — вздохнула Наталья, рассказав про эту поездку. — Я у него так и не спросила, как он про мою маму и папу узнал…
— Так он же старец… — засмеялись мы.
— Знаю я, что старец, — сказала соседка. — Я только не понимаю, кто ему про родителей моих рассказал…
Мы конечно, объяснили, что бывает такой дар у старцев, знать всё, что нужно, чтобы оказать человеку духовную помощь.
И вот пятнадцать лет прошло с тех пор.
Умерла мама у Натальи, сейчас она переехала в другую квартиру, живет там вместе с отцом. Недавно зашла к нам, рассказала, что здоровье у отца хорошее, читает книги, ходит с нею в церковь, много молится.
— Видишь, — сказал я. — Всё, как старец Илья тебе говорил, получилось!
— А что он мне говорил? — удивилась Наталья.
— Ну, как же… Ты же к нему, когда еще в нашем доме жила, ездила…
— Я ездила? — удивилась соседка. — Ну, не знаю… Столько поездок было за это время. Не помню…
Очень это мою жену расстроило.
— Как же так? — сказала она. — Как же можно благословение старца забыть?
— Ну и ничего страшного... — утешил ее я. — Благословение-то все равно исполнилось...
КОГДА КИРПИЧИ С КОЛОКОЛЬНИ СЫПАЛИСЬ
Рассказ церковного старосты
Как, спрашиваете, строили церковь?
А так и строили…
Какая копейка появится, все на строительство. Душа в душу жили тогда с нашим батюшкой. Он молодой совсем, попадья еще моложе, но не о себе думали, как устроиться, а о церкви.
И вот один благодетель на кирпичи денег дал, другой — доски привез, ну и мы, прихожане, тоже старались. Так, с Божьей помощью, и росла церковь, возносилась своими маковками.
1.
Когда уже колокольню завершали, благочинный приехал.
Мы, конечно, как самого дорогого гостя его встретили. Старушки наши калиток напекли, жена моя рыбных котлет наготовила.
Только благочинный не особенно нам понравился.
Уж на что церковь у нас красивая получилась, а рядом с его мерседесом накрученным, как-то маленько скукожилась она.
Ну, и благочинному тоже и угощение наше не понравилось, а главное, стройка, которой конца и края не видно...
Он так и сказал священнику, не постеснялся, что и я, как староста церковный, тут же стою.
— Ты, отче, — сказал благочинный, — о грехах в проповеди хорошо сказал. Не зря тебя в семинарии этому учили. Молодец. Пятерка тебе. А теперь я тебе науку преподам. Ты проповеди так говори, чтобы люди последнее в церковь несли. Тогда у нас с тобой полное понимание будет, и ты и налоги заплатишь, и меня не рыбными котлетками будешь встречать.
И с этими словами сел в свой мерс навороченный и уехал…
А у нас и священник, как в воду опущенный, ходит, и колокольня рассыпаться стала.
2.
— Как это? — удивился я.
— А так… Сложат несколько рядов каменщики, а утром приходят — на земле кирпичи...
А когда колокольня вниз опускаться стала, я не выдержал.
— Ты, батюшка, — говорю я. — Сочиняй, конечно, проповедь, которую благочинный сказать велел, но своим умом тоже маленько думай… Пока только с колокольни кирпичи падают, а если церковь рассыпаться станет, где проповеди, чтобы последнее в церковь несли, говорить будешь?
Батюшка посмотрел на меня, вздохнул тяжело и как будто из обморока вынырнул.
— Правильно! — говорит. — Богу надо служить, а не о налогах думать.
И вот пошла у нас прежняя жизнь, денег нет, а стройка идет потихоньку и кирпичи с колокольни уже не сыплются.
3.
— А благочинный что? — спросил я. — Не гневался, что налогов мало платите?
— А чего ему гневаться? — сказал староста. — Когда кирпич-то перестали у нас с колокольни падать, заехал он куда-то в ДТП на своем мерседесе накрученном. А новый благочинный еще не добрался до нас…
БАТЮШКИН ХАРАКТЕР
Литургия у отца Евстафия часто начинается с опозданием, потому что перед литургией идет исповедь, а исповедует отец Евстафий всех, кто хочет исповедаться, и столько времени исповедует, сколько нужно человеку...
Тем ни менее никто не возмущается, хотя и долго иногда приходится ждать начала службы. Некоторые прихожане даже из других городов для этой исповеди ездят к отцу Евстафию.
И происходят порою во время этих исповедей события, не имеющие прямого отношения к исповеди...
Однажды отец Евстафий вышел из ризницы, где шла исповедь с немолодым майором-строителем, подвел офицера к некрасивой женщине, и сказал им, что они должны пожениться.
И ведь, действительно, они поженились.
И сын у них родился.
А когда это случилось, умер офицер, оказывается, что он болен был...
Но сын остался.
Недавно мать принесла его в церковь на службу.
— А на кого он похож больше?
— Волосы у него светлые, как у отца, а характер нет, характер у него батюшкин. Такой добрый мальчик растет...
ЖЕНЩИНА С КОЛЯСКОЙ
Священник Анатолий рассказывал, как он крестился.
«Я уже женатым был, уже дочка родилась, а все еще не крестился. И жена тоже не крещеной была. Только книги церковные читали и о Боге говорили, а креститься как-то все не могли собраться...
И вот, это уже в конце восьмидесятых было, жена с дочкой поехала в отпуск, а вернулась уже с крестиком на шее.
И так мне неприятно стало, когда я этот крестик увидел… Ведь вместе бы могли креститься!
Сам не понимаю почему, но как-то обидно мне стало... Даже книги церковные перестал жене читать вслух, хотя она и любила их слушать...
А потом жена снова уехала, и тогда я решил креститься и сам.
И вот пошел в церковь и загадал: если правильно решил, пусть я женщину с ребенком встречу в этой аллее...
Но тут же сообразил, что нехорошо так загадывать в самом, можно сказать, главном деле жизни. Что же это? Если не встречу, так и креститься не надо... Такая глупость...
Так я разозлился на себя, что забыл даже, куда я иду...
И вот тут и минуты не прошло, как на пустой аллее женщина появилась с ребенком в коляске.
Вот так и крестился…
Жена, когда увидела крестик на моей груди, обняла меня и заплакала.
Священник Анатолий перекрестился, замолчав, а потом добавил:
— А женщина эта с коляской, теперь каждый раз, когда что-то важное решить надо, появляется…
СТАРЕЦ ИОАНН
Всенощная еще не началась, но в храме уже тесно стало.
Прихожане сгрудились вокруг старца Иоанна, сидящего в кресле возле аналоя с праздничной иконой.
Слабым, дрожащим голосом он вел свою беседу, то разговаривая с отдельными людьми, то обращаясь ко всем сразу.
И тогда, хотя по-прежнему слабо звучал дрожащий голос, как-то слышнее становилось, и каждое слово можно было разобрать даже и в задних рядах.
Впрочем, этот эффект можно было объяснить устройством акустики храма.
Когда старец Иоанн вел частный разговор, он опускал свою седую голову в камилавке, слушая говорившего, а когда обращался ко всем, голова его была поднята, и слова разносились по всему помещению.
Вот и сейчас, когда свечница протянула ему мобильный телефон, неслышно было ничего, о чем разговаривает старец, а когда, вернув телефон, поднялся он из кресла, сразу голос обрел силу...
— А сейчас помолимся вместе за раба Божьего Сергия... — сказал старец. — Он идет к нам…
И хотя вроде бы, с какой это стати надобно молиться за человека, который позвонил отцу Иоанну, что идет в церковь, но не прозвучало ни слова недоумения. Все прихожане начали молиться, осеняя себя крестным знамением.
И, действительно, немного и времени прошло, как открылась дверь, и в храм вошел мужчина лет сорока, в кожаной куртке.
Перекрестился и он, и тоже начал молиться.
А потом, притомившись, старец Иоанн снова опустился в кресло и беседа его с прихожанами продолжилась.
Как раз тут к мужчине в куртке, протиснулась свечница.
— Пойдемте, Сергий... — сказала она. — Вас батюшка зовет...
Мужчина удивленно посмотрел на нее, но спорить не стал, послушно двинулся за свечницей, протискиваясь через прихожан, еще теснее сгрудившихся вокруг отца Иоанна.
Мне самому хотелось подойти сегодня к батюшке, взять благословение на важное для меня дело, но, похоже было, что не получится, скоро уже должна была начаться всенощная, а народу к старцу не становилось меньше.
И не то чтобы раздражение у меня вызвал этот Сергей предваривший свое появление в храме телефонным звонком, но досада была, это уж точно...
Чтобы не накручивать себя, я вышел в притвор, где устроена была церковная лавка, начал разглядывать свежие номера журналов...
Я успел прочитать несколько заметок, когда в церковной лавке появился мужчина в кожаной куртке.
Лицо его было еще растеряннее, чем тогда, когда он вошел в храм.
— Мне записки написать надо... — сказал он мне. — Вы не подскажете, как это сделать...
— А вот листочки... — сказал я. — Кого за здравие нужно — те имена в записку «за здравие». Кого за упокой — те имена в этот, Сергей, листочек...
Мужчина взял листочки, которые я протянул ему, но продолжал смотреть на меня.
— Простите... — сказал он. — А откуда здесь все мое имя знают?
— Ну как откуда... — я пожал плечами. — Когда вы батюшке позвонили, он объявил, что сейчас Сергей придет и еще помолиться попросил за вас...
— Но я же не звонил никому… — покачал головой Сергей. — Не мог я звонить, потому что не только телефона, но и батюшку не знал. Я вообще еще час назад не знал, куда я пойду: такое состояние было... А потом я сюда свернул и эту церковь увидел...
— Ну, это не важно, звонили вы или нет... — сказал я, чувствуя, как рассеивается досада. — Главное, что отец Иоанн сказал, что вы придете. И имя ваше назвал... Вы пишите, пишите записки, как он велел...
Сергей, молча, кивнул и отодвинулся в сторону, а ко мне почти подбежала свечница.
— Ну что же вы здесь стоите? — сказала она. — Сейчас же всенощная начнется. Не успеете благословиться у старца.
Слава Богу, благословение старца Иоанна я успел взять...
На очень важное для меня дело просил я его...
ДВЕНАДЦАТЫЙ ПУЗЫРЕК
За обедом, в трапезной, Марина рассказала историю, которую поведал нам епископ Мстислав про чудо, произошедшее с ним у мощей Александра Свирского.
1.
Произошло это событие, когда Мстислава только еще назначили игуменом...
И вот служил он молебен у мощей Александра Свирского и вдруг — столько тогда разговоров ходило насчет подлинности обретенных в Военно-медицинской академии мощей! — задумался, а на самом ли деле, это мощи преподобного?
И вот закрыл он после молебна мощи и уже выходил из храма, как подбежал к нему мужчина с грудным ребенком на руках.
— Отче... — говорит. — Благословите к мощам приложиться, мы специально с Урала ехали, а вот опоздали...
— Ну, если с Урала специально ехали, то приложитесь, конечно...
И пока открывал мощи, мужчина рассказал ему, что два года назад жена его операцию сделала да так, что пришлось распрощаться с надеждой завести своих детей. И год назад они приехали сюда, к Александру Свирскому, чтобы благословиться — ребенка из детдома взять.
А домой вернулись, и не заладилось дело.
— Сами ведь, знаете, владыка, какое это не простое дело, если не иностранец ты... — рассказывал мужчина. — Где найдешь столько тысяч долларов, чтобы взятку дать? В общем совсем загоревали мы, но прошло еще немного времени, и вдруг жена говорит, что забеременела она. Такое вот чудо произошло!
— И родила?
— Так, его и родила, — осторожно прикладывая ребенка головкой к мощам, сказал мужчина. — Такое вот у нас, владыка, чудо родилось, по молитвам преподобного Александра Свирского... Вот мы и привезли его сюда, чтобы он тоже приложился к мощам...
— А сама-то жена чего не приехала? — спросил владыка.
— Как же не приехала... Приехала, конечно... Только у нее, как нарочно, критические дни начались, нельзя ей сегодня в храм. На улице, на скамеечке сидит...
— Действительно, чудо... — выслушав это рассказ, сказал я.
— Еще бы не чудо... — сказал владыка. — После этого случая у меня уже никогда больше сомнений в подлинности мощей преподобного не возникало...
2.
— Так со мною тоже похожая история случилась… — сказал отец Павел, когда Марина закончила свой рассказ. — Я тогда еще послушником был, продавал в церковной лавке миро от мощей Александра Свирского… Торговля плохо шла, ну, а с другой стороны: какое это миро? Собрали два года назад, в маслице развели, потом остатки еще раз в маслице развели. И еще раз, и еще… Сколько его, настоящего мира, в наших пузырьках осталось?
И вот только подумал так, старушка в лавку заходит.
— Мне, — говорит, — двенадцать пузырьков, отпусти, сынок…
А мне жалко старушку стало. Совсем плохо одета, сразу видно, что не пенсию одну живет. Какие у нее деньги?
— Бабушка, — говорю, — зачем вам двенадцать пузырьков, если тут только одно название, что миро — столько раз его разбавляли…
А старушка деньги свои не убирает.
— Глупости-то не говори, сынок… — говорит. — Я не видела ничего, а этим миром глаза помазала и отпала темнота. Так, что не сомневайся. Давай мне двенадцать пузырьков, как я просила…
Ну, коли просит, так что ж?
Отсчитал ей двенадцать пузырьков, а их именно столько и оказалось в лавке, выставил все на прилавок.
Старушка сложила все в кошелку свою, а один пузырек на прилавке оставила.
— Это, — говорит, — тебе от меня. Мажься этим миром и не сомневайся…
3.
Отец Павел замолчал и вытащил из кармана рясы пузырек с миром.
— Это тот двенадцатый пузырек, который вам старушка оставила? — спросил я.
— Тот-тот… — сказал отец Павел. — Я этим миром уже который год пользуюсь… Когда мало становится, долью маслицем и снова мажусь.
— И помогает?
— Помогает, конечно… — сказал отец Павел. — Я ж последние восемь лет только этим маслицем и лечусь…
ПЕРВОЕ КРЕСТНОЕ ЗНАМЕНИЕ
(рассказ железнодорожника)
Это в Сибири было, когда я первый раз себя Крестным знамением осенил…
Вел я поезд тогда, и вот под утро приближались мы к переезду, где шоссейная трасса нашу железную дорогу пересекала.
И все хорошо вроде.
Зеленые огни горят, можно не сбавлять хода, но тут — прямо в глазах у меня потемнело! — на путях человек стоит в черном монашеском облачении, и руками семафорит нам.
Как уж я затормозить успел, сам не понимаю.
Как в тумане все было…
Опамятовал я, когда помощник меня тормошить стал.
— Петрович! — говорит. — Герой ты! Как ты углядел ее в сумерках?
— Кого ее? — спрашиваю.
— Ну, машину эту груженую. Которая на переезде застряла…
Слез я с локомотива.
Действительно, в серых рассветных сумерках на переезде грузовая машина стоит.
Ну да…
Если бы влетели в нее, мало бы не показалось ни машине, ни нашему составу. Спасибо монаху, который просигналить успел и остановил поезд.
— А где он? — спрашиваю.
— Кто он?!
— Монах, который поезд остановил…
— Да ты что, Петрович?! — говорит помощник. — Не было никакого монаха…
— Как же не было, — говорю, — если я сам его видел…
Ну, пока машину стаскивали с переезда, освобождая путь, прошли мы по составу, чтобы посмотреть: не пострадал ли кто из пассажиров.
И вот ведь что удивительно…
Хоть и тормозил я в экстренном порядке, а пассажиры, почти никто и не проснулся даже…
Ну, а которые проснулись, целы были…
Никто не пострадал.
Уже к концу состава мы подходили, когда увидел я своего монаха. Сидит в плацкартном вагоне на боковом месте и перебирает четки.
— Вот, — показываю я своему помощнику, — вот кто нас спас! Это он мне просемафорил об опасности…
— А как это удалось вам?! — удивился помощник. — Как вы перед поездом встать сумели?
Но монах и сам разговору нашему удивился.
— Да не вставал я нигде… — сказал он и перекрестился. — Сижу здесь, молитвы читаю, что бы доехали благополучно… А что, произошло что-то?
— Произошло… — сказал я. — Получается, что твоя молитва и выручила нас.
И перекрестился я.
Первый раз в жизни перекрестился…
БЛАЖЕННАЯ ОЛЬГА
Вспомнил блаженную Ольгу, с которой мы познакомились, когда снимали фильм «Голос Андрея Первозванного».
Она была тогда с нашей киногруппой на Авраамиевом скиту, но странно — столько было фотоаппаратов и кинокамер, а она никуда не попала.
Впрочем, чудо, как она вообще попала на скит, ведь никто не афишировал, что здесь будут устанавливать поклонный крест!
Более того произошло это неожиданно, почти случайно, а Ольга откуда-то узнала и добралась до острова еще раньше, чем туда прибыла киногруппа.
Ольга эта жила на чердаке в гостинице.
На чердак этот я лазал с оператором, посмотреть на панораму, открывающуюся из выбитого окна, и перемазался весь, хотя и старался там ни до чего не дотрагиваться, а Ольга жила на этом чердаке месяцами и ходила всегда чистенькая, в беленьких без единого пятнышка носочках.
На Авраамиевом скиту Ольга сразу принялась таскать к кресту тяжеленные камни.
— Ольга! — пытались мы остановить ее. — Пожалей себя. Это же такие тяжести.
— Так я себя и жалею! — ответила Ольга. — Я же не камни таскаю. Грехи свои.
Судя по тому, какие мы выбирали камни, нам смело можно было записываться в праведники.
Но Ольга и не думала никого обличать, она просто радовалась, что и на Авраамиевом острове установлен поклонный крест и эта радость сообщилась и нам.
А говорила Ольга всегда то, что думала, и это не очень-то нравилось в монастыре.
Несколько раз ее прогоняли со службы, а потом и из монастыря попросили уехать.
И Ольга уехала с Валаама.
Знакомые рассказывали, что видели, как она уезжала.
Никого не ругала, никого не обличала, сидела на пристани тихая-тихая.
— Уезжаешь значит? — спросил монах, которого специально отправили проследить, чтобы она не осталась здесь.
— Уезжаю...
— Не понравилось, значит, у нас?
— Понравилось... Просто я к Ксенюшке решила съездить, так чего же на острове сидеть. Надо ехать, раз Ксенюшка позвала.
И уехала.
Рассказывали еще, были свидетели и этому, что прямо с причала поехала Ольга на Смоленское кладбище.
И там, только миновала кладбищенские ворота и все.
Пропала куда-то.
И сколько не искали ее, так и не нашли.
И никто больше не видел ее.
А та гостиница на Валааме, на чердаке которой жила Ольга, сгорела той же зимой.
Говорят, какие-то правила пожарной безопасности были нарушены.
Но сейчас новую гостиницу на том месте построили.
Я сам там не был, но говорят, что отличная гостиница, и чисто, и удобства все, как в городе...
ПОСЛЕДНЕЕ ПРИЧАСТИЕ
Еще утром отец шутил, а в обед лег на диван и руки на груди сложил.
— Все, дочка... — сказал он. — Кажется, не выкарабкаться мне теперь...
— Да ты что, папа?! – запротестовала Наталья. — Ты же сегодня только из больницы выписался... Тебе пожить надо теперь, все-таки немного подлечили тебя...
Она говорила так, но – она работала на Скорой помощи! – сама видела, как побелело лицо отца, как нехорошо заострился нос.
— Все... — не слушая ее, сказал отец. — Совсем нехорошо давит в груди...
И он закрыл глаза.
Не было сомнений, он уходил... И Наталья, хотя и работала врачом, не очень понимала, что делать. 94 года исполнилось отцу, и никакими таблетками невозможно было восстановить в нем жизненные силы.
Но и сидеть и просто смотреть, как уходит отец, было невыносимо. Наталья взяла в руки молитвенник, стала искать нужную молитву, но тут телефон зазвонил.
— Это отец Евгений! – раздался в трубке голос знакомого священника. – Я больную причащать иду. Если хотите, я могу зайти, Григория Васильевича причастить по пути...
— Заходите, отец Евгений... — сглотнув слезы, сказала Наташа. — Причастите, если успеете...
И, положив трубку, снова посмотрела на отца.
Нет! Не успевал священник.
Наталья потрогала пульс, но пульса не было, конечно. Уже и не дышал отец, и какая-то смертная муть растекалась вокруг...
Отец Евгений пришел минут через десять.
— Григорий Васильевич где? — еще в дверях спросил он. — В гостиной?
— Нет... — сказала Наташа. — Он у себя в комнате... Только папа уже умер, отец Евгений...
— Умер? — священник отодвинул Наталью, и прошел в комнату, где не раз бывал, навещая отца, во время болезни.
— Григорий! — громко сказал он. — Отец Евгений пришел! Причащаться будешь?
И тут Наталья глазам своим не поверила.
Умерший отец чуть приподнялся на диване.
— Да! — сказал он.
И причастил его отец Евгений.
И Наталью заставил запивку принести.
И когда сделал отец два глотка теплой, подслащенной вином воды, снова откинулся он на подушку, вздохнул три раза и закрыл глаза теперь уже навсегда.
Потрясенная Наталья слушала, как читает отец Евгений отходную молитву, смотрела на дароносицу, на стоящий на столике ковчежец, на отца, лицо которого стало еще бледнее, и думала, что все осталось прежним, как и полчаса назад, когда отец первый раз умер...
Ничего не изменилось...
Только смертная муть ушла, и никакой смерти рядом с умершим отцом не было.
И нигде ее не было...
В НОЧНОМ АВТОБУСЕ
Сквозь сонный шум мотора наплывали обрывки разговоров...
Соседи впереди говорили про послушника Андрея, который неведомо в какие времена носил хлеб отшельнику, и очень боялся — столько волков в лесу было.
Но читал молитвы и брел, стараясь не смотреть на волков, что шныряли за кустами...
А потом, прямо на тропинке встали впереди три волка на пригорке.
И совсем страшно послушнику стало. Перекрестившись прямо на небо, закричал во всю головушку:
— Господи! Да пускай сожрут меня, наконец, эти волки, чтобы я бояться их перестал!
— И что? — спросил кто-то у рассказчика. — Исчезли, небось, волки?
— Страх исчез... Совершенно бояться перестал послушник. Ходил потом к отшельнику и на волков никакого внимания не обращал...
— А отшельников много в монастыре?
— Не знаю, насчет отшельников, не слышал... А вот отшельница одна и сейчас есть... Раньше Юлией звали. Теперь Мария стала... Так и живет в лесу!
— А волки?
— Не... Волки ее не трогают. У нее молитва непрестанная.
— А что там, в лесу, у нее? Дом?
— Не... Землянка... Кирпичи, доски, печь... Тепло хорошо сохраняется в земле. А выходит Мария только ночью... Рассказывают, что идет, в одной руке — псалтирь, в другой — фонарик...
— А почему она ночью только выходит?
— А благословлено так. У нее молитва, за Россию, за наш северный край...
— Ишь как... Мы и не знаем, а за нас молятся!
— А как иначе-то жить бы было?
— Никак, конечно... Без молитвы по нашим временам никак не прожить...
Убаюкивая, наплывали сквозь шум мотора обрывки этих разговоров...
Сквозь необъятную ночь мчался паломнический автобус.