"БЛАЖЕН, КТО ПОСЕТИЛ СЕЙ МИР..." Классик и современники

Философская лирика Фёдора Тютчева и русская изящная словесность: штрихи к современному поэтическому портрету

                                                                                                       «Блажен, кто посетил сей мир

                                                                                                      В его минуты роковые!

                                                                                                     Его призвали всеблагие

                                                                                                    Как собеседника на пир».

      Автор этих волшебных влекущих к познанию тайн бытия строк – русский поэт Фёдор Иванович Тютчев. Глубинное трепетное тютчевское слово раскрывает целый мир мыслей и чувств, корнями своими связанными с родной землёй, природой и человеком. Проходит время, но не перестаёт поражать его почти пушкинская красота – гармония сочетания содержания и формы стиха.

    Как известно, 2023-й год был ознаменован 220-летием со дня рождения Фёдора Тютчева – Дня рождения для вечности этого столь выдающегося русского художника. Сегодня возвращение к поэзии стало заметно и в литературе, и в различных публикациях, и в книгоиздательстве, и в обществе. Значит, абсолютно прав философ и лирик, который в афористичной формуле определил истоки своего творчества, доподлинно зная, «чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле». Ибо всему основа – Отчизна.

     Родился Тютчев в российском селе Овстуг, на Брянщине, в чудном историческом крае. Но так уж сложилась его жизнь, что буквально по пальцам можно было пересчитать годы, когда поэт посещал своё родовое гнездо. После окончания Московского университета Тютчев поступает на службу в Коллегию иностранных дел, и уже в 1822 году он был послан за границу. Там, в Германии, в Италии, поэт прожил 22 года. Фёдор Тютчев избрал судьбу блистательного дипломата, поприще служащего иностранной миссии. Дружба с Шеллингом, Гейне, который переводил его стихи. Невероятно и парадоксально: литература не была для него профессией. При всём при том ему удалось совершить невозможное, будучи вдали от России, – сохранить себя для Родины и для русской культуры.

     На примере произведений Тютчева мы убеждаемся: культура России установилась и отстоялась, как хорошо выдержанное драгоценное вино. Между тем гениальные произведения никогда не могут стать привычными. Прекрасное – всегда празднично, величаво. И тютчевская поэзия принадлежит к числу лучших созданий поэтического гения. Иван Тургенев, как современник Фёдора Тютчева, говорил: «О Тютчеве не спорят; тот, кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии». Писатель считал русского поэта одним из самых замечательных художников слова, который расширил, а точнее: «сместил жанровые рамки русской лирики». Он внёс в словесный жанр: предельную ясность и выразительность образа, символ, метафору, краткость и глубину смыслов. Этот изумительный мастер в совершенстве владел ёмкой лирической формой стиха, тем самым придавая своей поэзии неповторимую гармоничность.

       Тютчева любили именно как поэта за жар и искренность его души. Высота поэтического слова, неисчерпаемое богатство русского языка, насквозь пронизанного тончайшими оттенками, и в новом тысячелетии привлекают к себе широкий круг литераторов и читателей, благодарно отдающих дань творчеству гениального лирика. Не секрет, что выдающийся поэт влияет на другого поэта. К тому же такой, нисколько не теряющий своей современности, чародей слова как Тютчев. Немудрено: музыка Великого языка этого поэта, мыслителя, гуманиста проникла в саму суть бытия и нашла своих продолжателей русской классической традиции. Сложно переоценить влияние тютчевской лиры.

      В русле нашей темы хотелось бы через призму волшебства художественной речи – Фёдора Тютчева – представить поэтическое слово наших достаточно известных современников: Анатолия Аврутина, Виктора Кирюшина, Дмитрия Мизгулина, Андрея Шацкова. Прежде всего в сравнениях, параллелях и точках пересечения мы будем искать определение не жанровое, но смысловое. Здесь играет существенную роль эстетика мгновенности или, быть может, искра Божья – почувствовать настоящую поэзию. Ведь при всех различных вариациях поэтического голоса и звука – подобие наблюдается. На фоне центральной творческой личности – Тютчева, – дополняя общий портрет поэтов, – проявляется личность двоякого художника-метафизика – Аврутина, пронзительного певца тишины, её чистейших родниковых истоков – Кирюшина, оригинального романтика свежего и образного пера – Мизгулина, метафорически насыщенного лирика-импрессиониста – Щацкова. Вероятно, вы увидите некое тайное соответствие, поймете, что границы творчества прозрачны, что неизъяснимая тютчевская тайна живёт в каждом из них, а значит, она есть и в каждом из нас.       

 

«Нам не дано предугадать…»

      Слова, поставленные нами в заглавие, сказаны Тютчевым именно о природе поэзии как таковой. Вспоминая произведения русских классиков, понимаешь, почему их книги вне времени и вне пространства, почему они воспринимаются как нечто вечное. Классик – тот, кто преодолевает эпоху. Гул вечности слышится в стихах большого поэта-философа Анатолия Аврутина, для которого превыше всего – традиция реализма в искусстве, вобравшая в себя огромный духовно-исторический опыт народа. Во всём ощущается новое и бесконечное начало. Классики бессмертны, и автор ведёт с ними свой нескончаемый в веках диалог:

Раскрытый Тютчев… Смятая кровать.

Четвёртый день раздумчивого мая.

Опять «умом Россию не понять…» –

Так и живём, её не понимая.

Худой портфелик съёжился в углу.

И, разливая сумерки в стаканы,

Дробь выбиваешь – пальцем по столу, –

В слезливый вечер, сумрачный и странный.

        Здесь прошлое живёт в настоящем – как одна нескончаемая тайна… Как будто сами по себе текут слова, непринуждённо складываясь в довольно грустные и напряжённые строки, – многое узнаваемо и действительно, и многое проецируется из былого в наше реальное и в грядущее.

Раскрытый Тютчев… Старый, с буквой «ять»,

Предтеча огнедышащего Блока,

Когда «умом Россию не понять…»,

И оттого – светло и одиноко. 

       Один поэт читает другого: читает самозабвенно, ночь напролёт, одолеваемый горестными и просветлёнными думами. Неразрешимая проблема экзистенциального одиночества, когда «страдающий о вечном и любимом» кому-то вновь «не ко двору».  

     Однако тот же Тютчев благодаря своей поэтической интуиции открывал собственный закон философии – мир единого целого: «Всё во мне, и я во всём!..» Это тяготение к вещам многомерным изначально было характерно, прежде всего, крупным художникам. Его страстно влекли глубина Вселенной, человеческая Душа. Не зря уже в 44 года он выразится так: «Я жил свой век и… у меня ничего нет в настоящем». А почти 20 лет спустя напишет незабываемое гениальное четверостишие:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить.     (1866)   

      Разве есть сегодня в России человек, не знающий этих философско-лирических строк, которые вот уже более двух столетий убедительно говорят о неизменных противоречиях, происходящих в нашей стране?! Непостижимо, но находясь в Европе, Тютчев ни стал ни убеждённым космополитом, ни квасным патриотом. Обладая проницательным умом, свободой мысли, не в пример оным, он искренне любил свою многострадальную Россию.           

       Уникальный художник философской двойственности и Анатолий Аврутин, стихи которого притягивают к себе ощущением раздвоения, энергией антитезы. Сравнивает ли поэт личное в ушедшем и личное в дне нынешнем? Сложно ответить. Говоря о сокровенном, автор по сути говорит об общем, глобальном. Поэзия Аврутина отличается ярким эпическим звучанием, преодолением непостижимых внутренних коллизий, совмещением двуполярного единства. В его стихах содержится много скрытой боли. И этот дисгармоничный мир надо принять и осмыслить. Он показывает весь трагизм исторического бытия ХХ – ХХI веков – веков всеобщего нравственного кризиса. Некоторые произведения приобретают страдальческий и одновременно просветлённый отсвет, и наше далёкое прошлое проясняется.

Который день, который год,

Труд не сочтя за труд,

И в урожай, и в недород

Их сумрачно ведут.

Штыками тени удлиня,

Ведут, как на убой.

Лениво чавкает земля

От поступи больной.

    …………………..

 И снова, унося в горбах

Свою святую Русь,

Идут кандальники впотьмах

И шепчут: «Я вернусь…»

         Анатолию Аврутину характерен метафизический подход к постижению тех или иных крупных событий, присущи глобальные лирико-философские обобщения – широкая историческая ретроспектива. Мимолётность человеческого бытия, время и пространство, жизнь и смерть, боль и страдание…

     Обращаясь к воспоминаниям «Ф. И. Тютчева», мы так же понимаем, насколько близко к сердцу принимал поэт людское горе. Он слыл мастером экспромта, и первое чувство – самое истинное и верное – никогда не подводило Фёдора Тютчева:  

Слёзы людские, о слёзы людские,

Льётесь вы ранней и поздней порой...

Льётесь безвестные, льётесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, —

Льётесь, как льются струи дождевые

В осень глухую порою ночной.          (1849)

        И не только ненастная, дождливая погода всему виной. Душа его плачет и сострадает, полнится сочувствием ко всем отчаявшимся, вероятно, ко всем обездоленным, ко всем тем, кто так нуждается в милосердии.

     Очевидно, что Анатолий Аврутин ставит задачу: попытаться приблизиться к пониманию мыслительных гениев, интеллектуалов XIX – ХХ веков, исследователей человеческого духа, всецело познавших истину. Тут подключается логика парадокса. Он мистический поэт, которого влечёт неизведанное – случай – рок – фатальность, значит – он и мыслит метафизически: «Что велено роком, / То, значит, и велено роком, / И сбудется всё, / здесь не нужно казаться пророком». Всесильна испепеляющая близость рока, и молох дара обуревает художника, сжигая его изнутри. Раздвоение – душевный разлад – поглощающая и ведущая философско-лирическая сила определяет близость поэта к Достоевскому.

       Собственно, эта близость прослеживается и у Тютчева, который писал: «Две силы есть – две роковые силы, / Всю жизнь свою у них мы под рукой, / От колыбельных дней и до могилы, – / Одна есть Смерть, другая – Суд людской» (1869). Поэт смело глядит в лицо смерти, ибо она «честней – чужда лицеприятью», когда тот же свет: «он там бесчеловечней, / Где человечно-искренней вина». Какой сильный и высоко критический ум, предопределяющий неизвестное, что дается человеку Свыше.

      Обретая духовное родство и целостное поэтическое пространство, и наш современник Аврутин будто вступает в мысленный диалог с Тютчевым, ясно осознавая извечную парадоксальность русского бытия:

Стою у русского предела,

Где Бог не терпит суеты,

Где осыпаются несмело

На сердце поздние цветы.

<…>

И за чертою пониманья

Сей путь, что начат не с нуля…

Зачем нам смутные терзанья,

Когда мы – бездна и земля?

       Драматизм противостояния и принятия неизбывного противоречия неба и земли. У Аврутина, как и у Тютчева, поэзия полна тревожных предчувствий, вряд ли её назовёшь оптимистичной. Драматургия его поэтических сюжетов охватывает существенный отрезок времени, коему характерно пограничное пересечение эпох и столетий. Личное и общественно значимое сплетается в тугой узел. Открыто и прямо он утверждает в поэзии литературную личность, своё «я». Говоря о себе, автор говорит за всех и о коллективном, поднимаясь в художественном мышлении до всечеловеческого и надмирного восприятия бытия:

Я в этот мир пришел в своё число,

Меня сюда случайно занесло.

Я не спешил сюда… Меня не звали.

Но коль явился, значит нужно жить,

Любить, страдать… И голову сложить,

И претерпеть все страсти и печали.

         Да, такая поэзия трагична, и герой этой поэзии – трагический герой, болезненно переживающий трагедию раздвоения. Однако трагическое мировоззрение не имеет ничего общего с пессимизмом, беспросветным отчаянием, отрицанием самой жизни. Герой борется с роком. «Много боли» – драматический разрыв и прозрение одиночества. Пожалуй, на рубеже конца ХХ и начала ХХI веков Аврутин ещё более одинок, чем в своём ХVIII веке Тютчев. Вот ещё одно не менее пронзительное стихотворение об одиночестве:

Стою на сквозняке… – Ты кто? – Аврутин…

– Зачем ты здесь? – Достали шулера…

Опять один в своей извечной смуте,

Опять один – как завтра, как вчера.

       Человек и национальное одиночество: «Стою один… Пустых словес не слыша… / Стою один… Не понятый никак…» Поистине стихи приходит к нам как спасение от одиночества. Других лекарств нет. Поэт прав: от одиночества не лечит даже время. Остаётся лишь обращаться к вечному. Но категория вечного недосягаема для нашего чисто человеческого разума, в ней исчезает чувство времени. А заодно и пространства. «…где я пред вечностью мгновенной / Стою в ничтожности своей», – предельно откровенно в своей лирической исповеди скажет Анатолий Аврутин. Круг опять замыкается, и наш герой бредёт туда, «где всё конечно, даже бесконечность… / Где временная вечность / Со смертным о бессмертье говорит». Его философская мысль преодолевает личное одиночество, хаос, она как бы живёт в чувственном им же созданном космосе. Видимо, случайного нет, но какая-то необычайная загадка всё-таки существует: в 2011 году название «Поэт Анатолий Аврутин» было присвоено звезде в зодиакальном созвездии Рака.

       Вместе с тем неизбежно литературное пересечение и явное подобие. Мистическая приверженность к образам звёздного неба, к одухотворению ночной тьмы присутствует и у Тютчева. Похожий чувственный космос и вселенское одиночество, хаос и гибель. Более того, тютчевская поэзия с её философской мыслью – логализация хаоса, рациональное обуздание «горя и вдохновения», – так определил доминанту его личности Жуковский.                 

Святая ночь на небосклон взошла,

И день отрадный, день любезный

Как золотой покров она свила,

Покров, накинутый над бездной.

И как виденье, внешний мир ушел...

И человек, как сирота бездомный,

Стоит теперь, и немощен и гол,

Лицом к лицу пред пропастию темной.

На самого себя покинут он —

Упразднен ум, и мысль осиротела —

В душе своей, как в бездне, погружен…   (1848–1850)

         Какая обнажённо-точная характеристика. Испытываешь невольный трепет. Согласитесь, рядом со стихами Аврутина – это не только тематически близкие по смыслу, но и по звучанию, – стихи Тютчева. Мир снов, предчувствий, таинственных осязаний, бесконечности, предощущения чего-то неминуемого – хаоса, подчас граничащего с безумием… Немало стихов у Тютчева основано на противопоставлении неба и земли, внутренней раздвоенности, душевном одиночестве, тоске по чему-то большому, несбыточному. Он – поэт-лирик, в совершенстве владеющий умением находить образы, поэт-философ, владеющий искусством писать стихи и создавать настроение. Как, к примеру, в произведении:  

От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь...

Да два-три дуба выросли на них…

<…>

Природа знать не знает о былом…

<,…>

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.      (1871)

         Особенно выразительно Фёдор Тютчев раскрывает философские размышления человека, стоящего на краю жизни – на краю «всепоглощающей и миротворной бездны», человека, потерянного и терзаемого душевными сомнениями в мимолётности нашего пути на Земле.

      Стоит заметить, и поэтический космос Аврутина заключает в себе целый универсум, представляя многомерность различных событий, явлений, вещей и предметов. Человек ощущает текучесть времени. Время и отнимает, и даёт. С потерями приходит опыт познания. Хотя потеряв время, мы теряем и себя в нём. Зыбкое, переходное состояние. Автор безжалостно поведает о том, как жизнь медленно-медленно сужается, как к концу её начинаешь всё больше постигать себя самого…

Постоишь… Подумаешь, что осень –

Это тоже время перемен.

Что кусты засохли… И что очень

Много боли в прозелени вен.

Что не все дожди отморосили,

Что не вся исчезла благодать,

Что ещё пока хватает силы

О своём бессилии сказать…

(«К сентябрю все реже редколесье…»)

        Странная невыразимая интонация. Неизбывная печаль, пронзительная тоска. Мы словно сироты собственного одиночества. Сохраняя глубину традиции, Анатолий Аврутин показывает не просто роль личности в истории, но и ставит задачу – высветить истинную роль Поэта, его предназначения и места в истории. Поэт и власть. Поэт и общество – темы непреходящие. Недаром Платон, встав перед выбором между свободой и диктатурой, изгоняет поэтов из своего идеального государства. Эта неоднозначная ситуация представлена автором весьма оригинальным произведением:

Кто – временщик иль Павел

Царством правил? –

Размыты даты, спутались года.

Но всякий царь, шута встречая лаской,

Стихам внимал с тревогой и опаской

И не любил поэтов никогда.

        Тут же приходят на ум строки Тютчева из «Цицерона»: «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые!..» И обнажаются исторические бездны, над которыми, по слову русского мыслителя, «хаос шевелится» и видится «закат звезды… кровавый!..» Поистине – противоречивая дилемма героя, политика и государственного деятеля, наделённого властью, и в то же время личности творческой, философа, поэта:  

Его призвали всеблагие

Как собеседника на пир.

Он их высоких зрелищ зритель,

Он в их совет допущен был —

И заживо, как небожитель,

Из чаши их бессмертье пил!   (1829 –1830)

         Мы имеем дело с художественным открытием: точный ключевой образ – гениальный уровень и совершенно волшебные стихи. Бессмертие и величие творческого гения.      Впрочем, и Аврутин умеет найти сакраментальную фразу, умеет сопоставить жизненные и творческие параллели, чтобы доподлинно раскрыть самоценность художника-творца:

Кого же свет хвалил и так, и этак,

Тот никогда и быть не мог в поэтах,

Пусть был он государю трижды мил.

И чтобы ни творила воля злая –

Не Пушкин жил в эпоху Николая,

А Николай при Пушкине царил.

       Оказывается, не всё на свете существует вневременно – только Слово. «И если за стихи казнят при этом, / То это настоящие стихи», – таково исчерпывающее заключение поэта, значит, комментарии – излишни. Это – почти магическая – воля одним мановением, одним росчерком пера, не прибегая ни к каким словесным хитростям, суметь обозначить в поэзии главное. Автор этих строк предсказывает и несбывшееся будущее, и очерчивает наше настоящее, ведь аналогично Пушкину и Тютчеву он тоже поэт-историк.  Подобная ипостась просто обязывает достигать определённых высот. Почти тридцать веков прошло, а Гомер жив, потому что написанные им три тысячелетия тому назад эпические сказания – художественная литература. А что вообще может быть сильнее, глобальнее, чем Слово, которое остаётся при всех потерях и неудачах?

Осталось слово?.. Слово – это звук.

Оно молчит в предчувствии разлук –

Мне так казалось, Боже, так казалось…

Но голос вдруг явился наяву,

Но голос зазвучал – и я живу,

И нечто есть превыше, чем усталость…

       «Время ухватывается за нас, и ему хочется увидеть себя со стороны, отразиться в Слове – единственном организме, неподвластном смерти», – писал Валентин Курбатов. Все классики русской философии стояли на том, что «гениальные художественные произведения всегда национальны». Это закон – закон природы души человека – человека творящего, обладающего таким даром, как талант, ибо «нет творчества без личности, но нет его и «без национальности». Именно Россия для поэта – надежда и утешение. И он – русский поэт. Эта страна не пропадет и не сгинет, она, по мнению автора, хранит в себе ещё не выявленную мощь и энергию.

     Такими же преданными своему родовому началу были и убеждения Фёдора Тютчева, принимающего поэзию – как высший Божественный дар. «Она с небес слетает к нам», – не переставал поэт восторгаться Словом. Побеждая тьму, бездну, хаос, Слово торжествует, как для Тютчева, так и для Аврутина оно утверждает свет, жизнь, творчество.

 

«О, как убийственно мы любим!»

      Русские классики оставили нам немеркнущие лирические шедевры, содержащие уникальный опыт любви. Мы обращаемся к ним и сегодня. Великий литературный критик Н. А. Добролюбов находил, что таланту Ф. И. Тютчева доступна «и знойная страстность, и взрывная энергия, и глубокая душа…» Творец гармонии и красоты, поэтическое достоинство которого даже спустя столетия несомненно, вдохновенно и страстно, писал: «О вещая душа моя! / О, сердце, полное тревоги…» Он – чуткий тайновидец человеческого сердца, довольно своеобразный, неповторимый лирик. Пожалуй, трудно представить, кто не слышал бы его романс «Я встретил Вас…»! Нет необходимости напоминать эти стихи полностью, но всё же – последние строки воскрешают вновь забытые чувства, говорят о том, что время над ними не властно, что дивная песнь любви побеждает и время, и пространство:

…Тут не одно воспоминанье,

Тут жизнь заговорила вновь, –

И то же в вас очарованье,

И та ж в душе моей любовь!..

Как поздней осени порою

Бывают дни, бывает час,

Когда повеет вдруг весною

И что-то встрепенется в нас…

        Но и здесь загадка, поскольку существуют две версии посвящения этого столь пленительного произведения: юной красавице графине Клотильде фон Ботмер, которую 66-летний поэт встретил почти после полувековой разлуки, либо таинственной Амалии Лерхенфельд (будущей баронессе Крюденер). Именно Амалия приезжала к умирающему Тютчеву, одарив поэта прощальным поцелуем.

       Да, дорогой читатель, перед нами – исключительная творческая натура, обладавшая талантом любви, чувственным волнением, горением страсти. Неудивительно, что так бесконечна музыкальная судьба многих стихов художника, ставших настоящими шедеврами искусства. Тютчев и Фет продолжили пушкинскую традицию, восходящую к современности, когда поэзия и музыка олицетворяли одну неразделимую гармонию. Любовь – тончайший источник поэтической энергии.

         Непреходящая красота природы и бесконечная сила любви – эти две темы – составляют главное содержание чистой лирики и нашего современного поэта Виктора Кирюшина, строка которого созвучна музыкальной тютчевской строке:

Так это в памяти осталось:

Промытый яблоневый сад,

Где ты, счастливая, смеялась,

Откинув голову назад.

Лучи гирляндами висели,

Гроза брела издалека.

Цветные, словно карусели,

Кружили в небе облака. 

       Природа и любовь, соединяясь в своём едином восхитительном порыве, поднимают душу над землёю, над мирозданием и пространством. Первая любовь, она самая незабываемая, настоящая, над ней бессильно время и смерть. Невозможно удержаться, чтобы не привести последнюю строфу стихотворения, вызывающее потрясение, равнозначное состоянию катарсиса: автор поистине целомудренно и возвышенно передаёт самое сокровенное – святую тайну влюблённых:

Страх до беспамятства вначале

И ослепленье это вдруг…

И как потом с тобой молчали,

Уже не разнимая рук.

       Удивительно, но о вещи лаконичной по форме и содержанию и, по сути, близкой к совершенству, писать тяжело и практически нечего. Так бывает. Доверяю в поэзии своим первым чувствам, они обычно оказываются настоящими и верными. Кирюшин умеет показать большое на малом материале. Произведения этого поэта замечательны не только своей живописностью, они выделяются и другой не менее важной стороной – объёмностью затрагиваемых тем, корневым проникновением в жизнь, искренностью, правдивостью. Знание жизни – является именно тем необходимым качеством для писателя, которым он обладает в полной мере.  Анализируя поэзию Виктора Кирюшина, литературовед Валентин Курбатов ясно увидел русское лицо ее автора, «построенное тишиной и любовью». Вне всякого сомнения, многие его поэтические произведения можно отнести к «тихой» лирике. Истинная поэзия рождается в тишине. И человеческое счастье – материя неопределённая, по преимуществу, то, что было в жизни, и наши воспоминания остаются с нами навсегда. Так в стихах Кирюшина любовный мотив сливается с поэтическим образом природы:

Давно забытая отрада —

От счастья голову терять,

Но девичьего винограда

Так дерзко пламенеет прядь!

Так воздух утренний разрежен

И удивителен на вкус,

И, облетевший, не заснежен

Вдали черёмуховый куст.

       Сложно упустить, тем более оборвать хотя бы одну строку, настолько она прекрасна, нескончаема, «и очарованная память / Уже дороже новых встреч». Какие странные пути выбирает иногда чувство, которое мы зовём любовью. Происходит сближение лирического героя с окружающим миром, который становится понятным, родным, красивым – тем гармоничным миром, к какому стремится его душа. Да, поэзия и обжигает сердца глаголом, и в то же время несёт прелесть каждого мгновения, проникнутого тонким лиризмом. Виктор Петров в своей статье «Абсолютный слух души» обращает наше внимание на то, что Кирюшин неизменно следует традиции отечественной поэзии. Писатель не перестает поражаться «зачарованной филигранной тонкости слов, нежности чувств и благородству мысли», что так ярко и убедительно проявляются в его стихах. Более того, этот «абсолютный слух души» у Виктора Кирюшина как раз и есть. К тому же поэзия автора имеет песенное начало, и многие стихи просто очаровывают своей мелодичностью. С точки зрения безукоризненного художественного мастерства невозможно не привести легко и виртуозно исполненное им лирическое откровение «Соловей»:    

Ничего не знаю совершенней.

Слушаю — живую воду пью!

Никаких особых украшений

Русскому не надо соловью.

      Кирюшин, как и Тютчев, проникнут родовыми корневыми связями, к тому же оба они афористичны, интеллектуально удивляя своими выразительными максимами. Когда-то Александр Блок сказал о том, что чем сильней лирический поэт, тем полней его жизнь и судьба, отображённые в его же стихах. Так или иначе автобиографический момент в духовном и творческом смысле присутствует. Невольно проводишь художественные параллели и вспоминаешь, какой чудесный свет излучают и стихи Фёдора Тютчева. Их звездное сияние просто ослепляет:

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой —

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой...

Твой милый образ, незабвенный,

Он предо мной, везде, всегда,

Недостижимый, неизменный,

Как ночью на небе звезда...        (1848)

          Всё в мире содержит в себе свои противоположности. Ничто не может существовать без своей обратной стороны, как свет без тени, как правда без лжи, как иллюзия без реальности, – эти понятия не только связаны друг с другом, но и неотделимы друг от друга, как жизнь и смерть. В этом заключается диалектика вселенной и человеческого бытия во всех его узловых моментах и конфликтах. Два полюса – отрицательный и положительный – то отталкивающий, то притягивающий один одного. В художественном осмыслении Виктор Кирюшин поднимается до национальной и до общечеловеческой, метафизической и нравственной проблематики. Лирический герой где-то дерзок и отчаянно смел, словно по неизречённости бытия, вопреки неумолимому миропорядку, он ищет свои тропы, практически балансируя на грани, на смертельном рубеже, между…  Эта заветная глубина душевного мира так же реальна, как и мир земной. Мистическое восприятие мира и человека в нем вызывает произведение «Ночью» – непостижимая картина «сотворенья мира». Здесь обозначена своеобразная манера видения Виктора Кирюшина, связанная с восприятием созерцаемого мира как картины. В подтверждение этому – рождённый им текст, пусть и странный, но божественно поэтичный:   

Густеет ночь у Девичьего вира —

В округе полусонной

Ни огня.

Загадочнее сотворенья мира

Грядущее возникновенье дня.

       А пока тьма не отступает, ночные очертания призрачны, иллюзорны, их оттенки тусклы, плохо различимы… Более того, «… душу мучит ощущенье / какой-то неминуемой беды». Наделенный живописным видением мира, автор стремится увидеть, познать красоту небесных светил – солнца, луны, звезд. Космическое открывается для поэта подобно выходу в иные миры. О чем это говорит? Дано ли человеку смертному, обуреваемому земными страстями, соперничать с вечностью? «Светила тверди и воды» безмолвствуют. Быть может, природа мстит собственным совершенством, до которого не дотянуться человеку? Мстит собственным бессмертием, жестоко напоминая ему о его смертности, о фатальной краткости его земного срока.  Вращение небесных сфер вселенной подаёт какие-то неясные знаки чуткой душе лирического героя, едва-едва приоткрывая волшебную завесу над своими сокровищами и дарами. И – верх природной благосклонности Творца – «грядущее возникновенье дня» – как напряжённое и прекрасное приобщение к еще непознанному, неведомому. Вселенная держит человека на расстоянии, чтобы не нарушить невероятную красоту и стройную гармонию прикосновения к тайне из тайн. Известно, что Державин, следуя своей поэтической теории о том, что «поэзия есть говорящая живопись», привносил в литературу приемы изобразительного искусства: принцип цветового контраста, воссоздание световоздушной перспективы, соблюдения выбранной цветовой палитры. Его классическая ода была близка к идеалу. Стремлением к совершенству проникнута и вся поэзия Тютчева. Некое отдельное сходство наблюдается и в поэзии Кирюшина, но поэт по-своему индивидуален, где-то более краток, он углубляет философскую составляющую стиха, тщательно обдумывая каждое слово.

       Ясность простых истин, которые мы не всегда осознаем сразу, неожиданно приходит в его произведении:

Долго идти до Синюхина брода:

Церковь, погост и опять же погост…

Сколько легло в эту землю народа?

Больше, должно быть, чем на небе звёзд!

        Оглядываясь на два столетия назад, мы понимаем, как неимоверно много было дано и замечательному поэту Тютчеву. Он проникал в глубины Вселенной и в самые потаённые уголки человеческой души. Ибо видел и чувствовал красоту, совершенную гармонию Божественного неба:

Я знал ее еще тогда,

В те баснословные года,

Как перед утренним лучом

Первоначальных дней звезда

Уж тонет в небе голубом...

<…>

И всё еще была она

Той свежей прелести полна,

Той дорассветной темноты,

Когда, незрима, неслышна,

Роса ложится на цветы...

(«Я знал ее еще тогда…»)

      Недосягаемая звезда, подобная вечной любви… Пожалуй, сегодня способен поразить читателя и такой поэт, как Дмитрий Мизгулин, – художник духовной свободы, живой свежести языка, красочной и оригинальной образности. Художник, который не перестает удивлять парадоксальностью жизненных и поэтических сравнений. Ему, как и Тютчеву, тоже человеку государственному, дарован острый, восприимчивый и независимый ум, чувствительный к всяческому воздействию извне, ум, не мешающий высказываться начистоту. А его душевная экология, бытие земное и небесное – сакральный ореол Божественного и холодного Севера, связь с которым он чувствует почти физически, – предстаёт во всей своей суровой красе. Коль скоро речь пошла о глобальных вещах: Мире, Природе, Космосе, то всякий сразу сообразит: в центре здесь стоят категории Вечности и Бога. Поэтические приметы собственной полярной колыбели детства – целой Северной Ойкумены – автор прежде всего вписывает в русскую православную духовность:

 Доверься неизбежному теченью,

Не умножай сомнения ума,

Внимай природы мудрому движенью;

Вернётся всё – и осень, и зима.

Душа летит под голубые своды,

Ведь жизнь твоя – а ей ведь нет конца, –

Частичка торжествующей природы, –

Бессмертное создание творца.

        Он сам и его лирический герой живут в необъятных владениях Севера, там, где «впалются звезды в лед», казалось бы, что может быть у него общего с неуловимо утонченным Тютчевым? Всеобъемлющая философия любви – Бог и Космос. Эта «непогодь» – Небо и Земля – одна Вселенная на двоих! Внутренние токи, идущие от его неослабевающей лиры, остро ощутимы, как это было ощутимо у лучших поэтов-лириков ХIX века. Тут уместно напомнить определение лирической поэзии, данное Гоголем, в которой писатель в первую очередь видит портрет – «отражение и зеркало собственных высших движений души поэта…» Критик Вячеслав Лютый в своем очерке «Неотвратимость бытия. Внешнее и затаённое в поэзии Д. Мизгулина» глубокомысленно замечает: «Такой отчаянный психологический разрыв между внешним и внутренним мирами оказывается факсимильным отпечатком лирики Дмитрия Мизгулина» (Лютый В. Д. Предназначение. О литературе и современности. – Воронеж, 2022). Устремления поэта к высшим духовным сферам открывают ему целый огромный Космос. Мир един. Мы – лишь частицы бескрайнего небесного пространства, лишь песчинки вечной Тайны Бытия. Русский космизм – удивительное философское явление, сформировавшееся на рубеже ХIХ и ХХ веков, – включает в себя идеи гармонии, разума и природы, идеи органического единства. Космос – наш дом. Владимир Соловьёв, Николай Фёдоров развивали этот принцип всесвязанности: дома своего как Мироздания и Мироздания как дома – единого ритма целого тождества макрокосма, тождества Вселенной и микрокосма человека.

     Великая способность любить – испокон веков волновала человечество, она постоянно становилась темой творчества в искусстве и литературе. Неиссякаемой темой, прикосновенной к высочайшей и изящнейшей библейской поэзии, как гласит Писание, – «источнику воды живой» (Откр., 21:6). Стихи Дмитрия Мизгулина о любви, которых словно коснулось Божье благословение, проникнуты просветленным смирением и светом.  Он – автор, по мнению Вячеслва Лютого, «способный удивительно точно обозначить дыхание нашей большой эпохи и движение чувств современника», показать «соединение реального с НАД-реальным – с Небесным». Многие произведения поэта – это маленькие пьесы с сюжетами для двоих, где пронзительность образов, жизнь, любовь, творчество сливаются воедино. Вот, к примеру, одно из них, как будто по-своему вторящее таинственной тютчевской строке:

Снег под утро сонно летит,

Занавесил плотно окно,

Женщина любимая спит,

Я уже не снюсь ей давно.

………………

Я теперь обид не коплю,

Не держу разлук про запас,

Просто безответно люблю

Звёздное мерцание глаз.

Снежная звенит тишина,

Мир ошеломительно прост,

И плывёт во мраке луна

В озаренье сумрачных звёзд…

И пока не вспыхнул рассвет…

Лунная туманится даль

И позёмкой сумрачной вслед

Светлая струится печаль.     (2014)

       Всё здесь заколдованно и, вероятно, волшебства этой зимней и чистой, как белый снег, спустившейся с небес музыки нам не разгадать. Абсолютно непостижимая тишина, будто сошедшая с полотен гениальных художников, тишина, излучающая что-то нежное, тёплое. Люди так безнадежно одиноки, им не хватает этих сокровенных мгновений ничем не омрачённого счастья. Им необходима передача своей сокровенной любви – самому человечеству. Образы женщин в поэзии Мизгулина сияют подобно путеводным звездам, вселяя тихое, странное состояние души:

Не надо со мной говорить ни о чём,

А просто прижмись ко мне крепко плечом,

Не будем ни следствий искать, ни причин,

А просто вот так, в тишине помолчим.

Нужны ли теперь объясненья, слова.

Любовь, как известно, вовеки права.

Снежинки и звёзды кружатся во мгле,

Позёмка метёт по уснувшей земле.

В морозном сиянье застыла луна,

Окутала мглою весь мир тишина,

Но верю, что в этот полуночный час,

Господь милосердный помилует нас.       (2013)

          Но превыше всего, даже звезд и небес, – излияние духа Любви. Вот почему среди превратностей судьбы всегда есть твердая краеугольная основа: наш Бог – Любовь, и Его Солнце светит вечно. Обретение подлинной любви невозможно без веры в Бога. Лишь в Нём и заключается сила высокого чувства. Но оно, так же как и время, необратимо. 

       Вместе с тем надо признать, по чистоте и проникновенности искусства художников равных Тютчеву – отыскать сложно. Подчас любые сравнения с ним, да простят меня нынешние писатели, опасны и довольно рискованны. Сравнения вообще – вещь сугубо индивидуальная. Поразителен мир художественного творчества этого неповторимого мастера, где человеческий дух достигает самого высшего проявления непревзойдённых вершин. А тайна сия прежде всего в его личности. Ему, баловню фортуны и блистательному дипломату, были свойственны и любовные взлёты, и горькие потери, и вместе с тем мучительные философские поиски.

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня...

Тяжело мне, замирают ноги...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю –

Улетел последний отблеск дня...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?   

(«Накануне годовщины 4 августа 1864 года», 1865)

        Стихотворение посвящено Елене Александровне Денисьевой. Немеркнущий свет этой любви вопреки всему освещал ему путь даже тогда, когда любимой не стало. Но для Тютчева смерти нет! Очень личное произведение – как исповедь, как крик души!  Белорусский писатель Янка Сипаков в своих литературно-художественных очерках, исследуя тему воспитания чувств, отдавал предпочтение удивительной магии тютчевских любовных историй: «А любовь – как удар грома, мне кажется, бывает и в позднем возрасте. И Тютчев – никакое ни исключение из правил, а, если хотите, само правило. Про него говорили: человек без возраста. В его жизни было много женщин, и всех он, страстно, любил. Любил неистово! Однажды полюбив, он уже не умел и не мог разлюбить. Без любви невозможно представить себе образ поэта! Любовь Тютчева – это любовь-стихия, любовь-жажда». Три светлых имени проходят через его судьбу: Эрнестина, Елена, Амалия. Елена Денисьева – последняя любовь, быть может, наиболее сильная драматическая страсть поэта.

        Любая культурная эпоха, завершаясь, продолжает своё существование, сочетаясь с новой, её сменившей. Так было на рубеже ХVII и ХVIII веков, в начале ХIХ века, на границе ХIX и ХХ столетий. Начало ХХI века не стало исключением. Хорошо сказал российский поэт и журналист Андрей Шацков, сопоставив профессиональную деятельность на государственном поприще главы Ханты-Мансийского банка Дмитрия Мизгулина с деятельностью некоторых русских классиков, когда-то занимавших высшие чиновничьи должности, тем самым показав обществу «крутые примеры “совместительства”». Это и Державин, и Бенедиктов, и Салтыков-Щедрин, и Лесков, и Писемский, и Тютчев, и Грибоедов. Мизгулин и здесь разрушает все стереотипы. Как личность творческая он в первую очередь живет душой и поэзией, ведь вопреки всему остается память, а вместе с нею – «небытиё» любви, когда лишь разлука «волнует сердце до сих пор». Да, с любовью неразрывно ходит разлука. Подчас, как у Тютчева, разлука с Еленой Денисьевой – навечно. У Дмитрия Мизгулина она отражается сквозь призму долгих расставаний и коротких встреч. Быть может, прав поэт: «Предвосхищенье будущей разлуки / Порой важней предчувствия любви». Разлука в отличие от любви подобна «погасшей звезде»: «разлука – вечна, / Разлука – навсегда…» Автор, тонко воспринимающий все времена года, тягостный момент прощания передает не только на фоне прозрачной красоты природы, но чаще всего в тревожную непогодь: «Разверзлись и хляби, и воды / Мир тонет во мраке и мгле. / Ужаснее этой погоды / Наверное, нет на земле… / Но утром холодным и ранним / Луч солнца не тронет окно, / Уж если и ждёт расставанье, / Без мýки минует оно» (2016). И не успеть уже произнести торопливые слова любви в той давней истории, спустя годы ставшей стихами: 

И расстались навсегда. Забыли  

Эти клятвы, лодку и причал,

Разлетелись в снежно-звёздной пыли

Все концы, начала всех начал.

Пролетела жизнь – а что осталось?

Остывает серая зола.

Ранняя осенняя усталость

Инеем сиреневым легла.

Чувствуешь – хотя промчались годы, –

Как в руке дрожит её рука…

И несёт свои седые воды

Прямо в вечность зимняя река.

(«Не забудь меня…»)

        Возможно, поздно любить и прощать. Понимать – не поздно. Любовь и вечность, они стоят рядом. Это, как никто другой, хорошо знал Тютчев, пережив смертельную разлуку с любимой женщиной. Всё преходяще, кроме любви и поэзии. Вопреки всему герой Мизгулина верит, что однажды преодолев проклятье беспощадного времени, к нему придёт одна из многих – та единственная любовь, которую он выберет для себя «навек – в поводыри». Поэт-романтик любит русскую жизнь, а она, заметим, никогда не бывает скучной.

        Такая же высота невысказанных чувств, высота, недостижимая как небо, трагизм, разрешающийся нравственным просветлением, приобщают и лирические произведения Виктора Кирюшина к лучшим поэтическим созданиям отечественной поэзии от Пушкина до Тютчева и Фета… Он – поэт подлинного эмоционального накала, который поглощён далеко не узко-личностным мотивом, когда затрагивает в своих стихах широкую палитру общечеловеческих чувств, не мимолётных, а глубоко нравственных, выстраданных и проверенных временем. Предельно тонко, по-тютчевски нежно Кирюшин коснулся самых заветных тайников любви, ее одухотворённой желанной близости:

Ты уже не боишься своей наготы,

Как речная вода

И лесные цветы.

Кто тебя надоумил

В одежде и без

Нисходить, точно ангел

С незримых небес? 

       Казалось бы, это невесомое волшебство стиха не несет в себе напряжённого лирического порыва, не сжигает безудержной страстью, зато оно магически притягивает своей природной естественностью, негромкой прелестью метафор, и что ценно, заметил писатель Виктор Петров, – «обнажённостью чувств». Эта внутренняя обнажённость мира души созвучна первозданному миру природы, сотворённому Творцом:    

Кто придумал

Укутывать женщин в меха?

Для влюбленного нет

Ни стыда, ни греха.

Ты уже не боишься

Своей наготы,

Как речная вода

И лесные цветы.

       Порой даже непонятно, что заставляет человека вдруг вспоминать о былом, нарушая привычный ход монотонного бытия? Быть может, всего лишь простой «листок бумаги», чудом сохранившийся «на самом краешке стола…», или то, что «опять черёмуха в овраге / Белым-бела, белым-бела»? Повсюду тайна, какую никому не дано разгадать до конца. Автор говорит о радости и муках любви, обо всём том, из чего слагается жизнь человеческого сердца, озарённого светом надежды. Весь этот мир, простой, великий и спокойный, тревожный и трагический, мир, который дарит нам счастье и боль, разочарование и веру, оживает в лирике поэта. Ты отчётливо понимаешь, что всякая его вдохновенная строка вплетена в непрерывную русскую поэтическую линию.

        Когда-то на небосклоне послепушкинской русской поэзии зажглись две самые крупные звезды, самые яркие и таинственные – это, конечно же, Федор Иванович Тютчев и Афанасий Афанасьевич Фет. Внутренний мир человека, сложный, как космос, вот уже на протяжении боле двух столетий влечёт нас в произведениях знаменитых классиков. Любовь – как вспышка молнии, как раскаты грозы. Такая любовь – однажды и навсегда. 

О, как на склоне наших лет

Нежней мы любим и суеверней...

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!..

<…>

Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность...

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство и безнадежность.

         «Заря вечерняя» засияла для Тютчева летом 1850 года, когда он встретил Елену Денисьеву, замечательную русскую девушку. Влюбленные шли наперекор семье, родным, светским устоям жизни. Драматическая глубина чувств стала основой «денисьевского цикла», навсегда вошедшего в мировую литературу. Это посвящение Елене Александровне, на первом месте – самая близкая и дорогая женщина. Потрясение и огромная живительная сила, сосредоточенная в одном единственном имени.

      Мир любви с тех пор остался прежним. «Предчувствием поздней любви» живет и лирический героя Дмитрия Мизгулина: «Мне в жизни этой / Всего хватало, / Любви и света / Не доставало», – скажет автор этих откровенных строк. В конечном итоге самым главным оказывается именно то, что ты не успел сделать, не успел сказать. Последняя любовь – как тайна, как откровение, как обещание продолжения жизни…

      Причем, на взгляд Виктора Кирюшина, ничего так не ранит и так не возносит человека над бренным миром – как поздняя любовь, горькая, сладкая. И навряд ли столь эффектно изображённый автором «интерьер курортного романа» прольёт свет на этот феномен людских страстей:

Интерьер курортного романа:

Шум прибоя, музыка, вино.

В этот раз всё было без обмана,

Да и обмануться мудрено.

        В завершение – открытый финал – автор делает интригующее признание: «А какой — пожалуй, не скажу». Сладостное послевкусие, словно от легкого опьянения вином, или от неких неясных отголосков воспоминаний, навеянных музыкой морского прибоя… Кто знает… Но во всём угадывается ирония судьбы, ирония надежды, где улыбка и печаль стоят рядом. Вероятно, новое время требует некоей свободы и легкости в отличие от того времени, в котором жил и любил Тютчев. Истинная любовь не исчезает с годами, а только высвечивает ее суть. Мы убеждаемся в том, что ничем несокрушима сила индивидуальной любви. Однако, раскрепощение любовной темы, произошедшее сегодня, порою оборачивается в творчестве некоторых авторов беспрерывным тиражированием однообразных ситуаций и переживаний, чего никак не скажешь о Викторе Кирюшине.

       Впрочем, тут невозможно не вспомнить и знаменитое «Предопределение» – бессмертную тютчевскую формулу любви:

Любовь, любовь – гласит преданье –

Союз души с душой родной –

Их съединенье, сочетанье,

И роковое их слиянье,

И... поединок роковой...

       Любовь – как «поединок роковой». Две женщины, символизирующие этот длящейся в веках «поединок роковой»: порывисто-пылкая Елена и верная, терпеливо-преданная жена Эрнестина, проводившая поэта в последний путь. Здесь еще крайне важен и сам момент влияния того или иного поэта на чувства других. Безысходность, трагичность жизни и любви, то, о чем пишет Тютчев, особенно обострённо ощущается с годами. Сегодня мы вновь постигаем и пушкинское, и тютчевское знание, талантливо рассказывающее нам о природе человеческих чувств, уже в стихах, созданных в новом тысячелетии. К примеру, Виктору Кирюшину посчастливилось соединить тютчевскую – мысль, и фетовское – впечатление. Говоря о дне сегодняшнем, автор прежде всего обозначает первостепенное: «Любви не хватает, любви – и это главное». Пускай же пребудет в нас любви, и пускай в поэзии Виктора Кирюшина чудесный аккорд ее бессмертию на Земле звучит вечно…    

Боярышник, горе познавший сполна,

Зачем ты бросаешь свои семена

Для муки и буден?

Затем, что любовь долговечнее бед,

Больней поражений

И слаще побед.

Так было и будет!

        Виктор Кирюшин не ставит своей исходной целью итожить прожитые дни, он просто живёт и чувствует в себе эту божественную драматургию жизни, так же открыто, как это делал Тютчев, с верой и любовью идя навстречу новому дню. «Будем жить», – оценивая жизнь с высоты пройденных лет, с разумной долей оптимизма скажет он. 

        Ценность искусства обычно измеряется заключенной в ней истинностью. Всякое состояние человека изменчиво, как никто иной, знал Тютчев. Действительный статский советник и верноподанный женской прелести и красоты понимал всё несовершенство человеческой природы:  

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

<…>

 Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

<…>

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!       (1851)

         Весьма нетрудно догадаться, что и здесь речь идет об Елене Денисьевой. Поэт неизменно, отчаянно к ней возвращается. Судьба, рок, предопределение… Все эти черты он подсмотрел сам. Необыкновенно тонко. Обнажённо правдиво. Вот так, читая Фёдора Тютчева, находим мы утешение в нашем полном прозрении относительно себя. Ничего по сути не меняется в человеке. Проходят времена, а он прежний. Сменяются лишь одежды, антураж, предметы.

      Непредсказуемы парадоксы любви и для Виктора Кирюшина. Предмет поэтической мысли – пережитое и представляемое, но цель его творчества – не просто те или иные состояния, а прежде всего свои душевные состояния именно в качестве лирического поэта. Его задача – показать внутреннюю красоту человеческой души, состоящей в ее созвучии со смыслом вселенной, в ее способности индивидуального воспринимать и воплощать всеобщий смысл мира и жизни. Смысл раздумий автора-героя может составлять история личной любви. Любовь, в какой-то момент ставшая для него наказанием, укором, однажды проявляется в довольно неожиданной интерпретации: 

 Рябины стынущий рубин

Под вьюгой нервною…

Я эту женщину любил.

Любил, наверное.

Своим теплом отогревал

В беде без робости,

И целовал,

И предавал

У самой пропасти.

        Виктор Кирюшин – неподражаемый мастер пронзительной лирики, художник искусного психологического рисунка. Отнюдь не случайно он является лауреатом Всероссийской литературной премии имени Федора Тютчева! «Душа, остывшая до дна, / Прими отмщение! / Но казнь всегда была одна — / Её прощение», – вот оно, пронзающее тебя – искомое слово – прощение. Почему мы предаем любимых? Только ли изменчивая природа человека тому виной? У меня лично – ответа нет, собственно, как нет ответа и у другого нашего современника, тоже испытывающего душевное опустошение с уходом чувства любви, Дмитрия Мизгулина. Забыв о скудеющем времени, его лирический герой сквозь годы забвения силится разглядеть собственные ушедшие ощущения некогда с ним случившегося: «Неумолимо тает время… / Всему свой срок – всему свой час. / И встреч былых пустое время / Уже обременяет нас» (2011).

       Между тем любовь – уникальная часть Божественного дара, предназначенного человечеству. Любить бескорыстно способны только натуры чистые и возвышенные, получившие на то благословение свыше:

... Любила ты, и так, как ты, любить –

Нет, никому ещё не удавалось!

О, Господи!.. и это пережить...

И сердце на клочки не разорвалось...

        Да, дорогой читатель, мы вновь берём в руки драгоценный тютчевский томик и уже не в состоянии оторваться от гармоничного дуэта двух очарованных сердец, в котором заключена вся история отношений поэта с Еленой Денисьевой. Времена и даты стираются, и поэтическое слово имеет свойство проникать в наши души, может путешествовать в пространстве, расширяя условные границы и жизни, и творчества. Ведь любовь — и восхождение, и бездна, из которой можно только вымаливать чьи-то души, делая это по-тютчевски самоотданно, жертвенно.

      Мне представляется, что лирическая поэзия должна быть от начала и до конца исповедальной. А каждое выбранное слово должно впечатлять своей колоритной выразительностью, и быть, как у Дмитрия Мизгулина, верным. Но ощущается совсем иной ход и пульс времени. Стоит ли удивляться внезапному признанию неутомимого человека-романтика в том, «что жизнь моя – / железная дорога, / Извечное движение вперёд», которое заканчивается мудрым и парадоксальным выводом: «От нас уходит тот, кто нам не нужен. / А тот, кто нужен, – не приходит к нам»? (2014). Думаю, не стоит, ведь в его словах столько обыденной справедливости. Поезда, самолеты – сверхсовременный ритм эпохи – поэт-путешественник, в пути слагающий строки своих будущих стихов... Я считаю, что стихи – тоже жизнь. Автор передает всю остроту поступательного движения – как свежее дыхание самой традиции древних странствий. Дорога создаёт ритмичный рисунок стиха, вносит обострённое, экстремальное отображение ситуации: преодоление великого русского пространства, когда размеренный стук колес уносит к заветным мыслям. Это ли не будоражащее воображение – то заветное тютчевское, когда никаким «умом Россию не объять…»? Дорога – сила идеи вечного дальнего следования, и пусть «осталось жизни – на глоток. / И то сказать – совсем немного.  / Но рано подводить итог, / Когда тебя зовёт дорога…» (2012). Поезд, который мчится в завтрашний день, но каждый из пассажиров едет до своей станции назначения. Кому из нас незнаком этот беспечно играющий с жизнью русский герой, бесстрашно идущий на риск? «Я, жизнь расплескивая, пил / Не разбирая, с кем попало, / И – не допел, не долюбил, / Хотя и получил немало...» – испытывает он сладость надежды и горечь разочарования. Если в эпоху потребления и нужно о чем-то сожалеть, сравнивая её с эпохой тютчевской, так лишь о катастрофической нехватке любви, о жгучем дефиците чувств. Дмитрия Мизгулина отличает пристальное, зоркое внимание к жизни, национальное умение видеть Божий свет в любом его преломлении, сострадании к людям и понимании их:

Осталось жизни – на глоток,

А может – растянуть немного,

Пока ещё не вышел срок

Отсрочки попросить у Бога?

Нет. Лучше сразу – и до дна:

Чтоб жажду утолить сполна…

       Интуитивно им движет какая-то подспудная идея, тайное сознание родства с человеком и с миром, словно в какой-то миг озарённым связывающим нас общим чувством божественного начала. Но жизнь стала бы очень однообразной, делай мы лишь то, что положено. Иногда иллюзия – это всё, что нам остаётся. Так звучно и одновременно тихо в редкие часы отдохновения вдруг откроется нам поэт: «Стремишься постичь мирозданье? / Скорбишь над народной судьбой? / Суббота. Натоплена баня, / Струится дымок над трубой» (2007). Сокровенные думы имеют иронический подтекст, в них соприкасается высокое и простое. Тогда обычный банный «обряд» равноценен Божьей благодати и сравним с другим – самым главным обрядом: «А завтра под сводами храма / Вот так же оттает душа». Дмитрий Мизгулин говорит своё драгоценное слово о жизни, о бесконечной любви к ней. И сама жизнь лучше всяких заумных теорий. Вот и в произведении «Я давно не летаю во сне…» (2019), какое смело можно назвать автобиографическим, автор представляет собственную жизнь во всей ее полноте, во всех своих проявлениях и противоречиях. Это примечательное стихотворение образует целостную систему человеческого круга бытия, включающего в себя мир детства, мир семьи, мир любви, мир безграничного космоса:      

Я давно не летаю во сне,

Да и спится не очень-то мне.

В беспросветной ночной тишине

Не приходят видения мне.

(Так как раньше, в немых облаках,

Словно кто-то носил на руках…)

         В нашем воображении возникает нечто величественное, вольное и прекрасное. Философская идея всеединства, духовного просветления и преображения человечества тут приобретает конкретные черты любви, данной нам от рождения, любви, которая бессмертна:  

Сколько было по жизни всего –

А не снится почти ничего, –

Только санки под горку летят,

Только мамы встревоженный взгляд.

Только тёплые руки отца,

Да полярная ночь без конца.

        Сюжет рождает множество попыток его интерпретации… В этом и есть божественная тайна творчества, тайна художника...

Сколько было по жизни всего,

А не нужно уже ничего…

Светят звёзды, мерцает луна

И полоска рассвета видна.

Тает ночь, ускользая, как тень,

Начинается сумрачный день…

Я во сне не летаю. Боюсь,

Что на землю уже не вернусь…

         Бесстрашная искренность интонации и некой последовательности судьбы, когда тоска по временно утраченной вечности отступает перед притягательной силой родной земли. Всё стихотворение проникнуто трагической правдой о человеке и в то же время надеждой на лучшее. Автор верит в то, что наше завтра будет отличаться большей любовью и человечностью.     

     Поэзия и Федора Тютчева, и Дмитрия Мизгулина, и Виктора Кирюшина возвышает душу, дарует радость, так как в ней заложена потаённая жажда жизни и любви. Господь дал каждому поэту по его вере...  Лирическая поэзия — это обращение, звучащее обращение, что сродни заклинанию, молитве. И сама любовь сродни божественному состоянию. Она так же захватывает всего тебя целиком и не отпускает, даёт новый интенсивный импульс творческому и преображающему началу – великому поприщу художника. Любовь и искусство – вечны. В них – единственное оправдание нашему пребыванию на земле. Ведь основная и самая большая цель всех поэтов – разгадать Божественный замысел, тайну о человеке, тайну жизни и бессмертия, любви и творчества.

 

«Вот этот мир, где жили мы с тобою…»

       Чем мне близок Тютчев? – пришло время задаться и таким вовсе не однозначным вопросом. Наверное, тем, что он одарённый певец природы. Что же я ищу в нём? Прежде всего – сочувственный отклик одинокой душе, отражённой в мире природы, в которой веками хранится вся сила человечества. Этим неизбывным мотивом пронизано всё творчество русского поэта. Тютчев вошел в сознание читателей именно как вдохновенный художник природы. Нам близок поэт – восторженный созерцатель природы, наделенный своими, ему одному характерными красками, чтобы запечатлеть ее красоту. Нам дорог поэт – чуткий тайновидец человеческого сердца, сумевший на фоне меняющейся природной стихии передать тончайшие оттенки и глубину противоречивых душевных переживаний. Природа – тоже возвышенное существо. «В ней есть душа, в ней есть свобода, / В ней есть любовь, в ней есть язык», – ведь природа, как считал Фёдор Иванович Тютчев, содержит в себе целую философию мира. Но и поэзия – отклик на всё, случившееся с нами. По меткому выражению биографа поэта И. С. Аксакова, он не писал, а лишь «записывал» свои стихи, мгновенно возникавшие под внезапным воздействием поразившего его явления природы или внутреннего состояния человека. Иван Сергеевич Аксаков говорил, что многие произведения этого живописного художника слова «овеяны изяществом», что особо пленяет в тютчевской поэзии – это ее «непередаваемая, необыкновенная грация».

Есть в осени первоначальной

Короткая, но дивная пора –

Весь день стоит как бы хрустальный

И лучезарны вечера…

Где бодрый серп ходил и падал колос,

Теперь уж пусто все – простор везде, –

Лишь паутины тонкий волос

Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до первых зимних бурь –

И льется чистая и тихая лазурь

На отдыхающее поле…                  (1857)

         Тайна несказанная… Гармония мягкой, нежной ясности. Прощальная нота осени. Прозрачно-невесомые акварельные краски. Спокойные и светлые думы пронизывают это стихотворение, сравнимое если только с выдающимися пейзажами художников-передвижников. Для Тютчева поэзия вступает в соревнование с самой природой, без которой, вероятно, она не знала бы цену своей первозданной красоте.

      Так бывает, что поэзия и фигура автора окружена ореолом таинственности. Пожалуй, нет ничего интересней и увлекательней, чем открывать тайны мироздания и искать во всем символические смыслы. Вот и современный поэт Андрей Шацков, певец славянского мира, Древней Руси, обладает особым даром – одиноко, по-своему заглянуть в таинственный мир самой вселенной. По глубине, сложности и масштабу философско-поэтической системы это именно тот поэт, равных какому среди стихотворцев ХХ века, Андрею Щацкову нет. Одически-возвышенные интонации, царственное слово – изумительная русская речь. Как же мы отвыкли от подобного творчества! Отвыкли от поэтов, духовный мир которых сродни загадкам вселенной. Как привыкли жить в узком мирке упрощённых представлений и измельчённых истин. И вдруг – перед нами мастер философско-классического стиха, обладающий голосом А. Толстого, А. Пушкина, А. Фета, А. Блока – поэт-продолжатель тютчевской традиции. Прежде всего восхищает обращённость души поэта к природе: невероятное изобилие природы, причем о чем бы Андрей Шацков ни писал. Мы еще не раз удивимся его разнообразию, красоте и непознанной таинственности. И, если Тютчев хрустально-тонко пишет об осени, то Щацков сказочно-фантастически рисует зиму:

Пейзаж в оконной раме: «Руза спит...»

Морозной вязью – на стекле названье.

И даже вьюга – Божье наказанье,

Затворницей ушла в еловый скит.

Заворожённый кистью января,

Я не оставлю пост свой полуночный.

На городок из прошлого – лубочный

Ещё не пала робкая заря.

Собака спит. Печной проём – в золе.

И Спас глядит пронзительно и строго,

Как утопает в замети дорога,

Как без движенья стилос на столе

Застыл поверх нетронутых бумаг,

Предвестником поэмы о печали,

Которой, очевидно, изначале,

Названье будет: «Горе от ума».

       Его поэтический «Ночной пейзаж» наглядно показывает ярко-индивидуальные черты художественного мира поэта-творца. Сокровенные строки будто диктуются свыше, и энергичное перо мастера быстро скользит по белому, как снег, листу, невольно вызывая трепет, мысль, грусть, раздумье, свет, печаль... Неистощимая светоносность – признак духовной принадлежности к светлым слоям Небесного мира. Откуда нисходит этот образ загадки и тихого света?  

Я эту ночь, что минула без сна

С бесшумною повадкой снежной рыси,

Возьму с собой в заоблачные выси,

Когда придёт последняя весна!

    Некая неисповедимая тайна «белого пространства», быть может, alter ego самого автора, взывающее к чувству, воле, разуму... Необходимо попутно заметить, что и для Тютчева в подобной тайнописи художника одинаково важны как разлад человека с природой, так и согласие между ними:

Певучесть есть в морских волнах,

Гармония в стихийных спорах,

И стройный мусикийский шорох

Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всем,

Созвучье полное в природе, —

Лишь в нашей призрачной свободе

Разлад мы с нею сознаем.

       Тютчев гениально соединяет мир земной с тем – небесным. Человек, испытывая горести, отчаяние, бросается в объятия природы, которая так милостиво и благословенно открывает ему свои исцеляющие секреты. В природе мы находим скрытую сопричастность вечности.

         Исключительно воспринимает русскую природу и Андрей Щацков. Она для него, как и для Тютчева, – живое и возвышенное существо со своей душой, своими чувствами, своим голосом. Однако у каждого художника собственная палитра, собственный характер, собственный стиль. Природа не создает ничего лишнего. Пейзажные стихи Шацкова невероятно красочные, метафорически насыщенные. Он как всегда отдает предпочтение древним истокам и мифическим образам: его поэтическое сказание «Журавель» – языческая тайна, содержащая в себе трагизм бытия, природы, человеческой жизни и в то же время – это одухотворение бытия.

 Мне в ночь приснился серый жураве´ль.

Один, среди змеиного болота –

Случайной цели звёздного полёта...

У каждого своя судьба и цель.

Он, меткой дробью встреченный, не мог

Нести в зенит израненное тело.

На кочках сукровицей клюква рдела,

И солнца шар проваливался в мох.

       Человек и природа в своем единстве составляют символико-аллегорическую форму взаимосвязи. Можно ли вернуть душевную гармонию в этот общий, тесно соприкасающийся мир? Всё начинается внутри вас. Созерцание природы, ее таинственных моментов всегда сопряженно с душевными переживаниями и подвластно лишь тайновидцам человеческого сердца.

      Поэты словно соревнуются друг с другом. Вслушайся, дорогой читатель, теперь уже в стихотворение Фёдора Тютчева «Вечер»:

Как тихо веет над долиной

Далекий колокольный звон,

Как шорох стаи журавлиной, —

И в шуме листьев замер он.

Как море вешнее в разливе,

Светлея, не колыхнет день, —

И торопливей, молчаливей

Ложится по долине тень.

        Сколько здесь изящных черт, тонкой прелести… Едва-едва осязаемого, таинственного… В тютчевском человеке есть что-то экзистенциальное, чувство затерянности во вселенной. При всём при том он наделён удивительным качеством восхищения красотой и царственностью природы, жаждой своего единения с нею. Светлой грустью веет от его легко парящих осенних строк. Вероятно, таков путь Тютчева к чуду, к благодатному свету, заключённому в природе и в человеке. Поэтическая живопись рождает и чувственное познание. «Поэт – тот, кто в предмете видит то, что без его помощи другой не видит», – писал Фет в своём творческом завещании. Тютчев зорко подмечает каждую деталь, подчас один найденный эпитет, одно слово, одна фраза раскрывают всю картину сразу и создают незабываемый лирический образ:

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

Гремят раскаты молодые,

Вот дождик брызнул, пыль летит,

Повисли перлы дождевые,

И солнце нити золотит.

С горы бежит поток проворный,

В лесу не молкнет птичий гам,

И гам лесной и шум нагорный —

Все вторит весело громам.

         Конечно же, вы узнали широко всем известное стихотворение «Весенняя гроза», исполненное вдохновенных, высокочеловечных мотивов, вызывающее трепет, легкую дрожь. Сердце торжествует радостью, ведь автор этих волшебных слов – Тютчев. Он дарит нам восторг совершенства и любовь к жизни. Разве не гигантское вдохновение, не могучее искусство создает подобные образы? Гроза – прелесть природы и свобода человека, как их рисует художник, в самообновлении, которому нет конца. Захватывает счастливая интонационная смелость, интенсивная музыкальность строки. Мы идём от тютчевской грозы к упоению жизнью, к бесконечности меняющихся образов.

       Между тем исключительную чуткость ко всему вокруг происходящему проявляет и Андрей Щацков. Поэт в моменте и неизменно возвышается над моментом. Пусть даже этот момент на редкость переменчив. Свежая кисть художника третьего тысячелетия впитала любомудрие прошлых столетий. Ведь были же времена внутреннего покоя, и еще живы в памяти «Эти годы», они приходят в снах, чтобы навсегда остаться в одноименных стихах:

Задыхаюсь от нежности к этим годам,

И в былое опять возвращаюсь упрямо…

В нём – цвели георгины по дачным садам,

И спускалась с крыльца синеглазая мама.

И парил над верандой дощатый балкон.

И скрипели под шагом сандалий ступени.

И взлетал поутру херувим-махаон

На процветшие гроздья махровой сирени.

И бежали в торосах коры муравьи

До вершины сосны, подпирающей небо,

Охраняющей лучшие годы мои

С молоком и краюхою тёплого хлеба.

Со слюдою стрекоз, со слезами росы,

И царапиной, честно полученной в драке.

С летним зноем в канун приближенья грозы,

И любовью навек к самой первой собаке.

       Неизведанный поэтический космос… По своей превосходной красоте его пейзажные зарисовки созвучны полотнам, принадлежащим кисти известных русских живописцев, и более того, могли бы стать их поэтическим сопровождением! Слово Шацкова, как и тютчевское, проникнуто глубинным, трепетным пробуждением природы, оно раскрывает целый мир мыслей, чувств, корневую связь с родной землей. «Нет, моего к тебе пристрастья / Я скрыть не в силах, мать-Земля!» – так изливал душу в своих стихах Тютчев. «Предчувствием весны», в которой заключается сила души человечества, живет и Шацков: «Январь – словно март с голубыми сугробами. / Февраль, как апрель – в сите синих проталин. / Холмы оседают под снежными робами. / Их абрис – у южного склона притален». Как личность оригинальную, особенную, поэта волнует и влечет к познанию окружающего мира бесконечный круговорот явлений, происходящих в природе:  

Дожить до весны – окаянной, безбашенной,

Чтоб сердце летело за птичьими кликами

Над кручей реки, красноталом украшенной

И к небу ползущими ввысь повиликами!..

Но снова дороги скрипят под полозьями

Влекомыми в белой попоне конями…

Лишь пёс на крыльце, под холодными звёздами,

Всё цедит весенние ветры ноздрями.

       Причем стоит признать, космизм поэзии Шацкова вобрал в себя планетарность Тютчева, обогащенную достоверностью и детальностью картин Фета. Многовариантность ассоциаций – свидетельство высокого художественного мастерства в творчестве любого художника. В природе сокрыты высшие духовные смыслы. Но время скоротечно. Мелькают в круге бытия знакомые образы-символы: весна, лето, осень, зима… Природа всегда в движении, в смене явлений, в переходном состоянии от одного времени года к другому. Осень Шацкова навевает тютчевские мотивы, его поэтический цикл посвящен листопадным настроениям и тоже несет полноту пейзажных сюжетов.

Август – время вкушенья плодов,

И медов, и расчёта по давности срокам.

Где-то в городе Рузе блуждает любовь,

Согревая последним теплом по дорогам.

      Какую-то особую магию текста таит в себе эта Вечная Книга Бытия. Палитра красок разобрана здесь на мельчайшие оттенки, пасторально, пастельно-мягкая кисть будто едва скользит по холсту, создавая проникновенно-лирическое настроение. Мы явственно слышим мифологические голоса леса, реки, вересковых и полынных трав, поздних осенних цветов, «звёздных ливней»: «А под горкой уже холодеет река, / И горчит разнотравье полынью и тмином. / И – вальяжные – в осень плывут облака / Мимо сосен, и вечности дремлющей – мимо». Давайте посмотрим, какая игра света и тени в его неожиданных натюрмортах. Цветы – эти божественные создания, – пожалуй, настоящее чудо поэзии! Художник сотворил литературные фрагменты потрясающей красоты. К примеру, «Фиолетовый стих», в котором присутствуют и насыщенная метафоричность, и густые словесные мазки маслом, как будто заглушающие хрустальную поэзию Тютчева: «Чтобы август над миром лиловым / Отлетал горевым сизарём, / Тихо падают сливы тяжёлым / Фиолетово-синим дождём». У автора свой поэтический сад! Прекрасное – всегда празднично. Он раскрывает национальный космос цвета, поражающий нежным блестящим радужным разноцветьем:

Снова ночи таинственный бархат,

И безмолвно глядят в высоту

Флоксы... Боже мой, как они пахнут

В осенённом Успеньем саду.

В эту терпкую пору до срока

Не уснуть средь древесных купин...

Флоксы, астры стоят у порога,

А на клумбе цветёт георгин.

       Мы растворяемся в пространстве красоты, в пространстве живой свежести его цветовой метафоры. Гениальное произведение не может стать чем-то привычным, обыденным. Щацков, перекликаясь с тем же Фетом, выступает как лирик-импрессионист: «Задержать до последнего вздоха / Заповедных цветов аромат. / Гладиолусы... Школа... Эпоха, / Где стихи заглушали грома!» Две самые таинственные звезды – это Федор Иванович Тютчев и Афанасий Афанасьевич Фет. Поэт-философ Тютчев и лирик-импрессионист Фет. Их любили именно как поэтов. Их строки обретали музыкальную судьбу. Композиторы писали романсы на их стихи. Святой праведный Иоанн Кронштадтский чудно сказал: «Цветы – остатки рая на земле». Цветы и любовь… «Флоксы... Боже мой, как они пахнут, / Словно горькие губы твои!» – и музыка с ее пленительной романсовостью, и живопись с очаровательной игрой и прелестью красок соединяются в произведении Андрея Шацкова в одно великое искусство слова.

         В природе есть свой язык, своя душа. Идет снег, дождь, шелестят листья, пахнут травы и цветы… Это всё божественные явления, чудеса, божественные моменты в жизни человека. И жаль умирать именно из-за этих божественных проявлений. Жизнь, по мысли автора, предстаёт как Божественное провидение, как притяжение любви и вечности. И в то же время задумываешься, что так прельщает в тех же памятных стихах Тютчева «Осенний вечер»?

Есть в светлости осенних вечеров

Умильная, таинственная прелесть:

Зловещий блеск и пестрота дерев,

Багряных листьев томный, легкий шелест,

Туманная и тихая лазурь

Над грустно-сиротеющей землею,

И, как предчувствие сходящих бурь,

Порывистый, холодный ветр порою,

Ущерб, изнеможенье — и на всем

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.   (1830)

        Пейзаж и душа! Есть нечто непостижимое, что остаётся за пределами слов и красок. Эти авторские изящные черты вовсе не случайны. Удивительные способности Тютчева, его тонкая внутренняя изящная духовность, привитая старинным русским дворянством, идёт с детства. Природа для него – постоянный источник печалей и раздумий. Но соединяясь с нею, художник не исключает момент сильного контраста явлений природы и человеческих чувств!

       Характерные признаки, ёмкая лирическая форма – присущи и насыщенному перу Андрея Шацкова.

И чувствовать дыханье милых мест,

И знать, что впереди годов немало...

Пока один останешься, как перст,

И с головой нырнёшь под одеяло.

И будет дождь струиться по лицу.

Холодный дождь, твои вбирая слёзы.

Как хорошо... что жизнь пришла к концу,

Наполненная рифмами, без прозы. 

       Человек в представлении Шацкова составляет часть великого мира природы. Общеизвестно, часто и тютчевские стихи, воспевающие природу, не что иное, как выражение его дум о человеке. Поэтому так осязаемо вырисовывается главная суть созданной Шацковым поэтической картины: за беспросветной дождевой завесой он разгадал незримые человеческие слезы. Ясность, краткость и образная концентрация стиха. Мимолетность человеческого бытия. Время и пространство. Жизнь и Смерть. Однако у смерти есть своё собственное право и своё величие – итог жизни. Просто надо пройти весь круг человеческого предназначения. Тогда жизнь не напрасна. Через отчаяние, пустоту, через потери и обретения – к духовному просветлению, к надежде и вере – идет Андрей Шацков! Только мудрец и гуманист, не испытывающий страха, не боящийся в своём завтра увидеть чаемый финал, только человек, любящий жизнь, и только поэт, обладающий столь пронзительной лирой, может написать так откровенно и правдиво. Разумеется, отсюда автору так близки поэты-любомудры, славянофилы: А. Хомяков, В. Одоевский, Н. Данилевский, П. Чаадаев, В. Соловьев, К. Леонтьев, Н. Бердяев, Н. Федоров, Г. Федотов, Ф. Достоевский, которые предопределяли России провиденциальный православный путь.

       Сия чаша, до краёв наполненная печальными раздумьями о судьбе человека, о судьбе России, не миновала и великую лиру Тютчева. Жизнь в его произведениях поднимается над смертью, над увяданием, над старостью. Ощущается скрытый внутренний бунт поэта против этой обречённости пред собственной кончиной, вопреки философии Экклезиаста он жаждет обрести свой потерянный рай:

 Сижу задумчив и один,

На потухающий камин                                                      

Сквозь слез гляжу...

С тоскою мыслю о былом

И слов в унынии моем

Не нахожу.

<…>

За годом год, за веком век...

Что ж негодует человек,

Сей злак земной!..

Он быстро, быстро вянет — так,

Но с новым летом новый злак

И лист иной.                 

        В этом стихотворении, написанном им в 1835 году, Тютчев великолепно выявил человеческую душу. Прежде всего – своё личное духовное одиночество, свой «прощальный свет» бытия. Тут прочитывается проблема соединения в себе художника и человека, неразрывная связь творчества поэта с его жизнью. Спустя год в журнале «Современник» Пушкин впервые опубликует стихи Тютчева, буквально с первого раза подкупившие читателя предельной точностью образа. Спокойная мудрость, которая приходит к иным лишь на излёте лет, у Тютчева, как ни странно, присутствовала всегда. Поэт жил предчувствием тайны, космоса. Необъяснимым образом художника влекло безмолвное и торжественное Небо.

       Во второй половине ХIX века в русскую словесность начинает входить новое философское понятие – так называемое космическое сознание. К небольшому числу избранных – высокоинтеллектуальных людей, обладавших «космическим» сознанием, – причисляли и поэтов, среди которых одно из главных мест отвели Ф. И. Тютчеву. Сегодня, особенно в наши дни с их триумфальной космической устремлённостью, великий русский поэт нашел наконец своего массового читателя. Космизм Тютчева вмещает в себя огромную неизведанную тему мироздания, тем самым выявляя новые грани его поэтического творчества. Совершенно космическое произведение «Как океан объемлет шар земной…»:

Есть некий час в ночи, всемирного молчанья,

И в оный час явлений и чудес

Живая колесница мирозданья

Открыто катится в святилище небес...

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, –

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.              (1830)

        Между прочим, это не так мало в сущности, наиболее первостепенное – единство человека и вселенной. Мир и человек, художник и творчество – прекрасны в своей бесконечности. Что пытается отыскать там гениальный поэт, одолеваемый тайными надеждами? Быть может, идеальную гармонию – как спасение от реального хаоса.

      Космизм Тютчева нашел свое отражение и в творчестве Щацкова, так же связанного с планетарным, космическим взглядом на мир. Бытует мнение, что интуиция – это некое мистическое состояние сознания человека. 

Как хорошо глядеть в небесный свод.

И, на щеке почуяв солнца ласку,

Знать – в горней выси бабушка живёт,

Которая тебе читала сказку.

       Материя жизни истончается и возникает ощущение сквозящей метафизики. Пожалуй, три таинственные звезды: Федор Тютчев, Афанасий Фет, а еще отнесём сюда и Андрея Шацкова – тоже русского художника, но уже третьего тысячелетия. Они мистически привержены к образам звездного неба и одухотворения ночной тьмы. Как заметил Ходасевич, тютчевское слово несет мысль, фетовское – впечатление. Что в полной мере характерно и для Шацкова. Об этом хорошо высказался Лев Толстой: «Прекрасно то, что говорят звёзды».

       Но как бы там ни было, для истинного творца всё величие и своеобразие заключается в слове. Помните, у Фета: «Шепнуть о том, о чем язык немеет, / Усилить бой бестрепетных сердец, / Вот чем поэт лишь, избранный, владеет, / Вот в чем его и признак и венец!» Тютчев же углубил саму идею Слова и придал ей глобальное философское звучание. Искусство служения Слову поднимает настоящего художника до немыслимых высот. Однако творчество – переменчивая планида. И чужие стихи – та же реальность, какую нужно ощущать, вживаясь в чужие тексты. «Так бывает» – скажет на сей раз в своем одноимённом произведении Андрей Шацков:

Влюбляясь в чужие стихи,

Ждёшь прихода своих, что родятся под утро…

И они зазвучат, из-под самой стрехи

Воробьиной капелью в лучах перламутра

Этой новой, дарованной Богом, зари

Нисходящей в пурпуре – Любви-Всецарицы.

       Просто талантливый художник умеет всё выразить, умеет разбудить человеческое сердце, чтобы почувствовать и утренний запах свежего ветра, и влажный весенний воздух, и одновременно резкую боль разлуки…  

Так бывает…

Кому-то судьбою дана

Этой вечной любви безответная мука!

Та – которая сеет на землю, как снег,

Прилетев поутру из чужого созвездья…

Так бывает,

смирись, отложи оберег,

Отведи ото лба треуголье трехперстья.

       Неисчерпаемое богатство русского языка! Таинственные церковнославянские письмена, лествица в Небо, поля заповедных слов, где горний свет несет поэтическое озарение. Чистота русского слова и народной речи! К тому же он пристальный поэт-философ, как и Тютчев, который творил между «суетой беспощадною» и «благодатною тишью…» Андрей Шацков, по мнению критика Вячеслава Лютого, скорее, близок писателям первой волны русской эмиграции. Его драматическому творчеству присущи свет и тьма, свет и сумрак. Однажды прочитанный, поэт не забывается во всех оттенках гармонии и дисгармонии света и тени. Так или иначе принимая саму реальность, зримую материю, его влечет познание сущности мироздания и человека.  

      А ведь и Тютчев умел, по свидетельству Фета, мог «вместить в небольшой объём книги столько красоты, глубины, силы, одним словом, поэзии!..» Он мог даже одну строфу сделать хрестоматийной:                    

Нам не дано предугадать,

Как наше слово отзовется, —

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать...

       Это загадочное ощущение Тютчева. Сочувственность и открытость миру и одновременно невозможность высказаться. Недаром он утверждал: «Мысль изречённая есть ложь…» Человек Тютчева врастал в природный и исторический мир, такой же противоречивый, как и вся бескрайняя Россия. Смирение и отчаяние, бездна и свет приятие и чуждость. Он – человек служилый, не будем забывать. Но являясь поэтом-гением, Федор Тютчев воспринимал мир и человека на уровне гениальной поэзии. Не зря в ХХI веке Андрей Шацков напишет убедительные строки: «Нам не прожить без тютчевской России, / И ей, наверно, не прожить без нас». Нас всех объединяет одна славянская земля, одна православная культура. Поразительно: Тютчев – славянофил, редко говоривший по-русски, который исполняя русскую миссию в Европе, 30 лет провёл в Германии, и которого при этом не испортило ни барство, ни немецкая учёность. По мнению литературоведа и публициста Вадима Кожинова, написавшего книгу о Фёдоре Тютчеве, русский художник слова благодаря его вере в Россию не мог не стать подлинным всенародным поэтом.

       Такая мысль имеет свое яркое продолжение и в творчестве Андрея Шацкова. Историю Руси творили личности эпохальные и значительные. Небо и былинные легенды Древней Руси зажгли искру Божью, а вместе с ней и Дух Православия. Вот и лирический герой Шацкова, путешествуя во времени и пространстве, сопрягает разные столетия, далекие и близкие. Да и сам автор ценит степень личной свободы, и как воин света и воин русского стиха, не только разгадывает, но и творит собственную тайну былых времен. Его поэзия имеет корни, уходящие в культуры Древней Руси, имеет свой собственный художественный язык. Чувственную эмоционально-смысловую насыщенность, надмирное, совершенно неземное состояние создает у читателя многогранное произведение «Лебеди Тютчева» – триптих – выражение глубокого почтения к великому русскому поэту и дипломату:  

 Над Овстугом властвует Брянска зима.

Осталось в минувшем дождливое лето.

Как странно: здесь "Горе" живет "от ума",

Родившись в усадьбе другого поэта...

Хозяина нет. Он уехал давно

И вряд ли до срока прибудет обратно.

Залито чернилом столешниц сукно.

На пледе в шкафу – от подсвечника пятна.

Россия хоть Третий, но все-таки Рим.

В ней веет дыхание Божьего духа...

Неужто сдадут Севастополь и Крым?

Неужто настанет разор и поруха?

         Сквозь пелену этих дождливых строк проступает некий душевный разлад: Земля и Небо – контрасты двойственности. Размышления Щацкова в Овстуге ещё на 215-летии великого поэта полны тревожных сомнений. Ведь и тот же Тютчев при всей своей афористичности: «Умом Россию не понять», или его «природа – сфинкс», – соединяет в себе космос и хаос. Литературный критик Вячеслав Лютый в очерке «Ностальгия по России», говоря о триптихе Андрея Шацкова «Лебеди Тютчева», замечает, что историко-философская грань биографии и судьбы Тютчева как бы соприкасается с важнейшими вехами на пути России во времени и пространстве. И личность самого Шацкова, и его лирический герой здесь стоят рядом, неся какой-то оттенок тютчевского трагизма бытия. Вот из таких оттенков и рождается образ:

Тяжеле вериги – поэтов судьба

В России, покрытой морозною пылью...

Но гордо в щите родового герба

Распластаны лебедя белые крылья!

      Какое трепетное отношение к святыням! Грациозные лебеди, обитавшие в живописном пруду возрожденной дворянской усадьбы Тютчевых. Ёмкая и твердая композиция, олицетворяющая связь с другими искусствами: музыкой, живописью, скульптурой и архитектурой. А еще возникает ощущение символизма: древние славяне представляли себе модель мира как образ Всемирного древа, и птицы – посланники небесные – символический знак в народной фольклорной традиции и во всей русской культуре. Одинокая фигура русского гения и провидца Тютчева, призывающего людей к объединению, считает Лютый, порождена бесконечностью вселенского времени. Размышления государственного деятеля и дипломата о Западе и Востоке, об особом историческом предназначении России, поэта-мыслителя и гражданина, проявившего самоотверженность и верность русской земле, до сих пор напоминают заколдованный круг – и всё никак не могут реализоваться позитивно. Именно за душу человека, за ее чистоту и возвышение боролся он. Что любопытно: и у Тютчева и у Шацкова повсюду – тайна:   

Их выводок плещет в заветном пруду

И ходит эскадренным строем по кругу...

Я к ним попрощаться с поклоном приду

И горького хлеба отрежу краюху.

А нежность...

                          пусть нежность останется там –

В чугунном затворе усадьбы ограды.

В небрежно доверенной тайне – листам,

В которых поэту – не надо пощады!

      Как видим, Андрей Шацков – тоже поэт поразительной культуры ушедших ХVIII – XIX веков. Пусть, дорогой читатель, ты там никогда не бывал – и вдруг ты почувствовал в кончиках пальцев забытый, далекий трепет тайны. Кроме того, для Андрея Шацкова первостепенное дело – успеть сказать и о самом потаенном и одновременно о самом насущном: нескончаемая Россия царственно шествует в произведениях поэта, и он сам – странник этой русской Вечности. Берет в полон, захватывает и уводит куда-то в даль неспешное течение строки, словно плавно струящийся водный поток, как в стихах «На Рузском поле»:   

Я Рузское поле забыть до конца не смогу:

Кладбищенский взгорок, лощину и ленту реки,

Церквушку в известке на дальнем крутом берегу

И ласточек стаю, вспорхнувшую из-под стрехи.

И в небе бездонном, крутой заложивши вираж,

Уходят они в пепелящую солнца жару…

Я знаю, что этот знакомый до боли пейзаж

Из памяти вычеркнуть – нет, никогда не смогу.

И хоть за него не дадут половины гроша,

Который веками копился в дорожной пыли,

Я знаю, что здесь проживает поэта душа.

        Преданность отчей земле, которая так прекрасна и единственна в своей неповторимости. Именно тут и мог родиться подобный поэт, трепетно внемлющий каждому звуку природы, слышащий ее каждую травинку, каждое движение всего живого. Автор неразделен с родной землей, связан с ней кровными узами. Она на веки вечные дана ему в наследство. Так соединяются времена. Кажется, что поэт всегда найдет себе собеседника в своем историческом прошлом.

     Вот и сам Тютчев пытался отгадать, в чем же сила ратного стоянья русского человека, когда писал:

Край родной долготерпенья, 

Край ты русского народа! 

Не поймет и не заметит

Гордый взор иноплеменный, 

Что сквозит и тайно светит

В наготе твоей смиренной.

          В той провиденциальной миссии, что выпала на долю России, он видел нечто большее, предопределенное свыше. Но повсюду угадывается промысел Божий, прав и поэт Шацков, и посему сомнения уходят, ибо человек жив верой: 

И внёс летописец уставную запись в тетрадь.

«Воскреснет Господь, и его расточатся враги.

И встретит со славой, вернувшихся в пору, посад...».

На Рузское поле ложатся былого шаги,

И реют хоругви шелковые воинства над!

       «Поэт-воин, боец, трагически идущий навстречу катастрофам в самое пекло хаоса, ибо только собственным участием в борьбе можно определить, хотя бы и ценой собственной гибели, исход этой борьбы» – эти эмоционально мощные слова посвятил любимому народному поэту – Фёдору Тютчеву – писатель, литературовед Юрий Селезнев. Да, только собственным участием в борьбе можно определить ее исход. Но и жизненное кредо поэта Андрея Шацкова, и магистральная идея его бытия, вдохновенно звучащая в триптихе «Лебеди Тютчева», целиком и полностью подчинены этой идее.

       К тому же поэзия интригует непривычностью своей мысли, необыкновенными контрастами. Пожалуй, самое время для сравнения обратиться к стихотворению Тютчева «Лебедь» (1828–1829):

Пускай орел за облаками

Встречает молнии полет

И неподвижными очами

В себя впивает солнца свет.

Но нет завиднее удела,

О лебедь чистый, твоего —

И чистой, как ты сам, одело

Тебя стихией божество.

Она, между двойною бездной,

Лелеет твой всезрящий сон —

И полной славой тверди звездной

Ты отовсюду окружен. 

         «В живом, грациозном, пластически-верном изображении природы, – писал Некрасов, – Тютчеву не было равных». Две птицы: орел и лебедь – два выразительных противопоставления, в которых скрыта дуальность самого художника. Поэт уходит от рационального, не столь ощутима для него и роль немецких романтиков. Отдавая предпочтение лебедю, он выбирает русский национальный космос, созерцательность и покой, уподобив своего лебедя чистоте души русского человека. Некий сдержанный и вечный подтекст, когда мысль идет дальше. Всплывают в памяти размышления о Западе и Востоке, об особом историческом предназначении России. «Дни настают борьбы и торжества», – вот он, вещий тютчевский афоризм, до сих пор актуальный. Величие России, оно повсюду, и мы вместе с поэтом идём по роскошным паркам и аллеям Царского Села:

 Тихо в озере струится

Отблеск кровель золотых,

Много в озеро глядится

Достославностей былых.

<…>.

Солнце светит золотое,

Блещут озера струи...

Здесь великое былое

Словно дышит в забытьи;

Дремлет сладко, беззаботно,

Не смущая дивных снов

И тревогой мимолётной

Лебединых голосов...

(Июль 1866, Царское Село)

        На редкость оптимистичное произведение, в котором явно проступают фетовские интонации. В нём отражается невероятная любовь русского поэта к исконной старине, какую он не променял на удобное благополучие Запада. Кажется, из далекого былого зовут нас тревожные лебединые голоса, напоминая о том, что поэзия Тютчева жива, что всё бесконечное – свершится.

        Завершая эссе, к общему поэтическому портрету сделаем лаконичные штрихи: Анатолий Юрьевич Аврутин – главный редактор литературно-художественного журнала «Новая Немига литературная», Виктор Фёдорович Кирюшин – заслуженный работник культуры Российской Федерации, Дмитрий Александрович Мизгулин – глава Ханты-Мансийского банка, Андрей Владиславович – государственный советник III класса Российской Федерации, главный редактор альманаха «День поэзии – ХХI век». Подчеркнём существенное: его авторы-герои подобно Тютчеву – поэты-государственники и подвижники русской культуры. Все они – продолжатели отечественной классической традиции. Таков портрет современных русских поэтов, в центре которого сияет звезда Федора Ивановича Тютчева, высвечивая дар и подвиг художника-творца, высоту человеческого призвания. От ее сияния расходятся лучи яркого поэтического огня, вселяющие веру в будущее, дающие надежду не только освещать, но и согревать грядущие поколения.

 

Литература:

Тютчев, Ф. И. Полн. собр. соч. – Л., 1987.

Тютчев, Ф. И. Стихотворения. – М., 1986.

Тютчев, Ф. И. Лирика. – М., 2007.

История русской литературы ХIX века в 3 ч. – М., 2005.

История русской литературы ХIХ века (вторая половина). – М., 1991.

Благой, Д. Литература и действительность. – М., 1959.

Аврутин, А. Ю. Временная вечность: избранные произведения. – Минск, 2022.

Аврутин, А. Ю. Просветление: книга поэзии. – Минск, 2016.

Аврутин, А.Ю. Август в декабре: книга поэзии. – СПб., 2009.

Кирюшин, В. Ф. Родное. Избранное. – М., 2023.

Кирюшин, В. Ф. Накануне снега и любви: стихи. – М., 2009.

Кирюшин, В. Ф. Неизбежная нежность: поэзия. – М, 2012.

Мизгулин, Д. А. Избранные стихотворения: (2005 – 2019). – СПб., 2019.

Мизгулин, Д. А. Утренний ангел: сборник стихотворений. – М., 2009.

Мизгулин, Д. А. В зеркале изменчивой природы. Поэзия, Драматургия. – Тобольск, 2011.

Шацков, А. В. Лебеди Тютчева: триптих. – М., 2020.

Шацков, А. В. Лествица в небо. Избранное. – М., 2012.

Шацков, А. В. Осенины на краю света: славянский календарь поэта. – М., 2005.