Из воспоминаний Д.А.Успенина, помещика, натуралиста, картографа, путешественника и немного художника.
Детство – самая счастливая пора жизни, если, конечно, оно не оказалось чем-то омрачено... Вот и я очень часто вспоминаю свои детские годы. Они, слава Богу, проходили безоблачно, беззаботно, в любви и взаимопонимании, в достатке.
Рядом с отцовским имением простирались обширные леса.
Я обожаю лес, восторгаюсь им, боготворю... Если случилось что-то неприятное, нечестное, несправедливое, я иду в лес. Он, как вода, смывает с моей души всё гнетущее. Выхожу я другим человеком – полным сил, на душе спокойно, ничто более меня не отягощает. Я какой-то лесной вампир – черпаю в лесу силы, вдохновение, жизнь. Но я не только умею брать... По мере моих ничтожных сил стараюсь и отдавать. Кто-то попал в капкан, свалилось гнездо, сломалось или упало дерево – никогда не пройду мимо.
С первого взгляда может показаться, что лес – это полнейший хаос. На самом же деле здесь всё строго упорядоченно, живёт в полной гармонии, это единый организм, прекрасно и слаженно работающий.
Можно сказать, что я вырос в лесу... Конечно, я много времени отдавал учёбе, некоторым домашним обязанностям (коих, кстати, было немало), но практически всё своё свободное время я проводил среди зеленых исполинов.
Часто по лесу я бродил не один. У меня был друг. И друг этот, в отличие от меня, оказался несчастен в своём детстве. Родители его были крепостными. Но даже не в этом была беда – отец мой как помещик был справедливым и заботливым. Дело в том, что его отец был деспотичным, грубым и озлобленным человеком. Он часто наказывал и жестоко избивал сына за совершенно незначительные огрехи. После таких вспышек мальчик тяжело и подолгу болел. Что до матери, то она вообще мало обращала на сына внимания... Самой заветной его мечтой было получить вольную и стать самостоятельным человеком – обрести свободу.
Звали моего друга Федька. Иногда я его называл Федюк, это когда он обижался и очень смешно дулся, ну прям вылитый Федюк-индюк. А иногда он был просто Фед.
Однажды я, не найдя Фёдора, пошёл в лес один. Долго блуждал по знакомым тропам, остановился, залюбовавшись паутиной, в центре которой сидел огромный паук. Паутина была аккуратная, геометрически правильная и очень красиво переливалась на солнце. Вдруг позади себя я услышал какие-то шорохи и всхлипывания. Я не из пугливых, но почему-то мне стало не по себе. Медленно обернувшись, я увидел моего Федьку. Он сидел прямо на земле, поросшей мягким голубоватым лишайником, и тихо рыдал. Плечи его вздрагивали, слезы текли градом, но при этом он производил на удивление мало шума. Наверное, выработал такую привычку – тихо плакать, когда таился от отца после побоев. Никогда раньше я не видел, чтобы Федя плакал – ни слезинки. Бывало, замкнется, молчит, брови хмурит, пока не растормошишь. А после одного случая и тормошить перестал...
Произошло это так. Никак я Федьку не мог найти. Везде смотрел, даже по лесу пробежался, прямо с ног сбился. Была у меня для него одна новость. А он под крыльцо залез и сидит там, молчит. Стал его звать, потом вытаскивать. Но он забился и ни в какую, прям как кот. Ну я всё равно решил его оттуда вытащить. Я всегда был крупнее и сильнее Федьки несмотря на то, что он был старше меня на целый год. Мне тогда десять было. Ну вот я и ухватил его за руку, потащил сильнее. Вдруг раздался еле сдерживаемый стон, почти крик. Я испугался, взглянул на Федьку... Даже в полумраке я увидел, каким серовато-бледным стало у него лицо, а на лбу выступили капли пота. Машинально я провёл рукой по щеке. И тут почувствовал, что она в чем-то мокром и липком. Выбравшись наружу, я увидел, что это кровь...
После долгих расспросов я выяснил, что его отец хотел в очередной раз избить Федьку, а тот, увернувшись, со всего маху налетел на что-то острое и располосовал себе руку. Убегая, он даже не заметил, чем поранился. Обидно, но именно я явился невольной причиной этой вспышки гнева. Дело в том, что, когда мы познакомились, Федя не умел ни писать, ни читать. И я взялся его учить. "Ученик" оказался очень способным и всё схватывал на лету! Так что дело у нас продвигалось быстро.
Федька очень гордился своими успехами. И я решил подарить ему первую книгу. И подарил... Из-за этого и случился скандал. Отца очень взбесило то, что сын тратит время на какую-то ерунду, и со словами «Я выбью из тебя эту дурь» он набросился на Фёдора. Именно из-за книги, которую мальчик хотел защитить в первую очередь, он так неудачно поранился. Книгу удалось сохранить. Правда, на обложке и на нескольких страницах до сих пор сохранились пятна крови...
С тех пор я стал более бережно относиться к Федьке.
Но давайте вернёмся к описанию того особого случая, который перевернул всю мою детскую жизнь. Если помните, мы оставили Федьку в лесу, он сидел и тихо плакал, что так несвойственно счастливым детям. Я, например, всегда это делал громко, а иногда даже слишком усердствовал, чтобы все услышали, какой я несчастный. Наверное, на тот момент я, действительно, ещё ни разу не чувствовал себя по-настоящему несчастным.
Ну так вот, сейчас мой друг плакал. Я был несколько ошеломлён. Осторожно подойдя к нему, окликнул. Он поднял голову и посмотрел на меня так, что сердце защемило. Глаза у Федьки вообще были особенные: огромные, в пол-лица, необычайно выразительные. Я таких глаз больше ни у кого не видел. С первого взгляда они были обычного серого цвета, но в зависимости от настроения постоянно меняли оттенок. Когда ему было весело, глаза приобретали озорной зеленоватый отлив. Когда задумывался, становились почти голубыми. В грусти они были тёмно-серыми. Но когда глаза становились почти чёрными, это означало, что Феде по-настоящему плохо. Так вот сейчас они были чёрными...
В общем, оказалось, что Федька сбежал из дома. По-настоящему, навсегда... А произошло это так. Все началось как обычно. Сначала отец из-за чего-то вспылил, причём, как ни странно, на этот раз Федька был не виноват. Досталось матери, хотя отец крайне редко поднимал на жену руку. Сестренка Стешка испугалась, заплакала и кинулась к ней. Отец обернулся и схватил дочь. Он никогда раньше не бил сестру, и Федька испугался, что этот безумец может покалечить девочку, ведь рука была у него тяжёлая, кто-кто, а он это отлично знал... Недолго думая, Федька бросился к отцу и впился зубами ему в ногу... Тот, вскрикнув от неожиданности, выпустил Стешку и бросился к сыну. Федька попятился, в ужасе глядя на озверевшее лицо отца. Оно исказилось такой злобой, что мальчик, не раздумывая, бросился вон из избы. Отец разразился грубой бранью и запустил в убегающего сына поленом. Полено ударилось о косяк дверного проёма и с грохотом повалилось на пол. Вдогонку мальчику понеслись ругательства... Федька расслышал только последние слова: «Вернешься, убью!!!»
Рассказ Федьки прерывался всхлипываниями, и я, видя, как плохо моему другу, сам уже готов был расплакаться. Но мне сейчас нельзя было раскисать, нужно было придумать что с этим делать, найти какой-нибудь выход. Федька очень боялся за свою сестрёнку. Он считал, что если отец начнёт её избивать, то будет делать это регулярно. Я уговаривал его вернуться, обещал, что умолю своего отца разобраться в ситуации, и что всё наладится. Но только не подумайте, что я и раньше не обращался к отцу по поводу Федьки. Обращался, и про вольную, и про побои рассказывал. Отец в общем-то был добрым человеком, но принципиальным и относительно своих убеждений – непреклонным. Ругал меня за излишнюю сентиментальность. Говорил, что если бы он «размазывал сопли» по поводу каждого крепостного мальчишки, то давно бы всех распустил и разорился. Он хороший помещик, заботится о своих людях – все сыты, одеты, обуты. Если что, помогает с лечением. И я тоже будущий помещик, и должен вырабатывать твёрдость характера. А с отцом Федьки он, конечно, поговорит. И, действительно, говорил и даже наказывал...
А теперь, как я ни упрашивал друга, как ни пытался уверить его в том, что всё обернётся к лучшему, тот ни в какую не соглашался вернуться. Сказал, что ушёл из дома навсегда, будет искать лучшей доли, бродить по свету, он верит, что на свете много хороших людей. А терпеть жалость моего отца, жить за его счёт (если тот даже согласится) он не хочет. Да, Федька был слишком гордый для этого. И откуда такая гордость у крепостного человека не в первом поколении?..
В результате мы договорились, что он будет меня ждать на этом самом месте, а я сбегаю к себе домой и принесу ему необходимые вещи и еду. При себе у Федьки была только та самая первая книга.
Я так торопился, что влетел в дом весь в поту, запыхавшийся, красный от бега и сразу бросился к себе в комнату на второй этаж. Несясь по лестнице, я чуть не сбил с ног горничную. Видимо, впечатлившись моим состоянием, именно она и сообщила отцу, что что-то стряслось. Как бы там ни было, а через некоторое время отец вошёл ко мне в комнату. И застал такую картину: я судорожно открывал шкафы, рылся в них, вытаскивал одежду и скидывал в беспорядке то прямо на пол, то на кровать. Пришлось всё ему рассказать – от отца вообще трудно было что-либо скрыть. Он как бы видел человека изнутри, читал его мысли, распознавал малейшее враньё, во всяком случае, моё враньё... Отец настоял, что пойдёт со мной. Сказал, что надо вернуть Федьку, нельзя допустить, чтобы тот стал бродягой. Они, как правило, плохо кончают и вообще долго не живут. Испугавшись за друга, я согласился.
И вот я повёл отца на то место, где мы с Федькой расстались. Но предвкушая встречу, я мучился сомнениями: как воспримет Фёдор приход моего отца, не сочтет ли он это предательством... И ещё, по мере приближения к месту всё сильнее и сильнее мною овладевала тревога – всматриваясь в даль, я не находил и намёка на присутствие человека... Ровные высокие корабельные сосны росли здесь редко, землю выстилал мягкий разноцветный лишайник, и не было никакой другой растительности, способной заслонить собой мальчика. Воздух был как-то по-особенному прозрачен, всё вокруг словно замерло, не доносилось ни единого шороха. И эта неестественная тишина очень сильно давила на уши. Так, будто к ним приложили по толстому куску ваты... Все это придавало нереальность, потусторонность... Было тревожно и страшно. Федьки, как вы уже догадались, не оказалось на месте. Отец предположил было, что я перепутал место, но быстро отверг эту версию, так как прекрасно знал, на сколько я хорошо ориентируюсь в нашем лесу, знаю его как самого себя. Мы стали ходить кругами около этого места, я громко кричал, звал Фёдора. Всё безрезультатно. Вдруг у себя под ногами, я увидел лишайник, окрашенный чём-то красным, позвал отца. Тот сказал, что похоже на кровь. Вскоре мы обнаружили и в других местах такие кровавые пятна. У меня на душе похолодело: не случилось ли чего с моим другом. Кровавые пятна складывались в цепочку, и мы с отцом почти побежали по этому следу. Вдруг сбоку от себя я увидел то, от чего остановился как вкопанный, сердце точно оборвалось. Я даже вскрикнул. Этим предметом оказалась книга, та самая Федькина книга... Если он с ней расстался, значит, случилось что-то страшное... Я поднял книгу и прижал к себе. Внезапно послышался слабый, еле различимый стон. Мы с отцом бросились на этот звук. Мимо нас молниеносно пронеслось что-то бурое пятнистое и быстро скрылось из виду. Отец очень встревожился и сказал, что это рысь. Наконец я увидел Федьку. Он сидел, в изнеможении облокотившись о сосну. По его бледному лицу стекали струйки пота, на лбу выступила испарина. Черты лица как-то заострились. Весь он был перепачкан кровью. От таково зрелища у меня из глаз сразу хлынули слезы. Отец подошёл к мальчику и очень осторожно ощупал его. Удостоверившись, что серьёзных ран или переломов, по всей видимости, нет, бережно взял моего друга на руки и очень медленно, стараясь не сотрясать, понёс к нашему дому.
Федька был в каком-то полуобморочном состоянии: иногда бормотал что-то бессвязное, временами еле слышно стонал, был весь напряжен, затем на несколько секунд терял сознание и становился весь таким мягким, как тряпичная кукла. Эти его состояния постоянно сменяли друг друга. Я шёл за отцом, постоянно спотыкаясь, меня всего трясло, бил озноб. Мысли беспорядочно роились у меня в голове: «Как хорошо, что со мной пошёл отец. Что, если бы я нашёл Федьку один, как бы его дотащил? А если бы побежал за помощью, то потерял бы кучу драгоценного времени. Да и рысь бы не стала ждать…Никогда раньше с нами такого не случалось. Мы всегда без малейшего страха бродили по этим тропам, приходили сюда, словно к себе домой. Видимо, как бы люди не были дружны с лесом, он всё равно таит в себе непредсказуемую опасность. И я никогда раньше не видел рыси...» И всё в таком роде. И ничего о будущем. Мой мозг просто отказывался думать о будущем, я боялся даже заглянуть туда.
Как только мы вошли в дом, все засуетились вокруг нас, и отец сейчас же велел послать за семейным врачом. Лежа на огромной кровати, Федька казался каким-то особенно худым и маленьким. Бледный, весь в крови, с закрытыми глазами был скорее похож на призрак, чем на того подвижного, полного жизни, озорного мальчишку с искрящимся взглядом, каким привыкли его видеть. Я стоял ошеломленный посреди комнаты, и слезы текли у меня по щекам. Они текли самопроизвольно, я не обращал на них никакого внимания и не вытирал, как будто вовсе не замечал. В комнате стояла гнетущая тишина. Оказалось, что и я могу плакать беззвучно... Наверное, я впервые в жизни испытывал такое сильное потрясение, ощущение неумолимо приближающейся беды.
Вскоре пришёл врач, обработал раны, сказал, что Федька потерял много крови, но есть надежда на выздоровление, организм, мол, молодой и должен справиться, если, конечно, не будет осложнений. Прописал какие-то порошки, дал рекомендации по уходу и сказал, что зайдет завтра.
Я почти всё время проводил у кровати друга. Конечно, за ним был организован хороший уход. Наши домашние постоянно стремились помочь, чем могли – все были очень внимательны к Федьке. А он почти всё время спал, так как был слишком слаб. Когда же бодрствовал, я читал ему вслух разные интересные книги. Но чаще всего Федька просил перечитывать ему ту самую, его первую книгу. Кстати, это была «Черная курица» Антония Погорельского.
Несмотря на хороший уход и строгое следование рекомендациям врача, через два дня у друга всё-таки поднялась высокая температура, которая почти не сбивалась лекарствами и другими средствами. Он был весь в поту, метался по кровати, а временами даже бредил... Врач был очень встревожен, сказал, что это похоже на сильное воспаление, но надо надеяться на лучшее. Однако время шло, а улучшения не наступало. Отец часто приходил справиться о здоровье Федьки. Однажды он зашёл в тот момент, когда другу было особенно плохо. Он снова бредил, бросался из стороны в сторону, рубашка была мокрая насквозь, на лбу выступила испарина, щёки алели лихорадочным румянцем. Федька что-то бессвязно бормотал, но иногда очень четко произносил отдельные фразы и даже целые диалоги. Вдруг он заговорил грубым голосом: «Повадился с барским сынком дружбу водить. Вбивает дурь тебе в башку, где это видано, чтобы подневольные люди грамоте обучались. Кем ты себя возомнил?!! Я э\то из тебя выбью!» Потом Федька продолжил своим собственным голосом: «Он хороший, он мне настоящий друг». И снова отцовский крик: «А ты – крепостной, крепостной!». Временами Федька то скороговоркой, то с выражением пересказывал отрывки из «Чёрной курицы». Затем снова переходил на отцовскую брань, которая неизменно завершалась невыносимым воплем: «Вернёшься, убью!.. Невольник!.. Крепостной! Крепостной!!!»
Я просто сидел и плакал, не зная, что делать. И тут поднял глаза на отца, желая что-то сказать, но слова застыли у меня на губах – к своему величайшему изумлению, я увидел, как отец тоже плакал, вернее сказать, в глазах у него стояли слезы, и только один-единственный мокрый след пересекал щеку. Я раньше никогда не видел отца в таком состоянии. Он всегда был очень сдержан и скуп на эмоции, в затруднительных же ситуациях мог достаточно жёстко, даже обидно шутить, соблюдая при этом внешнее спокойствие. Поймав на себе мой взгляд, отец резко развернулся и быстро вышел из комнаты. Все его движения были непривычно резкими, порывистыми. В этот день отца я больше не видел.
Наутро отец вошёл в комнату. Шаги его вновь стали тихими, и, мягко ступая, он бесшумно подошёл к кровати. В руках у него был какой-то лист бумаги. Федька был в сознании, но настолько слаб, что любое движение требовало от него неимоверных усилий. Отец протянул мальчику бумагу и вложил лист ему прямо в руку. Лист сразу задрожал. Федька стал читать. Читал он долго, внимательно, вникая в каждое слово, как будто плохо понимал смысл написанного или хотел запечатлеть в своей памяти каждое слово. Вдруг слезы наполнили его глаза и струями хлынули по воспаленным щекам. Но даже сквозь слезы было видно, как глаза, которые только что были почти чёрными, приобретали зеленоватый оттенок. А это для них был цвет радости, счастья... Федька не в силах был даже улыбнуться, но глаза рассказали нам все. Он был счастлив, что трудно представить в его состоянии. Он был свободен!. Мечта сбылась. Бумага оказалась вольной грамотой.
Прошло пять дней, состояние Федьки не улучшилось. Он впадал в беспамятство, бредил. Ни наши старания, ни лекарства не могли облегчить его страданий! Всё время держалась высокая температура, мучила боль.
Я почти не спал, и вот однажды заснул прямо за столом. Проснулся от всхлипываний горничной, которая дежурила у постели больного. В оцепенении подойдя к кровати, я увидел бледного неподвижного Федьку, его широко открытые глаза, которые как-то слишком спокойно и умиротворенно смотрели в потолок. Они были необычного для себя светло-серого, какого-то холодного с металлическим блеском цвета. Я понял: это был цвет смерти...
Очень трудно описать моё тогдашнее состояние. И не только потому, что это тяжело вспоминать, но и потому, что я тогда как будто пребывал в неком нереальном мире. Я мало спал, мало ел, много плакал. Был в каком-то полуобморочном состоянии. Плохо воспринимал слова, звуки, запахи, события. Всё было, как в тумане. Я не вполне понимал, что происходит вокруг. Наверное, это была спасительная реакция моего подсознания.
Со смертью Федьки внутри меня что-то оборвалось, рухнул целый мир. Я ещё долго чувствовал какую-то гнетущую пустоту. Да и до сих пор её ощущаю. А тогда я впервые столкнулся со смертью, с утратой.
После трагедии с Федькой я стал взрослее... Всё это повлияло и на моего отца. После похорон он забрал к нам в дом Стешку. Федька очень тревожился за сестрёнку, а во время болезни особенно. И отец пообещал другу, что позаботится о ней. Но на такое я даже и надеяться не мог. Я не привык к таким его поступкам, он всё время старался казаться сдержанным, холодным, в какой-то степени даже недоступным. И меня учил твердости характера и решительности. Смерть Федьки очень изменила его, изменила всех нас. Хотя, вспоминая все поступки отца, я понял, что он всегда был чутким, глубоко сопереживающим человеком, просто не хотел этого показывать.
Так у меня появилась сестра. И я отцу за это очень благодарен.
А книга моего друга, та самая книга, книга Антония Погорельского «Чёрная курица», до сих пор стоит у меня на полке в первом ряду, на месте самых любимых, самых читаемых книг. На ней до сих пор видны чуть побледневшие от времени пятна крови. И каждый раз, когда я беру с полки эту книгу и перечитываю давно наизусть выученные строки, у меня пред глазами проходят живые и щемящие картины моего детства, детства с Федькой. И каждый раз на глаза наворачиваются слезы…