В начале лета молодая юкагирская женщина по имени Хосин с группой туристов отправилась к Ленским скалам, на которых были древние неолитические наскальные рисунки, выполненные красной охрой.
Обустроившись на новом месте, поставив палатки и разместив рюкзаки и вещи, молодые люди пошли по берегу реки рассматривать писаницы. Рисунки продолжались на протяжении всей скалы, и по выступающим карнизам, как по ступеням, к ним можно было подойти ближе. Хосин поразил один рисунок, как ей показалось, выделявшийся среди всех своей необычностью, но тут руководитель группы позвал ее вниз, и молодая женщина в некотором недоумении ушла со всеми в лагерь.
Поздним вечером при свете луны она пришла сюда одна. Ей захотелось получше рассмотреть рисунок, так непонятно поразивший ее. Очень осторожно по карнизу пробралась к рисунку. На нем изображена мать-прародительница с широко расставленными ногами и руками в позе адорации (руки согнуты в локтях и подняты кверху).
Хосин повторила ту же позу, и вдруг в ней проснулось сознание совсем другого человека, как будто заговорила древняя архетипическая память. В этой позе она начинает двигаться, танцевать сначала неуверенно, затем все более разгорячась. Послышались глухие ритмические удары по оленьей коже, натянутой в раме. В руках у нее появилась погремушка нинбэ – женская юкагирская доска для рукоделия с камушками внутри. Хосин танцевала с упоением, как будто соскучившись по свободе движений.
При свете луны она видела, как начали двигаться и оживать другие персонажи наскальных рисунков – красные остроголовые мужчины и женщины. Они танцевали вместе с ней, повторяя все ее движения. Вот почти не касаясь земли, закружился вокруг нее волшебный хоровод лондол.
Древние, как и современные юкагиры, собирались вместе только однажды в год на праздник солнца и любви. Этот праздник сопровождался эротическими танцами, вот и теперь, мужчины и женщины танцуют в две шеренги, женский ряд активен, его ведет Хосин. Затем шеренги распадаются на парные танцы, это танец вызывания любовной страсти.
Руководительница этого древнего священного обряда, мать-прародительница Хосин всегда танцует одна. Завершается вся сцена как в наскальном рисунке: женщина-удаганка ведет общий ряд из брачных пар.
Но вот все уходят. Хосин остается одна и в изнеможении опускается на камни у костра. К ней подходит воин в неолитических доспехах из пластин, изготовленных из костей крупных животных, и с таким же вооружением. Их недолгий разговор, он легко поднимает ее на руки и кружит вместе с ней. Его танец полон нежности и любви.
Удаганка берет краску и сама рисует наскальные рисунки – космологическую модель вселенной, лосей, остроголовых людей... Она становится в позу матери-прародительницы у того наскального рисунка и вновь превращается в современную молодую женщину.
Утро. Хосин просыпается под скалой у потухшего костра, недоумевает и находит доску для рукоделия, лежащую в сумке-чехле. Она ликует, ведь ей передана магическая власть!
В лагере уже хватились ее, туристы с радостью обнаруживают беглянку живой и здоровой у скалы с рисунками. Хосин ничем не выдает пережитое за ночь и уходит со всеми, унося доску-нинбу в сумке.
Уже дома ей приснился странный сон, что воин, который подошел к ней, не простой человек, это предводитель воинства аборигенного племени. К помощи удаганки он прибегал не раз в своих воинских делах – она была его «разведчиком», его слухом и глазом. Она определяла, каков будет исход битвы. Они были в близких взаимоотношениях.
Воин с мужчинами часто уходили в походы, мужчине не пристало греть бока у костра, где хозяйствовали женщины. На землю их племени все чаще стали заходить отряды чужих воинов, за воинами шли чужие женщины, старики, дети. Надвигалась волна пришельцев. Военачальник и его дружина от частых сражений стали уставать, истощались силы.
Однажды удаганка в своей мистерии увидела побоище, очень кровавое и ужасное, в котором воины ее племени оказались побежденными и разбитыми. Военачальника она видела во фрагментах битвы, но потом он исчез. Она видела многие, многие, многие чужие лица, они уходили назад и вперед во времени.
О своем сне она рассказала предводителю, он задумался. Ее сон должен был сбыться рано или поздно, от надвигающейся волны переселенцев можно только уйти, откочевать в другие северные земли. Воины на сходе решили никуда не уходить – их судьба предрешена, а женщины всегда оставались на милость победителей.
Возвращаясь в свой сон вновь и вновь, удаганка никак не могла изменить ход событий. Она была громом и молнией, звуком и огненным светом, но не могла нечего исправить. В отчаянии она падала и рыдала, будучи не в силах защитить свою землю, свое племя, своего предводителя.
У нее был свой знак, она нарисовала его на священной скале, как и другие многие рисунки. Знак был символом их счастливой любви с предводителем и был он таким: это косой крест, но у каждой палочки есть маленькое дополнение. Ее «палочка» идет снизу справа налево, голова никак не обозначена, просто острая, а на уровне плеч маленькая перекладинка с тремя пальчиками на концах. С тремя пальцами рисовали матерей-прародительниц обучавшие и помогавшие ей старые женщины.
Его «палочка» шла сверху слева направо, на ней не было ничего дополнительного: такая же острая голова, но на конце имелся небольшой крючок. Предводитель был не только воином, но и хорошим охотником; зимой, чтобы подтянуть к себе добытую таежную птицу, охотники на конце лыжного посоха имели небольшой крючок. Таким крючком, шутили в народе, мужчины и женщин подтягивают к себе. Вот и она изобразила своего возлюбленного с крючком: предводитель не являлся ее собственностью, он принадлежал всему племени, везде у него дом и любовь.
Этот знак он знал и видел на скале, и если у него и были некоторые смущения по поводу демонстрации их личных взаимоотношений, не порицал удаганку, любя ее, уважая и ценя дружбу с ней. Предчувствуя большую битву и скорую разлуку, их взаимоотношения стали особенно нежными. Он попросил, чтобы она этот знак нанесла ему на кожу, с ним, как символом ее вечной любви, он хочет уйти в землю предков. Удаганка выполнила просьбу, вышив знак крашеным охрой длинным волосом из подшейной гривы лося. Она вышила короткими стежками по верхней поверхности кожи, как делают в ее народе при лечении болезней. Предводитель посмеивался и чуть подергивал рукой от уколов иглы.
Но вот уже глухо звучит под ударами палочек натянутая внутри рамы выделанная кожа оленя. Воины в доспехах из длинных пластин, сделанных из костей животных и нашитых на ровдугу (выделанную кожу) собираются в поход. Они знают, что это последний поход, но в них нет смущения. Так же спокоен их предводитель. Подавлены остающиеся, потому что их завтрашний день неизвестен, но и они провожают своих бывших защитников и кормильцев в последний бой достойно. Сборы были короткими: враждебные воины атаковали стремительно, их множество, как комаров.
Удаганка ничего не могла исправить, никому не могла помочь. В этих сборах она была как будто лишней, не могла подойти и к предводителю, занятому приготовлениями. Она чуть отошла от стойбища и встала на небольшой бугорок, мимо которого сейчас пройдут воины. «Отсюда я провожу их в бесконечность».
Это был не парад, когда шли стройными шеренгами с предводителем во главе. Воины шли, стараясь соблюдать ряды, но ряды были разорваны, числом различны, иногда это были группки, а кто-то еще догонял. Он шел не в первой шеренге, а в центре третьей или четвертой. Когда он поравнялся с бугорком, что-то заставило его остановиться. Он переводил взгляд от одного редкого дерева к другому, росших на бугорке, пока не увидел ее.
Она подняла левую руку в позу адорации и чуть покачала ею влево-вправо. Он остановил скользящий взгляд на ней, затем отвернулся и зашагал дальше. Ни улыбки, ни взмаха руки, ни кивка. Он уходил в вечность…
Тут она проснулась.
Хосин стояла между пролетами нового моста через Солдатское озеро, как между деревьями. Он шел не в первой шеренге правительственных лиц, а в центре какой-то очередной. Когда он поравнялся с теми пролетами, где стояла она, что-то заставило его остановиться. Он переводил взгляд от одного человека к другому, пока не увидел ее.
Она подняла левую руку в позу адорации и чуть покачала ею влево-вправо. Он остановил скользящий взгляд на ней, затем отвернулся и зашагал дальше. Ни улыбки, ни взмаха руки, ни кивка. Он уходил в будущее.
Пройдя несколько шагов, он оглянулся. Кругом уже сновали люди. Но в сознании впечаталась она, стоящая между пролетами… или между деревьями? И эта рука, прощающаяся – манящая… Образ взволновал его, как будто помимо его воли из подсознания хлынул поток смутно различаемых давних событий. Так уже было…
Дома она плакала, держа перед собой его фотографию, напечатанную в газете, и вопрошала оглушающую пустоту вечности: «Где ты так долго был?» Она плакала как по усопшему, хотя с фотографии на нее смотрели исключительно добрые, лучистые и живые глаза. Она вдруг вспомнила, как искала его после той битвы и нигде не могла найти. Только раз в полусне она увидела его и услышала шепот: «До встречи…».
Их с детьми и стариками оставили в живых. Проплывая в лодке, либо кочуя зимой мимо памятной скалы со знаком, Хосин всегда приветствовала ее. Вот уже седая старуха то ли поет, то ли слышится ей в завывании зимней вьюги старинная песня-легенда. Так прошли столетия и тысячелетия. Знак любви, нарисованный ею когда-то на скале, жил ярко-красной охристой краской и не давал угаснуть надежде вновь встретиться с предводителем, на теле которого она вышила памятный знак.
На банкете по поводу сдачи нового моста среди колонн зала вновь появлялась она… К нему возвращалось сознание предводителя и охотника, любящего и возлюбленного. Поздним вечером, уставший от напряженного дня, он умывался. В капельках воды при свете лампы блестел на руке охристый крестообразный знак.