Пенсионер Иван Иванович слыл чудаком, потому что разговаривал с тенью. Все нормальные люди разговаривали с телевизором, а Иван Иванович любил излить душу своей тени, обращаясь к ней ласково – Ваньша. Жил он одиноко и бедно: жена умерла, дети разъехались и вспоминали о нём редко.
Днём Иван Иванович уходил в парк, садился на лавочку и сначала внимательно просматривал бесплатные газеты, которыми нынче были переполнены все почтовые ящики, а потом наблюдал за беготнёй неугомонных малышей, искоса посматривая на их моложавых бабушек. В кармане его потрёпанного всесезонного пальто обязательно находился ломоть ржаного хлеба для бездомного Дружка. Перепадало и прожорливым голубям, и уткам, что деловито плескались в городском пруду.
Когда на парк опускался вечер, и световую эстафету подхватывал возвышающийся около лавочки фонарь, аллеи пустели. Иван Иванович ещё какое-то время грустно рассматривал под ногами свою тень, потом командовал: «Домой, Ваньша!» – и понуро брёл шаркающей походкой к круглосуточному продуктовому магазинчику, чтобы купить очередную буханку. Тень послушно сопровождала его, скользя по тротуарной плитке, сторожа каждое его движение и словно вслушиваясь в неразборчивое бормотание.
Сегодня Иван Иванович засиделся в парке дольше обычного. Весь день ему нездоровилось, и он всё никак не мог решиться встать со скамьи и пойти домой. Сидел, прикрыв глаза и считая гулкие толчки крови в голове.
Пятиклассник Штырь получил прозвище после того, как случайно напоролся скулой на кусок арматуры. Своего отца он не помнил, а мать с утра до вечера работала без выходных и праздников то на заводе, то где-то ещё. По этой причине Штырь посещал школу редко, предпочитая проводить время с Гнусом и компанией. Они собирались в душном подвале одноэтажного недостроя. Бетонная коробка скрывалась в глубине парка, заросла высокой травой, примелькалась, и горожане её практически не замечали.
Малолетки курили, травили похабные анекдоты, пересказывали истории бывалых сидельцев, нюхали клей. Великовозрастный Гнус верховодил.
Наступил вечер. Темноту подвала разгоняли парафиновые свечи в грязных жестянках. Они теснились на картонке, в центре мальчишеского круга. В какой-то момент одурманенному клеем Штырю стало чудиться, что тени пацанов на разрисованных граффити стенах живые. Они плясали, гримасничали и являли собой череду жутких монстров, которые вытягивались в сторону выхода, словно хотели убежать. Больше других старалась собственная тень Штыря. Она как будто шелестела в ухо: «Пойдём со мной! Тебе понравится…»
Поддавшись искушению, Штырь выбрался из подвала. Поёжился от вечерней прохлады, огляделся. Всё – как в тумане. Наконец его взгляд сфокусировался на освещённой фонарём одинокой фигуре. Человек сидел на лавочке спиной к недострою.
Штырь потерял свою тень из виду, но чувствовал, что она не покинула его, стоит в сумраке и зловеще ухмыляется. Он нащупал в кармане куртки пузырек с бензином и спички.
Иван Иванович, за миг до того, как на его спине полыхнул огонь, уловил шум возле скамьи и странную трансформацию своей тени: у неё появилась ещё одна голова. Он не растерялся, сбросил пальто на землю и тщательно затоптал. Ваньша трудился рядом. По аллее в сторону домов убегал мальчишка. Светлое пятно его куртки из пёстрой ткани быстро таяло в темноте.
Иван Иванович посокрушался, разглядывая огромную тлеющую дыру на единственной своей тёплой вещи, и тихо предложил тени: «Пойдем-ка, Ваньша, домой».
Дома Иван Иванович выпил сто грамм в честь своего спасения.
– Мог бы сгореть, и к бабке не ходи, – пояснил он Ваньше. – Да-а, а пацан-то совсем пропащий…
Старика знобило, он сидел в накинутом на плечи безнадёжно испорченном пальто. Рукава топорщились. Глядя на стену с выцветшими обоями, можно было подумать, что Ваньша превратился в ангела с большими, сложенными на спине крыльями.
Утром Штырь вспомнил, что сжёг человека. От испуга у него расстроился желудок, пришлось наглотаться активированного угля. В школе Штырь примерно отсидел все уроки, не понимая ни слова и считая минуты до конца учебных занятий.
Прибежав в парк, он ринулся к скамье, на которой вчера видел человека. Сегодня на ней сидел, закинув ногу на ногу, лысый мужик с бутылкой пива в руке. На коленке покоилась кепка.
Штырь присел на краешек.
На газоне чернело пятно, как будто на этом месте разжигали костёр, но и только. Если и был вчера какой «мусор», то дворники его убрали. Штырь представил сгоревшие человеческие останки, и ему снова стало плохо.
– Будешь? – мужик протянул ему бутылку.
Штырю очень хотелось сделать глоток хоть чего-нибудь, но он отказался:
– Не-е… – спохватился и добавил: – Спасибо. А вы, дяденька, не знаете, что это за пятно?
Штырь качнул ногой в сторону обгоревшего участка.
– Листву, наверное, жгли. А тебе, пацан, зачем? Ищешь чего?
– Так просто… А вы дедушку не видели? Он тут собак всегда кормил.
– Собачонка вертелась, врать не буду… Да-к ты деда, что ли, ищешь? Из дома ушёл? Так пусть твои родители заявление в полицию напишут. Деменция – штука серьёзная.
Мужик допил пиво, пристроил бутылку рядом с урной и переместил кепку с коленки на голову.
– Не расстраивайся, пацан, найдётся твой дед. Может, он к бабке какой завернул. Нагуляется – вернётся. Ну, бывай.
Вскинув по-военному пальцы к голове, мужчина ступил на тротуар и пошёл по аллее свободным размашистым шагом. Штырь смотрел ему вслед и завидовал. Поскорее бы вырасти, стать сильным и независимым, тогда никакой Гнус не сможет им командовать.
Стоило ему вспомнить про Гнуса, как тот с пацанами показался в конце аллеи. Штырь поспешно спрятался в кусты и, втянув голову в плечи, задворками выбрался из парка. С него хватит! Больше с дурной компанией – ни-ни! Это из-за Гнуса он сжёг человека. Штыря вновь затрясло так, что застучали зубы и навернулись слёзы. И старика жалко, и себя жалко: Гнус никого из своей малолетней банды не отпускает просто так.
Тем временем Иван Иванович, то и дело натужно кашляя, пил маленькими глотками кипяток. Угораздило же его простудиться! Но сейчас уже полегче. Соседка Зина накормила супом, сходила за лекарствами, принесла мужнину старую куртку, смахнула пыль с мебели. Взгляд Ивана Ивановича скользнул по шкафу и наткнулся на угол коробки, которую соседка, видимо, сдвинула при уборке. Теневой театр. Этот подарок он когда-то приготовил для внуков, да так и не вручил: не спешат к нему дети в гости – всё им недосуг.
Штырь каждый день приходил в парк, устраивался на скамье и подолгу глядел на исчезающее в сухой траве обгоревшее место. В его голове настойчиво прокручивался сюжет, как пузырёк с бензином летит мимо старика. Дворняжке, что всегда оказывалась рядом, Штырь скармливал котлеты из школьной столовой. Школу он теперь не пропускал, хотя и маялся сильно от непривычки долго сидеть на одном месте.
…Стылый осенний воздух прибил ржавую листву к земле, и злополучное место затянулось, как старая рана. Штырь положил перед знакомой дворнягой припасённые котлеты, а сам с ногами взобрался на скамейку, поджал колени, натянул на них куртку и замер, наблюдая, как собака с аппетитом поедает угощение. Вдруг она с визгом бросилась навстречу прохожему, у которого капюшон добротной куртки скрывал почти всё лицо. Тот наклонился и потрепал собаку по загривку.
– Ну, здравствуй, Дружок, здравствуй.
Дворняга запрыгала, энергично виляя хвостом, словно наконец-то нашла хозяина. Глаза Штыря радостно вспыхнули. Он вскочил, подбежал к старику и порывисто обнял:
– Ты жив, деда! Ты жив!
Иван Иванович опешил от такой горячности и слегка отстранил мальчика. Перед глазами мелькнула исчезающая в темноте аллеи пёстрая куртка. Вот так встреча!
– Как же тебя зовут, малец?
– Ваня я. Иван!
– Тёзка значит. А что ж это, Ваня, у тебя синяк под глазом, губы разбиты и рукав в лоскуты? Обидел кто?
– Да вмазал я тут одному, чтоб не приставал, – мальчик зло смахнул кулаком нечаянно выскочившую соплю.
Иван Иванович понимающе кивнул.
– Замёрз, небось?
– Есть чутка. Да я привычный…
– А пойдём-ка, Ваня, ко мне в гости. Умоешься. Куртку зашьём. У меня пирог есть. Чайку попьём, и ты расскажешь, как живёшь-поживаешь…
Старик с мальчиком ушли, а Дружок остался сторожить место, куда они обязательно вернутся.