Наконец-то колхоз разделался с уборкой картошки, и студенческая братия с чистой совестью и чувством исполненного долга начала разъезжаться по домам. До начала занятий оставалось всего ничего. Пединститутские уехали ещё с утра, не дожидаясь расчёта за труды. А вот шебутная группа из радиомеханического техникума подзадержалась. Получив после обеда заработанное, единогласно решили никуда, на ночь глядя, не рыпаться. Хоть и невелики деньги закалымили, однако напоследок гульнуть хватит. А потом с утречка, как следует отоспавшись, покинуть опостылевшую за месяц деревню.
И только Пашку Гвоздилина дёрнуло сорваться раньше всех. Зачем – и сам потом не мог объяснить. Хотя что тут объяснять-то? Вся группа знала, что Пашка – мастер искать приключения на свой зад. Уже вечерело, когда он поехал с попутным бензовозом до райцентра.
Угрюмый и неразговорчивый шофёр высадил весёлого болтливого студента на площади у автостанции. И минут через пять вся Пашкина весёлость сдулась как воздушный шарик. Автобусов и попуток до города не предвиделось. Райцентровская гостиничка оказалась на ремонте. Пашка чуть не взвыл на тонкий серп месяца над утонувшим в сумерках посёлком. Где ночевать? Ни родных, ни друзей, ни просто знакомых. На счастье, какой-то словоохотливый старикан посоветовал идти на Панфиловскую: там можно даже не на одну ночь устроиться, если с умом подойти.
– Тебе, парень, лучше сразу к Палашке Закваскиной. Четвёртая изба с конца. У ей всю дорогу молодняк квартирует.
…Серый неприметный дом стоял боком к улице, тускло пялясь в неё единственным окном. Невысокие ворота оказались заперты. На бряцание железного кольца с рыком рванулся лохматый кобель и уныло забухал хриплым лаем не столько на Пашку, сколько на весь белый свет.
– Кто там? – скрипуче послышалось из сеней.
Хозяйка, не открывая ворота, долго пытала Пашку, с подозрением сверля его в притвор острым как шило глазом. Пёс почувствовал доверие к незнакомцу раньше и побрёл в конуру, дипломатично помахивая густо усаженным репьями хвостом.
При виде хозяйки Пашке сразу пришла на память книжная старуха, которую Раскольников укокошил топором. Старушенция с трубным звуком высморкалась, повесив длинную соплю на пыльную акацию, и вытерла пальцы о щелястый забор. Потом, поджав губы в куриную гузку, провела Пашку через тёмные сенцы в каморку с тем самым единственным окном на улицу. Два других окна выходили во двор, где за чахлыми грядками рос такой же чахлый малинник вперемешку с высоченной крапивой.
– Павел, говоришь? – переспросила она. – Хорошее имечко. Так вот, милок. В переднюю комнату я жильцов не пускаю, разве что дрова к печке поднести. Телевизер не трогать, всё равно не кажет. Допоздна не загуливаться, друзей-подружек не водить, грязь не таскать. Сидеть только до десяти, а то у меня голова больная, свет мешает. Только переночевать, говоришь? Ну, дело твоё. Давай располагайся, зря бродить нечего. Спать будешь на полатях с Санькой Бисеровым, кроватей на всех не хватает. А звать меня Пелагея Марковна.
Через час гурьбой заявились квартиранты. Все они учились в ПТУ, были помоложе Пашки, но здоровее. Пэтэушники оказались парни свойские. Нарезали хлеб, заварили чай, позвали Пашку. Ровно в десять по хозяйкиному расписанию Саня Бисеров вырубил свет – висящую под потолком засиженную мухами лампочку и, пыхтя, полез на полати. Остальные были уже в постелях – двое валетом на железной койке с провисшей чуть не до пола сеткой, а третий на скрипучей раскладушке.
Когда все в доме затихли, забренчало кольцо на воротах, и глухо залаял Облай.
– Держись, братва, – глянул в окно один из парней. – Кажись, опять Закусь пришкандыбал.
– Гришка, племянник хозяйкин, – шёпотом пояснил Пашке Саня Бисеров. – Бандюга! Его весь посёлок боится. Как поддаст, за деньгами прётся.
Закусь оказался невысоким не то парнем, не то мужиком. Рыжеватые усы и широкая морда делали его похожим на раскормленного кота. Под причитания хозяйки он шумно ввалился в избу и сипло провозгласил:
– Всех зарежу, всех убью!
Парни затаились.
Закусь включил в комнатушке свет:
– У-у, куркулята! Девок пора щупать, а они дрыхнут.
– Слышь, старая, – шагнул он в комнату к тётке – Выручь. Помираю. Сердцу нужен толчок, сердце просит черпачок…
– Надаровало тебя, паразита, на мою голову! – запричитала хозяйка. – Сдохнуть не можешь, алкаш проклятый! Какие у меня капиталы с одной-то пензии?
– Ах ты, стерва! – зарычал племянник. – Мало я на тебя трубил? У самой, поди, мильон на книжке!
– Ты чужие деньги не считай! – взвизгнула Марковна. – Я живо заявлю куда надо!
– Чево-о-о? – взъярился Закусь. – Я те, гадина, так заявлю – в гробу икать устанешь! Смотри, спалю твою хибару.
Этот аргумент на хозяйку подействовал неотразимо. Она замолкла, покопалась где-то и швырнула Закусю бумажку.
– Подавись, ирод!
Закусь двинулся было к выходу, но вдруг остановился, глядя на полати.
– Двоится что ли? Дак вроде не с чего. Откуда у куркулёнка четыре костыля?
– Да это квартирант новый, – буркнула хозяйка.
– Ну-кось, посмотрим… – Закусь ухватил Пашку за пятку и начал больно её выкручивать.
– Отпусти, гад! – не выдержал Пашка.
– Ничё себе заявочки! Ничё себе понты! Эт-то что ты, мелкий, брюхом своим булькнул? – изумился Закусь, моргая кошачьим глазом. – Однако я сам наглец и наглецов уважаю. Дай пять! Да не рубли прошу, а лапу. А взнос с тебя – всего на пузырь водяры. Выручишь, пацан?
– Ну чего привязался? Нет у меня денег! – предательски дрожащим голосом проскулил Пашка.
– Да уж больно ты мне приглянулся, шкет, – оскалился в жутковатой ухмылке Закусь. – А врать нехорошо, есть у тебя денежки! Ну как пошарю да найду в загашнике? Тогда пеняй на себя, врублю – и скопытишься.
Пашка понял, что от него не отвязаться, и протянул деньги.
Наутро, вытащив дорожную сумку, он не спеша принялся поплотнее укладывать вещи. Марковна молчала, как будто её и не было. Пашка шагнул за занавеску и неожиданно столкнулся с ней нос к носу.
– Что ж это ты, милок, втихаря собрался смыться? – не то в шутку, не то всерьёз спросила хозяйка.
– Что вы, что вы, Пелагея Марковна! – как можно любезнее воскликнул Пашка.
Постояли. Говорить вроде было не о чём, и он прямо спросил:
– Сколько с меня?
Ответ ошеломил. Пашке показалось, что ослышался.
– Сколько???
Хозяйка сухо повторила, и по её колючему взгляду стало понятно, что не шутит. Он молча бросил на кухонный стол деньги и, не попрощавшись, хлопнул дверью.
Завидев идущего к дому Закуся, Пашка похолодел. Этого ещё не хватало. Спрятаться бы, да некуда.
– А-а, студент! – просипел Закусь, шевеля кошачьим усом. – Чё смурной-то такой? Для содействия нутру надо выпить поутру. Небось, Марковна ободрала как липку?
– Ну даёт старая, – удивился он, узнав обо всём. – Вконец оборзела. А ну-ка, пошли, я ей щас мозги вправлю!
И потащил упирающегося Пашку обратно к дому. Хозяйка, завидев их, тут же шмыгнула за дверь и заперла за собой.
Закусь зло сплюнул. Потом догнал Пашку, остановил его и начал заталкивать в карман купюры.
– Не надо, – отбивался вконец расстроенный Пашка.
– Дают – бери, а бьют – беги, понял? Мудрость народная, а народ зря не скажет. И запомни, студент: Гришка Закваскин хоть и гад, а добрых любит. Деньги, Паша, что навоз: нынче нет, а завтра – воз. Ну, не воз, так хотя бы навильник, и то ладно.
– Ну, пока, – как-то по-человечески засмеялся Закусь и так двинул Пашку кулаком в плечо, что тот еле устоял.
– Пока! – засмеялся и Пашка. И неожиданно для себя добавил: – Бандюга…
Оба долго хохотали. Из ворот очумело таращилась Марковна.