Впервые Ольга увидела Валю в приёмном отделении полевого госпиталя. После освобождения нашими частями Полтавы, она твёрдо решила больше в полк не возвращаться. Приведя себя в порядок, девушка попрощалась с Ганной Петровной, поблагодарила её за всё, пообещала писать, и решительно направилась в комендатуру. В военной комендатуре она сказалась медицинской сестрой. Молоденький лейтенант, задав несколько вопросов и бегло взглянув на документы, выписал направление в полевой госпиталь, базировавшийся в то время в Полтаве. Армия наступала, поток раненых был огромным, а медицинских кадров, как всегда, не хватало.
Двухмесячные курсы санинструкторов, на которые девушку направил военкомат в сентябре 1941 года, дали только первичные медицинские знания. Их было мало для медицинской сестры, работающей в госпитале. Но Оля понадеялась на свои способности, на умение схватывать всё налету, и на удачу, которая пока не оставляла её. Возвращаться в полк она категорически не хотела. Война быстро развеяла все романтические представления. Воевать — дело не женское: вытаскивать раненых солдат с поля боя, спать на снегу, не мыться неделями, каждый день смотреть в глаза смерти. К тому же, мужики они и на войне – мужики, только ещё грубей. И выбор у девушки был один: или стать «полковой», или валяться пристреленной где-нибудь под кустом. Это была горькая правда войны, где люди ожесточаются, а стрельба, по поводу и без повода, начинается очень легко. Нервы-то у всех «на взводе».
Вот почему Ольга всеми правдами и неправдами решила попасть в женский коллектив.
Политрук госпиталя взял её направление из комендатуры, и, указав на медсестру, принимавшую раненых, сказал: — Умойся, переоденься и приступай. Валя, новенькую отдаю под твоё начало. Проверь её в работе, а потом доложи мне.
— Есть! — коротко ответила та и посмотрела на Олю. — Ну что ты стоишь? Иди, сдай свои вещи в дезокамеру, помойся и возвращайся в приёмную. Видишь, сколько раненых.
Так и началась её долгая, до самой Победы, работа в полевом госпитале рядом с Валей — обычной русской девушкой, но очень цельным и душевным человеком.
В приёмном отделении работа простая: первичная обработка ран, перевязки, уколы от столбняка. Всё это было Оле знакомо. Но работа в госпитальных палатах требовала большего умения: внутривенные уколы, капельницы, гипсование, выполнение назначений врача, чтение рецептов на латыни – всего этого она делать не умела. Оставалась одна надежда — на Валю. Её приветливое, спокойное лицо располагало к откровенности, и Ольга ей во всём призналась. Валя выслушала новенькую, подумала и сказала:
— Не переживай, помогу. Не боги горшки обжигают. Только будь внимательна, раненые не должны пострадать от твоих манипуляций. Я буду рассказывать и показывать, а ты уж постарайся мгновенно схватывать, чтобы никто не заметил, что у тебя нет нужной квалификации. Для латыни заведи тетрадку.
В нелёгкой совместной работе, и родилась их крепкая фронтовая дружба. Память у Ольги была хорошая; стараясь не привлекать внимания окружающих, она училась всему у Вали. Через месяц никто бы и не сказал, что девушка не профессиональная медсестра. А работы было много. Военно-полевой госпиталь специализировался на ранениях опорно-двигательного аппарата. Во время армейских наступлений раненые шли потоком. Хирурги оперировали круглосуточно, не могли ни поесть, ни справить нужду. Изувеченные войной, страдающие от боли солдаты были беспомощны, как малые дети. Они нуждались в постоянном уходе: лечебных процедурах, помыть-накормить-напоить, подбодрить, даже раскурить самокрутку. Сёстры работали сутками. Хорошо, если удавалось поспать часа три на тюфячке в углу. «Сдохнешь у вас тут от работы», – говорили легкораненые и скорей сбегали в свою часть. Когда армия стояла в обороне, и больных было меньше, госпитальная молодёжь немного приходила в себя, ездила на танцы в соседние воинские части, участвовала в концертах войсковых агитбригад. Они были молоды и хотели жить, ведь на войне никогда не знаешь, какой день будет последним. Эти краткие передышки позволяли выдерживать страшное напряжение военных будней.
Политрук госпиталя не одобрял такие отлучки и сердито выговаривал девчатам: «Это вам что, война или гульки? Попробуйте только, не выйдите вовремя в наряд — отдам под трибунал!» Но молодёжь не обращала внимания на его угрозы и, при первой возможности, уезжала на танцы в соседнюю воинскую часть на грузовике, который присылали знакомые ребята, лечившиеся прежде в их госпитале. Бывшие раненые, поставленные медиками на ноги и вернувшиеся снова в строй, испытывали чувство огромной благодарности, писали письма, дарили подарки, влюблялись и объяснялись в любви. Почтальон ругался, доставляя подругам мешки писем; правда, они на них не отвечали, — не было времени для любовных переписок. К тому же серьёзных отношений подруги решили не заводить: ведь наперёд не знаешь, кто останется жив в этой страшной мясорубке. Зачем зря мучиться?
Но любовь – это такое чувство, которое приходит без разрешения, не думая о том, нужно оно человеку или нет. И ничто не может противостоять любви – даже война.
Однажды в госпиталь поступила новая партия раненых. Ранения были не очень тяжёлые, лишь один молоденький лейтенант потерял много крови, его состояние было критическим. В это время в палате дежурила Валя, и она принялась выхаживать раненого, переливала ему кровь, а когда госпитальной крови его группы не хватило, то она влила ему свою, той же группы. Парень оживал на глазах.
Сначала Валя лишь жалела молоденького симпатичного офицера, но со временем почувствовала, что её неудержимо тянет к Павлу, что ей всё время хочется подойти, взглянуть на него, о чём-нибудь поговорить.
– Ольга, я, кажется, влюбилась в Пашу, — однажды после смены призналась Валя. — Если его долго не вижу – прямо жизнь не мила.
– Ты с ума сошла,– воскликнула Оля, – какая может быть любовь — ведь война!
– Ничего не могу с собой поделать, — грустно улыбнулась подруга и добавила: – буду просить, чтобы меня перевели в его часть, хоть санинструктором.
– Брось об этом даже думать! — вспыхнула Оля. — Не была ты одна среди мужиков, поэтому так и говоришь. Павлу тебя от всех не удастся защитить, да и погибнуть может в любой момент. Что тогда с тобой будет?
– Мне всё равно, ты меня не отговоришь — даже не пытайся, — твёрдо заявила Валя.
– Ну и зря! Он, может быть, вовсе тебя и не любит, — Ольга старалась образумить подругу. — Здесь-то они все ласковые, а на гражданке пройдут мимо и не заметят.
– Зря ты так, Оля. Я ему верю, — возразила подруга, и лицо её засияло каким-то неземным светом.
И тут Ольга поняла, что дело зашло слишком далеко. Видимо, Валя была из породы однолюбов, влюбляющихся только один раз и на всю жизнь. Чтобы спасти подругу от гибели, она решила действовать тайно и составила хитроумный план.
Главным врачом полевого госпиталя был замечательный хирург и чудесный человек, Юлий Евгеньевич. Оля рассказала ему о Валентине и попросила помочь ей в этом непростом деле. Вот что она придумала.
Тяжелораненых солдат отправляли в тыловые госпиталя для продолжения лечения. Их обычно сопровождал какой-нибудь медработник. Ольга попросила Юлия Евгеньевича поручить Вале сопровождение очередной партии раненых, а её лейтенанта, уже шедшего на поправку, выписать и направить в свою часть. Он согласился. Так всё и сделали.
Перевозка тяжелораненых была обычной работой для госпиталя, и поручение не вызвало никаких подозрений у Вали. Она только долго плакала, прощаясь с Павлом, просила его писать. Валино сердце чувствовало, что его уже не будет в госпитале, когда она вернётся. Выздоравливающие бойцы у нас не задерживались. Все рвались обратно на фронт, в свою часть, к друзьям.
Валя вернулась из командировки через неделю. Зайдя в свою палату, она искоса взглянула на пустую Пашину кровать, но промолчала. Только вся напряглась и закусила губу, чтобы не зарыдать.
– Не переживай, подруга, — успокаивала её Ольга. — Вы ещё увидитесь. Паша, когда уезжал, обещал писать.
Слёзы выступили на глазах у Валентины, но она сдержалась и лишь стремительно вышла из палаты…
А война с боями шла всё дальше на запад. Одни раненые сменяли в госпитале других. Работы было невпроворот.
Оля видела, что Валя немного успокоилась, перестала вздыхать и плакать по ночам. Паша писал часто. Лицо подруги светлело, когда она читала его очередное письмо, а потом, улучив минутку, отвечала на послание, во всех подробностях описывая госпитальные будни, делясь с ним своими чувствами и мыслями.
Прошло ещё полгода. В то время госпиталь был развёрнут
в одном из небольших польских городков. Неожиданно Вале пришло тревожное письмо от Павла. Прочитав его, она побледнела.
— Оля, выйдем на минутку, — обратилась она к подруге. – Надо посоветоваться.
Медсёстры вышли на крыльцо.
— Что случилось? — осторожно спросила Ольга, заметив тревожные нотки в её голосе.
— Я получила письмо от Паши. Он ранен и просит о помощи. Попал в какой-то захолустный госпиталь, где за ним никто не ухаживает, не лечит. Паша боится гангрены. Помоги мне его забрать. Это недалеко, километров сто. За ночь управимся. Я уговорю водителя грузовика, у него есть должок передо мной.
— Валя, если попадёмся — пойдём под трибунал, — девушка попыталась охладить горячую голову подруги.
— Меня ничто не остановит, — резко сказала та. — Ну что, ты со мной?
Неуемность Валентины немного пугала, но Оля и сама была сорвиголовой. — Хорошо, — ответила она. – Иди, договаривайся с шофёром.
Валин порыв был настолько силён, что никто не мог ей противостоять. Водитель сначала упирался, но потом согласился съездить, если будет дукумент из госпиталя о перевозке раненого. Такой бланк у запасливой подруги сохранился от прежних поездок в тыл. Она заполнила его, а Оля расписалась за главврача. Затем Валя подготовила аптечку с нужными лекарствами, потихоньку договорилась с вышедшей на ночное дежурство медсестрой соседней палаты, чтобы она присмотрела за их ранеными, которые уже шли на поправку. В темноте девчата незаметно выскользнули из госпиталя и забрались в грузовик. Водитель предъявил караульному предписание, и машина благополучно выехала из ворот.
Огни городка быстро пропали в темноте. Тесно прижавшись друг к другу, набросив на себя прихваченные из госпиталя одеяла, подруги лежали на тюфяке в кузове трясущегося грузовика и, молча, думали каждый о своём. На душе у Ольги было неспокойно.
В любой момент политрук мог заметить их отсутствие, если б ему вдруг вздумалось пройти по палатам с проверкой. Иногда он ночью отлавливал нерадивых медсестёр или задремавших на посту караульных. Приходилось рассчитывать только на везение.
Часа через два грузовик подъехал к госпиталю, разместившемуся в местной больнице небольшого польского городка, притихшего вдали от ушедшей на запад передовой. Валя предъявила заготовленное предписание. Поляк-врач с трудом понимал медсестёр, но уловил, что у них находится сын какого-то армейского начальника и без проволочек отвёл их в палату к Павлу.
Увидев его, Валя чуть не потеряла сознание. На бледном лице Паши горел яркий румянец от высокой температуры. Он сильно похудел, обнаруживая явные признаки дистрофии. Раны на ногах были запущены, гноились. Девчата срочно переложили Павла на носилки и перенесли в грузовик, потом отругали врача за преступное невнимание к раненым, и двинулись в обратный путь.
Тусклое осеннее солнце медленно поднималось из-за горизонта. Ранним утром на шоссе было пусто. Только один раз их остановил какой-то патруль, но увидев предписание госпиталя и раненого, разрешил следовать дальше. Подруги облегчённо вздохнули и на прощанье весело помахали ребятам рукой.
Госпиталь ещё спал, когда санитарный грузовик осторожно въехал во двор. Водитель с Валей занесли носилки в палату, и переложили Павла на пустую кровать. Валентина отправилась к врачу, чтобы доложить о вновь прибывшем тяжелораненом. Ольга осталась в палате, чтобы присмотреть за Пашей.
Валя ещё не вернулась, когда в коридоре раздался громкий голос политрука. Оля, не раздеваясь, в гимнастёрке и брюках, бросилась на свой тюфячок и укрылась простынёй.
Дверь палаты резко распахнулась, политрук собственной персоной нарисовался в дверном проёме.
– Встать! — скомандовал он, глядя прямо на неё.
Откинув ненужную уже простыню, Ольга встала и вытянулась по стойке смирно.
– Где ты была сегодня ночью? Ответь честно, как комсомолка! — грозно потребовал он.
«Ну, всё — попались!» — мелькнуло у девушки в голове.
— Что ты молчишь, докладывай, куда ездила? — потребовал политрук. — На гульки, наверно?
— Ездила за раненым, — смело глядя ему в глаза, ответила Ольга.
— За каким-таким раненым, за своим хахалем что ли? А где взяла предписание? — продолжал допытываться он.
Ей нечего было ответить политруку, и Оля молчала, опустив глаза.
— Ты арестована до выяснения всех обстоятельств дела. Пойдёшь у меня за самоволку под трибунал! — свирепо рявкнул политрук. Он так злобно посмотрел на Ольгу, что той стало страшно. В войну с нарушителями дисциплины особенно не церемонились. Под трибунал — и в штрафбат. А там долго не протянешь.
Дежурный отвёл девушку в сарай и закрыл на замок. В сарае было тихо и темно. Оля прилегла на сено в углу и задумалась.
Отношения с политруком у неё не сложились с самых первых дней службы в госпитале. Он попытался как-то ночью притиснуть Ольгу в тёмном углу коридора. Она решительно оттолкнула его и пригрозила, что доложит начальству, если он будет распускать руки. С той поры политрук Ольгу возненавидел, цеплялся по любому поводу и без повода. За дерзкий язык он давно бы отправил непокорную медсестру в штрафбат, но её всегда защищал главврач госпиталя — добрый, умный человек.
Он уважал Олю как работника и как весёлую, озорную девчонку. В их палате и раненые быстрее выздоравливали, и во время длительных операций она могла уверенно ему ассистировать, заменяя уставшую операционную сестру. Такая защита злила политрука, но сделать он ничего не мог: хирурги на фронте были на вес золота. Доносам на них не давали хода.
Тогда он занял выжидательную позицию. К Олиному несчастью, у политрука скоро появилась добровольная помощница. Как говорится, врагов нет только у дураков и уродов. Одна из медсестёр невзлюбила её, потому что её раненые просились в Ольгину палату и жаловались врачам на плохую работу Лиды. И завистница, заметив Олину взаимную неприязнь с политруком, стала следить за каждым её шагом и обо всём ему докладывать. Вечером Лида заметила, что они с Валей куда-то исчезли, и сообщила об этом политруку.
Ольга была уверена, что ей не стоит надеяться на снисхождение от политрука, и приуныла. Одна надежда была на Валю, на то, что подруга сообщит обо всём начальству…
– Оля, підойди, — раздался шепот у дверей сарая. Девушка встала, подошла к дверям и увидела в щели между створками весёлые глаза банщика и истопника, украинца дяди Феди.
– Що, зажурилась? Тримай, — Федя просунул в щель краюху хлеба, а под дверь подсунул бутылку со спиртом.
– Нє сумуй! Друзі шукают, як захистить тебе, — шептал дед.
– Спасибо, Фёдор Иванович! Я держусь, — поблагодарила Оля деда. – Передайте Вале, чтобы поговорила с главврачом.
— Добре, — усмехнулся дед. — Ну, я пійшов, щоб не спіймали. Чекай.
На душе у Ольги полегчало. Она глотнула спирта, закусила хлебом. С непривычки голова пошла кругом, и девушку вдруг охватило безудержное веселье. Она легла на сено и громко запела. Голос у Ольги был сильный и звонкий. Он разносился по всему двору, а если дверь в госпиталь открывалась, то был слышен и в госпитале. Песенный репертуар тоже был огромен; она часто выступала в концертах вместе с армейским джазовым оркестром, когда войска стояли в обороне. Из-за голоса её знала почти вся армия.
— Прекратить пение, — услышала она голос охранника. — Приказ начальника.
— Никто не запретит петь невинному человеку, — крикнула девушка. — Хочу и буду петь.
Она хлебнула ещё спирта и продолжила лихо распевать во всё горло, усугубляя своё и без того тяжелое положение.
В это время во двор въехала машина главного врача, вернувшегося из командировки.
— Что это у вас за соловей в сарае? — спросил он у охранника, узнав её голос.
— Бойченко арестовал политрук и собирается отдать под трибунал, — сообщил солдат. Главврач подошёл к сараю.
— Эй, певица, замолчи. Опять что-то натворила, а мне теперь расхлёбывать? — весело спросил он.
— Ничего я не натворила. Просто спасала человека. Спросите у Вали Костенко, она вам всё расскажет.
— Хорошо, сейчас разберёмся, — сказал главврач и направился к госпиталю.
Зайдя в свой кабинет, Юлий Евгеньевич распорядился, чтобы Валю вызвали к нему. Она пришла и выложила всё, как на духу: и про свою любовь, и про письмо Павла, и как она уговорила Ольгу ехать.
— Почему же вы не отпросились у начальства? — строго спросил главврач.
— Мне всё равно никто бы не разрешил покинуть госпиталь, — сказала Валя. — Я вот политруку объясняю, что поездку я затеяла, а не Ольга, но он даже слушать не хочет. Говорит: ты её выгораживаешь.
— Ладно, разберёмся, — пообещал главврач. Валя, приободрённая, вышла из кабинета. Юлий Евгеньевич без промедления отправился к начальнику госпиталя. Они обсудили случившееся и вызвали политрука к начальнику.
— Разрешите? Явился по вашему приказанию, товарищ полковник, — чётко отрапортовал тот, входя в кабинет
— Заходите. Доложите, пожалуйста, как это так получилось, что медсёстры самовольно покинули госпиталь, имея в руках необходимые документы и задействовав транспорт госпиталя? Вы ведь по должности отвечаете за моральное состояние персонала, за соблюдение устава и за всю документацию? Почему у медсестры оказался в руках бланк госпиталя? Разве вы не следите за подотчётными вам бумагами? Это же всё вопросы безопасности, — жёстко подчеркнул начальник.
Политрук не ожидал такого поворота. Он растерялся.
— Я готовлю документы для трибунала. Бойченко ответит сполна за самовольные действия, — старался оправдаться политрук.
— Вы с ума сошли! Хотите, чтобы наш госпиталь прогремел на всю армию, чтобы мы потеряли своё доброе имя?
Ведь её знают в каждой части и очень ценят в штабе, – уже на повышенных тонах заговорил начальник.– Надо немножко думать головой. А в трибунале могут заинтересоваться и вами. Это соображение не приходило вам в голову? Идите и принесите мне все бумаги по данному происшествию. Руководство госпиталя примет нужное решение и накажет виновных, – распорядился начальник.
На этом всё и закончилось. Девчонкам вкатили по пять нарядов вне очереди. Политруку поставили на вид: за недостаточный контроль над документацией и соблюдением воинской дисциплины в госпитале. Он бледнел от ненависти, когда видел Ольгу, а она старалась реже попадаться ему на глаза.
Павла, немного подлечив, отправили в Москву. Ранение оказалось тяжёлым, и требовалась операция в хорошей клинике. Валю ждало очередное расставание, но она отнеслась к нему уже спокойнее, она верила в Пашину любовь. Победа тоже была не за горами, наши войска вошли в Германию.
Месяца четыре письма от Паши приходили регулярно, а потом переписка отчего-то прервалась. Напрасно подруга поджидала почтальона; от Павла писем не было — только от выписавшихся из госпиталя солдат.
– Наверно, с ним что-то случилось, — твердила Валя. – Может, операция прошла неудачно?
— От судьбы не уйдёшь, — утешала её Ольга, — надейся на лучшее.
Валя молчала и лишь тихо плакала по ночам. Потом, не сказав Ольге ни слова, подруга отправилась к начальнику госпиталя и вымолила у него отпуск по семейным обстоятельствам. Что уж она ему говорила, как убеждала, Оля не знала, но добилась Валя почти невозможного. Отпуска давали только в самых крайних случаях.
Из Москвы Валентина вернулась через две недели. Сначала Ольга даже не узнала подругу. Это была не молодая девчонка, а какая-то почерневшая и сгорбленная старушка с мёртвыми глазами.
– Валя, что с тобой, — испуганно воскликнула она, — неужели Паша умер?
– Нет, жив. Слушай, Оля, не приставай. Ты видишь, я не могу сейчас говорить, — тихо прошептала подруга.
– Хорошо, сама потом расскажешь, — обиженно буркнула Оля и отвернулась от Валентины. А та, надев белый халат и косынку, отправилась в палату к раненым.
В первое время, после её приезда, они с Валей почти не разговаривали. Подруга скользила по палате, как тень, а иногда ночью, без всякого основания задерживалась у шкафчика с медикаментами, стоявшего в коридоре. Ольга догадалась о ходе её мыслей, встревожилась и стала следить за Валей. Однажды она заметила, как та отсыпала из баночки горсть таблеток снотворного и спрятала в своей тумбочке. Оля, выбрав минуту, незаметно достала таблетки и выбросила их. Поздно ночью, не найдя спрятанных таблеток, Валя посмотрела внимательно на подругу и попросила:
– Ольга, отдай. Зачем ты мне мешаешь? Я всё равно жить не буду! — дрогнувшим голосом сказала она.
– Ну как тебе не стыдно такое говорить! — вскрикнула Ольга. — Ты комсомолка, молодая девушка, а из-за этого подлеца хочешь покончить с собой! У тебя же есть сила воли, ты видела столько смертей, столько трагедий страшнее, чем какая-то измена.
– Ты не понимаешь, у меня душа умерла! Мне не для чего жить! — крикнула Валя и заплакала.
– Ну что ты, дорогая, всё пройдёт, — Ольга старалась успокоить подругу, — поплачь, легче станет, — убеждала она, крепко прижимая Валю к себе.
Валя рыдала долго и горько, но Оля даже рада была этому. Хуже, когда человек замкнётся в своем горе и окаменеет. Она дала подруге выпить успокоительного, а когда её рыдания немного стихли, заставила рассказать обо всём. С трудом, прерывая рассказ слезами, подруга поведала ей о своем горе.
Оказалось, что Павел в Москве женился. Он перенёс несколько операций, но ногу чуть выше колена пришлось отнять. Медсестра Ляля, ухаживавшая за ним, достала ему хороший протез, выхаживала его, поддерживала в нём веру в скорое выздоровление. Выписываться из больницы Паше было некуда — родители его умерли, остался только старый дед, живший где-то в глухой деревушке. Вот Ляля и предложила пожить у неё. Павел согласился, да так и остался. «Кому я нужен – инвалид», – думал он. – «А тут – девушка хорошая, свой угол, да и работа подходящая подвернулась в одной артели. Не пропадать же!»
Валю он не забыл, горько плакал, увидев её, просил прощения, винил во всём войну. Он и Ляля звали её после окончания войны к себе, обещали устроить в Москве, но Валя решительно отказалась. Наутро, собрав вещи, подруга отправилась на вокзал.
Пока она была с Павлом, Валя ещё как-то держалась. Но когда она села в вагон, то обжигающе остро почувствовала, что больше никогда его не увидит. В глазах у Валентины потемнело, и она потеряла сознание. Целые сутки девушка не приходила в себя, перепугав проводницу и соседей по купе. Наконец, у границы, она пришла в сознание, и долго не могла понять, где находится.
– Очнулась, слава Богу! – перекрестилась сердобольная соседка по купе. Валя посмотрела на неё, кивнула головой, но ничего не сказала. Как она добиралась до госпиталя, подруга помнила плохо, чувствуя порой полное помутнение рассудка.
Павел каждую ночь приходил к ней во сне: то просил прощения, то обнимал и целовал. Просыпаться было мучительно тяжело. Душа горела в полном смысле этого слова. Дальнейшей жизни без Паши она себе не представляла.
Выслушав её признание, Оля, как могла, старалась отвлечь подругу от тяжёлых мыслей, но чувствовала, что её слова падают в пустоту. Ни тяжелая работа, ни близящееся окончание войны, ни ухаживания и дорогие подарки вернувшихся в строй солдат, ни шикарные банкеты в чешских городах, на которые их брали из-за Ольгиного голоса армейские штабисты — ничто не могло отвлечь её от мыслей о любимом. В ней что-то надломилось. Будто все свои силы, всю энергию любви она вдохнула в Павла, помогая ему выжить, а сама осталась ни с чем…
Очередной состав с ранеными уходил домой, на родину. Ольга с подругой следили за погрузкой, оформляли нужные документы. На какое-то мгновение Оля отвлеклась и потеряла Валю из виду. Погрузка закончилась. Состав тронулся и начал медленно набирать скорость. Девушка оглянулась, ища Валентину, и вдруг заметила, что та быстро идёт вдоль состава, стараясь догнать тяжело разгонявшийся паровоз. Страшное предчувствие пронзило Ольгу, и она кинулась вслед за подругой.
– Валя, стой! — закричала Оля. – Не делай этого!
Та оглянулась, увидела Ольгу и побежала быстрее. Оля резко рванула вперёд и стремительно помчалась вдоль состава. Поезд набирал ход, но Валя была уже рядом с паровозом. Оля бежала изо всех сил и успела схватить подругу за руку, когда та повернулась лицом к составу, чтобы броситься под колёса паровоза. Валя пыталась вырвать руку, но Ольга цепко держала её. Борясь, подруги упали на землю и покатились вниз по насыпи.
— Зачем, зачем ты это сделала!? — кричала девушка. — Дай мне спокойно умереть! Зачем ты меня остановила? Никогда тебе этого не прощу! — рыдала Валя и с силой колотила руками по земле.
Ольга, молча, села, отряхнула с шинели сухие листья и стала ждать, когда Валя успокоится. «Пусть поплачет», — думала она, — может, отойдёт, наконец».
Валентина вскоре затихла, затем встала и, не глядя на подругу, побрела к станции.
Неделю они не разговаривали, а потом Валя сказала:
– Прости, Оля. Ты ни в чём не виновата. Это моя беда, и мне с ней жить.