Шел четвертый день моего речного путешествия. Небольшой теплоходик, курсировавший по Волге, днем останавливался, чтобы дать возможность экскурсантам сойти на берег и ознакомиться с городами, мимо которых пролегал наш путь, а по ночам продолжал своё неспешное движение. К этому времени для меня уже стало очевидно, что я совершила досадную ошибку, отправившись в эту поездку: постоянная близость воды вместо ожидаемой релаксации вызывала напряжение; ограниченное пространство теплохода порождало желание вырваться на волю, а отсутствие интересных попутчиков делало это странствие утомительным и однообразным.
По вечерам я брала книгу и, устроившись на полюбившемся мне месте на палубе, предавалась чтению. Обычно в это время там было безлюдно: путешественники собирались большими компаниями в музыкальном салоне или ресторане. Но вот, выйдя как-то вечером на палубу, я увидела стоящего у борта незнакомого мужчину, который, не отрываясь, смотрел на воду. Во всей его фигуре чувствовались уверенность и сила. Своим видом он явно отличался от остальных путешественников. Русые, аккуратно подстриженные волосы и элегантный светлый фланелевый костюм делали его похожим на персонажа чеховских рассказов. Не хватало только шляпы и тросточки.
Я опустилась в шезлонг и открыла книгу. Налетевший ветер тут же начал нетерпеливо листать страницы, будто желая поскорее добраться до развязки интриги.
- Смотрите, эта чайка летит за нами уже второй час, - произнес вдруг мужчина, не оборачиваясь. – Вы не находите это странным?
Но мне показалось более странным то, что он разговаривает со мной, продолжая смотреть на реку, не подумав даже представиться, - о чем я и заметила ему.
- Ах, Александр. Простите, меня зовут Александр, - ответил он, стремительно обернувшись. У него оказалось приятное, открытое лицо с умными голубыми глазами. – Так что вы думаете насчет чайки?
- Я думаю, что она просто набалована туристами, и второй час недоумевает, почему вы не бросите ей и куска хлеба.
- Как прозаично! – рассмеялся он, обнажив ровные белые зубы. – А мне кажется, она подает нам какой-то знак, хочет о чем-то предупредить.
- Вы что, мистик?
- Нет, просто в жизни иногда случаются такие истории, после которых понимаешь, что все в мире взаимосвязано и нет ничего случайного. Со мной лично несколько лет назад произошло столь удивительное событие, что я теперь во всем невольно вижу какие-то знаки и пытаюсь строить догадки.
«Да нормальный ли он?» – подумала я, взглянув на него повнимательнее. За его подчеркнутой элегантностью и привлекательной внешностью мне вдруг почудилась некоторая аномалия, которую можно было усмотреть в его слишком уверенном тоне и пристальном взгляде.
- Я никому об этом раньше не говорил, - произнес он, и лицо его, утратив улыбку, стало серьезным и напряженным, - но вам почему-то хочу рассказать, как всё было… Вы не против?
Выбора у меня не было, и, закрыв книгу, я кивнула, готовясь выслушать некую эксцентричную историю. Но с первых же слов Александра стало ясно, что рассказ его будет неспешным и долгим.
- Это произошло несколько лет назад, - начал он, садясь в шезлонг напротив. – Вы не курите? – он протянул мне пачку сигарет. Я отрицательно покачала головой. – А я, если позволите, закурю. Так вот, дело было во Франции. Я – переводчик-синхронист, работаю на конференциях и разного рода заседаниях, но не в этом суть. – Он отвел в сторону руку с сигаретой и, отвернувшись, выпустил струйку дыма. – В тот раз я был ангажирован в Париже аж на целых два месяца и старался по максимуму использовать свободное время, чтобы как можно больше ездить по стране. Я предпочитал короткие экскурсии. Во Франции для этого созданы все условия: комфортные автобусы, профессиональные гиды, остановки в маленьких ресторанчиках с местными винами и кухней… В тот день мы ездили, насколько я помню, в Живерни - усадьбу, принадлежавшую некогда Клоду Моне. Глядя на этот дом, утопающий в цветах, я понял, почему старина Моне, впервые увидев это чудо, поклялся разбогатеть и непременно приобрести его. Эдакая красота! Рай на земле! С тех пор он целых десять лет работал не покладая рук и таки добился своего. Вот вам и движущая сила творчества! – Александр весело помахал в воздухе сигаретой. - В тот раз нас сопровождал замечательный экскурсовод – молодая француженка, тоненькая и хрупкая. Интересны эти француженки: когда разглядываешь по отдельности их фигуры, лица, прически, одежду – все кажется некрасивым, подчас ужасным, но в совокупности из всего этого каким-то непостижимым образом рождается элегантность, изысканность и утонченная красота… Такой была и Элен. С короткой стрижкой, худая, как мальчишка, с темными, глубоко посаженными глазами, поначалу она не произвела на меня никакого впечатления. Но по мере продолжения нашей экскурсии, слушая ее низкий, глубокий голос, проникаясь увлекательными рассказами о художниках, я вдруг почувствовал к ней такое влечение, что решил познакомиться с ней поближе. Увы! Она была замужем и имела двоих детей! Но искренне обрадовалась, узнав, что я – русский. Оказалось, что ее муж – историк, специалист по России, и ей захотелось во что бы то ни стало познакомить нас. Даниэль – так звали ее мужа - находился в тот момент в командировке и, не где-нибудь, а по странному стечению обстоятельств, в моем родном Петербурге. Возвращались мы – я в Россию, а он – во Францию – примерно в одно время, так что в тот раз встретиться никак не выходило, но Элен взяла с меня слово, что я непременно навещу их, когда буду в Париже в очередной раз.
За один этот день Элен стала мне почти родным человеком: столько в ней было милой простоты, доброжелательности, веселого юмора – всего того, что ищешь и жаждешь иметь в своих друзьях. Поэтому я решил, что прекрасная Элен и ее муж, коль скоро он существует, войдут, безусловно, в круг моих хороших знакомых. Мне запомнилось, что когда мы с Элен расставались на площади у автобусной остановки, в последнюю минуту, когда наши руки уже разомкнулись после рукопожатия, Элен вдруг как-то странно, по-новому взглянула на меня и улыбнулась, будто ее только что осенила какая-то догадка. Она даже разомкнула губы, чтобы что-то сказать, но потом лишь окинула меня веселым взглядом, помахала рукой и ушла. А я все стоял в каком-то оцепенении, глядя на удаляющуюся тонкую фигурку с рюкзачком на спине.
Александр стряхнул пепел с сигареты за борт и уставился немигающим взглядом в сизую даль, будто пытаясь разглядеть там силуэт Элен.
- И что же, вы увиделись снова? – спросила я. К этому времени мой попутчик уже не казался мне сумасшедшим: его рассказ был стройным и в меру эмоциональным. Мне было интересно узнать, что же было дальше, и я, укутавшись в плед, приготовилась слушать продолжение истории.
- После той экскурсии мне оставалась еще примерно неделя работы во Франции, - продолжил Александр, - и я решил посвятить ее Парижу.
Его голос звучал теперь глуше, выдавая скрытое волнение.
- Париж, знаете ли, несмотря на нашествие в последние годы мигрантов, остается все же лучшим городом в мире. Это бесспорно. Ходишь по бульварам, смотришь на старые раскидистые каштаны, на величественные дома с резными чугунными решетками балконов – и чувствуешь себя счастливым уже от одного этого. А воздух! В Париже какой-то совершенно особенный, пьянящий воздух свободы! Говорят, кто-то даже додумался продавать там пустые банки с надписью: «Воздух Парижа»… А небо! Le ciel de Paris![1] Высокое, чистое небо! Ах, Париж, Париж!.. В один из оставшихся дней я решил съездить в Булонский лес. Ну вы знаете, а, может, и бывали там: это, собственно, большой парк в южной части Парижа - с аллеями, прудами, лодками. Но он такой огромный, что местами действительно похож на лес. И вот, гуляя по этому лесу, именно в таком месте я в скором времени и очутился. День был ясный, солнечный, но не жаркий – дело было в конце августа, так что гулять на природе, среди старых высоких сосен и густой зелени было одно удовольствие. Но я, видимо, зашел в какую-то совсем уж дремучую местность: вдоль узкой дорожки по обе стороны шел густой кустарник, и вокруг не было ни души.
Я шел, насвистывая, вдыхая полной грудью янтарный воздух, и вдруг явно ощутил какое-то беспокойство. Я словно почувствовал на себе чей-то взгляд, как если бы кто-то высматривал меня из засады. Мне стало не по себе. С чего бы это? Я остановился и прислушался - вокруг было тихо, только птички щебетали в вышине. Но не успел я сделать нескольких шагов, как сзади хрустнула ветка. Я резко обернулся – никого, но теперь меня охватил страх: а что, если меня преследуют? Сердце мое учащенно забилось, хотя я в общем-то никогда не считал себя трусом. Я продолжал свой путь, успокаивая себя тем, что я всё же нахожусь не в каком-то диком лесу, а известном парке в южном пригороде Парижа. Высокий кустарник, тянувшийся справа от меня метрах в трех, немного поредел, и пробивавшиеся сквозь него солнечные лучи то били мне прямо в висок, то рассыпались на множество тонких спиц. Солнце играло бликами – так казалось мне, пока я не понял, что это побочное мельтешение, едва улавливаемое боковым зрением, вызвано не только моим движением и игрой светотени – параллельно мне в некотором отдалении за кустами явно двигался кто-то еще. Меня объял ужас, я ускорил шаг, а потом и побежал. И вот этот некто, уже не таясь более, с шумом и треском стал продираться сквозь кустарник, следуя за мной, не решаясь почему-то выйти на дорогу. Я уже слышал за спиной то ли храп, то ли тяжелое дыхание. Еще секунда - и он настигнет меня! Казалось, наступил мой конец. Я человек не слишком верующий, но в тот момент перекрестился и прошептал: «Господи, помилуй!».
Внезапно кустарник с левой стороны закончился, и я увидел ведущую в сторону просторную дорогу, а в конце нее – людей на площадке у фонтана. Что есть мочи я бросился по направлению к ним и, пробежав полпути, понял, что спасен: я больше не слышал позади угрожающего дыхания, мой преследователь оставил меня.
Мне понадобилось несколько дней, чтобы прийти в себя после случившегося и обрести прежнее внутреннее равновесие. Эта история испортила всё мое в целом такое прекрасное и интересное пребывание во Франции. Я так и не понял, кто и почему преследовал меня: маньяк-убийца, дикая собака или еще какое-то животное? Но я не хотел гадать и вообще думать об этом. Моё желание было: всё побыстрее забыть. Вскоре я вернулся в Россию.
- Но какое все это имеет отношение к Элен? – спросила я. – И вы упоминали о каких-то совпадениях…
- Ну так слушайте, - Александр вынул из пачки очередную сигарету и закурил.
- Прошло какое-то время, и я, вернувшись в Петербург, позвонил Элен на ее домашний телефон, который она мне оставила. В трубке послышался мужской голос. Я представился и объяснил, кто я такой. Даниэль - это оказался он - ответил мне радостной тирадой, будто всё это время он только и ждал моего звонка. Элен не было дома, но Даниэль подтвердил: жена рассказывала ему обо мне и они ждут меня в гости при первом удобном случае. Я поблагодарил, мы поболтали еще о том - о сём; Даниэль с упоением рассказывал мне о своей недавней поездке в Россию (до Петербурга он успел еще побывать на Байкале), о впечатлении, которое произвели на него русские города, природа и люди. Повесив трубку, я понял, что этот незнакомый парень мне явно импонирует. Дело было не только в том, что мы общались «на одной волне», как старые знакомые, но было что-то еще, что роднило нас. И тут я понял: у нас удивительно похожи голоса, да и манера говорить, пожалуй. Не об этом ли хотела сказать мне Элен при расставании?
И вот наступил октябрь, приблизилось время моей очередной командировки в Париж. В тот раз я собирался с особым удовольствием: ведь известно, что когда на чужбине тебя ждут хорошие знакомые, путь твой становится и короче, и приятней. Примерно за неделю до выезда я позвонил моим новым знакомым, чтобы договориться о встрече. На этот раз трубку взяла Элен, но по первым же ее словам, вернее по паузе, предшествующей ее первым словам, я понял: что-то случилось.
- Александр, это ты? – вымолвила она наконец упавшим голосом. – Даниэль умер.
Меня будто обухом ударили по голове. «Это невозможно!» - было моей первой реакцией: ведь он совсем еще молодой парень, мы недавно говорили с ним!
- Что, что ты говоришь?! – закричал я в трубку. – Как умер? Когда?!
- Почти месяц назад, - глухо ответила Элен. – Его тело нашли в Булонском лесу, он катался там, как обычно, на велосипеде.
При словах «Булонский лес» у меня мурашки побежали по телу, и я вообще лишился дара речи.
- Врачи сказали, что это инфаркт. Так странно: он никогда не жаловался на сердце. – Тут голос Элен дрогнул, и я понял, что она плачет. – Но ты всё равно приезжай, - сказала она, всхлипнув. – Обещаешь?
- Обещаю, - ответил я, прежде чем успел осознать, что больше всего на свете я хотел бы напрочь забыть обо всем – и об Элен, и о ее муже, и о том, что я сам пережил не так давно в Булонском лесу. Но отступать было поздно.
Приехав в Париж, я не сразу позвонил Элен: было много дел, да и не слишком хотелось мне, честно говоря, встречаться, но потом откладывать стало уже невозможно.
Элен встретила меня на пригородной железнодорожной станции, и дальше мы поехали на ее автомобиле. Она выглядела осунувшейся, похудевшей, под глазами пролегли темные круги. Но удивительно: в ее речи не было никаких «охов» и «ахов», не было жалоб на судьбу и слез – чего я внутренне так боялся, – она высказывала лишь трезвые оценки и суждения по поводу случившегося. Меня, помню, даже несколько покоробил такой прагматизм. По дороге Элен рассказывала, что дом в предместье Парижа, в котором она живет с детьми, они с Даниэлем купили два года назад в кредит, и теперь ей придется одной расплачиваться по долгам.
Узкая мощеная дорога из старого булыжника привела нас к двухэтажному каменному дому старой постройки, с маленьким садом.
C’est notre maison, c’est notre jardin[2], - указала Элен на свой дом и садик.
Дома нас ждали дети: Поль семи лет и четырехлетняя Ада – маленькие элегантные французы, просто, но безукоризненно одетые и причесанные, с какими-то неуловимо аристократичными манерами. Дети были заняты строительством сказочного города из кубиков на паласе, и наше появление лишь ненадолго оторвало их от игры. Мне они показались очень естественными и милыми.
Элен отправилась на кухню приготовить ужин, а мне предложила посмотреть кабинет Дэна. Со смешанным чувством неловкости и любопытства поднялся я по узкой деревянной лестнице на второй этаж. И тут меня ждало настоящее потрясение: на полках в кабинете Дэна стояли те же книги, что и у меня дома! Макс Фриш, Дюрренматт, Кафка, Гессе, Борхес, Лагерквист, Ремарк… Можно подумать: обычная подборка современных интеллектуалов, но что вы скажете на то, что там, так же как и у меня, присутствовала маленькая редкая книжица – автобиография Дали?!
Я стоял как вкопанный, глядя на эти книги, пока мой взгляд не переместился на полку с дисками – и тут та же картина! Что за черт?! У меня даже мелькнула нелепая мысль, что кто-то из общих наших знакомых подстроил все это – но не было у нас общих знакомых!
В волнении я стал прохаживаться по комнате, и в какой-то момент мой взгляд остановился на фотографии, стоящей на полке. Первой моей мыслью было: «Где это мы?» - на фотографии мы с Элен стояли, взявшись за руки, на фоне какого-то здания. И лишь приглядевшись, я понял, что это не я, а очень похожий на меня мужчина – очевидно, Дэн.
В изнеможении я присел на диван – слишком много потрясений для пяти минут! И тут мне стало ясно, что я имею дело со своим двойником, с которым у нас удивительным образом схожи и внешность, и голос, и даже пристрастия. Кроме того, у нас непостижимым образом переплелись судьбы. Но только вот он теперь был мёртв, а я прохаживался по его дому. Рядом в комнате играли его дети, а его жена готовила для нас ужин. Я подошел к письменному столу, заваленному бумагами, и после некоторых колебаний открыл пухлую папку. Из нее посыпались листы – какие-то заметки, ксерокопии, фотографии, выписки. Среди них я заметил несколько листов с печатным текстом на английском и русском - что-то о химическом загрязнении Байкала… Припомнилось, что я слышал об этом раньше, на каком-то форуме: там были обнародованы журналистские расследования о незаконных сбросах химических отходов в Байкал, о протестах экологов и сопротивлении власть имущих. Но я тогда на форуме не слишком вникал в детали: моё дело было - осуществлять перевод.
Снизу послышался голос Элен: ужин был готов. Она накрыла стол в садике, окруженном по периметру довольно высокой стеной, сложенной из серых неровных камней. Стены были густо увиты диким виноградом, создававшим причудливые зелено-пурпурные узоры. Выглядел этот уголок по-домашнему тихо и приветливо. Я открыл привезенную с собой бутылку Шабли, и тихий осенний вечер в мягких лучах угасающего солнца распахнул нам свои радушные объятия.
Я смотрел на Элен и всё пытался понять: достаточно ли хорошо осознает ли она мою полную схожесть с Дэном? Пусть она не знает про книги и диски – но внешность, голос? Почему она ничего об этом не говорит? Неужели это – лишь мое субъективное впечатление?
За ужином Элен рассуждала о практичной стороне жизни, о работе, и я поначалу не улавливал в её словах ничего личного, будто ничего не произошло. Лишь раз, заговорив о детях, она сказала: «Я ничего не говорила им о смерти отца. Не хочу наносить непоправимую травму. Думаю, будет лучше, если все мы будем считать, что он жив. Наш долг перед ним – ничего не изменять в нашей жизни, продолжать жить так, как если бы ничего не произошло». Её слова удивили меня, но я не подал виду. Какое-то время мы сидели молча, потягивая светлое вино, обдуваемые легким вечерним ветерком, потом Элен заговорила снова:
- Даниэль после своей последней командировки в Россию вернулся сильно взбудораженным. Он говорил, что на Байкале к нему обратились люди с просьбой о помощи - им требовалась международная поддержка в их противодействии с сильными мира сего. Это касалось незаконного загрязнения озера. Даниэль воспринял это дело близко к сердцу, обещал помочь. А на следующий день кто-то подбросил в его гостиничный номер записку с угрозами. Он не предал этому значения, и мне потом рассказывал об этом, посмеиваясь. А теперь я думаю: вдруг… - Элен оборвала начатую фразу, рассматривая тонкую рюмку на свет. И, помолчав, продолжила: - Посмотри потом как-нибудь бумаги, которые он привез оттуда. Может, там что-то важное.
В какой-то момент к Элен заглянула её соседка – в комбинезоне, с какими-то саженцами в руках и, разговаривая с Элен, между прочим сообщила, что последняя электричка на Париж отменена.
- Переночуешь у нас, - не раздумывая, предложила Элен. – Я постелю тебе в кабинете Дэна.
Стоит ли говорить, что всю ту ночь я провел без сна, - продолжал Александр. – Я и не пытался уснуть. Лежал в темноте с открытыми глазами и представлял, как еще совсем недавно по этой комнате ходил Дэн, полный каких-то планов и мыслей, лежал на этом самом диване, слушал музыку, листая одну из хорошо знакомых мне книг. И эта история с Байкалом не выходила у меня из головы. Но я был слишком взволнован, чтобы пытаться выстроить логическую цепь рассуждений.
Посреди ночи мне страшно захотелось курить, я подошел к окну, но оно оказалось заблокированным, и я спустился по лестнице вниз, чтобы выйти в сад. Проходя по длинному темному коридору, заставленному коробками и велосипедами, я увидел, что в комнате Элен горит свет. Дверь была слегка приоткрыта и, проходя мимо, я увидел, что она лежит в постели, вернее полусидит, облокотившись на высокую подушку, с книгой в руках. На ней была голубая, в белую полоску, пижама с глубоким вырезом. Я видел ее всего лишь секунду, но выйдя во двор, был уже весь во власти этого образа. Она казалась мне невероятно близкой, родной. Я чувствовал нежную шелковистость ее светлой кожи, мягкость темных волос, тепло ее ладоней, видел ее лицо – равнодушное и бесстрастное, и ее глаза, в которых читалось явное желание, её полуоткрытые губы… Я словно сошел с ума – мне захотелось броситься в ее спальню, целовать ее, быть с ней. Это было какое-то безумие. Я посмотрел в небо – оно было усыпано яркими звездами, не помню, когда я еще видел такое небо. Сад был наполнен острыми ароматами поздних цветов и осенних листьев. Все мои чувства были обнажены, словно с меня содрали кожу. И вдруг мне показалось, что с высоты на меня смотрит Дэн. Его присутствие я ощутил так явно, что понял: не смогу нарушить его гостеприимства. К этому примешивалось чувство, будто я пытался обворовать самого себя… Тихонько, стараясь не шуметь, я вернулся в дом. Когда я снова проходил мимо спальни Элен, свет в её комнате уже не горел.
Наутро Элен выглядела печальной и усталой. Мы позавтракали омлетом с молоком и хлебцами, и Элен отвезла меня на станцию. Когда я прощался дома с детьми, они лишь на мгновение оторвались от своих занятий: сидя на полу, они рисовали мелками на картонках – умытые, чистые, аккуратно одетые. Одарив меня кратким будничным «Адьё», они продолжили свои занятия.
При прощании Элен коснулась моей щеки холодными губами, и я ничего не мог прочесть в ее глазах из того, что ожидал и надеялся увидеть.
Как только поезд тронулся и за окном потянулись серые пустынные поля, все произошедшее стало казаться мне сном. Невозможно было представить, что всего лишь три месяца прошло с момента моего знакомства с Элен. Поездка в Живерни, преследование в Булонском лесу, телефонный разговор с Дэном, его сумбурный рассказ о Байкале, последовавшая вскоре затем его смерть, мое вчерашнее пребывание в доме Элен и то, что я испытал к ней ночью, - все это было подобно кадрам киноленты, которую я посмотрел, и вот теперь, выйдя из кинотеатра, еду куда-то в поезде по делам – уставший и равнодушный.
Я задремал под монотонный стук колес, мне снова привиделась сцена прощания с детьми в доме Элен, и тут, словно стрела, в голове пронеслась мысль: а не принимают ли её дети меня за своего отца – вернувшегося ненадолго домой и тут же отправляющегося в очередную поездку?
- С тех пор прошло больше года, - продолжил Александр, помолчав. - И за всё это время я ни разу не виделся с Элен и даже не звонил ей. Но все время вспоминаю о ней – даже не то что вспоминаю, я не забываю ее. Всё помню в мельчайших деталях… Из-за неё я расстался со своей девушкой, на которой собирался жениться. Понимаете, это стало невозможно: она была хороший человек, красивая, хозяйственная, но это всё равно что продолжать любоваться искусственным букетом, увидев живые цветы.
Александр устремил свой взгляд куда-то вдаль, хотя уже совсем стемнело и вокруг не было видно ни зги. Лишь наш теплоходик, как светлячок, рассекал мрачное водное пространство. Я уже не могла четко видеть лицо Александра, но мне почудилась в его голосе и взгляде глубокая боль, которую он носил и скрывал в себе долгое время.
- И, знаете, - продолжил он уже другим, бодрым тоном, - самое интересное, что я стал замечать в себе после всего случившегося неожиданные перемены. Во мне появилась какая-то уверенность. Не могу сказать, чтобы я был нерешительным раньше, – нет, но это уверенность какого-то другого плана, будто мне сообщились некие дополнительные знания и опыт. У меня появились новые интересы – я увлекся историей и собираюсь в скором времени отправиться на Байкал, ведь я ни разу в жизни там не был.
Александр замолчал, и я решила, что его рассказ окончен. Пора было возвращаться к себе в каюту: к ночи похолодало, и я уже закоченела в своем шезлонге, несмотря на теплый плед.
Но мой спутник вдруг снова обратился ко мне, и голос его звучал взволнованно:
- Ну как, скажите, объяснить всё это? Это же не просто совпадение. Я всё думаю: почему в Булонском лесу ему суждено было умереть, а мне – выжить? И то, что мы с ним так во многом похожи, и то, что судьба свела меня с Элен незадолго до его смерти? У меня в голове даже сложилась своеобразная теория: если человек должен что-то совершить в своей жизни, но не успевает, то Господь дает ему двойника, который обязан продолжить его дело. Ведь, то, чем занимался в последние дни своей жизни Даниэль, осталось незавершенным. И вот меня все одолевают сомнения: может я призван стать его последователем?.. Почему я взял, и уехал? Почему мы столько времени не виделись и разговаривали с Элен? Мне их дом кажется родным, и с детьми я, должно быть, поладил бы…
- Ну и что же вы все рассуждаете и убиваетесь? – не выдержала я. – Почему бы вам не повидать её снова? У вас же есть и адрес, и телефон.
- Прошло много времени, - ответил после паузы Александр. – Я ничего не знаю о ней. Может, она встретила кого-нибудь за это время, может, даже вышла замуж.
- Да нет же! – вырвалось у меня. – Конечно, она ждет вас!
Я взяла плед, и попрощавшись с Александром, отправилась в свою каюту, недоумевая в душе по поводу так часто встречающейся у мужчин инертности и мнительности.
На следующее утро за завтраком я высматривала в зале Александра: его рассказ запал мне в душу, как-то сблизил нас, и я была не прочь перекинуться с ним парой слов о нашем путешествии и его дальнейших планах. Но я так и не увидела Александра ни за завтраком, ни в течение всего дня. На следующее утро, испытывая некоторое беспокойство, я постучала в дверь его каюты. На мой стук никто не ответил, и это показалось мне странным. Я постучала снова, но за дверью царила полная тишина. Проходивший мимо молодой подтянутый мичман остановился и сообщил мне, что пассажир, проживавший в этой каюте, вчера неожиданно прервал свое путешествие, сойдя утром с вещами на берег на первой же остановке.
- А ведь впереди еще шесть дней плавания! – добавил сокрушенно мичман. – Должно быть, неотложные дела.
Я поднялась на палубу. Утро выдалось ветреным, и на палубе было лишь несколько пассажиров - все остальные попрятались по своим каютам в ожидании очередной остановки. С левой стороны, за водной гладью, тянулся пологий песчаный берег с редкими невзрачными строениями, за ними, по едва приметной дороге, иногда проскакивали машины, в небе над теплоходом ширился белый след от набирающего высоту серебристого самолета - люди устремлялись в путь навстречу с неизвестным. Ибо, как бы мы ни были уверены в обычности завтрашнего дня, он всегда таит в себе возможность полностью перевернуть нашу жизнь.
[1] Небо Парижа! (фр.).
[2] Это наш дом, это наш сад (фр.).