Странная это получилась поездка, будто на встречу с прошлым. Как только из-за деревьев показалось знакомое пятиэтажное здание, сердце мое сжалось от нахлынувших воспоминаний. В одну секунду ожили ощущения прежних дней; я почувствовала себя молодой аспиранткой, идущей на защиту ученой степени. В окнах почудилось мелькание знакомых лиц, слуха коснулся нестройный гул голосов. Сейчас начнутся дебаты, обсуждение. «Что скажет профессор Р.?», «А какого мнения доктор С.?». Всеобщее возбуждение, вопросы… От волнения у меня перехватило дыхание.
Переступив порог Института, я в изумлении остановилась. В здании, кроме сонного охранника на входе, казалось, никого не было. Голые обшарпанные стены, давно не мытые окна. Мертвая тишина. Я поднялась в дребезжащем лифте на третий этаж и прошла к библиотеке безлюдным коридором, взирая на таблички чужеродных контор по сторонам.
- Какие гости к нам пожаловали! – радостно воскликнула Софья Леонидовна, всё та же заведующая библиотекой.
Вопреки безжалостной логике времени, мы с ней сразу узнали друг друга. Я сочла нужным поделиться с ней грустным впечатлением, которое произвел на меня Институт.
- Да, конечно, жаль! – согласилась Софья Леонидовна, но по ее тону было видно, что она уже смирилась с создавшимся положением. – Часть помещений приходится сдавать, зато мы сохранили лучшие кадры и нашу библиотеку! - с гордостью добавила она. – И Вера Эдуардовна на своем посту.
Я онемела. Вера Эдуардовна…еще жива? И всё еще работает?!
- Ей недавно исполнилось восемьдесят пять, - продолжила Софья Леонидовна. – Но приходится работать: ведь у нее столько нахлебников!
- Каких нахлебников? – спросила я. Мне казалось, что у Веры Эдуардовны не было своей семьи.
- Ну, как же, а вся эта Филиппова плеяда?
Видя мое замешательство, Софья Леонидовна поспешила добавить:
- Ну что вы, это же потрясающая история!
Софья Леонидовна вызвалась проводить меня и по дороге продолжила свой рассказ.
По мере того, как она говорила, образ Веры Эдуардовны все четче вырисовывался в моем сознании. В рассказ Софьи Леонидовны вплетались мои собственные воспоминания, невольно слышанные ранее сплетни и пересуды, которые лихорадили когда-то Институт, а также новые факты, изложенные рассказчицей, которые и удивляли, и озадачивали меня.
И вот теперь, спустя год после той встречи, я позволю себе изложить эту историю.
* * *
Вера Эдуардовна, еще будучи молодым сотрудником Института, блистала всеми гранями своих талантов. В то время секретарем комсомольской организации был у них некий Филипп Барский, молодой талантливый ученый, заведующий сектором, красавец, обаятельнейший человек. При всех своих регалиях он обладал легким нравом и тонким юмором, прекрасно музицировал, был душой молодежных компаний. Все девушки Института были от Филиппа без ума, не миновала сия участь и молодую Веру. Основная проблема заключалась в том, что Филипп был женат. Вера, привыкшая брать все барьеры с ходу, столкнулась в данном случае с непреодолимым препятствием: Филипп был образцовым семьянином, и его теплое отношение к окружавшим дамам никогда не переходило границ дружбы. Вера чрезвычайно страдала, а поскольку она была всегда на виду, то ее страдания не ускользнули от пристального внимания окружающих и сделались темой постоянных обсуждений. Вера, тем не менее, находила в себе силы каждый день общаться с Филиппом, решать с ним научные и общественные задачи и, казалось, чуть ли не вдохновение черпала из своего несчастного положения. Она продолжала активно работать на научной стезе, писала интересные статьи, выступала с содержательными докладами, сподвигала молодежь Института на решение государственных задач.
И вот однажды в жизни Филиппа произошел трагический случай - внезапно умерла его жена. Причиной, кажется, был неудачно прооперированный аппендицит. Общественность Института, после пережитого шока и принесенных соболезнований, оказалась стихийно сконцентрированной на одном вопросе: «Женится ли теперь Филипп на Вере?». Мнения разделились. Одни полагали, что красавец Филипп и щуплая простоволосая Вера, при всех её заслугах, все же не пара; другим счастливый исход длительной привязанности двух ярких личностей казался вполне вероятным, тем более, что оставшийся у Филиппа малолетний сын повышал шансы на его скорый повторный брак. Похоже, и сама Вера, осознав через какое-то время открывшиеся возможности, почувствовала внутреннюю дрожь – будто при медленном, но уверенном входе в прохладные воды безбрежного океана.
Филипп тем временем сохранял печальное равнодушие к жизни и окружающим. Однако постепенно к нему вернулось прежнее обаяние - правда, в несколько приглушенном, растушеванном виде. Он был внимателен и обходителен со всеми, в том числе и с Верой, с которой его связывали общие дела. Вере за этой его приветливостью всё чаще чудилось нечто большее, но доказательств ответного чувства Филиппа явно не хватало.
И вот однажды – она помнила тот день всю последующую жизнь – Филипп, встретив её в коридоре, спросил с заговорщической улыбкой:
- Ну что, Вера, пойдешь с нами на байдарках?
Вера чуть не потеряла сознание от радости и в ту же секунду выпалила:
- Конечно!
«Ну, какие нужны еще доказательства? – восклицала она вечером, глядя на себя в зеркало сияющими глазами. - Сам позвал меня! Сам!».
Весь Институт мгновенно прознал о готовящемся походе, в который отправлялись молодежные «сливки» во главе с секретарем комсомольской организации. Поползли слухи, что Филипп чуть ли не сделал уже Вере предложение.
Вера вспоминала потом период подготовки похода и время, проведенное в Карелии, как лучшие дни своей жизни. Она никогда прежде не ходила на байдарках, не умела плавать, но все это не имело ни малейшего значения, даже тень страха не коснулась её. Записавшись матросом в команду Филиппа, она неукоснительно выполняла его указания, несла вахту, безропотно разделяя все тяготы похода, прилежно училась на ходу, демонстрируя удивительные способности маневрирования на сложных участках пути. Бурные реки, пороги, крутые повороты, от которых захватывало дух, а сердце будто закалялось, становилось звонким, просторным, вмещало в себя всю радость мира; остановки на живописном берегу, варка необъяснимо вкусной тушенки с макаронами; задушевные песни у костра, и постоянно рядом Филипп – энергичный, ловкий, заботливый… - всё это было как прекрасный сон, который должен был претвориться в еще более прекрасную явь.
Когда команда, вернувшись из похода, вновь появилась в Институте, в глазах заждавшейся публики стоял один вопрос: «Ну, что?». Все наблюдали с интересом, как Филипп и Вера встречаются каждое утро в институтском буфете, где пышнотелая буфетчица Нюра подавала им кофе с бутербродами, как они подолгу беседуют, пристально глядя друг на друга. Вот, еще немного, вот, вот…
Ожидание накалялось еще и очередной новостью: Филиппу было предложено место спецкора Института в Цюрихе. Было ясно, что ему необходимо поскорее устроить свою семейную жизнь и отправляться к заветным вершинам.
И вот, в один зимний день Институт потрясла новость: Филипп сделал предложение! Филипп женится… на Нюре!
Вера слегла и около двух месяцев проболела. Появилась она, высохшая, потемневшая и молчаливая, незадолго до отъезда Филиппа в Швейцарию. Ни с кем не общалась, ни на кого не смотрела - приходила, выполняла свою работу и уходила. Тем не менее, она удивила всех тем, что не проигнорировала прощальный фуршет, устроенный Филиппом. Когда до неё дошла очередь, она произнесла короткий тост – пожелала Филиппу успехов на новом месте и счастья в личной жизни. Голос ее был ровным, глаза – сухими. Многие удивлялись ее невозмутимости, но, похоже, ей просто очень хотелось увидеть его еще раз перед разлукой, а выдержки ей было не занимать.
И вот, после такого поворота наступил новый этап – Филипп с семьей в Цюрихе, а Вера одна, в Москве. Филипп ежемесячно присылал в Институт свои научные отчеты, прилагая к ним порой открытки и короткие записки для друзей. Иногда в почту вкладывались фотографии, и тогда Вера, как бы невзначай, забирала их и потом дома, в одиночестве, подолгу разглядывала. На снимках семья часто позировала вместе – например, на фоне заснеженных вершин, в ярких спортивных костюмах; при этом стоящая рядом с Филиппом белокурая статная женщина была уже не буфетчица Нюра, а Анна Евгеньевна, законная супруга, обладательница дипломатического паспорта. Дети – сын Филиппа Петя и сын Нюры Гена - тоже выглядели элегантно, как маленькие швейцарские франты.
Филиппу для его работы требовалась научная подпитка из центра, и он, не раздумывая, обращался все чаще, по старой дружбе, к Вере. Казалось бы, тут ей и свести с ним счеты, позлорадствовать и поартачиться, но Вера вела себя иначе: она не только собирала по всему Институту нужный Филиппу материал, но и обрабатывала его, и дописывала недостающие главы. Такую вот проявляла жертвенность. И можно было только догадываться, сколько боли вынесло за эти годы её сердце, сколько горестных дум, не переставая, роилось у неё в голове, сколько времени она мысленно проводила там, рядом с ним! Иногда в ней зарождалась надежда: «А, может, всё еще изменится? Чего только в жизни ни бывает! Возможно, он прозреет в какой-то миг, почувствует, как он несчастлив и вспомнит её, Веру». Да и с чего бы, спрашивается, его письма были проникнуты порой такой грустью? Почему он пишет, что Швейцария его тяготит, что ему хочется домой - «поговорить по душам, как прежде»?
И вдруг, однажды, Институт враз загудел, как встревоженный улей, пришел в движение, заволновался. Будто мрачная туча пронеслась над ним, и молнией полоснула новость: «Филипп умер!».
Да как же такое возможно?! Невероятно! Такой красивый, молодой – всего тридцать пять лет! Спортсмен!
Через какое-то время стали доходить слухи, проясняющие случившееся: заболел, скоротечная болезнь с летальным исходом. Да чем заболел?! Что случилось? Опухоль мозга; видимо, катался без шапки в горах, а там такая радиация!
Вера долго сидела, уставившись в одну точку. Припомнила: да, на всех «горных» фотографиях Филипп красовался без шапки, с непокрытой головой. И что ж, из-за этого?.. Она расставила его фотографии и дома, и на работе – и всё смотрела, и разговаривала с ним, и отказывалась верить случившемуся.
Коллеги с опаской приглядывались к ней: как она перенесет эту утрату? Все понимали, что в последние годы эпистолярная связь с Филиппом была основой ее жизни и что весь её научный пыл объяснялся во многом желанием помочь ему. И вот, эта ниточка оборвалась!
Казалось бы, «тут и сказочке конец!» - можно было бы оставить бедную женщину наедине с её печалью. Но не такова была наша Вера Эдуардовна.
Через какое-то время она мобилизовала свои оставшиеся силы, собрала волю в кулак, встряхнулась и занялась подготовкой докторской диссертации - благо, заделов для этого у нее было достаточно. Одновременно она возглавила профсоюзную организацию и восстановила в Институте драмкружок, который выступал теперь перед коллективом на праздники. Сама она предпочитала декламацию стихов поэтов Серебряного века, что у неё неплохо получалось.
Вскоре до Веры Эдуардовны дошел слух, что жена Филиппа с детьми вернулась в Россию, но она старалась не думать об этом, не бередить с трудом затянувшейся раны.
Но вот, как-то вечером, когда она, удобно расположившись в кресле, преспокойно смотрела по телевизору какую-то дурацкую передачу («для отдыха сознания», как она считала), раздался телефонный звонок, и незнакомый женский голос представился:
- Это говорит Анна Евгеньевна Барская, вдова покойного ученого Филиппа Андреевича.
У Веры Эдуардовны от неожиданности чуть трубка не выпала из рук.
- Да-да, и что же? - пробормотала она, неожиданно робея перед высоким статусом говорящей.
Анна Евгеньевна поведала, что у Филиппа Андреевича осталась большая библиотека, в том числе, много научных книг. Все это Анне Евгеньевне совсем ни к чему. Не поможет ли Вера Эдуардовна продать эту ценную, но совершенно не нужную ей библиотеку?
Вера Эдуардовна после краткой паузы ответила, что да, она поможет купить эту библиотеку для Института. Через неделю она сама оплатила покупку (на что ушли все её личные сбережения), и четверо грузчиков в течение получаса заносили в её двухкомнатную квартиру на Мичуринском коробки с книгами. Некоторые из них потом переехали в её кабинет в Институте, но большая часть осела дома, потеснив её собственную библиотеку и разместившись на дополнительно приобретенных ради этого случая стеллажах.
С этого момента Вера Эдуардовна преобразилась, словно обретя второе дыхание. Она расцвела, помолодела, стала еще более деятельной и энергичной. Она снова почувствовала рядом присутствие Филиппа – его запах, пристрастия, интересы, будто он вернулся из командировки и поселился у неё в квартире. Иногда, открыв какую-нибудь из принадлежавших ему книг, она наталкивалась на его карандашные пометки или комментарии – и тогда кровь бросалась ей в лицо, она прижимала книгу к груди и приговаривала – то нежно, то с укором: «Ах, Филипп, Филипп!»
Через какое-то время её посетила неожиданная мысль: «А как там, интересно, живет эта Анна Евгеньевна со своими детьми? И на что они, собственно, существуют?» Она почувствовала нечто вроде укола совести: как это она до сих пор не подумала о них? Ведь Петя - сын Филиппа!
Она позвонила Анне Евгеньевне и порасспросила ее. Та отвечала вальяжно, нехотя, но из ответов вскоре стало ясно, что семья находится в весьма сложном положении: сама Анна Евгеньевна не работает, пособие за Филиппа скромное. Как они живут? Да вот, тратят деньги, полученные за библиотеку. К тому же она продает костюмы и галстуки Филиппа.
У Веры Эдуардовны сжалось сердце.
- И знаете, это хорошо идет, - добавила с усмешкой Анна Евгеньевна. – Особенно галстуки. Их так много, и все – из натурального шелка! Филипп всегда выбирал всё самое лучшее.
Вера Эдуардовна поджала губы и холодно распрощалась.
Она основательно задумалась – на несколько дней. В её голове вдруг поселилась тревожная мысль: если в той семье не будет доставать средств, то Петю, сына Филиппа, могут куда-нибудь сплавить, чуть ли не в детский дом какой-нибудь. С этой буфетчицы станется! И тогда у Веры Эдуардовны созрел план. Через некоторое время она снова позвонила Анне Евгеньевне и сказала, что Филиппу за его выдающийся вклад в науку Институт посмертно назначил ежемесячную пенсию. («Пенсия» эта равнялась четверти ее заработка, и с того дня она стала регулярно откладывать нужную сумму).
Вера Эдуардовна вздохнула и успокоилась. Для пущей верности она взяла за правило лично отвозить каждый месяц деньги, заодно пристально наблюдая за чашкой чая, как живет семья, как одет и сыт ли Петя, не обижают ли его.
Дети росли, на удивление, воспитанными и смышлеными. Особые успехи демонстрировал, к её радости, Петя. Чтобы поддержать его учебу, Вера Эдуардовна стала заезжать почаще, занималась с ним, готовила к поступлению в Университет. Петя и Гена так привыкли к Вере Эдуардовне, что стали называть её «тетя Вера», принимая её за родственницу. Анна Евгеньевна этому не противилась, не ревновала, проявляла благоразумие. После того, как Петя поступил в Университет, Вере Эдуардовне пришлось поднапрячься: учеба требовала средств, а положение Института к тому времени уже не было столь прочным, как прежде.
В какой-то момент Вера Эдуардовна оказалась чуть ли не выбитой из привычной колеи очередной новостью от Анны Евгеньевны: та снова выходила замуж, и Пете, пасынку, не оставалось места в ее доме. В результате, Вера Эдуардовна предложила Пете занять комнату в её квартире, благо что и располагалась она рядом с Университетом. Так Петя и прожил под сенью трогательной заботы «тети Веры» пять лет, пока не переехал работать в Калининград – инженером на судостроительной верфи. В Калининграде Петя вскоре женился, и у него родился сын, которого назвали Костей. Все последующие годы Вера Эдуардовна не уменьшала своей заботы о Петиной семье, баловала посылками и денежными переводами, а пару раз и сама приезжала в гости.
В начале девяностых - время тогда было весьма сложное - Институт оказался на грани закрытия, и руководство тонущего корабля решило в первую очередь избавиться от «балласта», то есть от пенсионеров. Возмущенная Вера Эдуардовна мобилизовала «старую гвардию», схватила флаг в руки и возглавила борьбу за выживание. В ход были пущены и старые связи, и взывания к справедливости, и хитрые тактические уловки. В результате, к власти в Институте была приведена партия молодых сочувствующих ученых, а Вере Эдуардовне был предложен пост заместителя Директора.
Оказанное ей доверие Вера Эдуардовна добросовестно отрабатывала два последующих десятилетия, пугая часто меняющихся директоров своим неиссякаемым энтузиазмом. Она укрепила положение Института, уверенно отстаивала его интересы «в верхах», выпустила учебник, выдержавший три издания, неизменно участвовала в международных конференциях, писала статьи и книги. И всё это время она не забывала Петю и его семью. Костя, Петин сын, хоть и был хорошим врачом, но получал гроши в своей поликлинике. Пете же тем временем минуло шестьдесят, он вышел на пенсию, но пенсия у него была скромная – не то, что зарплата Веры Эдуардовны. Как тут было им не помогать!
И вот, в прошлом году, осенью, у Пети родился внук! Вера Эдуардовна с гордостью непосредственной будто бы причастности к этому событию показывала всем на своем айфоне фотографии новорожденного, восклицая: «Смотрите, как похож на Филиппа! Вылитый прадед!».
А через три недели её не стало.
Очевидно, к этому времени Вера Эдуардовна полностью выполнила свой земной долг перед Филиппом. Ведь только она знала, что всем, чего она добилась в своей жизни, она обязана ему. Наверное, в какой-то миг она почувствовала, что там, на небесах, она ему нужнее, что он заждался её, чтобы «поговорить, как прежде, по душам». Сердце чаяло встречи.
И Господь услышал их просьбу.