С каким человеком не соприкоснись, обязательно найдёшь в его судьбе дни безмятежные и страшные, события радостные и печальные, а некоторые страницы жизни надолго остаются в памяти... Сегодня я припомнила своё раннее украинское детство, прошедшее в небольшом городке с интересным названием – Смела.
Но сначала о Сибири… Родилась я в провинциальном сибирском городке, куда неожиданно переехали родители из Омска. Роды у мамы были тяжёлые, но мы с ней как-то выжили, хотя и «дышали на ладан». В магазинах тогда кроме картошки, капусты и чёрного хлеба не было ничего, что помогло бы маме восстановить здоровье. Литр молока можно было купить только на рынке за большие деньги. На мамину фотографию этих лет я не могу смотреть без слёз.
Отмена продовольственных карточек в январе 1948 года и обмен денег, проводимый одновременно с ликвидацией карточек, были первыми послевоенными указами правительства СССР по смягчению суровой жизни людей в разрушенной войной стране. Обмен денег был необходим, чтобы избавиться от фальшивых купюр, ходивших по рукам в войну и после неё. Ещё этим указом устанавливались государственные розничные цены на основные продукты питания: на хлеб, сахар, крупы, картофель, макароны. Остальное продовольствие реализовывалось по свободным рыночным ценам, часто заоблачным для обнищавших людей. Жить было трудно.
Намаявшись в захолустье, мамина подруга Марина уехала с мужем к родственникам в Черкасскую область; она и позвала нас к себе, на Украину, обещав помочь с устройством на работу. Родители собрали свои вещички и отправились к подруге, в город Смела.
Небольшой украинский городок имел свою нелёгкую четырёхсотлетнюю историю. Возник он в 1633 году, сначала как местечко, образованное при содействии польского магната Станислава Конецпольского. Важную роль в развитии города сыграл граф Андрей Бобринский, основавший здесь в 1836 году сахарный завод, а в 1840 году механический завод. Экономический подъём городка усилился в связи с прокладкой в 1876 году железной дороги через Смелу. В 1909 году в городе даже были открыты две гимназии – мужская и женская.
Смела в первой половине двадцатого века сильно пострадала от мировых войн, но после окончания Второй мировой войны город начал постепенно возрождаться. Немецкими военнопленными восстанавливались заводы и фабрики, строились двухэтажные дома из красного кирпича. Работала железная дорога, школы, банки и детские сады. Смеляне отстраивали новые хаты, вместо сожжённых фашистами в войну. Мужики рыли ямы, обмазывали деревянный остовd хат толстым слоем глины, затем штукатурили, белили. И город понемногу оживал…
Смела, расположенная на левом берегу речки Тясмин, окружённая весёлыми лесами, небольшими озёрами, огромными полями сахарной свеклы и пшеницы, была по-своему живописна. Родители сняли небольшую комнатку в частном домике. Подруга устроила маму на плодоовощную базу, учётчиком.
– Здесь ты не пропадёшь с голоду, – смеялась она, – да и Наташку поднимешь. Списывай лишь вовремя бракованную продукцию!
Фрукты и овощи поступали на базу в сезон сбора урожая из колхозов и из частных хозяйств. Продукцию тщательно проверяли, сортировали, отбраковывали битое, резаное, подпорченное. Яблоки отправляли в Россию вагонами, что-то закладывали на хранение, часть из списанного доставалась и работникам. Всегда можно было ухватить из ящика горстку вишен, черешен, пару яблок. Жалея исхудавшую после родов маму, кладовщицы иногда приносили ей баночку домашней сметаны от своей коровки.
– Ешь сметанку, – говорили они, – а пивом запивай, сразу поправишься! С твоей зарплаты-то не разжиреешь.
Жилось тяжело, но всё же не так голодно, как в Сибири. Отец устроился бухгалтером в местное районное потребительское общество. Маленькой зарплаты не хватало даже на него одного. Но дела семьи отца ничуть не волновали; он любил играть на трубе в духовом оркестре Дома культуры, по субботам играл и на танцах. Отправившись с отчётом в столицу, захаживал в киевские рестораны и часто привозил долги, которые выплачивал до следующей поездки. Мама упрекала его, пыталась что-то изменить в характере муже, требовала от него заботы о благополучии семьи, но пользы от ссор не было. Душа его рвалась к весёлой жизни.
Своей любовью к музыке, песне и поэзии я, видимо, удалась в отца, о чём мать часто напоминала мне в школьные годы, сердито говоря: «У, ищенковская порода…», когда я мечтательно устремляла взор в потолок вместо тетрадки.
Чтобы не голодать, мама продавала свои вещи, подаренные ей в Германии раненными солдатами, но это не спасало положения. Кроме овощей и фруктов, семье нужны были и крупы, и яйца, и главное – хлеб! А он бывал в магазинах редко, к тому же, в целях экономии зерна, пекли тогда только чёрный хлеб. Этот хлеб был каким-то глинистым, кислым и тяжёлым. От него часто болел живот. Всем хотелось довоенного белого хлеба – душистого и вкусного! В начале пятидесятых годов такой хлеб иногда стал появляться в магазинах, но купить его было не просто: сразу выстраивались большие очереди.
Однажды родители, забрав меня из детского сада, направились в продуктовый магазин. Возле него разгружалась машина с белым хлебом. Мгновенно образовалась очередь: некоторые горожане ожидали привоза, придя заранее, кто-то проходил в это время мимо магазина. Отец тоже занял очередь, а мама стояла рядом с ним, держа меня на руках. Давали только по одной булке в руки, но люди не роптали. Они покупали белый хлеб и, улыбаясь, отходили от прилавка. Очередь понемногу продвигалась, вселяя надежду на то, что хлеба хватит и нам. Я хлопала в ладоши, приговаривая: «Хлеб, хлеб!»
Вдруг в магазин ввалилась большая толпа рабочих: закончилась смена в железнодорожных мастерских. Мужики сразу же рванули к прилавку, расталкивая стоящих впереди. Началась суматоха, раздались крики покупателей и продавца:
– Не давайте без очереди, – кричали стоявшие недалеко от прилавка.
– Кто берёт, тому и даю, – нервничала продавец, – сами следите!
– А ну, дорогу рабочему классу, – кричали третьи. Очередь остановилась и перестала продвигаться к заветному прилавку.
– Что ты смотришь? – возмущённо сказала мама отцу. – Расхватают же работяги весь хлеб!
– А что я могу сделать? Вон их сколько, – скривился отец. – Драться что ли?
– Всегда знала, что ты не мужик! – вспыхнула мама. – Опять оставишь ребёнка без белого хлеба!
Между очередью и рабочими началась потасовка, кто-то случайно ударил меня по носу, я заплакала.
Тут мама побелела, как полотно. Она сунула меня отцу и бросилась в самую гущу толпы. Худенькая, интеллигентная на вид женщина, хватала мужиков за шиворот и отшвыривала их от прилавка, устанавливая порядок в очереди.
– Сумасшедшая! – удивлённо пронеслось по очереди. – Ещё убьёт, хоть и в шляпе…
– А ну, прочь! – крикнула мама, и, отбросив в сторону здоровенного мужика, встала в начале очереди. – Соблюдай порядок!
Гнев рвался наружу, маму била сильная нервная дрожь, но она смогла взять себя в руки.
– Бешеная, – смутились мужики и отступили. – Откуда силы-то берёт, тощая, как спичка…
– А ты дойди до Берлина, тогда и узнаешь, откуда силы берутся, – усмехнулась, успокаиваясь, мама. Она величественно и строго стояла возле продавца, во главе очереди, и подбадривала покупателей:
– Проходите, не задерживайтесь.
Очередники покупали хлеб и говорили ей – «спасибо вам!». Наконец подошёл и наш черёд. Мама купила две булки душистого, белого хлеба, который так замечательно умеют печь в Украине. Хлеб она передала отцу, а меня снова взяла на руки, и мы вышли из магазина. Я жевала отломленную мамой корочку тёплого хлеба и весело улыбалась.
Отец вдруг почувствовал себя неловко в этой ситуации и съязвил:
– Ну ты и зверюга! Так и удар может хватить…
– А ты – тряпка, а не мужик – ни денег от тебя, ни защиты, – презрительно бросила она отцу и быстро зашагала вперёд.
Как потом рассказывала мне мама, этот случай стал последней каплей, переполнившей чашу её терпения. Через неделю, уволившись с работы, она собрала пожитки и отправилась со мной на вокзал, решив поискать, на первых порах, поддержки у своего брата, служившего в латвийском городе Лиепая.
Но это уже совсем другая история...