О книге Екатерины Полянской “Метроном”. – Санкт-Петербург: “Геликон Плюс”, 2019. – Победитель Всероссийской Премии “Созидающий мир” в номинации “Книга года – Поэзия” (2020)
Мир изломан …Линия излома
Бьётся синей жилкой на виске.
Анатолий Аврутин
Практически всегда можно проследить закономерность того, что каждый художник творит на рубеже двух эпох, двух соприкасающихся миров. И символические слова изестного поэта нашей современности Анатолия Аврутина не исключают параллелей и пересечений с творчеством не менее знакового поэта Екатерины Полянской, которая так же пытается постичь и осмыслить время, запечатлеть и оставить в нём себя, в чём, безусловно, и заключается непостижимая тайна поэзии. Упрощённое понимание литературы в начале третьего тысячелетия никак не сочетается с проблематикой смыслов и философской высотой её произведений. Но настоящий поэт, чувствуя боль этого мира, впитывая его страдания и скорби, способен нравственно поднимать читателя до своего уровня, открывая ему нечто большее, чем другие, чем та окружающая действительность, которая пытается нивелировать человека.
Екатерина Владимировна Полянская – лауреат многих международных и российских литературных премий, автор поэтических сборников: «Бубенцы» (1998), «Жизни неотбеленная нить» (2001), «Геометрия свободы» (2004), «Сопротивление» (2007), «Воин в поле одинокий» (2012), «На горбатом мосту» (2014). «Метроном» – седьмая книга автора, которая вызвала немало читательских откликов, серьёзных философских умозаключений. «Без отклика нет творчества», – когда-то верно заметил Пастернак. И всё же у каждого читателя, а в особенности у критика, который тоже в первую очередь является читателем, с той лишь разницей, что он более вдумчив и любопытен, – своё отдельное видение. Жанр произведений, представленных в новой книге «Метроном», достаточно разнообразен: лирика, новеллы, исторические хроники, бытовые зарисовки, классические миниатюры, стихи-портреты. С выходом данного сборника стали ещё более очевидны масштабы дарования Екатерины Полянской: неповторимость её поэтического голоса, уникальность духовного и творческого опыта, значимость её роли и места в современной поэзии.
Книга «Метроном» – светлая и вместе с тем трагическая. Сочетание именно этих двойственных составляющих придаёт ей поэтическую мощь, – то высокое напряжение духовности, ту метафизику искренности и тайны, без которых не бывает подлинной поэзии. Восторгаешься безупречной логикой авторской мысли, когда за каждой строкой угадывается мастерство зрелого художника, весомость его истин, своеобразие его внутреннего мира. Причём, произведения и темы звучат и подаются так непринуждённо, будто их автор не испытывал бремени многолетнего труда, не знал творческих мук идейно-нравственных и художественных исканий. Поразительно цельное по своей глубинной сути поэтическое творчество Е. Полянской противоречит подчинению каким-либо отдельным повторяющимся темам – мотивы и сюжеты её произведений крайне избирательны, неожиданны и по-своему исключительны.
Осторожнее! Ведь и сейчас, может быть,
Жестом, взглядом ты выдаёшь невольно
То, что ты действительно можешь любить,
То, что тебе в самом деле бывает больно.
Вещи твои перетряхивают, спеша.
Что тебе нужно? – Ботинки, штаны, рубаха…
Это вот спрячь подальше – это душа,
Даже когда она сжата в комок от страха.
(«Как ты нелеп в своём мученическом венце!..)
Вот и бьётся человеческая душа между чувством собственной обречённости, между надеждой на вечное бытие и роковой тревогой. Как сохранить последнее, единственно ценное, что ещё осталось у тебя, – одинокую душу?! Ты абсолютно чужд и безразличен окружающему миру, но зато так близок поэту в постижении этой общей боли, принимающему саму идею индивидуализма и принципы автономности человеческого существования.
Поэзия Е. Полянской, как уже проговаривалось, не поддаётся чёткой тематической градации. Когда однажды Блока попросили прочесть стихи сугубо о России, он ответил: «Это всё о России». Здесь мгновенно сработала сила и страсть обобщения, свойственная большому искусству. Точкой притяжения различных тем и у Е. Полянской является Россия, русский человек. Возьмём буквально одно из стихотворений, оно расположено в начале сборника – это «Гдов». Невольно задумываешься, какое в нём пространственное время, какое измерение бытия? И что же вообще является главным свойством гениальных текстов? Вероятно, их таинственные нелинейные связи, когда есть нечто за горизонтом – пространство с невероятной глубиной времени.
Жизнь в городке замирает около трёх: / Заперты церковь, столовая, магазин,
Пусто на станции – ни поездов, ни дрезин, / Сухо в стручках пощёлкивает горох
У переезда, заброшенного так давно, / Что даже шпалы замшели, как будто пни.
В крепости козы уже не пасутся, но / Просто лежат в дремотно-густой тени.
Всё-таки удивительная вещь – стихотворные тексты, где ясно прописан первый считываемый пласт, а дальше русский пейзаж без излишеств поглощает тебя, ты словно растворяешься в нём без остатка, и древняя память земли возвращает тебя к своим исконным истокам.
Только в низине поблёскивает река, / И осыпается медленный пыльный зной
Между нездешним ужасом борщевика / И лопухов беспамятностью земной.
Визуальный ряд вводит нас в атмосферу словно застывшего навсегда времени с его острым ощущением подлинности бытия, с его интересом к обыкновенной жизни русской глубинки, к её тихим, как кажется на первый взгляд, забытым Богом местам, но местам удивительным, притягательным своей первозданной сущностью, идущей от сотворения мира:
Только кузнечик, звоном наполнив слух, / К детству уводит от горечи и тревог,
Да над садами яблочный чистый дух / Напоминает, что где-то ещё есть Бог.
Открывается иное измерение, где многие происходящие вокруг и внутри нашей души вещи обретают свой глубинный и радостный смысл, когда внезапно понимаешь, что именно тут и «есть Бог», и Он непременно сохранит это всё.
Весьма примечателен в творчестве автора момент взаимодействия истории и литературы, момент слияния истории и жизни, правды и вымысла, реальности и мифа. В поэзии Е. Полянской явственно проступает внутренняя сторона, изнанка исторических фактов, скрытая за внешним сюжетом, частным событием. Реальные исторические события, вобравшие в себя соки земли, напитывают и почву её глубоко русских по духу произведений. Но только ли за скрытой «завесой времени» может быть истина? Порой театр истории становится и театром жизни, где уже сложно отличить миф от действительности. Своего рода иллюстрацией к миропониманию нынешней России служат стихи автора «Диалог в пути», будто в зеркале отражающие карамзинский давний диалог о непрерывности исторического бытия Русской земли. Мир явно движется по кругу, так же аналогично движется по кругу и колесо истории. Е. Полянская заданный ею сюжет и в новом тысячелетии видит сквозь призму судьбы русского человека, проводя широкие связи и параллели его отдельной жизни и судьбы с общей судьбой страны, государства, нации.
– Держитесь, сударь! Снова – ямы. / – Да… / Лошадкам бы не покалечить ноги…
– Вы, сударь, понимаете – дороги… / Они у нас такие, как всегда.
……………………………
– Ну, как в России? Всё воруют? / – Да. / Чиновники раздулись, будто жабы.
– Всё та же наша древняя беда… / – Но несопоставимые масштабы…
……………………..
– Но вы… Россию… всё же… / – Вот те на! / Мы тоже матерей не выбираем.
И если нужно – так же умираем / Без лишних слов. В любые времена.
Несмотря на происходящее, на условность современных законов, на «словесный шум и звон», что неизменно присутствуют в новейшей истории России, поэт без пафоса и показного патриотизма, являет нам эмоциональный образ настоящего русского человека, умирающего за Родину. «Друг мой, – восклицал Гоголь, – или у вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия!..» В стихах Е. Полянской мы видим и трагизм вечно униженной России, и вместе с тем неизбывную жизнеутверждающую силу её народа. И этот феномен героизма тоже неизменен – в нём и заключается вера в спасение русской души, вера и надежда в возрождение России.
История – символическая модель, где каждый образ стремится к многозначности и неисчерпаемости, как в стихах «Ворёнок», отражающих всего лишь один жуткий эпизод царствования Михаила Романова, положившего конец Смуте на Руси и давшего начало династии Романовых. Или, к примеру, другой сюжет, позаимствованный уже из советской эпохи, – странная смерть Вождя народов Сталина, – где «неспешно разворачивался свиток, / И размыкалось времени кольцо, / В предсмертно искажённое лицо / С привычным страхом вглядывалась свита». Здесь отнюдь неслучайно стихи заканчиваются неоднозначным обращением именно к ветхозаветному Богу, Страшному своим отмщением и возмездием, ровно, как для самого умирающего, так и для его народа, пребывавшего не только в полном неведении уже случившегося, но так никогда и не узнавшего истинной правды.
Е. Полянская доказывает, что порой ничего не надо придумывать, а просто брать готовый сюжет из жизни и творить мир поэзии в себе. Подобной историей стало стихотворение, адресованное памяти деда, – некая своеобразная формула памяти: горькая, запоздавшая, цепляющая заусенцами невысказанных фраз и навсегда унесённых с собой в небытие смыслов, память огромной невосполнимой потери, пришедшая к ней с годами и не дающая покоя. Три его строфы – откровенная исповедь, в которой сосредоточена вся вина поколения, не испытавшего той далёкой войны, поколения, которому похоже так и не суждено узнать о ней всю правду, которую сегодня ему просто некому рассказать. Время и её главный момент истины – безвозвратно потеряны. Вполне очевидно, что в этих лаконичных строках, чуждых излишних эмоций и пафоса, автор поднимает обострённую проблему памяти, совести, искупления вины, прощения.
Дед воевал на Невском Пятачке, / В живых остался чудом, слава Богу.
Жил налегке, и умер – налегке, / И ничего не взял с собой в дорогу.
И всё же – взял. О том, как воевал, / О том, как трудно шёл от боя к бою
Не рассказал. Он память оборвал, / И целиком забрал её с собою.
И вот, в привычной жизни на бегу, / По пустякам растрачивая силы,
Простить себе никак я не могу, / Что ни о чём его не расспросила.
Оказывается, память, преданная забвению, может мстить. О, как же справедлива автор, говоря об ответственности за человеческие грехи, заставляя задуматься о самом важном – о покаянии души. Непостижимо, что заставляет её писать о той войне в нашу эпоху, отвергающую самого человека, к тому же писать с такой пронзительной болью, даже отчаянием?! «…Не надо экзотики, не надо уравнений с десятью неизвестными, надо ещё жёстче, непригляднее, больнее», – советовал Блок Ахматовой. Та же оголённость строки, то же напряжение нерва, та же запредельная натянутость душевной струны ощущаются и у Е. Полянской:
В горьких снах приходят ко мне / Те убитые на войне…
<…>
Вот стоят они и молчат. / Оглушает безмолвный хор…
Мне не выдержать их укор.
И – мурашками по спине: / – Почему вы – ко мне? Ко мне?
Ваша смерть – не моя вина. / Это просто – война, война.
Это просто – беда, беда… / Так зачем вы пришли сюда?
Вы ошиблись… – и мне в ответ / Шелестит, словно выдох: «…нет».
Когда-то и поэт Юрий Левитанский написал поразительно меткие строки: «Я не участвовал в войне, / война участвует во мне», – значит не заканчивается эта война, пока в каждом из нас жива память о ней.
Надо сказать, что для её поэзии характерны чувства утончённые, интеллектуальные и мистические интуиции – дыхание мира иного. Недаром поэт С. Алиханов точно отметил «восходящую градацию смыслов» в стихах Е. Полянской, а писатель Ю. Меркеев, заведомо минуя принцип рандомной ризомы, указывает на то, что это – «не поэзия абсурда», ведь у её автора есть «Бог в душе». Е. Полянская, как в жизни, так и в поэзии, не отвергает причинно-следственные законы. Поэтический накал её строки достаточно высок, а идеи воздания неминуемо настигают каждого из нас, явственно взывая к окончательно важному ответу на Страшном Суде:
Семь раз отрежь, один – отмерь, / И нищету прими.
Чем оправдаешься теперь / Пред Богом и людьми?
За пустоту, за суету, / Словесный сор и прах,
Мучительную немоту / И неизбытый страх…
«Бог мыслит вещами», – писал П. Флоренский. Суть этой божественной и жизненной философии отзывается и в произведениях Е. Полянской. «И дал Господь мне слёзы наконец: / Чтоб я могла как следует оплакать», – изумляет её мистическая диалектика. Библейская тематика – сердцевина художественной мысли поэта. Истинность бытия: образ могущественных священных стихий либо человеческой борьбы и деяния предстают в стихах «Экскурсия»:
Вот – ворота, вот – мост. Но разрушен последний пролёт,
И прогулочным шагом сюда ни один не войдет.
Вот – бревно над пролётом, последним пролётом моста.
Но как шатко оно! А под ним – пустота, пустота…
А дальше ещё более будоражащая воображение картина:
Это – церковь. Конечно, креста вместе с куполом нет.
Ни свечей, ни икон. Только свет, только воздух и свет.
Вот – остатки погоста, они различимы едва,
На обломке плиты ещё можно нащупать слова.
Нарастает внутреннее напряжение, открытое пространство из воздуха и света оглушает и пугает своей неземной тишиной, когда вдруг одновременно слышен собственный голос души и голос извне, идущий из пустоты, из инобытия: «Я – Воззвавший, Я – Тот, Кто хотел вас отвлечь от еды, / Я – бескрайняя память, я – боль самой чистой воды». Ведь сказано в Евангелии: «Мои мысли – не ваши мысли. Мои пути – не ваши пути» (Ис. 55: 8-9). Человек, выбирающий не Божьи пути, а свои, трагически слаб, ибо не хватает ему истинной веры:
«…Я – Воззвавший, Я – Тот, кто над вечностью строил мосты,
Но зависли они, словно крик Мой среди пустоты.
И у каждого есть ненадёжный последний пролёт…
Кто услышит Меня? Кто пойдёт по мосту? Кто пройдёт?»
Кто пройдёт? Мы все в пути, но одолеем ли свой «последний пролёт», за которым провал, бездна, где нечто клокочущее в глубине, мистически притягивающее своей мощной энергетикой? Пока неизвестно. Через словесный мост – тело слова, которое способно к бессмертию, пока лишь поэту дано пройти по мосту, ведущему в вечность…
Но, вгрызаясь камнями, как будто зубцами – пила,
Стены делят пространство, и время, и нас пополам.
И в проходе сквозном ничего, ничего больше нет –
Только воздух и свет, только мост через воздух и свет.
Сокровенны и стихи, что напоминают торжественные молитвы, обращённые к Господу. Когда иссякают силы, когда никто уже не может помочь человеку, именно тогда в глубине измученной души он взывает к Самому Милосердному Богу: «Чем бы мы ни были для Тебя, Господи, – / не покидай нас». Знаменательно и то, что стихами, созвучными сакральной молитве, автор и завершает книгу:
Господи, ну что ещё мы можем? / Только петь. Не помня о законе,
Петь одну любовь… И всё же, всё же – / Не сжимай в кулак своей ладони!
Как видим, поэтическое творчество Е. Полянской отличает тяготение к сложной нравственно-философской проблематике, широта духовного и творческого кругозора. Диалектический взгляд на современную действительность помогает художнику творить неповторимые философско-лирические медитации. Верно заметила два контрастных и соприкасающихся момента в поэзии Екатерины Полянской писатель, критик Наталья Савушкина, сказав об этом так: «... стихи, словно насквозь пронизанные «городским неуютом» и в то же время продуваемые вольными степными ветрами. Два образа, две ипостаси земного бытия лирической героини – каменный город, принуждающий разделить тяготы суетной жизни, и вольный простор, степь…» Петербург – «город трагической красоты» – соединил в произведениях Е. Полянской и блоковскую обречённость, и мандельштамовскую бездну.
…Любимый город, дремлющее лихо, / Мерцающая речь глухонемых,
Насущный хлеб, чуть влажный на изломе, / Обломки кирпичей, осколки слов –
Смешалось всё, как в чьём не помню доме, / В сияющей бездомности миров,
Рождений и смертей, летящих мимо, / В беззвучном вопле обречённых «Я» …
И лёгкость бытия невыносима, / И неподъёмен груз небытия.
С необыкновенной поэтической силой и остротой она ощущает мандельштамовскую историческую бездну, «раскрывшуюся» в глубине «самого мгновенья», бездну, насквозь продуваемую холодными ленинградскими ветрами. И, если даже «время сжимает кольцо», то вопреки всему, «ведь кто-то же должен стоять, повернувшись лицом / К неизбывному страху, готовому хлынуть из бездны». Непостижимо, но «кто-то же должен» взглянуть этому страху в лицо. Поэтически «переплавив» Блока и Мандельштама, Е. Полянская обретает и желанную гармонию – единение света и тьмы. Страха нет. Она гасит глухую и тёмную энергию, и свои «вечные сумерки», свой мерцающий взаимоисключающими смыслами образ автор подчиняет «невесомой призрачности блоковской воли осенней». Предчувствие возмездия у великого поэта Серебряного века, когда «над нами сумрак неминучий…», сменялось иным мироощущением, всепобеждающим: «О, весна без конца и без краю… // Узнаю тебя, жизнь? Принимаю!..» Вот и у Е. Полянской охватывающее её пронзительное ощущение бытия, когда «под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор…», не обманывает её – более того – оно передаётся и нам, вдыхая в уставшие от долгой зимы души новую надежду:
Бормоча, что весь мир, как квартира, – то тесен, то пуст,
Подворотней бредёшь за кирпичные стены колодца,
И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст,
Воробьи гомонят, и высокое небо смеётся.
Эстетические и духовные ориентиры блоковского творчества, как известно, включают трагизм и согласие примирения с неизбежным. Сложные чувства, их неуловимые процессы, представляющие жизнь в бесконечном вселенском времени, мы наблюдаем и в поэзии Е. Полянской. Казалось бы, тысячу раз описанная многими сцена отпевания, последнего прощания, становится у автора воистину просветлённо-торжественным реквием жизни и смерти. Февральский холод, тоскливое сиротство ожидания, и «отпеванье задерживалось». Всё застыло на ледяном пронизывающем душу и тело ветру, не было и спасительных слёз. Лишь только яркие снегири, которым явно угрожала опасность со стороны трёх больших охотящихся на них котов, совсем не вписывались в столь печальную картину предстоящей панихиды. Присутствующие, отвлечённые происходящим действом, замерли в ожидании неминуемого, но стая «разом вся поднялась». И «мир вздохнул, словно в стылых глубинах земли / Чья-то мёртвая хватка разжалась. / И горячие слёзы свободно текли / В бесконечность. И жизнь – продолжалась», – так магически в жизни и в поэтическом слове побеждает то вечное, что определено самой природой, что предначертано свыше.
Примечательно, что и в других стихах автора северный город будто преображается в одночасье, и «апрельский день прочитан между строк», «и снова мир течёт сквозь решето / Фантазии, сквозь близорукость взгляда, / И мне не выразить словами то, / Что вновь его спасает от распада». Как же тут не вспомнить и блоковское: «Сотри случайные черты – / И ты увидишь: мир прекрасен…»! Только поэт и может соединить части этого мира, что на грани распада, в одно целое, спасая его от хаоса и примиряя человека с непростой реальностью. Великое единство мира страстно вбирает в себя всё: горькое отчаяние и светлую надежду, смертельную тоску и ослепительное счастье, грубую действительность и крылатую мечту. Петербург – невероятный город всегда и на все времена – словоцентричное место – величественное и безмолвное. Но мистика города в стихах Е. Полянской приобретает совершенно привычную тональность, проникающую в мир человеческой души, туда, где ты сам, где только ты определяешь и знаешь подлинную цену жизни:
Я целый день толклась – варила суп, / Стирала, мыла, жарила котлеты…
Мир был вполне материально-груб, / И я его любила безответно.
Он мной повелевал и – так, и – сяк, / Он требовал трудиться то и дело.
А я любила – наперекосяк – / За всё, что в нём случайно подглядела…
<…>
…за то, / Что над иссохшим питерским колодцем,
Как будто чистой радости глоток, / Смех ласточек бесстрашных раздаётся,
За то, что даже горе – не беда, / За свет вечерний и дневные тени,
За то, что забываю иногда / Про повелительное наклоненье.
Пожалуй, для меня лично – это самые удивительнейшие стихи, полюбившиеся в новой книге «Метроном». В них по сути: и сама жизнь, и спасительная защищённость от всего, и полное слияние с бытием, и безоговорочное отсутствие претензий к нему. Надо заметить, что созвучие бытию, приятие его, даётся немногим людям. Ещё одна черта, роднящая автора этих стихов с ним: духовное равновесие – способность вместить в себя мир в целом, такой разный и противоречивый, но в то же время такой родной и любимый до боли. Да, здесь нет патетики, но зато угадывается лёгкая ирония человека добродушного и умного. Озарение к художнику всегда приходит неожиданно, в самые обычные моменты жизни. Оно – в любом случае чудо, и не всё ли равно, приходит оно извне, «свыше», или из глубин памяти? Главное, что здесь есть тайна Божественного присутствия в будничной суете. Собственно, эта извечная тайна пронизывает всю поэзию Е. Полянской.
Специфичность художественного мышления Е. Полянской заключается и в пересечениях с творчеством других писателей. Сравним её стихи со стихами, допустим, Басё. Тоже искусное умение сказать много буквально в нескольких словах. И очень, очень изящно. Наглядный пример – трёхстишия-хокку классика японской поэзии Басё:
Где ты, кукушка? / Привет передай весне. / Сливы расцвели.
А теперь обратимся к трёхстрочиям Е. Полянской:
Вновь липа цветёт – / Золотистая радость / Коснулась меня.
……….
Старая груша / снова цветёт по весне, / жизнь истекает.
…………….
Крики ласточек / над крепостью в вышине – / утро в Изборске.
Разве это не прекрасно?! Как раз в поэзии Е. Полянской привлекает отнюдь не злободневное, а вещи естественные и постоянные, злободневное же она отражает в контексте вечных вопросов личности и человечества, стараясь соотнести явление и событие текущего дня с общими принципами отечественной и мировой культур. Поэт всегда видит больше, всегда чувствует пронзительнее, всегда доискивается до первопричин, до самой сути явлений, что и придаёт даже наиболее исповедальным, интимным стихам масштабность, а её поэтическому слову, высказанному о времени и о себе, весомую значимость. Е. Полянская обладает редким даром одухотворения – превращать, казалось бы, скучную материю в настоящую поэзию. Не могу удержаться, чтобы не вспомнить и удивительное стихотворение, наполненное ожиданием, предчувствием, предвестием грядущих перемен, предощущением ещё возможного счастья, с символичным названием «Мастер». Как же это необходимо человеку! Ведь не секрет: порой ожидание счастья лучше самого счастья. И нет уныния, и в руках мастера «кипит работа, мир преображая, / Рассеивая мрак, сметая прах, / Как будто нам ничто не угрожает, // И смерти нет, и горе – не беда, / И мы тут – не случайны, не мгновенны… / Я говорю: «Так будем живы, да?» – / И он смеётся: «Будем непременно!» По всей видимости, здесь неважно, как считал Довлатов, что происходит вокруг. Важно, какие чувства мы испытываем, поскольку любой из нас есть то, чем себя ощущает.
Человеческое горе и счастье, волнующие произведения о человеческих судьбах, исполненных громадного драматического напряжения, – ещё одна грань многообразного видения и поэтического таланта Е. Полянской, неравнодушной к тому, что происходит в жизни и в искусстве, всегда придерживающейся в своём творчестве достоверно-правдивой, отзывчиво-реалистичной строки. Вообще, если откровенно, то ничего интересней и значимей, чем судьба отдельного человека, в литературе нет. Впрочем, и здесь можно написать по-своему, не повторяясь в массе тем и образов, как это и делает автор. «Смерть Хосе Рисаля» – небольшое произведение о всего лишь одном эпизоде из жизни филиппинского поэта, врача, философа, общественного деятеля, революционера, который был расстрелян в 1892 году за участие в подготовке антииспанского восстания.
Он разворачивается в падении: / Плечи, пробитая грудь, живот…
Подгибающиеся колени / Гасят резкий толчок вперёд.
……………..
Время сжимается. Он в падении / Разворачивается на восход.
И разворачивается планета, / Вся нашпигованная свинцом.
Жизнь. Вселенная. Бездна света. / Запрокинутое лицо.
Последнее мгновенье жизни, когда тебя уже настигает смерть, вдруг всё меняет, и поэт Хосе Рисаль бросает судьбе вызов: смотрит собственной смерти в лицо, чтобы увидеть восход. Я воспринимаю эти стихи, прежде всего, как гимн осмысленности жизни и мужеству быть человеком. Смерть не страшна, когда она есть достойный итог, и что, не исключено, достойное продолжение жизни.
Стихи «Доктор Боткин» – другая история, правда, тоже о враче, придворном медике, который лечил царскую семью Императора Николая II, и зная об её неминуемой гибели, никого из них не покинул до самого последнего часа, добровольно избрав собственную смерть.
На что вам они? Они к этому сами пришли.
Погибнуть зазря вместе с ними – да это же бред!
В конце концов, вы для них сделали всё, что могли,
Вам не в чем себя упрекнуть… Почему, доктор, – нет?
Е. Полянская тоже врач, чужая боль ей так же близка и понятна, как понятна и мысль о том, что единственное настоящее призвание человека – труд и борьба, и что человек никогда, ни при каких условиях не должен, ради собственного уединённого, личного, маленького счастья, изменить жизни и своим убеждениям, сколь бы тяжела и сурова она не была. Поэтому на предложение жизни и свободы, доктор Боткин в диалоге с палачами однозначно ответит: «Вы разве не поняли? / – Понял. / – И что? / – Остаюсь». «Претерпевший до конца – спасётся» (Мф. 10:22), – гласит Священное Писание. Он станет страстотерпцем. История и время – тому подтверждение: Божья справедливость и Божья кара свершились, когда судьба не только самих исполнителей столь жуткого и кровавого преступления, но и их потомков была страшной и роковой.
Трагедийное всегда мужественное, а не пессимистичное, не беспросветное отчаяние, не отрицание жизни. Да, поэзия Е. Полянской во многом трагична. Но её принимаешь, как принимаешь и саму жизнь, такую разную, противоречивую. Трагический герой не склонен покориться смертельной опасности, руководимый волей и мужеством к подвигу – и в этом единоборстве – смысл трагедии, в чём убеждают и стихи «Скрипач» – памяти Муси Пинкензона, еврейского мальчика, вместе с его родными расстрелянного фашистами. Маленький подвиг маленького человека и в этой формуле нет ничего унизительного, ведь в ней трагическая и святая суть всех войн, а в данном случае – Великой Отечественной. У него был шанс остаться в живых, если бы Муся Пинкензон сыграл нечто лирическое и сентиментальное, о чём его и просил немец, но вопреки судьбе, совсем иное сыграл он: «Но горячей молитвы, мощней псалма / Словно взрывает пространство перед тобой: / …это есть наш последний / и решительный бой!..» Маяковский не зря охарактеризовал поэзию так: «Скрипка и немножко нервно». Вот и у Е. Полянской этот пронзающий сердце стих, подобен смычку, проводимому по фибрам нашего существа:
Это есть наш последний бой, наш последний – на землю – взгляд.
Дёргается в конвульсиях автомат, / Хриплым лаем захлёбывается другой.
…это есть наш последний и решительный бой!..
Это есть наш последний – разорванной грудью – вдох.
Он так глубок, что в него умещается Бог –
Бог, так похожий на твоего отца. / Смерти нет. / Есть музыка – без конца.
Перед нами трагедийное величие судьбы, как будто моцартовское неизбывное прикосновение памяти. Так же неизбывно и музыка пронизывает глубины бытия. «Так неизбывен сам человек и так неизбывен Христос, Смертью поправший на Кресте смерть», – есть потрясающие строки торжества жизни над смертью и у русского писателя В. Курбатова.
Эта внутренняя сторона бытия неотступно волнует Е. Полянскую. Всё более веско пишет она, тяжелее, пронзительнее с годами. Жизнь как таковая, жизнь во всём многообразии и во всех проявлениях, как бесконечное движение, говорит в её поэзии на разных голосах космоса. Метафорические и метафизические контексты, что разрешаются в зримой и пластически совершенной картине, прочитываются в таинственном произведении «Велосипедист», поражающем очень сильным внутренним образом, который и создаёт содержательную форму стиха и, собственно, само стихотворение. Странная история неоднократно повторяющегося пересечения с велосипедистом, когда «каждый раз на встречу ехал, нет, / Не ехал, а летел – велосипед. <…> Но каждый раз как будто тормозил, / Сравнявшись на мгновение со мной… / И, вздрагивая зябнущей спиной, / Я каждый раз – который раз подряд – / Его дождавшись, отводила взгляд». Абстрактный образ, разрезающий пространство на части, вселяющий почти мистический ужас и отчаяние в человека, внезапно застигнутого на его размеренном, повседневном пути. Всепронизывающий взгляд художника рисует мир, сжатый в точку. Сложный и запутанный лабиринт сознания, парадоксальная структура – сказал бы математик и философ Блез Паскаль. Но спустя какое-то время, велосипедист появляется вновь, окончательно нарушая покой и равновесие, чтобы по законам энтропии превратить всё в хаос: «Он словно бы из-под земли возник. / И в горле у меня свернулся крик. / И с хохотом он на меня взглянул, / Как будто бы меня перечеркнул. <…> И вокруг / Всё хохотало, обращаясь в прах… <…> А хохот наступал со всех сторон, / И, постепенно превращаясь в звон, / Вдруг резко оборвался. / Тишина / Меня на миг накрыла, как волна. / И жизнь моя косою расплелась, / Я умерла – и снова родилась, / Состарившись на много тысяч лет… / Я с детства не люблю велосипед». Последняя строка замыкает круг этого невероятного действа, поскольку и начинаются стихи со строки аналогичной: «Я с детства не люблю велосипед». Внезапные параллели возникают, ведя и к гениальным стихам П. Когана «Гроза», написанным им в 1936 году, ровно за шесть лет до гибели, в 1942 под Новороссийском: «Косым, стремительным углом / И ветром, режущим глаза, / Переломившейся ветлой / На землю падала гроза». Природа и человек, пережив стихию, возвращаются вновь к привычному существованию: «И снова тишь. / И снова мир. / Как равнодушье, как овал. / Я с детства не любил овал! / Я с детства угол рисовал!» Всё же есть вещи на свете, которые нарушают наш устоявшийся мир, вероятно, зачем-то они необходимы, заставляя либо принимать их, либо отрицать?! Е. Полянская продемонстрировала способность вывернуть человека наизнанку, приблизиться к реальному веществу жизни, рискнуть, заглянув за грань неведомого, чтобы потом вернуться и жить дальше.
В этом таинственном ключе она пытается интерпретировать и тему творчества, его извечной загадки, накладывающей свой отпечаток значимости на жизнь и судьбу художника. «Забыть поэта и заняться делом. / Поскольку он – никчемный человек / С душой нелепой и неловким телом / Он весь – некстати, словно майский снег», – как же это похоже на нашу рациональную действительность, равнодушную к стихам, когда поэт сегодня известен лишь «в узких кругах». «И, всё же за неведомым пределом / Была его оправдана стезя», – провидчески скажет Е. Полянская, зная истинную цену Слову, несмотря даже на состояние внутреннего одиночества, присущее творческой личности. Или ещё исповедальные строки: «Дудочкой хрупкой сыграет любой… / Вот же мы, Господи, – перед Тобой», – где явственно проступает внутренняя обнажённость, незащищённость поэта, ответственного за каждое изречённое им слово. Блок говорил о трагической роли поэта, обращаясь к неизменной традиции катарсизма. Некоторые стихи и Е. Полянской становятся молитвенным словом, очищающим и возвышающим человеческие души:
В час, когда сердце захлёстывает суета, / Требуя покориться и ей служить,
Ангел Благое Молчанье, замкни мне уста, / Чтобы мне перед Словом не согрешить.
Впрочем, диапазон автора так неординарен, что порой и мимолётный разговор, вплетённый в обыденную, бытовую жизнь может стать стихотворением, скажем, таким неповторимым, как «Хроника одного вечера». Лёгкая ироничность и весомая конкретика мысли в текстах поэта всегда соседствуют рядом. Нелепейшая жизненная ситуация, когда «стих подпирал», а уединиться было негде, приобретает и в литературной ситуации некий постмодернистский характер, когда допустимы варианты творческой свободы: уровень сниженной лексики и произвольные разговорные диалоги. В результате бесконечных перипетий в предельно откровенной исповеди её лирической героини мы слышим не только предопределение, предощущение собственной судьбы, но и постигаем неизменную суть творчества как такового: «Ведь если я могу не быть поэтом, / То кем угодно я могу не быть», – подтверждающую наивысший поэтический полёт мысли, где воистину поэзия равносильна магии.
Стоит заметить, что в стихах Е. Полянской собственная жизнь, частная, расширяется до пределов вселенских, когда необходимо обрести бессмертие – но не индивидуальное – личное, эгоистическое, а подлинно родовое и народное. Сквозная тема в творчестве автора – вечность, образ условного времени. И весь парадокс, что в её стихах нет времени – они тоже из категории вечного. «…стихи Екатерины Полянской в себе неуверенны и одновременно с этим верны себе — почти как путники, которые, несмотря на то, что жизненные силы на исходе, продолжают свое бесцельное движение, остаются преданными непонятно для чего и зачем когда-то выбранному пути, стремлению — в никуда, поскольку «никуда» — это и есть их неясная нам вечность...» – пишет поэт, драматург и театральный деятель Дмитрий Артис, считая и процесс чтения – моментом вечности для стихов. Вероятно, лишь молча сидя у фортепиано, и можно услышать, «как между двух аккордов / Падает жизнь, замирая эхом, / Как тишина поглощает время, / И еле слышно вздыхает вечность». Некий глубинный код, который ткётся из словесной фактуры стиха, из его предсловесного уровня, закодированного самой вечностью, во многом напоминает в стихах Е. Полянской «магический реализм» Г. Г. Маркеса:
Наши победы немного значат, / Даже если дорого стоят,
Выжить, прославиться – всё пустое. / Лишь в поражении – шанс.
«Месяц светит, котёнок плачет», / Вечность падает вглубь мгновенья,
Ветер никак не стихает, и тени / Отплясывают брейк-данс.
Поэт всегда готовится к вечности. Неслучайно первое стихотворение в книге «Метроном» о хрупких и прекрасных бабочках, без коих просто пуст и невыносимо скучен мир, завершается обращением к вечному, «потому, что когда не станет «своих» и «чужих», / И сквозь горький стыд и недоуменье / Мы возвратимся, то снова увидим их. / И разглядим вечность внутри мгновенья…» И предпоследнее произведение сборника, не перестаёт удивлять строками, уже, безусловно, ставшими в творчестве Е. Полянской знаковым символом времени, запоминающимся, когда реально никто не знает, что же остаётся ему в этом мире. Что можно разглядеть, «если отплыл перрон»? В вопросе поэта содержится и единственно верный ответ:
Что остаётся? – встречные поезда, / Дым, силуэты, выхваченные из тени.
Кажется – всё. Нет, что-то ещё… Ах, да! – / Вечность, схожая с мокрым кустом сирени.
Образ времени олицетворяет и метроном, исходя из названия книги, не трудно догадаться, что он является её лейтмотивом, достаточно часто появляясь в пространстве текста, чёткий и мерный звук которого создаёт и ритмический рисунок стиха – как свидетельство некоего замкнутого, завершённого мира, способного вобрать в себя целую пропасть времени, а значит и частицу вечности. Е. Полянская объясняет эту тесную связь сопричастности времени, отсчитываемую метроном, и её спокойный язык, ясная мысль, лишённая зауми, давно не нуждаются в каком-то особом красивом оформлении.
Выйдя из магазина / на углу двух заледенелых улочек,
услышала стук метронома.
…………………..
Отчего же тогда / сердце забилось так гулко?
Отчего мир на доли секунды / стал чёрно-белым…
…………………….
Неужели у всех ленинградцев / в бездонных глубинах
генетической памяти / неумолчно стучит метроном?
В блокадном Ленинграде, когда радио не работало, в эфире стучал метроном: быстрый темп возвещал тревогу, медленный – отбой. И по-прежнему в этом невыразимо грустном городе, городе строгой архитектурной выдержанности, жизнь перетекает «в поспешные шаги и метронома / Размеренно-неумолимый счёт». А где-то, совсем рядом, за соседней стеной в текучем времени бытия монотонно стучит «водяной метроном», и «жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране зависла, / и не может упасть, притяженью земному назло», – так глубоко и вместе с тем просто сказано о сложных чувствах, неуловимых процессах жизни, тонких движениях человеческой души, где художественная плоть стиха соединяет контрасты и непримиримые противоречия.
Между тем её стихи настолько органичны, что являются и продолжением этой жизни, и самой жизнью – непосредственным эмоциональным ощущением, конкретно-чувственным, всепоглощающим. При всех тревожных предчувствиях у героев Е. Полянской нет обречённости: «Стук метронома, взвинченные нервы, / Брандмауэра тёмный монолит – / Который час – последний или первый / По грубым кружкам вечности разлит? // Который – разошедшийся кругами?.. / Но подворотня давится шагами, / Невнятно матерится инвалид, / И Млечный Путь над крышами пылит», – что вопреки всему внушает, пусть слабую, но надежду, и не даёт погаснуть остаткам оптимизма.
В творчестве необходимо спокойное состояние – это цветаевское «равновесие бездн и вершин». Как говорил Лотман: «…Гармония всегда – создание человеческого гения». И Е. Полянская заполняет момент пробела пустоты, ищет точку опоры и в жизни, и в поэзии даже тогда, когда «за ослепшим окном / Отрешённо и глухо стучит метроном», когда мир «разъят», когда входит в тебя «ритм Вселенной», и ты чувствуешь собственным нутром, что «всё равно не укрыться за хрупким щитом». За внешней текучестью нам хочется разглядеть твёрдые основания: «Пой осанну шершавым от ужаса ртом! / И над бездной молчанья на миг удержись, / Отражая собой беспощадную высь». Острота и стройность авторской мысли разрезают пространство времени, подобно «маятнику мгновенья», устанавливающему равновесие сил, ведь у него тоже свой мерный счёт, своя гармоническая логика. Но по законам творчества логика поэзии побеждает логику рассудочного построения и вообще любую логику смыслового анализа.
Стихи Екатерины Полянской принадлежат вневременным категориям: в непрерывном развитии художественной и философской мысли они выводят за пределы земного бытия, туда, где нет обозримых границ, нет разделения. Герои Екатерины Полянской ищут полной истины о мире и эпохе, терпящие поражение, тяжело прощаются с собственными иллюзиями, но находящие в себе силы подниматься и снова идти вперёд, они никогда не теряют веры в жизнь и в человека. А это, определённо, уже чего-то стоит:
То, что я есть – меня заставляет быть,
И тут изменить уже ничего невозможно.