Выдающийся русский учёный Александр Чижевский был на редкость многогранно одарённой и энциклопедически образованной личностью. В науке его интересы охватывали биологию, геофизику, астрономию, химию, электрофизиологию, эпидемиологию, гематологию, историю, социологию…
В последние годы многие любители искусства открыли для себя в Чижевском и незаурядного поэта-философа, писателя-стилиста, утончённого художника, знатока и ценителя музыки.
Научные поиски не ослабляли его художественное творчество, а, наоборот, способствовали в поэзии и пейзажах отражать его философские взгляды на мир, а поэтический дар — более успешной работе в области естествознания. Физик и лирик были в нём неразделимы. «С раннего детства, — вспоминал Чижевский, — я страстно полюбил музыку, поэзию, живопись, и любовь эта с течением времени не только не уменьшалась, а принимала всё более страстный характер даже тогда, когда корабль моих основных устремлений пошёл по фарватеру науки».
Необычайная работоспособность, эмоциональность, постоянная связь с творческой мощью природы — всё это способствовало его поэтическому творчеству.
Уже в раннем детстве Чижевский обладал пылким воображением, которое переросло в тот внутренний огонь, о котором он позднее напишет: «И я всегда горел внутри! Страстное ощущение огня — не фигурального, а истинного жара было в моей груди. В минуты особых состояний, которое поэты издревле называют вдохновением, мне кажется, что моё сердце извергает пламень, который вот-вот вырвется наружу. Этот замечательный огонь я ощущал и ощущаю всегда, когда меня осеняют мысли или чувство заговорит».
В лирике Чижевского отражён его богатый духовный мир, от природы он был наделён исключительным чувством красоты, меры, гармонии. Его лирические произведения наиболее полно передают душевное состояние, тончайшие оттенки переживаний автора. Здесь чётко вырисовывается и образ самого поэта, лирический мир которого необычайно разнообразен и многогранен.
Особенно следует выделить пейзажную лирику учёного. Именно про неё писал Алексей Толстой: «Ваши стихи являются плодом большой души и большого художественного чутья, а потому значение их в русской литературе весьма велико... Никто из современных нам поэтов не передаёт лучше Вас тончайших настроений, вызванных явлениями природы. Со времени Тютчева в этой области большой пробел. Ваши произведения должны заполнить его».
Чижевского, как и Тютчева, можно назвать вдохновенным певцом природы. Природа в его стихах запечатлена в движении, смене явлений, пейзажи в его стихах проникнуты напряжением и драматизмом. Стихи Чижевского отражают его стремление познать противостояние жизни и смерти, противоречие предельного и беспредельного, коллизию конечного и бесконечного в человеке, природе, мироздании.
Все аспекты влияния космоса, в частности, Солнца на Землю и человечество отражены Чижевским в стихотворении «Галилей». Толстой написал: «Я не буду касаться других Ваших более чем удивительных по содержанию и виртуозному исполнению стихотворений... Их оценка может быть дана только в будущем».
В течение жизни Чижевским было написано несколько сот стихотворении и более тысячи живописных произведений в самой разнообразной технике: от масла и темперы до гуаши, рисунков цветными карандашами, пастели, акварели. Сохранилась лишь малая часть его живописных работ — около 400 акварелей, рисунков цветными карандашами, в основном периода 40-х — 50-х годов. Находятся они в разных городах страны: Москве, Санкт-Петербурге, Воронеже, Тамбове, Караганде, Челябинске, Калуге, — Александр Леонидович и Нина Вадимовна имели обыкновение дарить картины друзьям, добрым знакомым, учёным. Основная часть сегодняшней коллекции картин Чижевского хранится в фондах Государственного музея истории космонавтики им. К.Э.Циолковского в Калуге.
Самые ранние картины, написанные маслом на холсте, относятся к 1914 году и соданы в окрестностях Александровки — имения бабушки А.П. Невиандт на Брянщине. Несколько картин, написанных масляными красками, датированы 1937 и 1939 годами, в период его отдыха на подмосковной даче Кратово. Следующая серия (одиннадцать) уже акварельных рисунков выполнена Чижевским летом 1941 года в Щелыково Костромской области в Доме отдыха актёров Малого театра. Главная же часть акварелей (их более 150) написана Чижевским в период его заключения и пребывания в Ивдельлаге Свердловской области, в Кучино под Москвой, в Долинском и Спасском отделениях Карлага, а также во время ссылки в Караганде. Последняя картина датирована 1957 годом.
Картины и рисунки Чижевского, особенно лагерного периода, невелики, выполнены чаще всего на отработанной бумаге, но какая в них сила и красота!
Максимилиан Волошин говорил, что художник — глаза человечества. Действительно, пейзажи Чижевского заставляют нас увидеть многообразие природы. Его картины вызывают ощущение радости жизни, красоты и величия окружающего нас мира. Живопись и поэзия неразрывно связаны друг с другом, образуют в творчестве Чижевского органическое единство.
Органическая потребность познавать, отображать мир в стихах и красках помогли Чижевскому выстоять в нечеловеческих условиях, в которых он оказался в 40-х — 50-х годах. Не случайно между строк его стихотворения «Гиппократу» появилась такая запись: «5.1.43 г. Холод +5 С в камере, ветер дует насквозь. Жутко дрогнем. Кипятку не дают».
Стихи и пейзажи согревали его душу, помогали отвлечься от мрачной действительности. Работа души и мозга продолжалась, несмотря ни на что. И он выстоял, и с честью пронёс высокое достоинство русского интеллигента через все испытания.
Человек большой и щедрой души, твёрдо веривший в победу солнца над мраком, добра над злом, Александр Чижевский оставил нам замечательное духовное наследие, которое учит ценить прекрасное, любить жизнь и человека.
«В науке я прослыл поэтом…»
***
О беспредельном этом мире
В ночной тиши я размышлял,
А шар земной в живом эфире
Небесный свод кругов вращал.
О, как ничтожество земное
Язвило окрылённый дух!
О, как величие родное
Меня охватывало вдруг!
Непостижимое смятенье
Вне широты и долготы,
И свет, и головокруженье,
И воздух горной высоты.
И высота необычайно
Меня держала на весу,
И так была доступна тайна,
Что я весь мир в себе несу.
Там, притаившись на мгновенье
В испуге свёрнутым клубком,
Трепещут тени, как виденье,
И снова катятся, как ком!
Они летят стремглав в низины,
Вытягиваются и дрожат,
Врезаясь в чащи и стремнины,
Тревожа сон нагорных стад.
А солнце гонится за ними
Всё дальше, глубже, в тьму долин,
Вбивая стрелами своими
Во мрак победоносный клин.
Туман редеет вдоль потока,
И тени мечутся на нём,
Как бы прибежища у рока
Ища меж влагой и огнём.
Но луч всесветный, всемогущий,
Разящий в мраке и во мгле,
Влетит в последние их кущи
И тени пригвоздит к земле!
***
В науке я прослыл поэтом,
Среди поэтов — я учёный,
Увы, не верю я при этом
Моей фортуне золочёной.
Мой путь поэта безызвестен,
Натуралиста путь тревожен,
А мне один покой лишь лестен,
Но он как раз и невозможен.
Хотел бы я ходить за плугом,
Солить грибы, сажать картошку,
По вечерам с давнишним другом
Сражаться в карты понемножку.
Обзавестись бы мне семьёю,
Поняв, что дважды два — четыре,
И жить меж небом и землею
В труде, довольствии и мире.
Тождество мира
Смотри на Солнце, милый друг!
Твой глаз смыкается лучами,
Бегущими что день над нами:
Ты видишь огнемётный круг!
Заметь морщины на Луне,
Что, все ль они однообразны,
Иль между ними есть и разны:
Скажи: высоки ли оне?
Так, в бесконечности миров,
Есть жизнь, есть звери, гады, люди,
У коих бьётся сердце в груди...
За это спорить я готов!
О, целый мир грядёт из тьмы —
Непостижим, но познаваем,
И если мыслят марсиане,
То они мыслят, как и мы.
Для нас, для них — один чертог —
Торжественный, закономерный,
И в бесконечности безмерной
Единый строй, единый Бог!..
Галилей
И вновь, и вновь взошли на Солнце пятна,
И омрачились трезвые умы,
И пал престол, и были неотвратны
Голодный мор и ужасы чумы.
И вал морской вскипел от колебаний,
И норд сверкал, и двигались смерчи,
И родились на ниве состязаний
Фанатики, герои, палачи.
И жизни лик подёрнулся гримасой;
Метался компас, буйствовал народ,
А над Землёй и над людскою массой
Свершало Солнце свой законный ход.
О, ты, узревший солнечные пятна
С великолепной дерзостью своей,
Не ведал ты, как будут мне понятны
И близки твои скорби, Галилей!
***
Жить гению в цепях не надлежит,
Великое равняется свободе,
И движется вне граней и орбит,
Не подчиняясь людям, ни природе.
Великое без Солнца не цветёт:
Происходя от солнечных истоков,
Живой огонь снопом из груди бьёт
Мыслителей, художников, пророков.
Без воздуха и смертному не жить,
А гению бывает мало неба:
Он целый мир готов в себе вместить,
Он, сын Земли, причастный к силе Феба.
Тщета
В необозримой урне мирозданья
Покоится таинственное море
Горючих слёз, пролитых на Земле...
Но тщетны все стенанья человека:
Они вспорхнут, как призраки, над бездной
В дымящихся, пылающих одеждах,
Над морем слёз взовьются высоко
И, растворясь, исчезнут во вселенной.
И море слёз, чистейших слёз людских,
Бескрылый их полёт не отразит.
Бесконечности
Даны нам бесконечности на небе:
Пространство внеземное бесконечно,
И звёзд числа вовек не перечесть.
А на земном пределе беспредельны:
Пучиной вод — моря и океаны,
Песком зыбучим — жгучие пустыни
И жгучей скорбью — сердце человека.
***
В смятенье мы, а истина — ясна,
Проста, прекрасна, как лазури неба:
Что нужно человеку? — Тишина,
Любовь, сочувствие и корка хлеба.
Мера жизни
Часами я сижу за препаратом
И наблюдаю жизни зарожденье:
Тревожно бьётся под живым субстратом
Комочек мышц — о, вечное движенье.
Движенье — жизнь. Сложнейший из вопросов.
Но все догадки — всуе, бесполезны.
Возникло где?
Во глубине хаосов?
Пришло откуда? Из предвечной бездны?
Бессилен мозг перед деяньем скрытым:
Завеса пала до её предела:
Здесь времена космические слиты
В единый фокус — клеточное тело.
Должно быть, жизнь — заведомая пытка —
В зародыше предвидит истязанье:
В равёртыванье жизненного свитка
Звучит по миру жгучее страданье.
Но страшны тоны сердца, и тревога
За бытие земное не случайна.
Да, мера жизни — это мера Бога
И вечно недоступная нам тайна.