ГДЕ ЖИВУТ ТЮЛЕНИ
К вечеру погода испортилась окончательно. Весь день хмурившееся небо разродилось густым быстрым снегом: разгоняемый ветром, он падал косой стеной, шершавый и твердый, как градины. Ветер подхватывал его на лету, сбивал в большие белые стаи, и крутил в податливой поземке. В свете прожекторов, освещающих полигон, раскачивающиеся стрелы башенных кранов были похожи на длинные клювы диковинных птиц.
- Это теперь надолго. - Бригадир Назар Духанов с досадой отщелкнул в открытую дверь докуренную папиросу и скомандовал:
-Топаем в раздевалку, работать сегодня не придется – передали штормовое предупреждение.
Стас Мягков разочарованно вздохнул.
- Интересно, откуда что берется, - сказал он. - Тучи, снег, град и прочие погодные явления. В школе изучали. а все равно непонятно.
- На это есть специальные люди, чтобы ломать голову, с какой стати снег идет. Наше дело – с бетоном няньчиться.
Бригадир ушел.
«Чего он такой занудный? - огорченно подумал Стас. – Два слова из него не вытянешь.»
* * *
Ему не хотелось идти в раздевалку, где уже было шумно от набившихся в нее бетонщиков. Стас невзлюбил ее с первых дней работы в новобетонном цехе.
На полигоне над ним подшучивала одна бригада, своя, а в раздевалке все четыре. Будто сговорились, охломоны. А все Цыган, Васька Шамшурин, ему больше всех неймется. С первых дней уму – разуму учить начал.
- Ты, Стасик, мужик здоровый. Пудов семь потянешь?
- Сто двадцать кэгэ без шмоток, - смутившись, ответил Стас.
- Подходяще! - Цыган уважительно шмурыгнул перебитым носом. – А знаешь ли ты, что в нашем деле самое главное?
- Лопата, наверное, что ж еще…
- Сам ты лопата! Если на нее одну надеяться, то кроме трех гэ ничего не заработаешь.
- Каких еще гэ? - спросил Мягков. Про гэ ему в отделе кадров ничего не сказали, поэтому он насторожился.
Цыган, словно удивляясь его несмышленности, укоризненно вздохнул:
- Гэ - значит грыжа, горб и гроб. Уловил? Я это к тому, что у нас еще и головой
работать надо.
- А ты одним языком вкалываешь, - пере6ил Ваську подошедший бригадир. – Прекращай вешать новичку лапшу на уши.
Духанов дождался, пока бригада разошлась по своим местам, и посоветовал Стасу:
- Ты его, черта языкастого, не слушай. Любит он над новичками всяческие выкрутасы проделывать.
«Выкрутасы» начались на следующий день.
Стас заглаживал лопатой только что залитую бетоном форму, а рядом мучился с вибратором Шамшурин. Вибратор зажало в арматуре, и Цыган никак не мог его вытащить.
- Тьфу, зараза! - кипятился он. - Чтоб того, кто выдумал эту балалайку, вот так же часика три потрясло!
Неожиданно вибратор окончательно заглох, из вязкой туши бетона выползли и забулькали мутные пузыри.
- Ну, вот, так я и знал…
- Что случилось- то? –Мягков подошел к Цыгану.
-Что, что, -проворчал тот. – Не видишь, что ли, воздух кончился…Мука с этими вибраторами, а не работа.
Васька сдвинул на затылок шапку, смахнул со лба пот.
- Сходи-ка, Стас, к слесарям. Скажешь, что вибратор заглох, воздух нужен.
Знаешь, где мастерская?
- Знаю.
-Вот и отлично. Спросишь там Петровича, это бригадир ихний, к нему и обращайся. Только не вздумай его Петровичем назвать – сильно обидеться может. Ты к нему по-нашему, по простому- так, мол, и так, Пупок, воздуху дай, зашиваемся. Запомнил?
Стас кивнул и заторопился в мастерскую.
- Ведро не забудь! - крикнул вдогонку Цыган. - Во что воздух – то набирать будешь? Э- э -эх, учи вас…
В мастерской за низким столом сидел пожилой мужчина в промасленной телогрейке, и сосредоточенно рассматривал чертеж. Больше никого не было.
Стас поставил ведро на пол, и спросил:
- Кто тут у вас бригадир?
Мужчина оторвался от изучения чертежа, покосился на ведро, и почему- то сразу нахмурился.
- Ну, я бригадир, чего надо?
- Э-э-э, - замялся Стас. - Пупок, у нас вибратор заглох, воздух нужен.
- Что ты сказал? – Петрович начал медленно привставать из-за стола.
- Воздух, говорю, нужен, - громче повторил Мягков. – Выручай, Пупок, зашиваемся.
- Что ты сказал? – почти прошипел Петрович.
«Чего комедию ломает? – обиделся Стас. - Глухой, что ли?»
- Воздух, повторяю, нужен, Пупок! – начиная злиться, гаркнул он.
- Я те дам воздух! – почти взвизгнул Петрович. - Я тебе сейчас такого воздуха пропишу, что уши отвалятся.
Бригадир выскочил из-за стола, и, схватив с пола кусок шланга, бросился к Мягкову…
На полигон Стас возвращался медленно и налегке: ведро осталось в мастерской, раздавленное им при бегстве.
Цыган ждал его в окружении почти всей бригады. Выражение его лица было сосредоточенным, а ребята почему-то улыбались.
- Что, не дал воздуха?
- Не дал. –Стас виновато вздохнул. –Лается. Штаны на вашем Петровиче еле держатся, а лается за троих.
- Вот и поработай с такими жлобами. – Васька раздосадованно развел руками. - Разве можно в таких условиях план выполнять?
К концу смены весь цех знал, как Стас ходил к слесарям за воздухом, да еще с ведром. Над ним смеялись долго и громче всех - Цыган.
Потом так и пошло: что ни день у Васьки готов новый аттракцион. Самым обидным было то, что все розыгрыши тут же доходили до девчат, а перед их шуточками Стас и вовсе терялся, у него даже язык словно отмирал и лежал во рту как непрожеванная котлета. Однажды, например, по просьбе бригадира зашел в прорабскую заказать спецбетон, а там крановщицы в журнале по технике безопасности расписывались. Увидели Стаса, и будто сговорившись, пристали к нему с едкими расспросами. Он сначала отмалчивался, но когда нормировщица Роза с серьезным выражением на лице поинтересовалась, есть ли у него волос на груди, Стас окончательно засмущался и, чувствуя, что краснеет, ответил:
- Есть малешки, а что?
Сквозь дружный смех Стас расслышал как Роза сказала девчатам:
-Обожаю спать под шерстяным одеялом.
При чем здесь какое- то одеяло Стас понял не сразу, а про спецбетон и вовсе забыл – переволновался.
Вечером он как обычно шел домой вместе с крановщицей Верой Мазаевой и всю
дорогу молчал, переживал оттого, что она присутствовала при очередном розыгрыше.
На перекрестке, откуда им дальше идти в разные стороны, Стас нерешительно спросил:
- Тебе смешно было?
- Нисколько. У Розки все шутки на один мотив – надоели. - Вера посмотрела ему в лицо и добавила: - Я на тебя разозлилась. Какой же ты, ей богу, непрошибаемый…
«Ничего себе, - удивился Стас, - сами издеваются, а ты еще и виноват».
С Верой Стас подружился в первый же день. Бригада в полном составе ушла на обед
в столовую, а он остался на полигоне, сказав, что болит желудок. На самом деле у него просто не оказалось денег. И вдруг рядом с ним появилась спустившаяся со своих «небес» крановщица Вера.
- Ну, здравствуй, новичок. Любишь пирожки?
Ее огромные голубые глаза, конопушки по всему лицу и обворожительно добрая улыбка буквально околдовали Стаса и он, обычно стеснительный и теряющийся при девушках, смело ответил:
- Еще бы. Особенно с яблоками.
- У меня, к сожалению, только с капустой, но очень вкусные. Давай будем пробовать.
Пирожки действительно оказались вкусными, но и состоявшееся знакомство и угощение не остались без комментария подошедшего Цыгана:
- Все, Стасик, закончилась твоя холостяцкая жизнь. Не простые это пирожки были, а
присушливые.
Вера на эти слова лишь укоризненно покачала головой.
В тот же день Стас даже себе на удивление набрался смелости и предложил Вере
проводить ее до дома.
- Спасибо, - как-то очень буднично ответила она. - После второй смены страшновато
идти по пустынной улице. А я еще и собак боюсь…
После работы их теперь всегда стали видеть вместе. Из – за Веры Стас даже в душевой ополаскивался наспех, боясь, что она может уйти домой без него. Стас обычно ждет ее на проходной полигон, и охранник Семушкин доверительно ему сообщает:
- Твоя еще не ушла.
Слово «твоя «режет слух, но Стас не знает как убедить Семушкина, что они с Верой
просто работают в одной бригаде. Тот согласно кивает и ухмыляется:
-Известное дело, чего ж тут непонятного…
Идти с Верой под руку Стасу непросто, приходится изрядно укорачивать шаг и сутулиться, потому что когда Вера рядом особенно заметно, какая она крохотная -едва
ему по грудь. Ребята сначала смеялись над ними, кричали вдогонку:
-Дядя, возьми дитя на руки!
Особенно усердствовал Цыган, от шуток которого Стас так напрягался могучим телом, что на дервеневших плечах трещал пиджак.
Мягкову было стыдно перед Верой, но как надо поступать в подобных ситуациях – не знал. А Вера знала. Однажды она подошла к Цыгану, и смерив его насмешливо – презрительным взглядом, сказала:
- Отстань от Стаса. Надо будет – и на руки возьмет.
И Цыган, похоже, что – то для себя понял, с того дня на эту тему ерничать перестал.
Иногда Стасу кажется, что Вера читает его мысли. И ему от этого становится не по себе.
Как- то они возвращались со второй смены. Была поздняя осень, под ногами звонко
похрустывал молодой ледок, тусклый свет фонарей просачивался сквозь безлиственные сучья тополей, освещая пустынную улицу. Возле ее дома Стас набрался смелости и предложил:
- Может, постоим немного?
Вера внимательно посмотрела на него и вдруг засмеялась.
- А чего выстаивать? Неужто целоваться будем? Вот уж не верится…
У Стаса от этих слов кончики ушей словно кипятком ошпарили, ведь Вера угадала
его сокровенное желание.
- Зачем ты так, - засмущался он. - Не надо смеяться.
И быстро зашагал домой. Но отойдя уже достаточно далеко, не вытерпел и оглянулся: Вера по-прежнему стояла на перекрестке, освещенная светом фонаря…
До армии Стас встречался с одноклассницей Ликой. Она замечательно играла на
пианино, знала наизусть множество стихов Есенина. Когда его «забрили» в морфлот, Лика впервые кончиками холодных губ поцеловала его на проводах, и с каким -то восторгом прошептала:
- Я тебя буду ждать.
И он согласно кивнул - понятное дело. Так ведь всегда говорят при расставании.
А через год с небольшим, получив от Лики первое и единственное письмо с фотогра-фией, на которой она была запечатлена в свадебном наряде и с будущим мужем, тоже не удивился, аккуратно вклеил фотку в альбом с популярными артистами.
И Лика быстро и безболезненно выветрилась из его памяти.
С Верой все совсем не так. О ней Стас думает постоянно, она приходит к нему даже в
его снах, которые помнятся долго и радостно. И как же ему стало сиротливо, когда
Вера две недели назад ушла в отпуск. Для Стаса это стало полной неожиданностью.
Прощаясь с ним возле своего дома, Вера вдруг сообщила:
- Завтра у вас будет другая крановщица, а я ухожу в отпуск. Ты уж там сильно без меня не скучай, ладно?
Легко сказать – не скучай. Как не скучать, когда все мысли только о ней? Стас даже в столовую без Веры перестал ходить: и скучно, и аппетита нет.
- Что-то ты у нас в грусть – тоску ударился, Стасик. - Доброхот Цыган быстро заметил перемену в поведении Стаса. - Во как тебя Верка присушила. И чем приглянулась – не пойму. Она ведь и старше тебя года на три, и дочкой уже отягощена, и характер – не приведи господи. Ты ж у нее по струнке ходить будешь. Вот Розка во всех отношениях женщина выдающаяся. У ней каждая грудка даже в двух твоих лапищах не уместится. Рекомендую обратить на нее внимание.
- Молчал бы ты, непуть! – одернул его бригадир. - У Верки цель в жизни есть, одна дочь воспитывает, из кожи лезет, чтобы та ни в чем не была обделена. А у тебя одна головная боль – не пробежать мимо пивнушки.
О том, что Вера разведена, Стас узнал от нее в первые дни знакомства, когда как-то
в шутку спросил:
- Не боишься под руку идти? А вдруг муж увидит…
- Нет у меня мужа, разбежались мы в разные стороны.
- А что так? - не сдержался Стас.
- Да неинтересно все это, - нахмурилась Вера. Потом, немного подумав, сказала:
- Сильнее всего он любил водку. Вот мы с ним и поделили радости. Он остался с бутылкой, а я с дочкой.
Больше на эту тему они с Верой не разговаривали. И на работе, и дома Стас представляет самые разные варианты своих дальнейших отношений с Верой. Вот, например, интересно как она поступит, если он вдруг крепко ее обнимет и поцелует прямо в губы? Или вопрос еще более страшный: что она ему ответит, если он наберется храбрости и предложит ей выйти за него замуж?
Думать об этом и приятно, и страшно одновременно. А что если Вера в первом случае пощечину влепит, а во втором - на смех поднимет? Господи, скорее бы заканчивался этот проклятый отпуск!
В последние дни Стас не может пройти мимо дома Веры, чтобы не постоять напротив него. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Стас прячется за стволом тополя и подолгу всматривается в окна Вериной квартиры – однажды она ему их показала. Но поскольку вторая смена заканчивается почти в полночь, то во всем доме свет не горит ни в одном окне. А вдруг Вера проснется, чтобы попить воды, включит на кухне свет, и тогда он увидит ее. Или дочка попросит маму почитать ей сказку…Такими надеждами Стас тешит себя, но они ни разу не сбылись.
* * * *
- Чего высиживаешь? - сердито спрашивает уборщица тетя Клава. - Вас из-за ветра по домам распустили, а мне здесь полы еще мыть надо. Шел бы ты домой, касатик…
И Стас, шутливо отдав ей честь, покидает раздевалку. На улице его сразу берет в оборот снежная круговерть: ледяные колючки хлещут по лицу, проскальзывают за шиворот. Охранник Семушкин удивленно разводит руками:
- Что сегодня подзадержался? Все уже давно прошли…
- Так получилось, - хитрит Стас.
- Бывает. Привет от меня Верунчику не забудь передать.
Стас укоризненно вздыхает:
- Как я его передам, если Вера в отпуске?
- Известно как – словами, - объясняет Семушкин. - Мы это дело понимаем…
Еще не поздно, но на улицах людей почти не видно. Стаса это даже радует - меньше
любопытных глаз. Вот, наконец, и дом Веры. И сердце Стаса сразу сжимается от нехорошего предчувствия: в окнах ее квартиры нет света. Где сейчас может быть Вера? В голове Стаса начинается круговерть самых разных предположений, и он не знает, как ему поступить. Может нужна его помощь, а он даже номер квартиры Веры не знает. Что подумают соседи, если их начать расспрашивать?
- Стасик, что ты здесь делаешь? - вдруг раздается за его спиной такой до боли знакомый голос.
Стас оборачивается и видит перед собой Веру. За руку она держит дочурку, которая
словно маленькая птичка сжалась в комочек от холода. От такой неожиданной встречи Стас словно потерял дар речи.
- Да вот шел мимо…- Только и нашел он что ответить.
- Это замечательно, что мы встретились. - Лицо Веры светилось радостью. - А мы вот
с дочуркой в гостях у бабушки были. Ты не замерз? Мы с Варенькой можем тебя на чай с малиной пригласить.
Стас хотел ответить, что чай - его любимый напиток, что он давно мечтает побывать
у Веры в гостях, что им есть о чем серьезно поговорить, но вместо этих слов с его языка слетает неизвестно кем продиктованное:
- Спасибо за приглашение. Как-нибудь в другой раз. А дочка твоя на тебя сильно похожа. До свидания.
И Стас, кляня себя за эти слова, чуть не плача оттого, что уродился таким нескладным, быстрыми шагами пошел прочь.
Конечно же он не слышал, как за его спиной Варенька спросила у Веры:
- Мама, кто это был?
- Тюлень, дочка. Самый настоящий тюлень, большой и глупенький.
- Но ведь тюлени только в море живут…
- Их, дочка, везде хватает. Подрастешь – поймешь…
КАПЕЛЬ
В палате нас сначало лежало трое. Командированный монтажник из Грузии весельчак и говорун Анзор Чедия, пожилой снабженец Павел Вересов, на редкость нудный и капризный тип, и я - студент -второкурсник, подхвативший серьезную болячку в самый разгар зимней сессии.
Четвертая койка пустовала. Рассказывали, что на ней недавно умер какой-то лесник. После него в палате остались «домино» и стопка журналов « Охота и охотничье хозяйство». Ни к тому, ни к другому мы даже не притрагивались – почему-то было страшно.
Время в палате тянулось медленно и скучно. Даже неиссякаемый на разговоры Анзор вскоре выдохся, поутих и тоже начал нервничать.
- Надо было сюда ехать! - сокрушался он. - Везде был: на Урале работал, в Казахстане работал и – ничего. Сюда приехал, у тебя, говорят, таберкулез. Тьфу! Не будешь, Анзор, мотаться по свету как собачий хвост.
Особенно он грустил в те дни, когда нас с Вересовым навещали родные, а Чедия оставался в палате один. Я возвращался, угощал его всем, что мне передавали в таком количестве, словно собирали в дальнюю дорогу.
- Иди пировать, - звал я Анзора, разложив продукты на столике.
Он долго отнекивался, но потом присаживался рядышком, и мы начинали есть домашнюю снедь.
- Какой вкусный пирог! - восторгался Анзор. - Кто испек?
- Мама.
- Никогда не ел такого пирога! - причмокивал губами Анзор. - Все ел, а такой пирог - нет.
- Вот трепач! - отзывался со своей койки Вересов. - Лишь бы языком молоть…
С Вересовым мы были в натянутых отношениях. В палате, кажется, не было ничего, что бы его не раздражало: и окна маленькие, и тумбочки старые, и простыни с налетом желтизны от долгого использования. Словом, все не так, не по нутру ему. И мы с Чедия -тоже лишние, потому что раздражали его своими разговорами. С Анзором они ругались особенно ожесточенно.
- Ты уже пожилой, - разозлившись, говорил Вересову Чедия, насупив черные как смоль брови,- а то бы я взял тебя за ухо и повернул его как выключатель. Туда- сюда, туда – сюда…
- Видали мы таких на чердаке в паутине, - равнодушно отмахивался Вересов. - Добренький отыскался. Все нахваливает, а на уме только одно – где бы еще что-нибудь урвать на халяву.
- Как урвать!? - заходился от ярости Анзор. -У кого урвать? Говори!
Вересов не обращал на него внимания. Было похоже, что он просто дразнит горячего грузина, и доволен, когда это удается.
- Какой злой человек! - с обидой говорил Чедия. - Что я ему плохого сделал? Вот вылечусь, вернусь домой и скажу: «Мама, больше Анзор от тебя никуда не уедет.» Я ведь все умею. Работать строителем - пожалыста, слесарем - пожалыста. На машине такой фигура нарисую- пальчики оближешь!
- Мать очень обрадуется, - поддерживал его я, но Чедия на это лишь вздыхал:
- Не поверит. Я без монтажного пояса как летчик без штурвала. С тоски помру.
У Анзора кроме матери никого не было. Много раз он собирался написать ей письмо, но выведя на листе бумаги два – три предложения. рвал его на мелкие кусочки и сжигал.
- Не умею писать письма, - огорченно вздыхал он.
***
В начале марта, еще на редкость холодного и снежного, к нам подселили четвертого больного. Утром, во время обхода, лечащий врач Иван Борисович или попросту Пенициллин, ввел в палату невысокого крупноголового человека с огненно рыжей, как осенняя листва, шевелюрой.
- Принимайте пополнение.
- Буркин, - коротко представился рыжий и направился к незанятой койке.
- Таберкулез? - поинтересовался Анзор как только из палаты вышел Пенициллин.
- Он самый, - нехотя ответил Буркин.
Взгляд его остановился на стопке журналов «Охота и охотничье хозяйство».
- Если ваши, то уберите, охотой не увлекаюсь.
- Между прочим, их почитывал товарищ, которого именно с этой койки увезли в мир иной, - сказал Вересов, пережевывая моченое яблоко.
- Дальше? - хмуро спросил Буркин.
Вересов удивленно заморгал:
- А что дальше - то?
- Жаль, что не в том месте находимся, а то бы я тебя малешки вразумил, - с нескрываемым сожалением пояснил Буркин.
- Еще один деловой объявился! - Вересов почему-то мрачно покосился на нас.
Вскоре мы узнали, что Буркина зовут Иваном Ивановичем, что он из маленькой деревни Глуховка, где много лет трудится трактористом. Человеком он оказался замкнутым, неразговорчивым, и даже в первые дни, когда все больные интересуются, где что находится в больнице, каков тут режим и врачи, Буркин не проявил ко всему этому никакого интереса.
- Надо будет - узнается. - оборвал он словоохотливого Анзора, когда тот попытался завести с ним разговор на эту тему.
- Попали мы с тобой, Мишка, в вагон для некурящих, - сделал вывод Чедия. - Они нас вдвоем совсем доканают.
Большую часть времени Буркин лежал на кровати, уставившись в одну точку. Иногда было трудно понять, то ли он жив, то ли умер. Даже на уколы Иван Иваныч ходил неохотно, только после споров с Пенициллином.
- Чего понапрасну шкуру дырявить! - ворчал он, шагая в процедурную. - Все одно - толку не будет.
Несколько раз я замечал, как он среди ночи осторожно, чтобы не разбудить нас, соскальзывал с кровати, на цыпочках подходил к окну и подолгу простаивал около него, облокотившись на подоконник.
Ночи были светлые, лунные, напоенные пронзительным весенним воздухом, который вторгался в палату из приоткрытой форточки.
***
Однажды к нам в палату через открытую форточку залетела синица. Шустрая писклявая пичужка с острым клювиком и бархатно – черными, будто полированными глазками, разбудила нас ранним утром испуганным чвиканьем.
Синица суматошно металась по палате, с размаху билась в окна и, распластав крылья, упиралась пушистой грудкой в неподатливые стекла, словно пыталась их выдавить.
Вересов испуганно натянул на себя одеяло и, наблюдая за пичугой, недовольным голосом крикнул:
- Да выгоните вы ее отсюда, дуреху!
- Тебе что, места мало? - съязвил Анзор. - Почему на птичку кричишь!?
- Пусть у нас поживет, - поддержал его я.
Вересов укоризненно покачал головой.
- Взрослые люди, а глупей малых детишек.
Но сам так и не вылез из-под одеяла, отвернулся к стене, что-то бормоча себе под нос.
Синица вскоре устала метаться по палате, успокоилась, видимо оценив, что ей здесь ничто не угрожает. Она села на тумбочку Буркина и принялась тщательно перебирать перышки. Иван Иваныч с улыбкой наблюдал как она долго прихорашивалась, и удивленно выговорил:
- Вот чертовка! Как у себя дома расположилась.
Так в нашей палате появился пятый неспокойный жилец. С того дня форточку мы больше не открывали, даже если в палате было очень жарко.
Анзор прошелся по этажу, забрал у кого-то коробку из-под торта и мы с ним смастерили из нее домик для синицы. По всему было видно, что он ей понравился. Когда начинался обход и в палату заявлялись врачи, синица садилась на крышу своего домика и с любопытством наблюдала за всем происходящим. Уже через несколько дней она настолько привыкла к нам, что совершенно перестала бояться, прыгала по спинам, рукам, а однажды так напугала Вересова, что тот визгливым голосом поднял на ноги всю палату.
Вересов имел привычку спать, укрывшись с головой под одеялом, поэтому его ноги, безволосые и гладкие, постоянно торчали наруже. Неудивительно, что синица вскоре обратила на них внимание. Она села на большой палец и вцепилась острым клювом в мякоть. Так синицы расправляются с салом, которое многие хозяйки зимой вывешивают в сетке за форточкой, чтобы не занимать место в холодильнике.
Вересов буйствовал долго, пытался сбить перепуганную синицу пижамой, а когда понял, что это напрасный труд, со злостью пообещал:
- Поймаю - голову оторву!
- Попробуй только, - отозвался Анзор.
- Угомонитесь, - одернул их Буркин. -Чего из-за пустяка распетушились!?
Анзор вышел из палаты, громко хлопнув дверью.
- Псих! - пробурчал Вересов.
***
Мы просыпались раньше всех. Едва белесый рассвет просачивался в палату, резкое, словно скрежет по стеклу «цвик – цвик- цвик» - не давало нам больше уснуть.
Анзор открывал глаза и стыдил синицу:
- Плохой у тебя распорядок, подруга. Забот по горло, да?
На улице с каждым днем все явственнее ощущалась весна. Набух, побурел мартовский снег, с крыш заспешила звонкоголосая капель. Было обидно подмечать все это из окон палаты, хотелось отсюда сбежать и полной грудью вдыхать необъятный колючий воздух.
Вместе с нами затосковала и синица. С утра до вечера она сновала перед окнами, кропотливо простукивая в них каждый сантиметр, ища выход на такой близкий и почему-то недоступный простор.
Особенно птаха преображалась, когда замечала прилетевших в больничный дворик своих сородичей. Она пронзительным писком звала их и возбужденно трепеща крохотным тельцем, нетерпеливо пританцовывала на подоконнике. Но синицы ее не слышали и улетали. Тогда наша птаха как-то неуклюже вспархивала на крышу своего домика и затихала.
***
В конце марта к Буркину приехал сын. Это произошло так неожиданно, что растерялся даже Иван Иваныч. Мы с удивлением наблюдали, как он суетливо облачался в безразмерную пижаму.
- Ну и шьют же! - ругался он. - Как на клоунов. В такой отрез можно слона запеленать…
Одевшись, Иван Иваныч вспомнил, что давненько не брился, прошуршал ладонью по длинной седой щетине, и смутился:
- Затянуло бурьяном…
- Во как замельтешил! – фыркнул Вересов. -Словно на свидание собирается.
Иван Иваныч исподлобья покосился на него и ушел, смачно шлепая по длинному коридору тапочками, обутыми на разные ноги. Мне показалось, что он побежал.
- Тивердый человек! - восхищенно сказал Анзор. - Столько дней изучал потолок, а про сына – ни слова.
Нам с Вересовым через несколько минут удалось его увидеть в холле больницы, где мы оказались рядом, встречаясь со своими родственниками.
Отец и сын Буркины забились в угол, поближе к окну. Разговор у них, похоже, не клеился. Иван Иваныч рассеянно и неторопливо чистил огромный апельсин, а шкурки запихивал в карман. Сын с добродушной улыбкой наблюдал за ним и молчал. Он был в форме десантника и смущался, замечая, с каким пытливым интересом его разглядывает молоденькая медсестра Ниночка Черепанова. Она уже несколько раз подходила к Буркину - старшему и строго выговаривала:
- Зря вы сели у окна. Здесь же дует…Сели бы рядом со мной.
- Ничего здесь не дует, - досадливо морщился Иван Иваныч. - Сама же только что проверяла.
- Мало ли что. - Ниночка вздыхала и возвращалась к своему столику.
«В отпуск сын приехал», - предположил я и вспомнил, как несколько минут назад Вересов говорил Анзору:
- Хорош, видать, сынок, если о нем помалкивают. Есть такие - ты их кормишь, одеваешь- обуваешь, обучаешь, а они тебе за все хорошее - фигу под нос.
Иван Иваныч очистил апельсин, взял из раскрытого рюкзака, который сын держал на коленях, другой и тоже стал сдирать с него кожуру.
-У матери-то был? - словно невзначай, спросил он.
- Заезжал, - неохотно ответил сын.
- А чего таким голосом брюзжишь? Плохо встренули?
- Отчего же! Водку пили с …этим, - сын замялся, подбирая нужное слово. – Ну, ты пониешь… Сидим, пьем, а он мне о своей житухе толкует: мол, всего у него вдосталь, хозяйство богатое, и деньжата имеются. Всего на всех хватит.
И мать ему подпевает: «Приезжай, не сомневайся». А я не выдержал, за грудки его схватил и об какой-то шкаф маленько шмякнул.
Сын усмехнулся и неожиданно бодро закончил:
- В общем, ушел я от них, батя. Я от тебя - никуда, вместе жить будем. А у них все для меня чужое. Я даже узелок, который мне мать в дорогу навязала, в Болтушке утопил.
Иван Иваныч, немного подумав, сказал:
- Зря ты с ним связался. Он тут ни при чем.
- А ну его! Скользкий он какой-то. Да ты ешь, батя.
Снова подошла Ниночка, протянула ладонь к окну, но оттуда, видимо, все-таки не дуло, поэтому она уже совсем не строго спросила:
- Сын, что ли, Иван Иваныч?
- Сын, сын, - с насмешливой веселостью ответил Буркин. - В отпуск приехал. Понимаешь?
И подморгнул ей, согнав все морщины на одну половину лица.
***
Давно уже ночь за окном. В черном бархате неба озорно перемигиваются звезды.
В палате светло и от этого просторно. Пахнет апельсинами и обильно наодеколоненным носовым платком Вересова. Они с Буркиным не спят. Я иногда прислушиваюсь к их разговору. Завтра Вересова выписывают и мне почему-то от этого грустно. Удивительно, но еще недавно мы с Анзорм этому были бы рады.
Весь сегодняшний день Вересов был непривычно возбужден и суетлив. Глядя на него казалось, что он не знает, как скоротать оставшееся до выписки время. Он уже несколько раз уходил в соседние палаты и возвращался еще более возбужденным и словоохотливым.
- Во как тебя взбудоражило! - посмеивался над ним Иван Иваныч. - Не знаешь, куда притулиться.
- И не говори, - соглашался Вересов. - Слушай, давай я тебя побрею, а? Все хоть занятие.
- Валяй. Все равно не отвяжешься.
Побрив Буркина, Вересов весело подмигнул Анзору:
- Посмотри, какого я из него красавца сделал! Хоть жени. Что скажешь, кавказский человек?
- Хорошо тебе, - сказал Чедия.- Душа как птичка чирикает.
- Почему?
- Когда возвращаешься домой – всегда хорошо.
- Это верно, - согласился Вересов. - Ничего, ребята, и до вас очередь дойдет. Я к вам загляну как - нибудь…
Да, удивительный сегодня день, жаль, что он так быстро пролетел. Спит Анзор, свесив руку с кровати и что-то смачно пережевывая во сне. Шуршит в своем домике синица. И только Вересов с Буркиным ведут между собой разговор. О чем они?
- Не всем же, говорит, в институты ломиться. - Иван Иваныч вздыхает. – Я ему и так, и эдак вдалбливал: учись получше, чтобы в институт поступить. А он уперся в свое: пойду на тракторе работать. Его уже и наш председатель заприметил, а у того глаз зоркий, наметанный. Трактор новенький Костюхе посулил. Дескать, вернешься из армии будет тебе новенькая как с иголочки техника. Оно, конечно, правильно. Бежит ведь молодежь из деревень. Кто в институт, кто на завод, но лишь бы в город. Будто там тротуары медом поливают. Недавно вот соседская деваха Вера - и красавица, и работящая - тоже в город уехала. Спрашиваю у нее: «Чего бежишь-то? Неужто денег мало зарабатываешь?» А что, говорит, мне здесь с этими деньгами делать, чулок набивать? Вот ведь проблема! Я к чему подвожу, Пал Георгич. Настанет время, когда деревенскую жизнь круто повернут. Все у нас будет не хуже, чем в городах. И вот когда у нас такая жизнь наладится, тогда те, кто сейчас из деревень сломя голову улепетывают, станут назад проситься: примите, мол, ошиблись, с кем не бывает.
Буркин возбужденно заерзал на кровати, голос его возвысился, окреп:
- Но нельзя их назад принимать, я так считаю. Не нужны они нам! Земля таких склизаков не любит. Вот ты как думаешь, почему от хлеба такой запах добрый? Да потому, что верными людьми взращен.
- Это ты зря, Иван Иваныч, - с некоторой строгостью в голосе возразил Вересов. - По разным причинам и в разные времена подались люди в города. Я вот тоже родом из деревни, из Стрельцов. Не слышал про такую? Выходит, что мне теперь туда дорога заказана? А у меня там несколько поколений родственников на деревенском кладбище покоится. Не согласен с твоей позицией.
Чудаки! Нашли о чем говорить и спорить в такую чудную ночь.
***
Я проснулся от негромкого разговора. Было уже утро. Вересов и Буркин стояли у окна и оживленно обсуждали что-то происходящее в больничном дворике.
- Гляди, как она прыгает около них, - говорил Вересов. - Чирикает-то как весело, будто наговориться не могут.
- Соскучилась по своим, - согласился Буркин. - Вон что выделывает на радостях!
Я посмотрел на картонный домик и все понял. Нет больше нашей разбойницы!
И понял, что не обижаюсь за это на Вересова с Буркиным. Огорчился лишь от того, что они не разбудили нас с Анзором и мы не увидели с ним того прекрасного мгновения, когда наша синица сделала первый дурманящий глоток сырого мартовского воздуха, как она всего на долю секунды отпрянула назад словно для того, чтобы спросить у людей: «Неужели это правда?» - и выпорхнула из открытого настежь окна, не увидев нас среди спасителей…